Друзьям при посылке «песни радости» – из Шиллера

 

 

Что пел божественный, друзья,

В порыве пламенном свободы

И в полном чувстве Бытия,

Когда на пиршество Природы

Певец, любимый сын ея,

Сзывал в единый круг народы;

И с восхищенною душей,

Во взорах – луч животворящий,

Из чаши Гения кипящей

Он пил за здравие людей; –

 

И мне ли петь сей гимн веселый,

От близких сердцу вдалеке,

В неразделяемой тоске, –

Мне ль Радость петь на лире онемелой?

Веселье в ней не сыщет звука,

Его игривая струна

Слезами скорби смочена, –

И порвала ее Разлука!

 

Но вам, друзья, знакомо вдохновенье!

На краткий миг в сердечном упоенье

Я жребий свой невольно забывал

(Минутное, но сладкое забвенье!),

К протекшему душою улетал

И Радость пел – пока о вас мечтал.

 

<1823 или 1824>

 

С чужой стороны

(Из Гейне)

 

 

На севере мрачном, на дикой скале

Кедр одинокий под снегом белеет,

И сладко заснул он в инистой мгле,

И сон его вьюга лелеет.

Про юную пальму все снится ему,

Что в дальных пределах Востока,

Под пламенным небом, на знойном холму

Стоит и цветет, одинока…

 

<1823 или 1824>

 

* * *

(Из Гейне)

 

Друг, откройся предо мною –

Ты не призрак ли какой,

Как выводит их порою

Мозг поэта огневой!..

 

Нет, не верю: этих щечек,

Этих глазок милый свет,

Этот ангельский роточек –

Не создаст сего поэт.

 

Василиски и вампиры,

Конь крылат и змий зубаст –

Вот мечты его кумиры,

Их творить поэт горазд.

 

Но тебя, твой стан эфирный,

Сих ланит волшебный цвет,

Этот взор лукаво‑смирный –

Не создаст сего поэт.

 

<Между 1823 и1830>

 

К Нисе

 

 

Ниса, Ниса, Бог с тобою!

Ты презрела дружний глас,

Ты поклонников толпою

Оградилася от нас.

Равнодушно и беспечно,

Легковерное дитя,

Нашу дань любви сердечной

Ты отвергнула шутя.

 

Нашу верность променяла

На неверный блеск, пустой, –

Наших чувств тебе, знать, мало, –

Ниса, Ниса, Бог с тобой!

 

<Не позднее осени 1825>

 

Песнь скандинавских воинов

<Из Гердера>

 

 

Хладен, светел,

День проснулся –

Ранний петел

Встрепенулся, –

Дружина, воспрянь!

Вставайте, о други!

Бодрей, бодрей

На пир мечей,

На брань!..

 

Пред нами наш вождь!

Мужайтесь, о други,

И вслед за могучим

Ударим грозой!..

Вихрем помчимся

Сквозь тучи и гром

К солнцу победы

Вслед за орлом!..

 

Где битва мрачнее, воители чаще,

Где срослися щиты, где сплелися мечи,

Туда он ударит – перун вседробящий –

И след огнезвездный и кровью горящий

Пророет дружине в железной ночи.

За ним, за ним – в ряды врагов,

Смелей, друзья, за ним!..

Как груды скал, как море льдов –

Прорвем их и стесним!..

 

Хладен, светел,

День проснулся –

Ранний петел

Встрепенулся, –

Дружина, воспрянь!..

 

Не кубок кипящий душистого меда

Румяное утро героям вручит;

Не сладостных жен любовь и беседа

Вам душу согреет и жизнь оживит;

Но вас, обновленных прохладою сна, –

Кровавыя битвы подымет волна!..

Дружина, воспрянь!..

Смерть иль победа!..

На брань!..

 

<Не позднее осени 1825>

 

В альбом друзьям

(Из Байрона)

 

 

Как медлит путника вниманье

На хладных камнях гробовых,

Так привлечет друзей моих

Руки знакомой начертанье!..

 

Чрез много, много лет оно

Напомнит им о прежнем друге:

«Его уж нету в вашем круге;

Но сердце здесь погребено!..»

 

<Не позднее середины 1826>

 

Саконтала

(Из Гете)

 

 

Что юный год дает цветам –

Их девственный румянец;

Что зрелый год дает плодам –

Их царственный багрянец;

Что нежит взор и веселит,

Как перл, в морях цветущий;

Что греет душу и живит,

Как нектар всемогущий:

Весь цвет сокровищниц мечты,

Весь полный цвет творенья,

И, словом, небо красоты

В лучах воображенья, –

Все, все Поэзия слила

В тебе одной – Саконтала.

 

<Не позднее середины 1826>

 

* * *

(Из Гейне)

 

Как порою светлый месяц

Выплывает из‑за туч, –

Так, один, в ночи былого

Светит мне отрадный луч.

 

Все на палубе сидели,

Вдоль по Реину неслись,

Зеленеющие бреги

Перед нами раздались.

 

И у ног прелестной дамы

Я в раздумии сидел,

И на милом, бледном лике

Тихий вечер пламенел.

Дети пели, в бубны били,

Шуму не было конца,

И лазурней стало небо,

И просторнее сердца.

 

Сновиденьем пролетали

Горы, замки на горах –

И светились, отражаясь,

В милых спутницы очах.

 

<Не ранее 1827 и не позднее 1829>

 

Приветствие духа

(Из Гете)

 

 

На старой башне, у реки,

Дух рыцаря стоит

И, лишь завидит челноки,

Приветом их дарит:

 

«Кипела кровь и в сей груди,

Кулак был из свинца,

И богатырский мозг в кости,

И кубок до конца!

 

Пробушевал полжизни я,

Другую проволок:

А ты плыви, плыви, ладья,

Куда несет поток!»

 

<Не ранее 1827 и не позднее 1829>

 

* * *

(Из Гейне)

 

Закралась в сердце грусть, – и смутно

Я вспомянул о старине:

Тогда все было так уютно

И люди жили как во сне.

 

А нынче мир весь как распался:

Всё кверху дном, все сбились с ног, –

Господь‑Бог на небе скончался

И в аде сатана издох.

 

Живут как нехотя на свете,

Везде брюзга, везде раскол, –

Не будь крохи любви в предмете,

Давно б из мира вон ушел.

 

< Между 1826 и 1830 >

 

Вопросы

(Из Гейне)

 

 

Над морем, диким полуночным морем

Муж‑юноша стоит –

В груди тоска, в уме сомненья –

И, сумрачный, он вопрошает волны:

«О, разрешите мне загадку жизни,

Мучительно‑старинную загадку,

Над коей сотни, тысячи голов –

В египетских, халдейских шапках,

Гиероглифами ушитых,

В чалмах, и митрах, и скуфьях,

И с париками и обритых –

Тьмы бедных человеческих голов

Кружилися, и сохли, и потели, –

Скажите мне, что значит человек?

Откуда он, куда идет,

И кто живет над звездным сводом?»

По‑прежнему шумят и ропщут волны,

И дует ветр, и гонит тучи,

И звезды светят холодно и ясно, –

Глупец стоит – и ждет ответа!

 

<Между 1827 и 1830>

 

Кораблекрушение

(Из Гейне)

 

 

Надежда и любовь – все, все погибло!..

И сам я, бледный, обнаженный труп,

Изверженный сердитым морем,

Лежу на берегу,

На диком, голом берегу!..

Передо мной – пустыня водяная,

За мной лежат и горе и беда,

А надо мной бредут лениво тучи,

Уродливые дщери неба!

Они в туманные сосуды

Морскую черпают волну,

И с ношей вдаль, усталые, влекутся,

И снова выливают в море!..

Нерадостный и бесконечный труд!

И суетный, как жизнь моя!..

Волна шумит, морская птица стонет!

Минувшее повеяло мне в душу –

Былые сны, потухшие виденья

Мучительно‑отрадные встают!

Живет на севере жена!

Прелестный образ, царственно‑прекрасный!

Ее, как пальма, стройный стан

Обхвачен белой сладострастной тканью;

Кудрей роскошных темная волна,

Как ночь богов блаженных, льется

С увенчанной косами головы

И в легких кольцах тихо веет

Вкруг бледного, умильного лица,

И из умильно‑бледного лица

Отверсто‑пламенное око

Как черное сияет солнце!..

О черно‑пламенное солнце,

О, сколько, сколько раз в лучах твоих

Я пил восторга дикий пламень,

И пил, и млел, и трепетал, –

И с кротостью небесно‑голубиной

Твои уста улыбка обвевала,

И гордо‑милые уста

Дышали тихими, как лунный свет, речами

И сладкими, как запах роз…

И дух во мне, оживши, воскрылялся

И к солнцу, как орел, парил!..

Молчите, птицы, не шумите, волны,

Все, все погибло – счастье и надежда,

Надежда и любовь!.. Я здесь один, –

На дикий брег заброшенный грозою,

Лежу простерт – и рдеющим лицом

Сырой песок морской пучины рою!..

 

<Между 1827 и 1830>

 

* * *

<Из «Вильгельма Meйстера» Гете>

 

 

I

 

Кто с хлебом слез своих не ел,

Кто в жизни целыми ночами

На ложе, плача, не сидел,

Тот не знаком с небесными властями.

Они нас в бытие манят –

Заводят слабость в преступленья

И после муками казнят:

Нет на земли проступка без отмщенья!

 

 

II

 

Кто хочет миру чуждым быть,

Тот скоро будет чужд, –

Ах, людям есть кого любить,

Что им до наших нужд!

 

Так! что вам до меня?

Что вам беда моя?

Она лишь про меня, –

С ней не расстанусь я!

 

Как крадется к милой любовник тайком:

«Откликнись, друг милый, одна ль?»

Так бродит ночию и днем

Кругом меня тоска,

Кругом меня печаль!..

Ах, разве лишь в гробу

От них укрыться мне –

В гробу, в земле сырой –

Там бросят и оне!

 

<Между 1827 и 1830>

 

* * *

(Из Гетева «3ападо‑Восточного дивана»)

 

 

Запад, Норд и Юг в крушенье,

Троны, царства в разрушенье, –

На Восток укройся дальный

«Воздух пить патриархальный!..

В играх, песнях, пированье

Обнови существованье!..

 

Там проникну, в сокровенных,

До истоков потаенных

Первородных поколений,

Гласу Божиих велений

Непосредственно внимавших

И ума не надрывавших,

 

Память праотцев святивших,

Иноземию претивших,

Где во всем хранилось мера,

Мысль – тесна, пространна вера,

Слово – в силе и почтенье,

Как живое откровенье!..

 

То у пастырей под кущей,

То в оазисе цветущей

С караваном отдохну я,

Ароматами торгуя:

Из пустыни в поселенья

Исслежу все направленья.

 

Песни Гафица святые

Усладят стези крутые:

Их вожатый голосистый,

Распевая в тверди чистой,

В позднем небе звезды будит

И шаги верблюдов нудит.

 

То упьюся в банях ленью,

Верен Гафица ученью:

Дева‑друг фату бросает,

Амвру с кудрей отрясает,–

И поэта сладкопевность

В девах райских будит ревность!..

 

И сие высокомерье

Не вменяйте в суеверье;

Знайте: все слова поэта

Легким роем, жадным света,

У дверей стучатся рая,

Дар бессмертья вымоляя!

 

<Между 1827 и 1830>

 

Байрон

(Отрывок <Из Цедлица>)

 

 

1

 

Войди со мной – пуста сия обитель,

Сего жилища одичали боги,

Давно остыл алтарь их – и без смены

На страже здесь молчанье. На пороге

Не встретит нас с приветствием служитель,

На голос наш откликнутся лишь стены.

Зачем, о сын Камены

Любимейший, – ты, наделенный даром

Неугасимо‑пламенного слова,

Зачем бежал ты собственного крова,

Зачем ты изменил отцовским ларам?

Ах, и куда, безвременно почивший,

Умчал тебя сей вихрь, тебя носивший!..

 

 

2

 

Так некогда здесь был жилец могучий,

Здесь песнями дышал он – и дыханье

Не ветерка в черемухе душистой

Казалося игривое журчанье, –

Нет, песнь его грозней гремящей тучи,

Как Божий гнев, то мрачный, то огнистый,

Неслась по тверди мглистой, –

Вдруг над зеленой нивой или садом

Невыцветшим заклепы расторгала

И мрак, и лед, и пламень извергала,

Огнем палила, бороздила градом,–

Местами лишь, где туча разрывалась,

Лазурь небес прелестно улыбалась!

 

 

3

 

Духов, гласят, неистовое пенье

Внимающих безумьем поражало, –

Так и его, как неземная сила,

Все пропасти душевные взрывало,

На самом дне будило преступленье,

Дыханье замирало, сердце ныло,

И нечто грудь теснило,

Как бы кругом воздушный слой, редея,

Земную кровь сосал из нашей жилы,

И нам, в борьбе, недоставало силы

Стряхнуть с себя господство чародея,

Пока он сам, как бы для посмеянья,

Своим жезлом не рушил обаянья!

 

 

4

 

И мудрено ль, что память о высоком

Невольной грустью душу осенила!..

Не лебедем ты создан был судьбою,

Купающим в волне румяной крыла,

Когда закат пылает над потоком

И он плывет, любуясь сам собою,

Между двойной зарею, –

Ты был орел – и со скалы родимой,

Где свил гнездо – и в нем, как в колыбели,

Тебя качали бури и метели,

Во глубь небес нырял, неутомимый,

Над морем и землей парил высоко,

Но трупов лишь твое искало око!..

 

 

5

 

Злосчастный дух! Как в зареве пожара

Твое кроваво‑тусклое зерцало,

Блестящее в роскошном, свежем цвете,

И мир и жизнь так дико отражало!..

С печатью на челе святого дара

И скиптром власти в неземном совете

Любил ты в мутном свете

Земную жизнь виденьями тревожить!..

В тебе самом, как бы в иносказанье,

Для нас воскресло грозное преданье, –

Но распознать наш взор тебя не может –

Титан ли ты, чье сердце снедью врана,

Иль сам ты вран, терзающий титана!..

 

 

6

 

Своих отцов покинул он обитель,

Где тени их скитаются безмолвны,

Где милые осталися залоги, –

И как весь день метет крылами волны

Морская птица, скал пустынных житель, –

Так и ему по жизненной дороге

Пройти судили боги,

Нигде не встретив мирной, светлой кущи! –

И тщетно он, в борьбе с людьми, с собою,

Рвался схватить земное счастье с бою.

Над ним был Рок, враждебный,

всемогущий!

Всходил за ним на снежные вершины,

Спускался в дол, переплывал пучины!..

 

 

7

 

То мчится бард, беглец родного края,

На встречу солнца, по стихии бурной,

Где Лиссабон, на жарком небе рдея,

Златым венцом объял залив лазурный, –

Там, где земля горит, благоухая,

И где плоды, на пыльных ветвях зрея,

Душистей и свежее, –

Тебя потом он огласил приветом,

Страна любви, геройства, приключений,

Где и поднесь их сладкопевный гений

Как бы волшебным обвевает светом

Узорчатой Альгамбры колоннады

Иль рощи благовонные Гренады!

 

 

8

 

То совершитель тризны благочестной,

Теней погибших окруженный роем,

Равнину ту обходит он с тоскою,

Где жребий мира выпал славным боем,

Где был судим сей страшный суд железный!..

Сия земля, клейменная судьбою,

Под чуткою стопою

Дрожит еще невольно и поныне,

Как тундра крови, – здесь, в мученьях страшных,

Притоптаны ряды сердец отважных,

И слоем лег их пепел по равнине, –

Враждебные, они затихли вместе,

Те с жаждою, те в упоенье мести!..

 

 

9

 

Но дале бард – и видит пред собою

Гроздоносящий вечно‑юный Реин, –

И там и сям, на выси виноградной

Мелькает замок, и поднесь обвеян

Волшебной былью, мглисто‑золотою!..

И вот, вдали, сияющий и хладный,

Возник титан громадный –

Швейцария!.. Там мир как за оградой;

Звучит рожок, поют вольней потоки,

В горах, как в чаше, озера глубоки,

Свет на холмах, в долинах тень с прохладой

И надо всем вершины ледяные,

То бледные, то огненно‑живые!..

 

 

10

 

Потом с высот, где, разлучаясь, воды

В широкие, полдневные равнины,

Как бы на пир, стремят свое теченье,

Отколь не раз, как льдистые лавины,

Полночные срывалися народы, –

В Италию, родимое владенье,

Он сводит вдохновенье –

Небесный дух сей край чудес обходит,

Высокий лавр и темный мирт колышет,

Под сводами чертогов светлых дышит,

С цветущих персей запах роз уводит

И шевелит прозрачной пеленою

Над дремлющей в руинах стариною!..

 

 

11

 

Но на Восток цветущий и пустынный

Влекло певца всесильное пристрастье,

В любимый край его воображенья!..

Сей мир насильства, лени, сладострастья

Он зрел еще перед его кончиной –

Где обнялись в роскошном запустенье

И жизнь и разрушенье

И дружески цвели в вечернем свете

Вершины гор, где жил разбой веселый,

Там, за скалой, пирата парус белый,

Здесь рог луны, горящий на мечети,

И чистые остатки Парфенона

На девственном румянце небосклона.

 

 

12

 

Но ты расторг союз сего творенья,

Дух вольности, бессмертная стихия!

И бой вспылал Отчаяния с Силой!..

Кровь полилась, как воды ключевые,

В ночи земля пила их без зазренья,

Лишь зарево, как светоч над могилой,

Горе над ней светило, –

И скоро ли – то провиденье знает –

Взойдет заря и бурный мрак развеет!..

Но юный день с любовью да светлеет

На месте том, где дух певца витает,

Где в сумраке болезненной надежды

Сомкнула смерть его земные вежды!..

 

 

13

 

Певец угас пред жертвенником брани!..

Но песнь его нигде не умолкала, –

Хоть из груди, истерзанной страстями.

Она нередко кровью вытекала,

Волшебный жезл не выпадал из длани,

Но двигал он лишь адскими властями!..

В распре с небесами

Высокая божественность мученья

Была ему загадкою враждебной –

И, упиваясь чашею врачебной,

Отравы жаждал он, не исцеленья, –

Вперенные в подземный ужас очи

Он отвращал от звездной славы ночи!..

 

 

14

 

Таков он был, могучий, величавый,

Восторженный хулитель мирозданья!..

Но зависти ль удел его достоин?..

Родительским добром существованья

Он приобрел даруемое славой!

Но был ли он, сим демоном присвоен,

Иль счастлив, иль спокоен?

Сиянье звезд, денницы луч веселый

Души его, где вихри бушевали,

Лишь изредка угрюмость провевали.

Он стихнул днесь, вулкан перегорелый.

И позднее бессмертия светило

С ночных небес глядит в него уныло…

 

<Между 1828 и 1830>

 

Олегов щит

 

 

1

 

«Аллах! пролей на нас твой свет!

Краса и сила правоверных!

Гроза гяуров лицемерных!

Пророк твой – Магомет!..»

 

 

2

 

«О наша крепость и оплот!

Великий Бог! веди нас ныне,

Как некогда ты вел в пустыне

Свой избранный народ!..»

 

Глухая полночь! Все молчит!

Вдруг… из‑за туч луна блеснула –

И над воротами Стамбула

Олегов озарила щит.

 

<Не позднее первой половины 1829; начало 50‑х гг.>

 

* * *

<Из Мандзони>

 

 

Высокого предчувствия

Порывы и томленье,

Души, господства жаждущей,

Кипящее стремленье

И замыслов событие

Несбыточных, как сон, –

 

Все испытал он! – счастие,

Победу, заточенье,

И все судьбы пристрастие,

И все ожесточенье! –

Два раза брошен был во прах

И два раза на трон!..

Явился: два столетия

В борении жестоком,

Его узрев, смирились вдруг,

Как пред всесильным роком.

Он повелел умолкнуть им

И сел меж них судьей!

 

Исчез – и в ссылке довершил

Свой век неимоверный –

Предмет безмерной зависти

И жалости безмерной,

Предмет вражды неистовой,

Преданности слепой!..

 

Как над главою тонущих

Растет громадой пенной

Сперва игравший ими вал –

И берег вожделенный

Вотще очам трепещущим

Казавший свысока, –

 

Так память над душой его,

Скопившись, тяготела!..

Как часто высказать себя

Душа сия хотела,

И, обомлев, на лист начатый

Вдруг падала рука!

 

Как часто пред кончиной дня –

Дня безотрадной муки, –

Потупив молнии очей,

Крестом сложивши руки,

Стоял он – и минувшее

Овладевало им!..

 

Он зрел в уме: подвижные

Шатры, равнины боев,

Рядов пехоты длинный блеск,

Потоки конных строев –

Железный мир и дышащий

Велением одним!..

 

О, под толиким бременем

В нем сердце истомилось

И дух упал… Но сильная

К нему рука спустилась –

И к небу, милосердая,

Его приподняла!..

 

<Конец 20‑х гг.>

 

* * *

<Из «Федры» Расина>

 

 

Едва мы вышли из Трезенских врат,

Он сел на колесницу, окруженный

Своею, как он сам, безмолвной стражей.

Микенскою дорогой ехал он,

Отдав коням в раздумии бразды.

Сии живые, пламенные кони,

Столь гордые в обычном их пылу,

Днесь, с головой поникшей, мрачны, тихи,

Казалося, согласовались с ним.

Вдруг из морских пучин исшедший крик

Смутил кругом воздушное молчанье,

И в ту ж минуту страшный некий голос

Из‑под земли ответствует стенаньем.

В груди у всех оледенела кровь,

И дыбом стала чутких тварей грива.

Но вот, белея над равниной влажной,

Подъялся вал, как снежная гора, –

Возрос, приближился, о брег расшибся

И выкинул чудовищного зверя.

Чело его ополчено рогами,

Хребет покрыт желтистой чешуей.

Ужасный вол, неистовый дракон,

В бесчисленных изгибах вышел он.

Брег, зыблясь, стонет от его рыканья;

День, негодуя, светит на него;

Земля подвиглась; вал, его извергший,

Как бы объятый страхом, хлынул вспять.

Все скрылося, ища спасенья в бегстве, –

Лишь Ипполит, героя истый сын,

Лишь Ипполит, боязни недоступный,

Остановил коней, схватил копье

И, меткою направив сталь рукою,

Глубокой язвой зверя поразил.

Взревело чудо, боль копья почуя,

Беснуясь, пало под ноги коням

И, роя землю, из кровавой пасти

Их обдало и смрадом и огнем!

Страх обуял коней – они помчались,

Не слушаясь ни гласа, ни вожжей, –

Напрасно с ними борется возница,

Они летят, багря удила пеной:

Бог некий, говорят, своим трезубцем

Их подстрекал в дымящиеся бедра…

Летят по камням, дебрям… ось трещит

И лопнула… Бесстрашный Ипполит

С изломанной, разбитой колесницы

На землю пал, опутанный вожжами, –

Прости слезам моим!.. сей вид плачевный

Бессмертных слез причиной будет мне!

Я зрел, увы! как сына твоего

Влекли, в крови, им вскормленные кони!

Он кличет их… но их пугает клик –

Бегут, летят с истерзанным возницей.

За ним вослед стремлюся я со стражей, –

Кровь свежая стезю нам указует.

На камнях кровь… на терниях колючих

Клоки волос кровавые повисли…

Наш дикий вопль равнину оглашает!

Но наконец неистовых коней

Смирился пыл… они остановились

Вблизи тех мест, где прадедов твоих

Прах царственный в гробах почиет древних!..

Я прибежал, зову… с усильем тяжким

Он, вежды приподняв, мне подал руку:

«Всевышних власть мой век во цвете губит.

Друг, не оставь Ариции моей!

Когда ж настанет день, что мой родитель,

Рассеяв мрак ужасной клеветы,

В невинности сыновней убедится,

О, в утешенье сетующей тени,

Да облегчит он узнице своей

Удел ее!.. Да возвратит он ей…»

При сих словах героя жизнь угасла,

И на руках моих, его державших,

Остался труп, свирепо искаженный,

Как знаменье богов ужасной кары,

Не распознаемый и для отцовских глаз!

 

<Конец 20‑х гг.>

 

* * *

<Из «Путевых картин» Гейне>

 

 

«Прекрасный будет день», – сказал товарищ,

Взглянув на небо из окна повозки. –

Так, день прекрасный будет, – повторило

За ним мое молящееся сердце

И вздрогнуло от грусти и блаженства!..

Прекрасный будет день! Свободы солнце

Живей и жарче будет греть, чем ныне

Аристокрация светил ночных!

И расцветет счастливейшее племя,

Зачатое в объятьях произвольных, –

Не на одре железном принужденья,

Под строгим, под таможенным надзором

Духовных приставов, – и в сих душах

Вольнорожденных вспыхнет смело

Чистейший огнь идей и чувствований –

Для нас, рабов природных, непостижный!

 

Ах, и для них равно непостижима

Та будет ночь, в которой их отцы

Всю жизнь насквозь томились безотрадно

И бой вели отчаянный, жестокий,

Противу гнусных сов и ларв подземных,

Чудовищных Ерева порождений!..

Злосчастные бойцы, все силы духа,

Всю сердца кровь в бою мы истощили –

И бледных, преждевременно одряхших,

Нас озарит победы поздний день!..

Младого солнца свежее бессмертье

Не оживит сердец изнеможенных,

Ланит потухших снова не зажжет!

Мы скроемся пред ним, как бледный месяц!

 

Так думал я и вышел из повозки

И с утренней усердною молитвой

Ступил на прах, бессмертьем освященный!..

 

Как под высоким триумфальным сводом

Громадных облаков всходило солнце,

Победоносно, смело и светло,

Прекрасный день природе возвещая.

Но мне при виде сем так грустно было,

Как месяцу, еще заметной тенью

Бледневшему на небе. – Бедный месяц!

В глухую полночь, одиноко, сиро,

Он совершил свой горемычный путь,

Когда весь мир дремал – и пировали

Одни лишь совы, призраки, разбой;

И днесь пред юным днем, грядущим в славе,

С звучащими веселием лучами

И пурпурной разлитою зарей,

Он прочь бежит… еще одно воззренье

На пышное всемирное светило –

И легким паром с неба улетит.

 

Не знаю я и не ищу предвидеть,

Что мне готовит Муза! Лавр поэта

Почтит иль нет мой памятник надгробный?

Поэзия душе моей была

Младенчески‑божественной игрушкой –

И суд чужой меня тревожил мало.

Но меч, друзья, на гроб мой положите!

Я воин был! я ратник был свободы

И верою и правдой ей служил

Всю жизнь мою в ее священной брани!

 

<1830>

 

* * *

<Из «Эрнани» В.Гюго>

 

 

Великий Карл, прости! – Великий, незабвенный,

Не сим бы голосом тревожить эти стены –

И твой бессмертный прах смущать, о исполин,

Жужжанием страстей, живущих миг один!

Сей европейский мир, руки твоей созданье,

Как он велик, сей мир! Какое обладанье!..

С двумя избранными вождями над собой –

И весь багрянородный сонм – под их стопой!..

Все прочие державы, власти и владенья –

Дары наследия, случайности рожденья, –

Но папу, кесаря сам Бог земле дает,

И промысл через них нас случаем блюдет.

Так соглашает он устройство и свободу!

Вы все, позорищем служащие народу,

Вы, курфюрсты, вы, кардиналы, сейм, синклит, –

Вы все ничто! Господь решит, Господь велит!..

Родись в народе мысль, зачатая веками,

Сперва растет в тени и шевелит сердцами –

Вдруг воплотилася и увлекла народ!..

Князья куют ей цепь и зажимают рот,

Но день ее настал, – и смело, величаво

Она вступила в сейм, явилась средь конклава,

И, с скипетром в руках иль митрой на челе,

Пригнула все главы венчанные к земле…

Так папа с кесарем всесильны – все земное

Лишь ими и чрез них. Как таинство живое

Явило небо их земле, – и целый мир –

Народы и цари – им отдан был на пир!..

Их воля строит мир и зданье замыкает,

Творит и рушит. – Сей решит, тот рассекает.

Сей Истина, тот Сила – в них самих

Верховный их закон, другого нет для них!..

Когда из алтаря они исходят оба –

Тот в пурпуре, а сей в одежде белой гроба –

Мир, цепенея, зрит в сиянье торжества

Сию чету, сии две полы божества!..

И быть одним из них, одним! О, посрамленье

Не быть им!.. и в груди питать сие стремленье!

О, как, как счастлив был почивший в сем гробу

Герой! Какую Бог послал ему судьбу!

Какой удел! и что ж? Его сия могила.

Так вот куда идет – увы! – все то, что было

Законодатель, вождь, правитель и герой,

Гигант, все времена превысивший главой!

Как тот, кто в жизни был Европы всей владыкой,

Чье титло было кесарь, имя Карл Великий,

Из славимых имен славнейшее поднесь,

Велик – велик, как мир, – а все вместилось здесь!

Ищи ж владычества и взвесь пригоршни пыли

Того, кто все имел, чью власть как Божью чтили.

Наполни грохотом всю землю, строй, возвысь

Свой столп до облаков, все выше, высь на высь –

Хотя б бессмертных звезд твоя коснулась слава,

Но вот ее предел!.. О царство, о держава,

О, что вы? все равно – не власти ль жажду я?

Мне тайный глас сулит: твоя она – моя –

О, если бы моя! Свершится ль предвещанье? –

Стоять на высоте и замыкать созданье,

На высоте – один – меж небом и землей

И видеть целый мир в уступах под собой:

Сперва цари, потом – на степенях различных –

Старейшины домов удельных и владычных,

Там доги, герцоги, церковные князья,

Там рыцарских чинов священная семья,

Там духовенство, рать, – а там, в дали туманной,

На самом дне – народ, несчетный, неустанный,

Пучина, вал морской, терзающий свой брег,

Стозвучный гул, крик, вопль, порою горький смех,

Таинственная жизнь, бессмертное движенье,

Где, что ни брось во глубь, и все они в броженье –

Зерцало грозное для совести царей,

Жерло, где гибнет трон, всплывает мавзолей!

О, сколько тайн для нас в твоих пределах темных!

О, сколько царств на дне – как остовы огромных

Судов, свободную теснивших глубину,

Но ты дохнул на них – и груз пошел ко дну!

И мой весь этот мир, и я схвачу без страха

Мироправленья жезл! Кто я? Исчадье праха!

 

<1830>

 

Певец

(Из Гете)

 

 

«Что там за звуки пред крыльцом,

За гласы пред вратами?..

В высоком тереме моем

Раздайся песнь пред нами!..»

Король сказал, и паж бежит,

Вернулся паж, король гласит:

«Скорей впустите старца!..»

 

«Хвала вам, витязи, и честь,

Вам, дамы, обожанья!..

Как звезды в небе перечесть!

Кто знает их названья!..

Хоть взор манит сей рай чудес,

Закройся взор – не время здесь

Вас праздно тешить, очи!»

Седой певец глаза смежил

И в струны грянул живо –

У смелых взор смелей горит,

У жен – поник стыдливо.

Пленился царь его игрой

И шлет за цепью золотой –

Почтить певца седого!..

 

«Златой мне цепи не давай,

Награды сей не стою,

Ее ты рыцарям отдай,

Бесстрашным среди бою;

Отдай ее своим дьякам,

Прибавь к их прочим тяготам

Сие златое бремя!..

 

На Божьей воле я пою,

Как птичка в поднебесье,

Не чая мзды за песнь свою –

Мне песнь сама возмездье!..

Просил бы милости одной,

Вели мне кубок золотой

Вином наполнить светлым!»

 

Он кубок взял и осушил

И слово молвил с жаром:

«Тот дом сам Бог благословил,

Где это – скудным даром!..

Свою вам милость он пошли

И вас утешь на сей земли,

Как я утешен вами!..»

 

<1830>

 

* * *

 

За нашим веком мы идем,

Как шла Креуза за Энеем:

Пройдем немного – ослабеем,

Убавим шагу – отстаем.

 

<Не позднее 1830>

 

Заветный кубок

(Из Гете)

 

 

Был царь, как мало их ныне, –

По смерть он верен был:

От милой, при кончине,

Он кубок получил.

 

Ценил его высоко

И часто осушал, –

В нем сердце сильно билось,

Лишь кубок в руки брал.

 

Когда ж сей мир покинуть

Пришел его черед,

Он делит все наследство, –

Но кубка не дает.

И в замок, что над морем,

Друзей своих созвал

И с ними на прощанье,

Там сидя, пировал.

 

В последний раз упился

Он влагой огневой,

Над бездной наклонился

И в море – кубок свой…

 

На дно пал кубок морское, –

Он пал, пропал из глаз,

Забилось ретивое,

Царь пил в последний раз!..

 

<1830>

 

* * *

<Из «Фауста» Гете>

 

 

I

 

Звучит, как древле, пред тобою

Светило дня в строю планет

И предначертанной стезею,

Гремя, свершает свой полет!

Ему дивятся серафимы,

Но кто досель его постиг?

Как в первый день, непостижимы

Дела, Всевышний, рук твоих!

И быстро, с быстротой чудесной,

Кругом вратится шар земной,

Меняя тихий свет небесный

С глубокой ночи темнотой.

Морская хлябь гремит валами

И роет каменный свой брег,

И бездну вод с ее скалами

Земли уносит быстрый бег!

 

И беспрерывно бури воют,

И землю с края в край метут,

И зыбь гнетут, и воздух роют,

И цепь таинственную вьют.

Вспылал предтеча‑истребитель,

Сорвавшись с тучи, грянул гром,

Но мы во свете, Вседержитель,

Твой хвалим день и мир поем.

Тебе дивятся серафимы!

Тебе гремит небес хвала!

Как в первый день, непостижимы,

Господь! руки твоей дела!

 

 

II

 

«Кто звал меня?» –

«О страшный вид!» –

«Ты сильным и упрямым чаром

Мой круг волшебный грыз недаром –

И днесь…» –

«Твой взор меня мертвит!» –

«Не ты ль молил, как исступленный,

Да узришь лик и глас услышишь мой?

Склонился я на клич упорный твой

И се предстал! Какой же страх презренный

Вдруг овладел, титан, твоей душой?..

Та ль эта грудь, чья творческая сила

Мир целый создала, взлелеяла, взрастила

И в упоении отваги неземной,

С неутомимым напряженьем

До нас, духов, возвыситься рвалась?

Ты ль это, Фауст? И твой ли был то глас,

Теснившийся ко мне с отчаянным моленьем?

Ты, Фауст? Сей бедный, беспомощный прах,

Проникнутый насквозь моим дхновеньем,

Во всех души своей дрожащий глубинах?..» –

«Не удручай сим пламенным презреньем

Главы моей! Не склонишь ты ея!

Так, Фауст я, дух, как ты! твой равный я!..» –

«Событий бурю и вал судеб

Вращаю я,

Воздвигаю я,

Вею здесь, вею там, и высок и глубок!

Смерть и Рождение, Воля и Рок,

Волны в боренье,

Стихии во пренье,

Жизнь в измененье –

Вечный, единый поток!..

Так шумит на стану моем ткань роковая,

И Богу прядется риза живая!» –

«Каким сродством неодолимым,

Бессмертный дух! влечешь меня к себе!» –

«Лишь естествам, тобою постижимым,

Подобен ты – не мне!..»

 

 

III

 

Чего вы от меня хотите,

Чего в пыли вы ищете моей,

Святые гласы, там звучите,

Там, где сердца и чище и нежней.

Я слышу весть – но веры нет для ней!

О вера, вера, мать чудес родная,

Дерзну ли взор туда поднять,

Откуда весть летит благая!

Ах, но к нему с младенчества привычный,

Сей звук родимый, звук владычный, –

Он к бытию манит меня опять!

Небес, бывало, лобызанье

Срывалось на меня в воскресной тишине,

Святых колоколов я слышал содроганье

В моей душевной глубине,

И сладостью живой была молитва мне!

Порыв души в союзе с небесами

Меня в леса и долы уводил –

И, обливаясь теплыми слезами,

Я новый мир себе творил.

Про игры юности веселой,

Про светлую весну благовест