Юрислингвистика. Инвективность как проблема юрислингвистики

 

Демократизация российского общества привела к тому, что многие из социальных конфликтов вышли на поверхность, и они нередко достигают уровня, когда требуется юридическое вмешательство. Это касается конфликтов, связанных с защитой материальных и нематериальных благ, в том числе дела о защите чести, достоинства и деловой репутации. Политические изменения обострили чувство собственного достоинства российских граждан. Такие свободы как свобода слова, свобода выражения мнений (в том числе критических) имели и некоторые негативные результаты, связанные со злоупотреблениями этими свободами. В суды начало поступать большое количество исковых заявлений. В них граждане РФ требовали защиты чести, достоинства или деловой репутации (статья 152 Гражданского кодекса Российской Федерации) [10]. А также исков, связанных с оскорблениями (статья 130 Уголовного кодекса Российской Федерации) [43].

Обилие процессов по таким делам вынудило специалистов вплотную заняться множеством теоретических и практических проблем, выявило значительное число недоработок в законодательной базе и в механизмах реализации законов. Все это активизировало научное сообщество, заставило его попытаться осмыслить эти проблемы, их исследование ведется сейчас в разных направлениях специалистами разных отраслей знания: юристами, лингвистами, журналистами.

Проблемные вопросы, находящиеся на стыке наук - лингвистики и юриспруденции - подтолкнули развитие новой отрасли междисциплинарных исследований - юрислингвистики. Так как эта наука появилась сравнительно недавно, многие как теоретические, так и практические проблемы находятся еще только в стадии разработки.

Во все времена при возникновении споров по делам об оскорблении, вынесение решения по этому поводу вызывало большие разногласия. Источник этих трудностей коренится в неизведанности взаимоотношений юридической и лингвистической части речевых высказываний в применении к проблемам такого рода. Случаи, которые нуждаются в лингвистической экспертизе, требуют лингвоюридической оценки, также как юрислингвистической. В этом случае специалист может располагать только своими источниками по лингвистике для того, чтобы опереться на более-менее авторитетное мнение при оценке речи и текста и дать объективный ответ эксперта.

Очевидно, что для того, чтобы юрислингвистическая экспертиза имела юридический смысл, а соответственно, и юридическую силу, нужно разработать целое направление в лингвистике, проясняющее юридические аспекты тех или иных лингвистических экспертных толкований.

Это весьма непростая задача, так как практически любой язык бесконечно гибок по природе, и зачастую невозможно указать смысловые границы тех или иных языковых явлений. Это является принципиальной теоретической и практической проблемой лингвистики, а соответственно, и для юрислингвистики. В одних случаях употребление слова может считаться инвективным, в других условиях его можно прочитывать неинвективно. Всем известно, что обозвать человека собакой бывает чаще всего обидно и оскорбительно для него. Но нам известны случаи, когда для выражения преданности одного человека другому могут употребляться выражения типа: «предан, как собака». И это воспринимается нормально, или даже с внутренним и внешним одобрением. Специалист по лингвистике, конечно же, может сказать, что у автора высказывания есть законное право творческого подхода в обращении с языком (например, употребление слова в переносном смысле). В этом случае перед лингвистами стоит еще одна задача, а именно: разработать четкие указания безопасного в психологическом и медицинском смысле использования инвективной лексики. Почему медицинского, так это потому, что словом можно «ранить», то есть нанести психологический удар, который, в свою очередь, может привести к таким патологическим изменениям в организме, которые станут причиной серьезной болезни и даже гибели человека. Словом можно унизить человека, сломать его волю к жизни и свободному счастливому самовыражению в обществе. Это тот случай, когда каждый уважающий себя лингвист может и должен превратиться в юрислингвиста.

Очень большая и, как представляется, очень сложная проблема в юрислингвистике - это определение степени инвективности слова. По-видимому, самое сложное здесь состоит в проблеме определения степени инвективности текстов, статей и т.п., поскольку в этом случае нужно рассматривать проблему с двух сторон. Во-первых, необходимо выяснить намерения того, кто написал текст, и объективно оценить их. Во-вторых, существует и уязвленная сторона, то есть человек, который посчитал себя униженным и оскорбленным данным текстом, и, следовательно, нужно оценить правомерность интерпретации этим человеком данного текста. Очень большое значение при определении степени инвективности, а также определение преступности того или иного действия человека, имеет оценка мотивов этих действий и поступков. И чем изощреннее оскорбление, тем, как правило, легче автору «выпутаться» из официальных обвинений, умело смещая акценты и ссылаясь на то, что за текстами и речами совершенно не стоит никакого интереса оскорбить, унизить и т.п., что все, что он написал и сказал, было неправильно понято. Такого рода подход называется языковой демагогией, когда мысль, которую один человек хочет внушить другому, не дается ему прямо, а внушается как бы исподволь с помощью доступных возможностей и механизмов конкретного языка. Это позволяет автору текста или речи в случае необходимости «откреститься» от того, что определенную мысль он кому-то внушал.

С другой стороны, «потерпевший», как правило, также может выбирать, как ему интерпретировать текст или высказывание «обидчика» - в оскорбительном или неоскорбительном для него ракурсе. И в случае, когда человек чувствует себя обиженным, обосновать его реакцию с точки зрения лингвистической науки - это сложнейшая задача со многими неизвестными.

Такого рода ситуации должны решаться специалистами по юрислингвистике на основе тех разработанной шкалы и словарей инвективности, которые могут и должны быть положены в основу лингвистических исследований применительно к судебным и следственным случаям. Представляется, что здесь списочно решить проблему нереально, а вот разработка алгоритмов, то есть последовательности действия следственных органов, представителей юрислингвистической науки и судебных инстанций, может существенно продвинуть эту сложнейшую проблему в направлении цивилизованного и научного решения.

Таким образом, существуют различные факторы, объясняющие, что появление новой науки - юрислингвистики, вполне закономерно и отвечает насущной необходимости в современной жизни. Мы перечислили те возможные предпосылки теоретического и практического характера, которые определили направление исследований для формирования новой полноценной и функциональной отрасли науки, призванной оказывать практическую помощь для юриспруденции и юридической практики.

 

Термины и понятия «оскорбление», «непристойное/ неприличное выражение/ форма» и стилистика

 

Статья 130 УК РФ («Оскорбление»):

«Оскорбление, то есть умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме, наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев, или штрафом до 100 рублей, или возложением обязанности загладить причиненный вред, или общественным порицанием, либо влечет применение мер общественного воздействия.

Оскорбление в печатном произведении или средстве массовой информации, а равно оскорбление, нанесенное лицом, ранее судимым за оскорбление, - наказывается исправительными работами на срок до двух лет, или штрафом до 3000 рублей с лишением права занимать определенную должность или заниматься определенной деятельностью, либо без такового».

«В гражданском праве специальной нормы, предусматривающей ответственность за оскорбление вообще нет. Именно поэтому для установления оскорбительной формы субъективно-оценочного высказывания в адрес истца при разрешении дел о компенсации морального вреда в качестве способа защиты чести, достоинства и деловой репутации суды общей юрисдикции и арбитражные суды должны будут обращаться к экспертам-лингвистам, так как без проведения лингвистической экспертизы спорных высказываний и публикаций в СМИ вынести законное и обоснованное решение о наличии или отсутствии субъективного мнения, высказанного в оскорбительной или не оскорбительной форме будет вряд ли возможно.

С точки зрения уголовного права (ст. 130 УК РФ) ведущим диагностическим признаком оскорбления является неприличная форма выражения отрицательной оценки личности потерпевшего, которая подрывает его престиж в глазах окружающих и наносит ущерб уважения к самому себе. Оскорбление как уголовно-наказуемое деяние должно быть выражено в неприличной, то есть циничной форме, глубоко противоречащей правилам поведения, принятым в обществе. Неприличность формы как признак оскорбления также может быть установлен в процессе судебной лингвистической экспертизы».

Помимо этого, с точки зрения судопроизводства понятие «оскорбление» включает, во-первых, факт унижения или умаления чести или достоинства, во-вторых, неприличную форму такого унижения, в-третьих, умышленность. Только в случае, когда в ходе судебного разбирательства доказано наличие всех трех компонентов, суд может вынести обвинительный приговор.

Как мы видим, в статье употребляется только два понятия: «оскорбление» и «неприличная форма». Термин «оскорбление» немного объяснен, а другой дан вообще без каких-либо объяснений, и это порождает большое количество вопросов. Да и сам термин «оскорбление» определен слишком широко.

Н.Д. Голев писал: «Понятие «оскорбление» по существу не определено, и слово «оскорбление» (равно как его синонимы типа «инвективное слово») не функционирует ни как лингвистический, ни как юридический термин)».

В трудах лингвистов сейчас активно обсуждается слово и понятие оскорбительности. Его можно считать, с одной стороны, характеристикой самого выражения, слова или оскорбительного понятия, а с другой стороны, характером личной реакции на инвективу, непристойность, оскорбление того, кто воспринимает этот посыл. В первом случае оскорбительным считается сам смысл слова или выражения, то есть его отрицательное содержание, вызывающее отвращение и общественный запрет тем большие, чем оно более оскорбительное. Например, матерные выражения в культурном обществе считаются сами по себе оскорбительными, и для воспитанных людей не имеет значения, кто их произнес и по какому поводу. Во втором случае оскорбительность возникает в зависимости от реакции воспринимающего на оскорбление в свой адрес, возникновение состояния обиды, оскорбленности. Мы видим значительное отличие друг от друга этих двух вариантов рассмотрения понятия оскорбительности, потому что объективная сила оскорбительности выражения, слова или понятия совершенно не означает субъективную, то есть фактическую, личную, оскорбленность. Кто-то, выслушав матерное слово, сказанное в общественном месте, может кинуться с кулаками на произносившего мат, или же подать на него исковое заявление в суд с формулировкой «защиты чести и достоинства». А кого-то даже непристойности в свой адрес совершенно не заденут, и состояние обиды и оскорбленности он не испытает, разве что усмешку и презрение. «Меня никто не может оскорбить, если я сам не оскорблюсь».

Конечно же, здесь возникает очень много проблем, в частности, о силе бранного слова, о том, какое слово считать более оскорбительным, какое менее, какие непристойные выражения достаточно предать общественному порицанию, а за какие необходимо привлечь к суду, как принципиально недопустимые и т.д. И снова мы сталкиваемся, как представляется, с субъективной оценкой ситуации того, кто воспринимает непристойности, выраженные в его присутствии. Утонченного и культурного интеллигента может оскорбить употребление бранного слова типа «жопа» в разговоре, а базарного торговца может не задеть самый грубый «трехэтажный» мат, направленный в его адрес.

Помимо этого, хорошо известны случаи, когда прозвища и оскорбительные клички с охотой принимались адресатами и превращались буквально в термины. Санкюлоты, фовисты, санкюлоты, импрессионисты, гезы - данные слова, когда-то были обидными обзываниями. Существует группа уголовников, которая совершенно спокойно именует себя «суками». А. Блок с гордостью писал: «Да, скифы - мы, да, азиаты - мы С раскосыми и жадными очами!»

В то же время, когда определяется степень вины ответчика, необходимо учитывать, кто именно и в чей адрес произносит слова. Непристойности, произносимые пожилой женщиной, воспринимаются обществом намного острее, чем те, которые исходят от пьяного парня. И в то же время оскорбление одним парнем другого далеко не то, что оскорбление молодым человеком пенсионера или инвалида.

Также специалисты по праву должны понимать, что оскорбления в определенном контексте может выполнять социализующую функцию и быть всего лишь выражением восхищения или дружеского расположения: «Как он, собака, хорошо танцует!», «Что-то тебя, ебаный-в-рот, давно не было видно!» Отличить их от брани просто: в этих случаях мы можем выделить наличие дружественной интонации. В противном случае адресат скорее всего будет рассматривать эти слова как обидные.

В связи с понятием «оскорбления» возникает проблема коммуникативной перверсии.

Г.В. Кусов выделяет в коммуникативной перверсии два плана выражения:

) искажение персональной информации о лице - «социометрический критерий оценки», т.е. прямая негативная оценка качеств человека;

) пренебрежение коммуникативной нормой - «социально-стилистический критерий оценки, т.е. создание условий умаления качеств социальной репрезентативности языковой личности».

Из вышесказанного логично вытекает определение, которое Г.В. Кусов дает понятию «оскорбление» - это «социокультурный стереотип поведения, распространенный в массовом сознании носителей лингвокультуры, о видах социально вредного поведения, которое в коммуникативном взаимодействии вызывает несогласие адресата занять непривлекательное место в социальной системе ценностей ввиду утраты им прежнего социального образа или положительной самооценки, а также представление о социально-ориентированных способах восстановления утраченной значимости лица, подвергшегося вербальной агрессии».

Концепт «оскорбление» включает в себя следующие признаки:

1) социальная направленность речевого акта; 2) табуированность используемой лексемы; 3) умышленное взламывание табу; 4) персональная адресность речевого высказывания; 5) направленность на понижение социального статуса адресата; 6) предпочтительное использование приемов скрытого воздействия; 7) публичность; 8) психологическая готовность перейти порог оскорбительности (табу); 9) ожидание правовой ответственности или морального осуждения.

Понятие «неприличная форма» также четко не определено. Лингвисты столкнулись с проблемой определения и уточнения данного термина, чтобы придать ему операциональность.

Очевидно, если определить этот термин как нарушение правил поведения, принятых обществом, или как непристойность, то возникают вопросы по толкованию входящих в это определение новых терминов.

Если мы начнем разбирать понятие непристойности, то определить его оказывается тоже непросто. Большие трудности в этом смысле возникают, в первую очередь, из-за того, что в разные времена это понятие по-разному интерпретировалось, и с течением времени оно претерпело большие изменения. И, конечно же, если рассмотреть это понятие с глобальной точки зрения, то есть в межгосударственном и международном смысле, то неизбежно мы столкнемся со специфическими национальными представлениями о том, что является пристойным, а что непристойным в данной культуре.

Иногда непристойное слово называют обсценной лексикой. Некоторые исследователи считают, что обсценное слово, выражение или высказывание можно определить как ломающее и нарушающее те нормы и правила взаимоотношений в социуме, которые приняты за образцы нормальных. Это то, что непозволительно произносить, печатать и показывать, потому что этого не должен никто слышать, видеть или читать. Сюда, по их мнению, например, можно отнести любого вида порнографическую продукцию или аудио и видеоматериалы, содержащие насильственные действия над людьми или любыми живыми организмами, наводящие страх, ужас и подобного рода неприятные впечатления и ощущения.

Но такое определение трудно применять практически, оно очень слабый помощник в наших условиях по той же самой причине: как можно определить то, что мы можем и должны оставить «на сцене» социального развития, а чего оставить нельзя, и чтобы это устраивало ту часть человечества, на которую будут рассчитаны такие нормы и правила. Еще одна трудность - непомерный объем работы. Кроме того, слова, выражения, действия и предметы, которые в одно время, эпоху считались непристойным, в наш век совершенно такими не считаются, а часто даже и наоборот, принимаются как позволительные и позитивные.

Таким образом, можно считать, что понятие непристойности есть смысл определять в конкретных исторических условиях, для какого-то определенного конкретного временного исторического интервала и в пределах тех национальных культур, правил, привычек и норм, где существует такая потребность. Говорить о непристойностях в словесном или печатном виде в размерах всего человечества, также как и определять понятие непристойности в размерах одной этнолексической группы на протяжении нескольких исторических эпох или больших временных периодов социальной эволюции, представляется бессмысленным.

Некоторые лингвисты, (как, например, А.У. Рид) определяют непристойность в связи с определенной формой описания телесных функций, могущей вызвать у человека, знакомящегося с этим описанием, реакции стыда, испуга. Эти реакции могут возникать в ситуациях, аналогичных описанным, когда то, что мы делаем, можно определить как «грязное», «непотребное», «порочащее» нас, как культурных и гигиеничных особей человеческого семейства. Можно привести следующий пример из арсенала вышеупомянутого филолога. Если просто говорить или описывать каким-то иным «пристойным» способом грязь, экскременты и другие телесные отправления, то нормальным считается безразличное отношение к такому описанию, или же реакция отвращения. В случае если описание «возбуждает и щекочет нервы», то мы уже имеем дело с инвективой. Очевидно, что различие здесь кроется лишь в повышенной силе эмоционального переживания «непристойной» инвективы, превосходящей реакцию в случае простого понимания слов и высказываний в буквальном смысле. Заметим, что в этом случае мы имеем попытку определить понятие «непристойное» через понятие «грязное», которое, в свою очередь, также требует определения с приложением не меньших усилий в преодолении трудностей такого определения.

Итак, «непристойность» - это такие выражения, которые в момент широкого обнародования их в любой форме: печатной, устной или какой-либо иной, - большинством воспринимающих считаются неприличными и недостойными того, чтобы быть произнесенными в культурном обществе, хотя и вполне используемыми в какой-то более конкретной узкой ситуации. В России, прежде всего, считается непристойным все, что связано с сексуальной сферой нашей жизни, искаженные названия половых органов, извращенное представление половых отношений, патологические отклонения в поведении людей на сексуальной почве и т.п. Все эти выражения непристойности в яркой форме выразились в таком понятии, как мат. В этой группе слов русского языка есть всего лишь несколько основных понятий и терминов, и очень много понятий и слов, произведенных от основных и творчески развитых и переосмысленных. Есть много таких выражений, которые внешне никак не напоминают непристойность, однако всем известны как специальная форма непристойного выражения, мата. Выражения завуалированного типа, видимо, также следует отнести к непристойностям, и их произнесение, печатание и т.д. считать неприличным для цивилизованного современного общества.

Неприличное и непристойное - это родственные понятия, но далеко не тождественные. Здесь можно сказать, что непристойное - это всегда неприличное, но наоборот будет неверно. Например, подробный и красочный рассказ бывалого ловеласа о своих сексуальных похождениях в молодости, не содержащий ни одного непристойного слова или выражения, может рассматриваться неприличным для воспринимающих, но никак не непристойным.

В.А. Стернин в своей статье «Неприличная форма высказывания в лингво-криминалистическом анализе текста» решает этот казус следующим образом. Он классифицирует лексику с точки зрения морально-этической оценки общества. И поэтому он сопрягает ненормативную лексику, то есть ту, которая не может быть использована в общественных местах и в СМИ, с понятием «неприличная форма». Он предлагает следующую таблицу нормативной и ненормативной лексики:

Надо сказать, что лингвисты относят ненормативную лексику к разговорной речи, таким образом, запрещая ее употребление в письменной речи. Исключением будет являть только художественные тексты, в которых данные слова будут выполнять, главный образом, фатическую функцию. Но в публицистическом жанре любое такое употребление не допустимо. В то же время, исследователи отмечают частое, ничем не оправданное употребление данной лексики в СМИ, особенно в публицистике. Очевидно, что риск создать прецедент «оскорбления» значительно повышается.

Разговорная речь, в свою очередь, подразделяется на литературную и нелитературную.

Нелитературная речь включает в себя такие пласты языка, которые относятся к сниженной лексике:

жаргоны

диалекты

просторечия

вульгаризмы

Данные стили обычно выражают «отрицательную оценку и негативные эмоции».

Тем более, что унизить или умалить честь и достоинство могут и многие слова, входящие в состав литературной лексики. Гильдия лингвистов-экспертов выделила следующие типы слов, входящие в состав инвективной лексики:

- констатирующие номинации лица, обозначающие негативную с точки зрения интересов общества (или его большинства) деятельность, занятия, поступки, поведение кого-либо, например: бандит, вор, мошенник, педераст, проститутка, фашист, шпион;

слова и словосочетания, в самом значении которых при констатирующем характере семантики содержится негативная оценка деятельности, занятий, поведения кого-либо, сопровождаемая экспрессивной окраской публицистического характера. Например: антисемит, двурушник, изменник, предатель, расист, ренегат, русофоб, юдофоб;

нейтральные номинации лица по его профессии, роду занятий, например: бюрократ, коновал, мясник, чиновник, которые в переносных значениях приобретают резко негативную оценку, обычно сопровождаемую экспрессией неодобрения, презрения и т.п.;

зоосемантические метафоры, содержащие, как правило, негативные оценки адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения, пренебрежения и т.п.; многие из таких метафор относятся к бранной (инвективной) лексике, оставаясь, впрочем, в рамках литературного языка. Например: быдло, кобель, кобыла, рыло, свинья, свиное рыло, сука, сукин сын и т.д.;

слова, обозначающие действия или качества, свойства кого-либо или чего-либо. Среди таких слов есть слова констатирующей семантики (украсть, убить, мучить, издеваться,

насиловать, хулиганить, врать, воровать…) и слова оценочные, с яркой экспрессивной окраской (хапнуть, двурушничать, лицемерить, лихоимствовать, прикарманить…);

слова и словосочетания, в самом значении которых заключена негативная (бранная) оценка кого-либо как личности, с достаточно сильной негативной же экспрессией. Например: дурак, гадина, гнусный… (все они - в рамках литературного языка);

словосочетания, представляющиеся эвфемизмами по отношению к словам-номинациям 1-го разряда. Тем не менее в эмоционально напряженной речи эти эвфемизмы в не меньшей степени оценочны, чем соответствующие «прямые» обозначения адресата;

окказиональные образования (часто построенные на игре слов, каламбурах), создаваемые с целью оскорбить, унизить адресата, подчеркнуть со стороны говорящего (пишущего) активное неприятие адресата, его деятельности, поступков, презрение к нему и т.п. Например, коммуняки (аффективный суффикс - як-), иудокоммунисты (словосложение), дембанда (сложносокращенное слово).

Из приведенных выше типов слов, входящих в состав инвективной лексики, очевидно, что оскорбление словом возможно и в «приличной форме». Поэтому в таких случаях необходимо учитывать контекст и ситуацию, в которой употребляются данные слова. Также имеет большое значение, какой смысл вкладывает говорящий в свое высказывание, возможна ли иная трактовка фразы.

Все это должно учитываться нами, так как правовое вмешательство возможно только тогда, когда имеет место прямой умысел при употреблении инвективного высказывания и оно адресовано конкретному лицу или группе лиц, и характеризует не отдельные поступки, а личность в целом.

Понятие оскорбление определяется в правовых документах через понятия «унижение чести и достоинства» и «неприличная форма», «непристойная форма», которые, в свою очередь, однозначно не определены ни с токи зрения правового толкования, ни с точки зрения языкознания. Поэтому, очевидно, что само исходное толкование термина «оскорбления» также пока еще не является четким и однозначным.

По-другому обстоит дело с сугубо лингвистическим понятием инвективности. Но оно не функционирует как юридический термин, а используется только непосредственно самими лингвистами. В дальнейшем мы будем рпираться на сформулированные Г.В. Кусовым признаки инвективности.

Из вышесказанного естественным образом вытекает необходимость классификации тех или иных явлений языка как инвективных. Очевидно, что невозможно напрямую связать ненормативную лексику с «оскорблением», за исключением случаев употребления нецензурных слов. Стилистические критерии в данном случае не могут помочь, так как никогда не были предназначены выполнять подобную функцию.

Работы по юрислингвистике в связи с инвективностью предлагают различные тактики по определению инвективности всего текста в целом (т.е. наличия/ отсутствия у говорящего намерения оскорбить). Потенциалу же инвективности языковой единицы (слова) должного внимания до сих пор уделено не было.

 

2. Проблемы определения инвективности в лексике