Формирование враждебного отношения генералитета, как к самой личности, так и к деятельности Барклая де Толли

При рассмотрении вопроса о причинах, послуживших отставке Барклая с поста главнокомандующего необходимо абстрагироваться от объективных факторов, в первую очередь обратив внимание на стойкое предубеждение к Барклаю, уходящее своими корнями не только в ожесточенные военные споры 1812 г. с их резко выраженной национальной окраской, но и еще к предвоенной поре - к необычным для той эпохи обстоятельствам его возвышения, как оно воспринималось тогда военно-аристократическими верхами.

С редкой для устоявшихся в России обычаев военного чинопроизводства быстротой - всего за два года (с марта 1807 по февраль 1809 г.) Барклай проделал путь от младшего генерал-майорского чина до "полного" генерала, а менее чем через год он занял должность военного министра. Стремительным своим возвышением Барклай, по словам А.П. Ермолова, "не только возбудил против себя зависть, но приобрел много неприятелей".

Жесткими мерами по наведению порядка в армейских делах Барклай восстановил против себя видных сановников из военного ведомства. Проводя свои преобразования на началах неукоснительно строгой дисциплины, но вместе с тем и уважения к солдату, удерживая в нем сознательный патриотизм и человеческое достоинство, "он болезненно задел интересы военной бюрократии, насаждавшей "прусскую” систему воспитания войск". Не последнюю роль в отношении к Барклаю правительственных верхов играли некоторые черты его характера и личного поведения. В житейских и деловых обстоятельствах он был независим и холоден с окружающими, но главное - пренебрегал нормами придворной жизни. Барклай не был царедворцем, чурался искательства среди приближенных к правящей династии особ и "всем складом своей биографии и своим обликом воспринимался и старинной военной знатью, и новоявленной аристократией как лицо, выдвинувшееся случайно и незаслуженно". Такая социальная репутация впоследствии лишь усугубляла в тех же общественных слоях неприязнь к Барклаю.

Враждебность к Барклаю в главной квартире проявилась сразу же по прибытии в Вильно Александра I. Как писал ген. Левенштерн: "Всякий имел что-нибудь против Барклая сам не зная почему". Все боевые генералы громко осуждали Барклая - и во главе их Беннигсен, Багратион, Ермолов и многие другие. Такие авторитетные лица, как принц Ольденбургский, герцог Вюртембергский, великий князь Константин Павлович, командовавший гвардией, открыто враждовали с Барклаем.

Присутствие царя в армии еще как-то их сдерживало, но после его отъезда положение Барклая, как свидетельствовал Левенштерн, "сделалось еще более тягостным". Инспирировались данная ситуация в первую очередь Багратионом. Но, если до того о своем отрицательном отношении к Барклаю он доверительно сообщал лишь нескольким лицам, то ныне "его инвективы в адрес полководца стали достоянием широкого круга военачальников", так как в те дни у Смоленска впервые после открытия кампании собралась большая часть генералов обеих армий, и в их числе были и те, кто имел свои старинные счеты к Барклаю. Именно с той поры далеко не в пользу Барклая стали выявляться все издержки его официального статуса - и это в тех условиях, когда именно на него возлагалось все бремя ответственности за дальнейший ход военных действий. Касаясь раздоров летом 1812 г. в главной квартире, Н.М. Лонгинов извещал 13 сентября С.Р. Воронцова, что Барклай "привлек к себе ненависть всех русских генералов, у коих недавно был в команде". Это позволяет понять, почему обвинения Багратиона против Барклая, пали на подготовленную почву. Но всего тяжелее для Барклая было присутствие в стане его противников состоявшего с 30 июня 1812 г. начальником штаба 1-й армии А.П. Ермолова. "Его положение как подчиненного Барклаю лица и, вместе с тем, давнего друга и боевого сподвижника Багратиона было действительно не из легких". Оно усугублялось и некоторыми чертами ермоловского характера - он был в изрядной мере наделен и двуличием, и уклончивостью в отношениях с людьми, и способностью лавировать в острых ситуациях. Именно он, как никто другой, разжигал в главной квартире враждебные Барклаю настроения. Касаясь развязанной против него в 20-х числах июля кампании, Барклай писал в ноябре 1812 г. Александру I, что "начальник главного моего штаба А.П. Ермолов, человек с достоинствами, но лживый и интригант, совершенно согласовался с общим поведением". В обращениях недругов Барклая из главной квартиры в военно-правительственные сферы целью явилось представить дело таким образом, что за его устранение ратует в первую очередь сама армия.

Роковым образом на взаимоотношения Барклая с высшим командованием, равно как и вообще на его судьбу в 1812 г., повлиял цикл событий, развернувшихся после военного совета 25 июля в Смоленске. Отказ Барклая перейти в наступление окончательно восстановил против него верхи армии, развернувшие скрытую борьбу за его устранение от руководства войсками. С оставлением Смоленска пропаганда против Барклая, умело направляемая "сверху", приняла совершенно открытый характер, и уже никто - ни сам Багратион, ни кто-либо другой - не считал нужным скрывать "углублявшегося час от часу антагонизма между ними". Если раньше о нем знали преимущественно высшие командные лица, то теперь слухи об этом проникали в войсковую массу. Адъютант Барклая Граббе вспоминал: "Отошли к Вязьме. Разногласие между главнокомандующими не было уже тайною для армии. Все почти склонились на сторону князя Багратиона. Дух уныния и осуждения всего, что делалось, из глухого делался громким". Характерным признаком кризиса доверия к Барклаю следует считать перемену отношения к нему офицеров штаба 1-й армии, проделавших бок о бок со своим главнокомандующим весь путь отступления от границы до Смоленска. П.X. Граббе свидетельствовал, что в тот момент "ближайшие сотрудники усомнились в его способностях".

Как ни обидны были эти нападки, подвергавшие сомнению способность Барклая предводительствовать русской армией, самым тяжелым были все же не они, а расползавшиеся слухи об измене. Первые адресованные непосредственно Барклаю подозрения в измене фиксируются в источниках концом июля. В армии эти подозрения сперва прозвучали из уст его недругов в главной квартире. 9 августа перед большой группой офицеров называл Барклая изменником и великий князь Константин Павлович.

В те дни беспрерывного отступления мало кто верил в Барклая, разве что самые дальновидные, но таких было немного. Один из них - Ф.Н. Глинка, писатель и военный историк, в "Письмах русского офицера" приводит такую запись о Барклае, датированную 16 августа 1812 г.: "Пылают ли окрестности, достаются ли села, города и округи в руки неприятеля<…> его ничто не возмущает, ничто не сильно поколебать твердости духа его. Нет! думаю я, человек, не имеющий обдуманного плана и верной цели, не может иметь такого присутствия, такой твердости духа! Так, главнокомандующий армиями, генерал Барклай-де-Толли, проведший с такой осторожностью войска наши от Немана и доселе, что не дал отрезать у себя ни малейшего отряда, не потеряв почти на одного орудия и ни одного обоза, этот благоразумный вождь, конечно, увенчает предначатия свои желанным успехом".

Надо было проявить твердость, чтобы парализовать тот "дух происков" в армии, на который жаловался Барклай в своем "Изображении военных действий 1-й армии в 1812 г.". Он не остановился перед удалением из армии цесаревича Константина, признав присутствие его в армии бесполезным. Но Барклай буквально был окружен недоброжелателями. Он знал о ропоте солдат, знал, что победа примирила бы его с армией. Но, как должен признать Ермолов, "обстоятельства неблагоприятны были главнокомандующему и не только не допускали побед, ниже малых успехов".

Но почему же Барклай, окруженный такой нелюбовью, сам не сложил с себя полномочия главнокомандующего?"И не честолюбие, очевидно, играло здесь роль - Барклай слишком страдал от окружавшей его неприязни, чтобы не принести в жертву свое честолюбие, как полководца". Здесь, может быть, в высшей степени проявилась его твердость - русские военачальники на первых порах слишком все пылали стремлением одерживать победы, слишком самоуверенно смотрели вперед, мало оценивая всю совокупность неблагоприятных обстоятельств и опасность положения.