Дом как пространство души. Типология персонажей пьес Николая Коляды

 

В современной критике бытует мнение, что центральной фигурой пьес Николая Коляды является «маленький человек-маргинал, забытый удачей и судьбой». Так, Григорий Заславский в своей статье «Дорожные жалобы» пишет: «Коляда на поприще любви «эксплуатирует» отбросы постиндустриального общества, а свою способность испытывать сильные чувства доказывают у него провинциальные хмыри и не расставшиеся с детством и детскими шутками-прибаутками дурочки, малосимпатичные в быту, но в целом все - крайне сердечные люди». Однако в социальном смысле художественный мир Коляды состоит вовсе не из маргиналов. Его обитатели - это не только бывшие живописцы, несостоявшиеся музыканты или спившиеся инвалиды. По большей части это слесаря, продавщицы, маляры, ветеринары, таксисты, прапорщики, работяги с химкомбината, пенсионеры, учителя и даже «новые русские», недалеко ушедшие от «старого» прошлого. То есть в пьесах драматурга главным действующим лицом становится «простой» советский и постсоветский человек в буднях своего привычного существования. И все же некая не столько социальная, сколько психологическая маргинальность присуща большинству из персонажей Коляды, ибо всех их объединяет время - переходное, нестабильное, лишенное ориентиров, разрушающее устойчивые мифы - как традиционные, так и советские.

Критик Александр Иняхин так пишет о героях Коляды: «В основном перед нами не люди из толпы, а те, кто всегда оказывается где-то на отшибе. Перед нами не представители каких-либо социальных групп или слоев. Конечно, герои где-то работают, где-то в каких-то учреждениях числятся (а часто - и не работают, и не числятся), но они не живут проблемами работы, пускай даже самой скромной и необременительной. Они не тяготятся и проблемами быта, хотя их быт едва ли назовешь благополучным. Жизнь в социальном, общественном, бытовом пространстве дается им с большим трудом - там персонажи не преуспели, если вообще хоть как-то и прижились». В монографии Н. Лейдермана указывается на то, что «реалии постсоветского быта оказываются в драматургии Коляды максимально выразительным воплощением онтологического хаоса, экзистенциальной «безнадеги». Таким образом, маргинальность действительности в пьесах драматурга открывается уже не только социальным, психологическим, но в первую очередь экзистенциальным смыслом.

Герои достаточно трезво оценивают качество своего существования: «самое дно жизни» («Сказка о мертвой царевне»), «маленький такой дурдом» («Мурлин Мурло»). Они притерпелись к нему, рефлексы их притупились, жизнь течет «нормально». Это ощущение жизни в «дурдоме» как нормы - характерная черта маргинального человека. Квинтэссенция куцей и жалкой меры ценностей, которые рождает маргинальный кругозор дается в анекдоте про ангела в пьесе «Рогатка». Там грязный, сидящий в дерьме крысенок принимает летучую мышь, такую же грязную и замученную, за ангела. Однако надо отметить, что возмущение притерпелостью персонажей к повседневному хаосу жизни у Коляды не переходит в отчужденность или в сатирический пафос, это скорее горевание, которое возникает по поводу не задавшейся судьбы близких людей. Поэтому понять, как же они живут в этих условиях, строят отношения с миром, ввергнутым в хаос, - вот, как нам представляется, главная задача Коляды - драматурга.

Критик Наталия Северова типологически делит всех персонажей пьес Коляды на две группы, на палачей и жертв.

«Героя Коляды можно назвать человеком со сбитой наводкой. Именно эта сбитая наводка приводит к тому, что герои уподобляются пыли на ветру, щепке в океане своих и чужих страстей, игрушке в руках других людей. Когда же наводка не сбита и героя отличает чёткая нацеленность на что-то, оказывается, что эта нацеленность продиктована инстинктом смерти или инстинктом паразитарным».

По мнению Наталии Северовой, палачей отличает страсть к «оголтелому буйству», которое может в любой момент «взвинтить температуру на сцене». Повод к подобной агрессии может родиться из ничего. Главная «духовная ценность» палача - осуществление насилия над героем-жертвой.

Герой-жертва рефлективен и изыскан в чувствах. У каждого из жертв своя потребность придумывать что-то, фантазировать. Такие персонажи, стараясь избежать «скотоподобия», стремятся к небу. Так, в пьесе «Куриная слепота» Дима рассказывает о небе своему сыну, а Лариса сожалеет о потерянных иллюзиях, сравнивая себя с осенним листом. В пьесе «Бином Ньютона» Лида говорит о несбывшемся, употребляя слово «летать». Именно небо и звёзды помогают Виктору из «Канотье» понять, что есть ценности более высокие, чем его личная слава: «И как бы я ни старался, я не смогу написать картину, на которой ночь и звёзды были бы лучше, истиннее, чем они есть на самом деле, нет, не смогу! А зачем тогда, зачем? Ведь они и только они самое главное в жизни, понимаешь?!»

Исследовательница отмечает также, что в пьесах Коляды жертвы порой выступают в роли палачей (Алексей в «Мурлин Мурло», Старик в «Царице ночи»). По мнению автора статьи, жертва проявляет палаческие качества в том случае, если она не стремится к духовному аналогу неба - Милосердию, основанному на понимании того, что без любви к другому человеку жизнь теряет всякий смысл. Герои Коляды именно потому так часто задают вопросы о смысле своего существования на земле: они или не поняли, что их спасение в любви, или не встретили того, кого стоило бы полюбить, или же вытеснили из своего сознания человека как существо, достойное любви, подменив Милосердие сентиментальным мирком грёз. Поэтому в пьесах Коляды так часто встречаются исповеди героев, у которых уже «все позади».

Поворотным моментом в развитии действия пьесы «Уйди-уйди» становится исповедь Валентина: «Бог!!!...Скажи, зачем я живу?! Почему мы несчастные, Господи?!... Не хочу умирать! Не хочу старым становиться!... мы помрем, а зачем мы тогда жили, если мы помрем...?!» Августа в финале пьесы «Чайка спела» взывает к Богу: «Господи, за что ты меня мучаешь?! За что?! Как я живу, зачем, для чего?! Господи-и-и, услышь ты меня, услышь! Зачем я живу? Зачем? Зачем?». О смысле жизни размышляет и Марина из пьесы «Ключи от Лерраха»: «Чашки, чашечки, ложки, ложечки, соусники, соуснички, вилки, вилочки, тарелки, тарелочки, зачем, зачем?! Я не помню, чтобы к нам приходили гости, чтобы накрывали стол. За свое богатство мы заплатили одиночеством…». В пьесе «Старая зайчиха» героиня задается тем же вопросом «Зачем?» Она взывает к Богу и просит у него о пощаде: «Проклятая жизнь. За что, за что, за что всё, всё, все эти муки, за что?! Господи, всю жизнь я прожила в страхе. Потому что артистка и от всех зависишь. Но если бы не была бы артисткой, то всё равно жила бы в страхе. Как все. Вижу ведь - все живут в страхе. Как и я. Блин, старая зайчиха - сидела всю жизнь под кустом и чего-то боялась, в страхе, в ужасе, чтобы выжить. Чтобы жить. Чтобы цепляться за нее, за жизнь, а зачем она нужна мне была, жизнь эта… Господи, спаси и помилуй меня, я устала, не хочу ничего, я устала ужасно, страшно, дико!». Вечным вопросом о смысле жизни задаются многие герои Коляды, которых согласно классификации Северовой можно отнести как к палачам, так и к жертвам.

Из безысходных ситуаций герои Коляды (тоже разных типов) нередко видят единственный выход - самоубийство. Не сбылась надежда на «замечательную жизнь» у «американки» Елены Андреевны из одноименной пьесы, и она с трудом сдерживает желание «нарочно - врезаться в какую-нибудь стенку». Кольцевая композиция пьесы «Рогатка» в финале возвращает героя к первоначально неосуществленной попытке самоубийства. В трагические моменты герои Коляды мечтают о наступлении апокалипсиса и просят Бога забрать поскорее их жизни. Ждут конца света в «Мурлин Мурло». «...Скорее бы нас всех завалило бы... Господи, дай мне смерти...!», - молится Ольга. В редуцированном варианте этот мотив повторяется в пьесе «Уйди-уйди»: «Другой раз думаю - стрелянули бы, чтобы всех нас накрыло разом - нету нас». В пьесе «Корабль дураков» Манефа восклицает: «Господи... Царица Небесная... Прибери уж ты меня скорее, Христа ради прошу тебя...» Надежда спрятаться от жизни в смерть в пьесах Коляды диалогически связана с предчувствием ужаса смерти: «Трех предсмертных секунд боюсь», - признается герой «Рогатки», обнаруживая генетическую связь образа самоубийцы у Коляды с образом Кириллова из «Бесов» Достоевского.

Повторим, что подобные исповеди и мольбы характерны и для «палачей», и для «жертв», так как все они в минуты прозрения понимают, что прожили жизнь без любви, и жалеют, что нельзя ничего вернуть назад. Этот факт несколько «размывает» классификацию Северовой, обнаруживая «палачество» и «жертвенность» в одних и тех же героях и поэтому сближает их.

Иную классификацию предлагает в уже цитировавшейся монографии Н. Лейдерман. Он делит персонажей пьес Коляды на три группы: «озлобленные», «блаженные» и «артисты», фиксируя разные психологические модели поведения, проявляющиеся в противостоянии героя хаосу жизни.

Озлобленные - это те, кто имеет серьезные претензии к жизни, в чем-то пострадал от ее несправедливости и взял с этих пор за правило отвечать злом на зло, а иногда и злом на добро. Сознание суверенности своего «я» у этих героев стоит на первом месте. Поэтому они остро реагируют на все, что так или иначе унижает их достоинство, оскорбляет их чувства, ставит заслоны их свободе.

Так, оскорбленный своей физической ущербностью, инвалид Илья из пьесы «Рогатка» преисполнен злобы по отношению к тем, кого судьба миловала. Петр из пьесы «Манекен» вымещает злобу не на своих обидчиках, унижавших его в тюрьме, а на женщине, которая его полюбила, унижая ее перед жильцами дома. Таким образом, бунтуя против вездесущего зла мира, «озлобленные» приносят несчастье вполне конкретным, страдающим людям. Бунтари против зла мира сами оказываются орудием зла, исполнителями жестокой воли рока. Озлобленные часто вымещают свою злобу на слабых, оскорбляя и унижая их. «Вы... собаки натуральные», - говорит Инна своей матери и сестре Ольге в пьесе «Мурлин-Мурло». Собакой называют покойного Валерку в пьесе «Чайка спела». «Скотиной безрогой, безмозглой» именует свою родственницу немолодая женщина Тася из пьесы «Половики и валенки».

Поводом для таких обвинений является нетерпимость и враждебность персонажей Коляды по отношению к окружающим: «Народ - как собаки. Гав да гав. Нет, чтоб помочь друг другу по-человечески. Ненавидят!»,- возмущается «баба» из пьесы «Попугай и веники».

Неблагополучен дом, где живут герои Коляды, - и в первую очередь это неблагополучие в распаде человеческих связей, родственных, любовных, дружеских.

Здесь даже матери не испытывают нежности к своим детям, а дети - к матерям. Мать бросает искалеченного Илью, и он поминает ее недобрым словом в пьесе «Рогатка». «Крокодилицей» называет свою дочь героиня «Уйди-уйди». Ссоры с матерью переходят в драки у дочерей Инны в пьесе «Мурлин Мурло». Существование на уровне биологического выживания не оставляет сил для любви и у Августы («Чайка спела»). Она не скрывает своей ненависти к детям: «Зачем я вас родила? Надо было в колыбельке вас подушить вот этими самыми руками. Жила бы себе спокойненько, одна-одинешенька...» Подобное отношение матерей к собственным детям мы встречаем и в пьесе «Нюра Чапай», где героиня заявляет: «Нарожала, дура, балбесов, один другого дурнее!» Раиса из пьесы «Землемер» честно признается: «Я что, виноватая, что мне ребёнка нельзя иметь? Что меня дети раздражают? Только кошку могу иметь, а детей бить охота сразу, виноватая?» Возникает реальная опасность, что в мире героев Коляды детей вообще не будет. Само продолжение жизни в таком мире проблематично.

«У Коляды мало что способно заставить людей быть вместе, если у них нет на то огромной внутренней потребности, каких-то удивительно глубоких, пронзительных взаимных чувств. А даже если они и есть, героям часто трудно их вовремя распознать, понять, прислушаться к велениям своей души. Роковой, непоправимый, неверный шаг - уход от любимого человека, уход от того, кто в тебе нуждается. Пренебречь своими чувствами - предать того, кому ты дороже всего. Отмахнуться от человека, существующего реально, в твоем настоящем, ради более правильного, разумного, но еще невоплощенного будущего - жестокая ошибка. И такие схемы поступков-ошибок встречаются во многих пьесах».

Отметим от себя, что «одичание» персонажей пьес Коляды свидетельствует об утрате ими смысла бытия и нравственных ориентиров, поэтому они так тяготеют к миру животных, основное содержание жизни которых сводится к существованию без каких-либо миссий, концепций и целей. Недаром практически все пьесы Коляды населены самыми разными животными: собаками, кошками, черепахами, птицами, змеями. Живые существа становятся неотъемлемой частью мира автора и героев, нередко проявляющих в своем поведении модели биологического существования. Порой одиночество героя в пьесах Коляды проявляется на уровне сращения в персонаже черт человека и животного, еще раз обнаруживая натуралистический пласт его текстов. Так, в пьесе «Родимое пятно» Актриса произносит огромный монолог «Я - кошка», воссоздающий психологию и жизнь полуживотного существа.

Одиночество героев Коляды нередко становится причиной того, что им приходится высказывать все самое важное и мучительное кошкам и собакам, имеющим для них статус единственных родных существ. В пьесах «Шерочка с машерочкой» и «Откуда-куда-зачем» героини произносят бесконечные монологи, обращенные к единственным слушателям, своим домашним животным. Но самым страшным оказывается финал пьесы «Бенефис», когда герой обнаруживает, что его собака мертва. Гибель зверя становится символом гибели и человеческой души, когда она лишается единственной и последней связи с жизнью. Так, одинокая героиня «Сказки о мертвой царевне» кончает жизнь самоубийством, после того как умирает ее собака. В пьесе «Полонез Огинского» Дима приносит с базара домой живого гуся. Он рассказывает Тане историю несчастной птицы, обнаруживая поразительное сходство с ней:

Тетка шла с ним, на базар, мимо. Он под мышкой орал на всю Москву. Я был пьяный и сентиментальный, пожалел. Тетка сказала: он сдохнет, потому что сдохла гусыня. Если умирает гусыня - гусь умирает. От тоски. Нежная птица. Его надо зарезать. Умирает от одиночества.

Согласно классификации Н. Ледермана другой тип героя пьес Коляды, для которого характерно отсутствие агрессии к окружающим, - «блаженные». Это наивные, инфантильные, существа, спасающиеся от ежедневных экзистенциальных тягот тем, что создают свой уютный и обжитой микромир в мире зла. К «блаженным» относятся любимые герои Коляды: Вера («Чайка спела»), Лилия («Три китайца»), Миша («Мы едем, едем, едем…»). Это те, кто «выпал из гнезда кукушки». Кто, оставаясь физически в мире «чернухи», душою с ним порвал, и в противовес серой, уродливой реальности создал в своем воображении иной, праздничный, красивый мир. Чаще всего такую модель поведения Коляда мотивирует тривиально - «сдвигом по фазе» (Ольга в «Мурлин Мурло», Таня в «Полонезе Огинского»).

Вера из пьесы «Чайка спела», внешне абсолютно здоровая, также существует в совсем иной реальности и относится к числу «блаженных» персонажей. Она любит артиста Юрия Соломина, пишет ему письма, где все про себя рассказывает и приглашает в свой город «повыступать».

ВAСЯ. (улыбается.) Ты это серьезно, Вера?

ВЕРA. Вот, здрасьте. Какие же шутки в моем возрасте? Мне ведь, Васенька, уже четвертый десяток пошел. Этого, что ли, любить? (Кивнула на диван.) Не смеши меня, Вася. Да я всех своих троих детей от Соломина родила. Не от этого.

ВAСЯ. Как это?

ВЕРA. Натурально. Так вот. Я когда с этим сплю, то думаю, что с Соломиным я. A в темноте не видно, можно кого хочешь придумать.

Для Веры эта придуманная любовь - единственное, что освещает ее жизнь, делает ее осмысленной, оправданной. Но придумана эта любовь, которая предназначена вывести душу из потемок «маргинального мира», как и другие красивые сказки близких Вере героев и героинь Коляды, по законам этого самого мира - в соответствии с той иерархией ценностей, которая здесь сложилась. А это ценности маскульта, кича.

Многие критики вообще упрекали Коляду в «кичевости», предпочитая не разделять язык героев и язык автора. На самом деле кич - стиль и язык осваиваемого драматургом мира, который в атмосфере «дурдома» служит заслоном от скуки и однообразия, защитой от агрессии, тупости и жестокости - то есть являет собой суррогат духовности. Ирония автора, звучащая в ремарках («сладкий, как патока, портрет-календарь певца Александра Серова. Кнопками приколот»), просвечивающая сквозь «серьезные» речи героев («Я…ходила смотреть…картину. «Рабыня Изаура». Такая хорошая, жизненная картина. Я плакала…Такая, знаете ли, порядочная женщина, культурная»), проявляется и на сюжетно-композиционном уровне. Кич не спасает его героев, демонстрируя его ущербность как средства защиты души от гибели. Испытав разочарование в жизни, герои нередко, как уже отмечалось выше, «крушат» своих кумиров, срывают портреты, уничтожают милые сердцу безделушки.

Последняя категория героев, выделяемая исследователем, - артисты, воплощающие дух бесшабашного карнавала жизни. Следуя нормам маскульта, они стараются занять верхнюю ступеньку в его иерархии и постоянно лицедействуют. Это наиболее яркий и устойчивый тип в пьесах Коляды.

Этот персонажный ряд открывает пьяница Вовка из «Корабля дураков». А в пьесах рубежа 80-90-х годов этот тип присутствует в разных вариантах. Тут и несостоявшийся артист - дядя Саня («Чайка спела»), и героиня пьесы «Сглаз», и стриптизер Костик из пьесы «Амиго». Тут и артистка по совместительству - продавщица Нина из «Сказки о мертвой царевне», тут и бывшая артистка кукольного театра Катя из «Канотье». Это и Людмила из «Полонеза Огинского», что играла Деда Мороза в детсадах. Это и Инна из «Мурлин Мурло», которая, словно конферансье, объявляет свой выход на сцену: «Инна Зайцева! Советский Союз! Впервые без намордника!»

Артисты все время лицедействуют, таково их главное занятие. Конечно, лицедействуют они самодеятельно, как умеют - но от души. И для этого им не надо никаких специальных приспособлений, так как они актерствуют в том пространстве, которое не требует ни декораций, ни костюмов, которое всегда при тебе - они актерствуют в пространстве речи.

Эти герои пытаются быть или казаться кем-то иным, играть иную роль, чем им досталась в жизни, тем самым по-своему стараясь внести коррективы в распределении жизненных благ. «Актерство» их сквозит во всем: яркой манере одеваться, бытовом лицедействе, всегдашнем расчете на публику. «Речь этих героев - непревзойденные образцы своеобразного уличного словотворчества и виртуозной словесной эквилибристики. Все их цирковые репризы и бенефисные выходы, шутки «не к месту», присказки-прибаутки вызывают смех и, конечно, нужны именно для того, чтобы привнести в основное действие, в основную, отнюдь не веселую линию сюжета элементы житейского анекдота».

Словесная игра на грани нормативного и ненормативного слова является основным принципом речи артистов. Инна из пьесы «Мурлин Мурло» так объявляет приближающийся конец света: «Милые мои! (Рыдает.) Конец света настал! Как было в Библии написано, так оно и вышло! Ведь говорили, все говорили: готовьтесь, суки, готовьтесь, а мы, дураки, не верили, не слушали, не верили в Бога в душу твою мать!»

Подобных стилевых стыков в речах артистов немало. Они легко соединяют в целое высказывание расхожие фразы из популярных песен, стихов, которые учат в школе, театральных монологов, журнальных и идеологических штампов, ненормативную лексику, все, что стало знаками культуры, но уже успело превратиться в банальность. Нередко знакомые «цитаты» перевираются, вступают в диалогические сцепления с каноническим текстом, со словом, рожденным прозаической реальностью, оттеняются соседством с ненормативной фразеологией.

Совсем по-новому звучит монолог Нины Заречной из чеховской «Чайки» в устах Кати из пьесы «Канотье»: «Господа, вы звери... Вы звери, господа... (Ходит по коридору, кричит) Люди, львы, орлы и куропатки! Мохнорылые олени! Все жизни умерли! Я одна, как мировая душа! Дятел, идиот! Прощает! Прощайте, прощайте, дураки! (Набрала номер телефона, яростно в трубку) Вадик, ты? Готовься к смерти, сука-Вадик! Готовься к смерти! (Кинула трубку, ходит по коридору.) Развонялась «шанелью», не продохнуть... Люди, твою мать, орлы, куропатки, блин... Я - мировая душа!!!!!!!». Катя, как человек со смятенным, разорванным сознанием, не может воспроизвести не только классический монолог, но и самое простое, первооснову. У героев Коляды, как и у чеховских персонажей, и даже в большей степени оказывается все утрачено, все враздробь.

«Артисты» Коляды намеренно выступают в жанре пародии. Тут и пародирование таких высоких жанров, как, например, надгробное слово: «Перестало! Биться! Сердце! Человека! Гражданина! Союза Совецких! Социалистических! Р-р-р-республик!» - вещает загробным голосом в «Корабле дураков» Вовка. Тут и имитация философских сентенций: «Жизнь, как у пуговицы, - из петли в петлю!» («Чайка спела»). «Голова не попа - завяжи и лежи» («Мурлин Мурло»).

Исследователи справедливо усматривают в драматургии Коляды (особенно в связи с описываемым типом героя) элементы карнавальной культуры. По определению М. Бахтина, поэтика карнавализованной литературы отмечается введением живых диалектов и жаргонов, в ней идет «смешение высокого и низкого, серьезного и смешного», используются «пародии на высокие жанры, пародийно переосмысленные цитаты». Ей присуще «соединение свободной фантастики, символики и - иногда - мистико-религиозного элемента с крайним и грубым (с нашей точки зрения) трущобным натурализмом». Приведем бахтинскую характеристику эпохи, с которой связано зарождение жанра мениппеи: «Он формировался в эпоху разложения национального предания, разрушения тех этических норм, которые составляли античный идеал «благообразия» («красоты - благородства»), в эпоху напряженной борьбы многочисленных и разнородных религиозных школ и направлений, когда споры по «последним вопросам» мировоззрения стали массовым бытовым явлением во всех слоях населения». «Артисты» дискредитируют штампы, стереотипы сознания, обнажают фальшь того, что выдавалось за идеалы, обнажают абсурдность привычных ритуалов. При этом они несут в себе энергию жизнестойкости. Битые и тертые жизнью, они приучились быть оптимистами, пытаются жить весело, преодолеть скуку антимира, сорвав при этом аплодисменты. На онтологическом уровне это своего рода вызов смерти через ее отрицание, отмашку, нежелание заглянуть за «порог».

Ерничество «артистов» соседствует в пьесах Коляды с попытками некоторых персонажей (чаще всего «блаженных») выразить веру в торжество добрых начал жизни. Своих слов оказывается недостаточно, и в ход в эти патетические минуты идут тексты классиков, чаще всего - Чехова.

В отличие от персонажей Чехова, которые противостоят Социуму, проявляя терпение и неучастие, герои Коляды пытаются прорваться к Идеалу посредством разговоров, фантазий и проговариваемых вслух мечтаний. Как героиня пьесы «Попугаи и веники»: «... Мы сядем под абажуром на кухне, а в квартире будет чисто, тихо, тепло... Мы зажжем свечи и будем сидеть, смотреть друг другу в глаза, а занавески на окнах будут синие... Он больше не будет пить. Он собирает бутылки, чтобы мы переехали в новую квартиру. У нас уже холодильник стоит в упаковке. Мы уже скоро начнем новую жизнь...».

Неистовая жажда счастья, тепла лишь усиливает драматизм реальной жизни. Они мечтают, актерствуют, юродствуют - жадно ловят иллюзорные мгновения гармонии и счастья. Именно поэтому у Коляды среди грязи и ругани вдруг ярким светом вспыхивают мечты о небе в алмазах. В длинном «чеховском» монологе героини из пьесы «Пишмашка» звучит вера в то, что все будет хорошо: «Давайте дружить. Давайте не будем ссориться. У нас такие короткие жизни. А мы ругаемся и ругаемся. Давайте любить друг друга. Не будем страдать. Через триста лет жизнь наша станет прекрасной и мы увидим небо в алмазах... Мы обязательно его увидим. Мы должны его увидеть. А сейчас - пострадаем маленько, пострадаем во имя будущего, нашего будущего, наши внуки, наши потомки, они, они, они, они, они, они, они увидят его, наверное…». Тот же источник у монолога Федора из пьесы «Курица»: «Надо жить... Мы еще увидим небо в алмазах... Мы увидим, как все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка... Мы увидим небо в алмазах...».

На наш взгляд, в пьесах драматурга можно выделить и тип героя, к которому подходит определение «расчетливый» («деловой»). Это касается в большинстве случаев женских персонажей.

Образ женщины в драматургии Коляды проникнут мотивом тайного страха мужчины перед женскими соблазнами. Знаком этого устрашения является в пьесе «Уйди-уйди» изображение сверкающего глазами тигра на блестящем платье Людмилы. В пьесе «Курица» женщины настигают мужчин, которые пытаются освободиться от их давления. Здесь объектом страсти сразу двух персонажей становится молодая актриса, обманывающая обоих мужчин, которые поверили в серьезность отношений с ней. Поступками многих женщин в пьесах управляют не чувства и привязанности, а расчет. По расчету молодая актриса в пьесе «Курица» заводит роман с режиссером. В корыстном замысле заполучить его квартиру подозревает свою гулящую соседку главный герой «Рогатки». По расчету выходит замуж за немолодого человека, годящегося ей в отцы, героиня пьесы «Три китайца» беженка Лилия. Людмилу из пьесы «Уйди-уйди» пленяет в рассказе гостя упоминание о доме из семи комнат на Кавказе. Завороженная открывшейся перспективой переселиться на Кавказ, она «не слышит» собеседника, поскольку сам по себе человек ее мало интересует. В пьесе «Дураков по росту строят» Ольга Петровна празднует новоселье с соседями, которых мечтает «надуть» с жильем. Желая выйти замуж за деревенского парня, заканчивающего армейскую службу, Анжелика притворяется влюбленной в него («Уйди-уйди»).

На расчете построены и отношения некоторых мужчин с женщинами. Так, в пьесе «Уйди-уйди» Валентин перебирает варианты возможного устройства жизни, путешествуя по женским адресам из газеты «По рукам». «Жених» Анжелики Евгений сразу раскрывает в нем конкурента, претендующего на вселение в «завидное» жилье. Сам он не хочет возвращаться в деревню и всеми силами старается остаться рядом с невестой. Бабушка Анжелики, интуитивно догадываясь о намерениях «жениха», несколько раз предупреждает, что у них «местов нет».

Расчетливый герой (героиня) практически осмысливает возможности вырваться из мира, в котором он, как и другие, существует. Любым путем: через нравственный компромисс, союз с нелюбимым человеком, имитацию теплого чувства - выбирается такой герой к солнцу, выкарабкивается, но никогда не достигает цели в пьесах Коляды. Впрочем, о том, чтобы вырваться мечтают и другие герои. У Коляды есть и более «высокие» варианты этого мотива. Во многих его пьесах повторяется и остается главной сюжетная ситуация, унаследованная драматургом от Чехова. В тексте «Уйди-уйди» прямо назван источник ее центрального мотива - пьеса «Три сестры»: героини Коляды стремятся вырваться из тех мест, где живут. В пьесе «Мурлин Мурло» две сестры, Ольга и Инна, хотят уехать из маленького городка при коксохимическом комбинате, отравившем всю округу. Тамара мечтает уехать с «Кубы» в пьесе «Тутанхамон», Манефа из пьесы «Корабль дураков», недовольная жизнью в вечно затапливаемом доме, тоже мечтает вырваться из опостылевших мест. Дагмар из пьесы «Три китайца», смолоду потерявшая здоровье на силикатном заводе, повторяет, как заклинание: «Я уезжаю, а вы остаетесь. Я поеду в Америку или в Австралию и везде расскажу о вас. О том, что вы живете... на краю белого света. живете на силикатном заводе». Ей вторит Галя из пьесы «Букет»: «Уехать надо нам с тобой! И у нас красивые дети будут! Тут в смоге, в тумане не родятся, в бурьяне в этом! Мы на лоне природы будем с тобой». Все они мечтают купить билет в страну Счастья и ждут своего «спасителя».

Своеобразным толчком для сюжетного сдвига в пьесах Коляды становится появление «пришельца» из другого мира, где не знают «чернухи». Таковы: Антон в «Рогатке», Алексей в «Мурлин Мурло», Максим в «Сказке о мертвой царевне», Валентин в «Уйди-уйди». С появлением так называемого Пришельца, носителя «нормы» жизни, среднестатистического «нормального» человека, у обитателей «дурдома» рождается надежда на преодоление кошмара одиночества. В традициях Луки из горьковского «На дне» Алеша рассказывает утешительную сказку - именно такую, какую ждут от него обитательницы тесной квартирки, заваленной хламом. Он лжет, что у него трехкомнатная квартира в Ленинграде, куда он сможет забрать обеих сестер Ольгу и Инну. Попытка утешительной лжи повторяется в пьесе «Уйди-уйди», где Валентин сам не может объяснить, почему выдумывает историю о собственном доме из семи комнат с садом.

Но вранье Пришельцев рано или поздно раскрывается, и они тут же доказывают свою несостоятельность, превращаясь в таких же одичавших обитателей антимира, как и его хозяева. Так, Алексей из пьесы «Мурлин Мурло» поначалу пытается быть милосердным с Ольгой, заступается за избиваемую соседом жену, но при первом столкновении с насилием обнаруживает полную неспособность ему противостоять. Он избит и сломлен не только физически, но и духовно. Покидая городок, он сам превращается в насильника безответной Ольги.

Однако, несмотря на то, что в итоге миф о Спасителе в пьесах Коляды оказывается развенчанным, встреча с Пришельцем оказывается поворотной вехой в духовной жизни тоскующего человека. Пусть герой, вызвавший чувство, оказался псевдогероем, но чувство он вызвал подлинное. В душе человека, доселе заполненной только злобой или тупым безразличием, родилась любовь. И она озарила на мгновение душу.

Сигналом очищения души героя нередко становится очищение его речи. Однако душа, которую озарила любовь и которая начала прозревать нравственные нормы жизни, не в состоянии оказывается существовать в прежних координатах, и есть пьесы, где такой герой Коляды предпочитает лучше не жить. Это его способ преодоления рока, его осознанный трагический выбор. Именно поэтому герои Коляды так часто свершают самоубийство или стремятся к нему. Так называемые «пороговые ситуации», которыми насыщены пьесы Коляды, провоцируют персонажей на мысли о жизни и смерти. На какое-то время они задумываются о смысле собственного бытия, но потом снова погружаются в стихию бессознательного существования. Такими героями являются: Саня из пьесы «Чайка спела», Вовка из «Корабля дураков». Их разговоры о самоубийстве происходят в пьяном угаре, проскальзывают мимо души, забалтываются ерничеством.

Иначе действуют герои пьес «Рогатка» и «Сказка о мертвой царевне», которые совершают свой выбор по высшему нравственному кодексу: предпочитают вообще не жить, чем продолжать существовать не по-человечески. У Ильи («Рогатка») и Риммы («Сказка о мертвой царевне») возвышение к «пороговому сознанию» переплетается с озарением любовью, когда у человека из «дурдома» зарождается нравственное отношение к жизни, он начинает вырабатывать свою, взыскательную систему этических координат.

У человека «порогового сознания» нет веры в высшие силы. Для него «за порогом» нет ничего. Никакого инобытия, только не-бытие. «В отличие от религиозного человека, он не верит в спасительное чудо, не надеется на помощь трансцендентных сил. Он полностью ответственен за себя…Человек «порогового сознания» вызывает уважение за то, что имеет мужество заглядывать «за порог», не хочет утешаться упованиями на чудо, а старается понять, постигнуть мучительную тайну бытия-небытия».

Тем же путем - через Любовь, но не к смерти, а к жизни, идут другие герои Коляды (особенно в поздних его пьесах). Этот путь проходит, например, герой «Канотье» Виктор, в котором просыпается отцовское чувство, поднимающееся над всеми бытовыми дрязгами, идеологическими проблемами поколений. Испытанный им трепет, тревога за судьбу уже взрослого ребенка, которого он неожиданно встречает на склоне лет, наполняет высоким смыслом его существование, придает особую остроту теме жизни и смерти, сохранения рода. Восстанавливается первоначальный, онтологический смысл отношений между Отцом и Сыном. «Безнадега» переходит в надежду.

Диалогичность пьес Коляды проявляется в том, что, раскрывая неприглядные стороны жизни, говоря о мучительных проблемах, они не создают впечатления безысходности, но оставляют некое чувство освобождения, потому что писатель открывает возможность выхода из мира, где невозможно жить по-человечески. Этот выход не в агрессивной разрядке, не в подмене мечтой реальности и не в бегстве (ибо мир, откуда пришел «другой», Пришелец, полон теми же атрибутами антимира). Этот выход - в налаживании межчеловеческих связей, обретении любви, попытке очеловечить свое личное пространство внутри хаоса.

В финальных словах пьесы «Уйди-уйди», строчке из популярной песни, «...долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей!», - звучит мотив полета в небо, подсказывающий, что подняться со дна можно, возвысившись и возродившись духовно.

Подобно героям Коляды, мучительно осознает свою обособленность в общем процессе Бытия, свою оторванность от жизни и с трудом пытается отыскать опору в мире герой современной драматургии. В этой связи можно вспомнить такие пьесы представителей «новой волны», как «Пять углов» С. Коковкина, «Пришел мужчина к женщине» С. Злотникова, «И порвется серебряный шнур!» А. Казанцева, «Восточная трибуна» А. Галина. Герой последней пьесы боится даже осмыслить проблемы собственной жизни, стремится ускользнуть от прошлого и настоящего, от тех, кто чего-то требует от него. Два десятилетия назад таких героев называли бы «антигероями». Это, так сказать, «плохие хорошие люди». Они как бы сбросили розовые очки былых надежд и мечтаний, потеряли себя и, очутившись в состоянии полного упадка, засомневались и начали осмысливать, как они живут, что происходит с окружающим миром и внутри них. Эти герои лишены психологической цельности. «В качестве современных характеров, живущих в переходную эпоху, я изобразил свои фигуры более неустойчивыми, раздвоенными. Мои души представляют собой обрывки книг и газет, осколки людей, отрепья изношенных праздничных одежд и как бы состоят из сплошных заплаток». Кажется, эти слова целиком относятся к современным героям, однако они принадлежат Августу Стриндбергу и написаны более ста лет назад. В предисловии к пьесе «Френкен Юлия» также говорится о людях переходной эпохи, лишенных опоры в жизни и внутреннего стержня».

Главные признаки героя переходной эпохи были отмечены А. Зверевым: «Психологическая целостность разрушается и в прозе, и в драме XX века, заменяясь совсем другими формами психологической характеристики... Персонаж все более утрачивает значение целостной и завершенной индивидуальности, оказываясь скорее некой пластичной материей, способной к самым неожиданным превращениям… Нецельный человек переживать «полноту бытия» не в состоянии. Отсюда - «бездомность» современных героев, как знак духовной неприкаянности, исключенности из общего потока жизни. Герой болен страхом перед жизнью, разрушены его «тылы»: Дом, Очаг, Семья. Дом как мир, как крепость, как опора и основа жизни утрачивает свое значение. Герои - вне стен дома - оказались открыты всем ветрам и жизненным невзгодам. «Сад без земли» Л. Разумовской, «Старый дом» А. Казанцева, «Чужой дом» А. Кургатникова - сами названия пьес в известной мере символичны».

Современный герой, растерянный и одинокий, поражен страхом социальным и даже инстинктивным, ему очень сложно осуществить духовно-творческое усилие. В финале пьесы Н. Коляды «Полонез Огинского» Таня так заклинание твердит: «Домой... Мы - домой», но Дом уже давно утрачен. Напротив, другая героиня, Людмила полна надежд: «Ничего... не беспокойтесь... все будет хорошо... Тут не будет хорошо, в Улан-Удэ уедем, к дочке... Выживем...». Но независ<