Исторические фасады - великие и мнящие себя великими

Традиционное раннеисторическое общество (находившееся на пересечении классового и доклассового устройств) впервые создало принципиально новую – историческую - социокультурную систему, вобравшую в себя государство, письменность, моногамную семью, гражданские воззрения, собственность, оформившую лицевую сторону всемирной истории и ставшую её системным качеством. Раннеисторические «системы» хотя и становились сложнее, но (в условиях «полной загрузки» исторической культуры) так и остались слабо дифференцированными и в целом обходились без устойчивых фасадных и теневых форм, как и без строго ориентированных «срединных» масс.

На переднем плане государственно-религиозного культа Месопотамии была личность царя, выступавшего посредником между богами и народом, объектом поклонения, предметом предсказаний и предзнаменований. Вместе с тем переход из доистории в историю был столь ярким и впечатляющим, что его творцы, как бы испугавшись перемены, столетиями демонстрировали «случайность» и «ненастоящесть» этих свершений и практиковали попятные доисторические формы. Законы царя Хаммурапи провозглашали незыблемость моногамной семьи, устанавливали строгие правила наследования и передачи имущества и грозили суровой карой за прелюбодеяние и покушение на собственность. В реальности же не был изжит ритуал, схожий с римскими «сатурналиями», в ходе которого царь подвергался показному унижению, а жрицы богини Иштар, дочери знатнейших семей, занимались «священным блудом». В старовавилонский период цари периодически осуществляли традиционный акт «справедливости» (отмена долгов, прощение недоимок), стремясь ограничить разорение бедноты [9. С. 262, 280, 322, 361-390, 450].

В Древнем Китае, ещё на рубеже XI-X вв. до н.э., на первый план вышла идея «мандата Неба», что дало династии Западная Чжоу право на власть и позволило ей оформить весьма устойчивую фасадную систему. Правитель-ван предстал Сыном Неба, которому оно не просто вручает мандат на правление, но и способно реагировать тогда и так, когда и как люди, и, прежде всего, представляющий их правитель, это заслужили. Если Небо было недовольно, если недовольство проявлялось (через несчастья, неурожаи, социальные и природные бедствия), это значило, что правитель плохо управляет народом и государством [2. С. 230-234.]. Начиная с VIII-V вв. до н.э., «место религии заняла развитая идеологическая система, в центре которой стояли поиски оптимального социополитического устройства и безукоризненного этического стандарта в стереотипах поведения людей» [3. С. 522.].

Развитие Китая, со времён ранней империи III в. до н.э., было связано со становлением и последующим воспроизводством чрезвычайно устойчивой и весьма гибкой общественной системы с патерналистским государством в центре, руководствующейся идеей абстрактного закона и опирающейся на служилые структуры, сильные нормативной этикой. «Власть, по китайским представлениям, изначально присутствует в любом сообществе людей, причём она неотделима от человеческого стремления к совершенству, так что там, где нет властвующего, там люди ‘если не разбредутся, то учинят смуту’, - пишет современный исследователь Китая В. В. Малявин. - По сути, правитель выступал воплощением покоя как символа всякой деятельности. Символическое измерение власти, идея власти как тайны приобрели в Китае самодовлеющее значение. Власть в Поднебесной империи была предметом не договора общественных сил, а, скорее, молчаливого соглашения между правительством и подданными» [15. С. 89, 90-91]. Имперское конфуцианство, сильное государство, слабый народ – это круговая порука, обуздание крупной собственности, жесткий церемониал, незыблемые правила поведения для «верхов» и «низов», самосовершенствование, изощрённое показное начало и парадность. Менялись лишь заселявшие фасад многочисленные родственники императора, их приближённые и слуги, которые нередко добровольно уходили из жизни при смене одной династии другой [25. С. 211, 247-257]. Идеально сбалансированная имперская фасадная система просуществовала без особых перемен со времён династии Хань (202 до н.э. - 220 н.э.) и до падения империи Цин 1912 г., уступив место новым структурам под влиянием внешнего фактора.

Имперский Рим на закате существования укрепил Средиземноморье чрезвычайно мощным социокультурным фасадом, который надолго пережил своих создателей и к которому столетиями пытались пристроиться и «варварские» и «христианнейшие» державы и народы. «Германцы воспринимали себя как единую нацию, потому как, давно покинув свои земли в погоне за идеей создания великой империи, они осознали свою общность», - отмечает французский историк Франсис Рапп. И «если идея империи как политического образования и изжила себя, то идея империи как таковой продолжала жить. /…/ И хотя испытания порой придавали ей новый облик, её цели оставались прежними. Она зародилась в Риме и вплоть до начала Нового времени, когда Священная Римская империя рухнула, она сохраняла признаки своего происхождения» [22. С. 7, 26]. По сути, фасад существовал на уровне идеи, в тени, ожидая воплощения.

В традиционных исторических обществах (феодального типа) фасады были привязаны к сословной структуре, а внешний облик многих стран и целых континентов оформляли религиозные системы. В средневековой Европе практически все общественные процессы и формы так или иначе касались вопросов совести, поэтому светская власть не могла стать выше власти духовной. Универсалистские конструкции церковного типа утверждались не только словом Божиим, но и посредством судебных и финансовых институтов (симония), на основании родственных связей (непотизм), а нередко и силой [13. С. 308-322].

В периоды разложения традиционных систем фасады стремительно утрачивали сословный характер, их границы теряли чёткие очертания, на обочине и в тени оказывались представители «третьего сословия» и та часть высших слоёв, что подвергала сомнению «божественный» и «незыблемый» порядок. Проблема парламентаризма и свободы вероисповедания не была важной для Средневековья. Представители привилегированных и податных сословий собирались вместе достаточно часто, а важнейшей проблемой было земное устроение Царства Божия. Й. Хёйзинга указывал на то, в какой ничтожно малой степени общество понимало действительную роль «третьего сословия», ибо «аристократические формы жизненного уклада продолжали оказывать господствующее воздействие на общество ещё долгое время после того, как сама аристократия утратила своё первенствующее значение в качестве социальной структуры. В духовной жизни XV в. аристократия /…/ всё ещё играет главную роль; значение её современники оценивают весьма высоко, значение же буржуазии – чрезвычайно низко» [33. С. 72].

Ренессанс, Реформация и Контрреформация разворачивались в условиях резкого падения нравов, когда структурный кризис охватил весь традиционный уклад. «Мягкий» духовный деспотизм церкви сменился государственным деспотизмом, лишь формально духовным. Светский фасад абсолютистского типа был закрыт для низших сословий и тяготел к силовым методам реализации. Церковь перешла в разряд фасадных структур, подчиняющихся воле государя. С началом революционной ломки «старого порядка» фасадные системы попали под влияние противоборствующих «партий власти», служивших материальным ценностям.

Во Франции «третье сословие» выступило с программой преобразований в годы малолетства Людовика XIII. В 1614-м были созваны Генеральные штаты, выборные от «третьего сословия» потребовали установления сроков созыва общественных представителей, отмены привилегий духовенства и дворянства, упорядочения налоговой системы, прекращения произвольных арестов, но принятие решений было заблокировано представителями высших сословий. Французские короли не желали прислушиваться к мнению «верноподданных» и правили по своему произволу ещё целых 175 лет, вплоть до 1789-го. Блестящее по форме правление Людовика XIV, «короля-солнце», привело страну, бывшую на протяжении двух столетий главным очагом новых идей, к совершенному разорению под бременем налогов, военных расходов и растущего государственного долга [11. С. 254-255]. Попытки реформирования «сверху» были непоследовательными и закончились неудачей, ибо не нашли понимания ни в фасадных структурах, ни среди представителей «третьего сословия», жаждавших политических свобод. Отныне реформы стали пробивать путь исключительно «снизу».

Собственную логику фасадного устроения демонстрируют немногие независимые цивилизации и страны, опасавшиеся коварного обаяния и военной мощи западного мира. Во главе России (со времён утверждения в XVI в. сословно-представительной монархии и до революции 1917 г.) стоял не просто самодержец, но «царь православный», а институциональная система в значительной степени сохраняла черты теократии [10. С. 214-253.]. Властный фасад никогда (включая советский период) не был жёстко отделён от народной массы, чтобы не утратить очень важную для обеих сторон сакральную связь. Народ и «безмолвствовал», и никогда не терял вкуса к прямому действию.

В Японии к концу периода Асикага (40-70-е гг. XVI в.) проявилась новая сила – владетельные князья (даймё) юго-запада, принявшие христианство, ставшее формой сопротивления централизованной власти и проводником влияния европейцев. Япония (со времени издания в 1587 г. Хидэёси Тоётоми закона о запрете христианства и выдворения из страны проповедников-иезуитов) целенаправленно возводила барьеры на пути колонизации и вторжения европейской культуры. В период Токугава страна превратилась в социокультурный монолит, вполне самодостаточный и изолированный от остального мира. Вместе с тем фасад не был «глухим»: в правление Иошимуне Токугава (1716-1745) были отменены ограничения на европейские книги, кроме религиозных. Деградации не случилось по причине расцвета культуры и благодаря уникальной системе семейного воспитания [14. С. 81, 125-134, 188-191, 234-236].

Традиционный фасад (сёгунат) со временем перестал соответствовать выросшему культурному потенциалу и духовным запросам общества и уже не мог поддерживать обороноспособность страны. Он был сброшен совместными усилиями даймё юго-запада, групп интеллектуалов, правительственных реформаторов, а также иностранцев. «Открытие страны (кайкоку) сама эта страна допускала вначале только как крайнюю меру, не имея средств для сопротивления, способных противостоять поразительным техническим достижениям слишком грозного противника, - отмечали французские исследователи.– Если впоследствии через какое-то время Запад и начал представляться Японии источником всякого знания, то первоначально его воздействию приписывались все несчастья, которые суждено было испытать стране» [5. С. 103]. Япония эпохи Мэйдзи принялась копировать европейские структуры (токийский район Гинза в 1872-м был застроен зданиями, которые представляли собой кирпичные европейские фасады, скрывавшие традиционные японские дома из дерева [12. С. 60-83]), и лишь затем осознала ценность собственных институтов.

Схожие духовные установки и институциональные основания дают разные социальные всходы в рамках разных цивилизационных систем. В российский допетровский («святая Русь») период и в японский Эдо самодержавные фасады имели непререкаемый авторитет во всех сословиях и были изолированы от внешнего мира. Российский имперский и японский период Мэйдзи фасады были ориентированы на модернизацию европейского образца, однако первый из них, находившийся в центре европейской политики, вынужден был двигаться по пути европеизации и «догоняющего развития», тогда как другой, пребывавший на её периферии, очень скоро подключил к трансформационному процессу традиционные пласты культуры. В итоге, российский имперский фасад пал в огне революции, тогда как японский сумел придать обществу мощный динамический импульс, хотя и не избежал потрясений и подвергся вестернизации по итогам проигранной мировой войны.

Фасадная группа нынешнего мирового «гегемона» вооружена мироощущением постмодернистского типа, отвергает установки классической модернизации, не принимает ценностей «высокой» культуры и отрицает нормы традиционной морали. Она привязана к текущей ситуации, имитирует успешность и эффективность собственных институтов, верит в силу информационных технологий, опирается на методики «частичной социальной инженерии», тяготеет к двойным стандартам и не признаёт ценности прочих моделей развития [17. С. 12-20, 39, 178].

«Наиуспешнейший в мире» имперский фасад США проседает под собственной тяжестью, что в обозримом будущем не может быть исправлено, к примеру, даже в ключевой для этой страны сфере национальной безопасности [35]. Ситуация во многом повторяет случившееся в прошлом столетии с Великобританией, хотя, по мнению английского историка, «разрушительные процессы за фасадом британского империализма можно было разглядеть гораздо раньше (1945 г. – О.В.)» [7. С. 238]. В избирательной кампании 2016 г. против Д. Трампа, желавшего сделать Америку «снова великой», ополчились практически все федеральные и глобальные информационные ресурсы (телеканалы, крупнейшие газеты, социологические службы, рейтинговые агентства, влиятельные университеты), что обернулось для «держателей истины» провалом и нисколько не улучшило ситуацию в целом.

Постсоветские фасады представляют практический и теоретический интерес, как особая фасадная группа, конвертировавшая свой статус центра мирового социализма в состояние компрадорских филиалов глобального фасада. Олигархическая основа группы практически не зависит от условий региона-донора [19] и не нуждается в его населении, ибо соотносит себя исключительно с «первым миром». Эти фасады лишены ясных целей долгосрочного развития (что опасно в условиях полной геополитической неопределённости нашего времени) Они поглощают без видимой отдачи львиную долю местного ресурса и прикрываются информационной завесой «внутреннего мира, стабильности и успеха» (хотя классовый характер сил, не желающих финансировать реальную экономику, даровавших населению грабительскую пенсионную реформу и право на безвозмездный сбор валежника, для многих стал более чем понятен). Якобы несуществующие олигархи не желают делиться даже суперприбылью, получают многомиллиардную помощь из бюджета, всеми интересами ориентированы на Запад и формально пребывают по обе линии любого противостояния. Часть высшего руководства постсоветских держав, ставившая на разрыв с Россией и утратившая власть в ходе «цветных революций», по большей части в России же и оседает. Совпадают способы деятельности, методы «отжимания» чужого добра, практикуемые от Владивостока и Астаны до Ставрополя и Одессы, и пути «миграции» проворовавшихся чиновников из РФ в ближнее и дальнее зарубежье [23; 27] и обратно. Это означает, что между вестернизированными структурами постсоветских стран принципиальной разницы нет. Они представляют собой формы одного социального явления и так или иначе приписаны к глобальному фасаду (шумные фиктивно-демонстрационные акции типа введения зеркальных санкционных списков дела не меняют [6]).

Ни одна фасадная система не является изначально и неизменно великой либо, напротив, недостойной величия, хотя многие претендуют на жизнь «до скончания века». Всё зависит от исходного характера, направленности и успешности тех процессов, которые в итоге увенчиваются социальными фасадами. Величие приходит к тем явлениям, что укрепили, обеспечили, сопроводили или воплотили трансформационную линию, соответствующую духу и «вызовам» времени и достигшую успеха. «Переразвитие великого» наступает тогда, когда фасадная система обслуживает одни лишь господствующие группы, устраивает себе «исторические каникулы» и замыкает все общественные процессы на себя.

Нет величия ни в пышном разгуле императорского Рима времён Тиберия и Калигулы, ни в расточительстве «короля-солнце» во Франции. Как не было его в передвижении фронтира, отмечавшего уничтожение коренных жителей Северной Америки, в «триумфе воли» нацистского III Рейха, в японской практике времён Второй мировой («Азия для азиатов»), в маоистской «великой пролетарской культурной революции», в торжестве брюссельской бюрократии над ЕС, в ельцинском «свободном рынке» и предательской «декоммунизации» или в «новом американском порядке» рубежа XX–XXI вв.

Иногда «переразвитие» приходит одно. Нельзя достичь величия, если в основу процесса заложена радикальная идеология национальной и расовой исключительности, всеобщей ненависти и стяжания. Мнимые величины всегда более склонны к показухе, чем величины реальные. «Взгляни в первую лужу – и в ней найдёшь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет» [24. С. 8], - сетовал М. Е. Салтыков-Щедрин.