Местоимения и глаголы в форме второго лица и первого лица множественного числа, контактоустанавливающие слова и обращения

К эксплицитным изображениям читателя относятся, прежде всего, глаголы и местоимения в форме второго лица единственного и множественного, первого лица множественного числа, контактоустанавливающие слова и обращения. Про глаголы и местоимения второго лица речь пойдет ниже, там, где будет разбираться диалогичность. Функции местоимения «мы» и глаголов первого лица множественного числа различны: в одних случаях Белинский употребляет их в значении «мы, редакция журнала «Телескоп», как, например, в конце статей «Стихотворения Владимира Бенедиктова» и «Стихотворения Кольцова»: «Мы думаем, что это стихотворение может служить лучшим доказательством нашего мнения вообще о стихотворениях г. Бенедиктова» [C. 208]; «Мы от души убеждены, что до тех пор, пока г. Кольцов будет сохранять подобные чувства и будет основывать на них неизменное правило жизни, его талант не угаснет!» [C. 215]. В других имеет ввиду себя и читателей, общий культурный опыт, как в размышлении о соответствии формы художественного произведения эпохе в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя»: Мы люди деловые, мы беспрестанно суетимся, хлопочем, мы дорожим временем, нам некогда читать больших и длинных книг - словом, нам нужна повесть. Жизнь наша, современная, слишком разнообразна, многосложна, дробна: мы хотим, чтобы она отражалась в поэзии, как в граненом, угловатом хрустале, миллионы раз повторенная во всех возможных образах, и требуем повести» [C. 150].

Обращения используются, в основном, для того, чтобы назвать адресата речи, привлечь тем самым его внимание к сообщаемому. На страницах своих статей критик постоянно обращается к читателям: «любезный читатель», «государи», «милостивые государи», в третьей главе «Литературных мечтаний», излагая свой взгляд на предназначение человека вообще и поэта в частности и проблему выбора им того или иного пути, он употребляет обращение «человек»: «Гордись, гордись, человек, своим высоким назначением; но не забывай, что божественная идея, тебя родившая…» [C. 57] - это обращение подчеркивает, что от шутливых споров с читателем автор перешел к действительно серьезным вещам, Белинский здесь уже не полемист, а проповедник, читатель - не просто современник, но Человек с большой буквы. В этом отрывке хорошо просматривается ориентировка на читателя - творца, поэта, писателя. Эта ориентировка, однако, не отменяет ориентировку на читателя-публику. Здесь Белинский показывает истинное и ложное поведение поэта, как самому поэту (с упором на то, что поэт должен выбрать правильный путь), так и критикам и публике, чтобы они умели отличать зерна от плевел.

Здесь важно отметить, что специфика литературно-критической статьи в том, что она обращена сразу к нескольким группам читателей - к просто современникам, никак не связанным с литературой, к писателям, о которых в ней идет речь, к остальным писателям. Бывают и совсем оригинальные обращения, например, статья «Ничто о ничем, или Отчет г. Издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы» написана в форме обращение к издателю «Телескопа» Н.И. Надеждину, что отражено уже в названии. На протяжении всей статьи критик обращается к Надеждину: «Вам, почтеннейший Николай Иванович, известен гибкий и универсальный талант г. Ушакова; вы, верно, еще не забыли, что он писал некогда предлинные, преисполненные славянского остроумия и прескучные статьи о театре…» [C. 221]; «Ну, поверите ли, почтенный издатель «Телескопа», куда я ни бросался, как ни ломал свою бедную голову, а кончил тем, что пришел в отчаяние и решился не писать ничего по части поэзии» [Там же]. Такая нарочитая обращенность публицистического по своему предназначению произведения к издателю вызвана тем, что Надеждин, с июня по декабрь 1835 года находящийся за границей, попросил Белинского, оставленного на это время за главного редактора, сделать полугодовой обзор русской литературы, что у молодого критика, считающего, что на данный момент в русской литературе нечего обозревать, не вызвало никакого восторга: «Вы обязали меня сделать легкий и короткий обзор хода нашей литературы, во время вашего пребывания за границей, и привели меня тем в крайнее затруднение» [С. 217]. Однако, статья, хоть и облаченная в форму отчета, все-таки осталась публицистической, то есть обращенной к обширной и незнакомой публике. Это находит свое подтверждение также в том, что, несмотря на то, что фиктивным читателем «Ничто ни о чем» в большинстве случаев я является Н.И. Надеждин, в тексте статьи иногда проскальзывают обращения к остальным читателям и «диалоги» с ними: «Но - скажут, может быть, иные, - это доказывает только, что поэт, зная хорошо свое общество, верно описал его, а не то, чтобы он был народен, потому что он так же бы верно мог описать и немецкое общество, следовательно, народность состоит во взгляде на вещи и формах проявления чувств и мыслей! - Так, милостивые государи, вы почти правы, но вот в чем дело: мог ли бы поэт верно описать свое общество, если б он не симпатизировал ему, если б не был участником его жизни, поверенным его тайн?» [С. 233].

Нередко в статьях Белинского встречаются обращения к автору разбираемого произведения. Например, в статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» он ведет полемику с ведущим критиком этого журнала С.П. Шевыревым и часто адресует свои высказывания ему: «Вы очень верно изобразили состояние современной литературы, но вы неверно объяснили причины этого состояния: у нас нет литераторов, а деньгами нельзя наделать литераторов; вот что вы доказали, хотя и думали доказать совсем другое. Вы сами были вкладчиком «Библиотеки», вы сами украсили ее статьею, так неужели ваша статья должна быть хуже оттого, что вы получили за нее деньги?» [С. 263]. Однако, поскольку текст все же является публицистическим, адресатами такого рода высказываний являются не только те, к кому они обращены, но и остальные читатели, которые наблюдают эту полемику «со стороны». Среди обращений в статьях Белинского встречаются и такие, в которых тот, к кому обращаются - не человек, а неодушевленный предмет: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!.» [С. 183]. Обращения такого рода являются риторической фигурой и выполняют чисто поэтическую функцию.

Помимо обращений, контактоустанавливающую функцию выполняют также такие выражения, как «представьте себе», «не правда ли», «помните ли вы» и т.п., которые стоят обычно в начале предложения. С их помощью автор как будто бы пытается найти в читателе единомышленника. Некоторые из этих выражений актуализируют общий с читателем культурный опыт: «Помните ли вы остроумный аполог, рассказанный в одном нашем журнале, как человек с умом на три страницы хотел от скуки бросить лавровый венок поэта первому прошедшему мимо его окна, и как он бросил его чрез форточку бездарному стихотворцу, который на этот раз проходил мимо окошка человека с умом на три страницы?.» [С. 196]. Другие призваны побудить читателя к активному соучастию в повествовании, привлечь свою мысль и воображение: «Представьте себе народ, у которого еще нет ни идеи творчества, ни слова для выражения этой идеи, а есть уже само творчество» [С. 185]. Такие контактоустанавливающие слова нередко употребляются в риторическом вопросе или восклицании: «Не правда ли, что это прекрасный предмет для драмы, не правда ли, что такая драма, плод гения, в тысячу бы раз лучше и яснее всех курсов и теорий эстетики объяснила дивную и великую тайну, которая здесь, на земле, называется поэтом, художником?» [C. 187].

Риторические вопросы и восклицания. Вопросно-ответная форма изложения

Риторические вопросы и восклицания также являются традиционными средствами эксплицитного выражения инстанции читателя. Основная коммуникативная функция риторического высказывания - передача информации в экспрессивной, образной форме. Оно всегда предполагает адресата. Обилие средств риторического синтаксиса в статьях Белинского обуславливается, с одной стороны, тем, что они традиционны для публицистического стиля вообще, а с другой стороны, особенностями индивидуального стиля молодого критика, для которого в «телескопский» период характерны романтическая приподнятость и повышенная эмоциональность.

В статьях Белинского 1834-1836 гг. можно выделить целые периоды, почти целиком состоящие из вопросительных и восклицательных предложений, например, в заключение статьи «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» он обращается к читателям-критикам: «Но какая нужда до этого? Разве должно прибегать к божбе для уверения в чистоте и бескорыстии своих действий? Разве за благородный порыв должно требовать награды от общественного мнения? Разве мысль не есть высокая и прекрасная награда тому, кто служит ей?. О нет! пусть толкуют ваши действия, кому как угодно; пусть не хотят понять их источника и цели: но если мысль и убеждение доступны вам - идите вперед, и да не совратят вас с пути ни расчеты эгоизма, ни отношения личные и житейские, ни боязнь неприязни людской, ни обольщения их коварной дружбы, стремящейся взамен своих ничтожных даров лишить вас лучшего вашего сокровища - независимости мнения и чистой любви к истине!.» [C. 309 - 310].

Также риторические вопросы и восклицания обычно группируются вокруг цитат. Рассмотрим этот прием на примере разбора одного стихотворения Баратынского в статье «О стихотворениях г. Баратынского». Сначала Белинский привлекает внимание читателя риторическим высказыванием: «Может ли поэт нашего времени написать, а если уже имел несчастие написать, то поместить в полном собрании своих сочинений, например, вот такое стихотвореньице» [С. 191]. Дальше следует цитата из этого стиха, предлагающая читателю самому убедиться в верности сомнения, приведенного выше: «Не знаю, милая, не знаю!/ Краса пленительна твоя: / Не знаю, я предпочитаю / Всем тем, которых знаю я?». После этого критик спрашивает: «Чем это сентиментальное стихотворение лучше «Триолета Лилете», написанного Карамзиным?.», приводит для примера строчки следующего стихотворения Баратынского и затем восклицает: «И это поэзия?. И это хотят нас заставить читать, нас, которые знают наизусть стихи Пушкина?. И говорят еще иные, что XVIII век кончился!» [Там же]. Обыгрывая таким образом цитаты, Белинский апеллирует к эстетическому чувству читателя, предоставляя ему возможность выносить самостоятельное суждение, которое, правда, должно, по задумке, совпасть с мнением самого критика. В любом случае, этот прием мобилизует сознание читателя, заставляя его думать самостоятельно, соглашаться или не соглашаться с автором.

Вопросительные предложения в статьях Белинского не всегда являются риторическими, иногда это - полноценные вопросы, на которые, правда, критик потом сам дает ответ. Такой прием широко применяется в журналистике и называется вопросно-ответной формой изложения. Он тоже направлен на удержание внимания читателя. Вопросно-ответную форму изложения можно увидеть, например, в начале статьи «О стихотворениях г. Баратынского», где В.Г. Белинский, размышляя о истинных поэтах и истинной поэзии, пишет: «Кто слагал наши народные песни? - Люди, которые даже и не подозревали, что есть поэзия, есть вдохновение, есть поэты, есть литература. Как слагали они свои песни? - Экспромтом, за пиршественною чашею, среди ликующего круга или, всего чаще, в минуты тоски и уныния, когда душа просилась вон и хотела излиться или в слезах, или в звуках. Как смотрели эти гениальные люди на свои произведения? - Как на дело пустое, и, может быть, когда проходили обстоятельства, породившие их песню, когда стихали чувства и уступали полное владычество рассудку, они удивлялись, как пришла им в голову странная мысль заниматься таким вздором, и стыдились своей песни, как стыдится протрезвившийся человек дурного или смешного поступка, сделанного им в пьяном виде» [С. 185]. В этом отрывке читателю сначала предлагается самому ответить на поставленные вопросы, и только потом познакомиться с точкой зрения автора. Таким образом, здесь уже наблюдаются зачатки диалогичности.

Разыгрывание «диалогов»

В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» Белинский заметил: «Критик и публика - это два лица беседующие: надобно, чтобы они заранее условились, согласились в значении предмета, избранного для их беседы. Иначе им трудно будет понять друг друга» [С. 162]. Такую черту статей Белинского, как «беседность», разговорность, отмечают многие исследователи. В.Г. Березина в монографии «Этюды о Белинском, журналисте и критике» пишет: «Неповторимую живость статьям критика придает их ярко выраженная «разговорность». Создается впечатление застенографированной живой устной речи, т.е., что текст не написан, а свободно произнесен критиком. Многие статьи Белинского - это или монолог, обращенный к читателям-слушателям, или (что чаще) непринужденная откровенная беседа критика с ними» [Березина, 1991. С. 33]. Л.П. Гроссман в статье «Поэтика Белинского» замечает: «Основная и любимая форма статей Белинского - это критика-речь, критика-доклад, критика-беседа» [Егоров, 1982. С. 42]. Однако Б.Ф. Егоров в книге «Литературно-критическая деятельность Белинского» вносит в точку зрения Гроссмана свои поправки, замечая, что не следует смешивать признаки доклада, речи и разговора. Беседа, по его мнению, это не обширная аудитория, а дружеский круг, интимный, задушевный разговор [Там же]. Он видит в статьях раннего Белинского как признаки публицистического выступления, так и теплой дружеской беседы. И ораторская речь, и беседа, по мнению Егорова, предполагают, во-первых, фигуру автора, во-вторых, тех, к кому обращается автор и с кем говорит: слушателей, собеседников: «Очень трудно в этих условиях действовать по принципу «народ безмолвствует», - замечает он. Б.Ф. Егоров указывает на то, что уже с самого начала «Литературных мечтаний» у Белинского «зарождается прообраз диалога и подобные очаги будут возникать в первые годы деятельности критика непрерывно» [там же].

Диалоги в литературно-критических статьях Белинского разыгрываются часто, в них воображаемый читатель задает вопросы, спорит, высказывает свою эмоциональную реакцию. Нередко его высказывания оформлены как прямая речь. Для примера можно разобрать «диалог», который начинается во второй главе «Литературных мечтаний». В первой главе Белинский подводит читателей к тезису «у нас нет литературы», заканчивая ее вопросом, который явно должен был прийти им в голову: «Что все это означает? Или в самом деле - у нас нет литературы?» [C. 49]. Вторую главу он начинает с утвердительного ответа на этот вопрос и тут же приводит возражение читателей: - «Вот прекрасно! вот новость! - слышу я тысячу голосов в ответ на мою дерзкую выходку. - А наши журналы, неусыпно подвизающиеся за нас на ловитве европейского просвещения, а наши альманахи, наполненные гениальными отрывками из недоконченных поэм, драм, фантазий, а наши библиотеки, битком набитые многими тысячами книг российского сочинения, а наши Гомеры, Шекспиры, Гете…» [Там же]. Отрывок закачивается обращением «читателей» к автору статьи: «А! что вы на это скажете?». В этой «прямой» речи благодаря псевдовозвышенному стилю, которым она написана и преувеличениям, которыми она переполнена, хорошо просматривается ироническое отношение Белинского к тому, что читатели якобы говорят. В ответ читателям Белинский разражается длинным периодом, оформленным, как одно предложение. В этом периоде, в девяти придаточных предложениях, начинающихся с «несмотря» («несмотря на то, что наш Сумароков далеко оставил за собою в трагедиях господина Корнеля и господина Расина, а в притчах господина Лафонтена; что наш Херасков, в прославлении на лире громкой славы россов, сравнялся с Гомером и Виргилием и под щитом Владимира и Иоанна по добру и здорову пробрался во храм бессмертия (То есть во «Всеобщую историю» г-на Кайданова)…» [Там же]) можно разглядеть «голос» читателя, хоть они и поданы от лица автора. Это доказывается тем, что эти предложения написаны с теми же ироническими преувеличениями, что и предыдущая «речь» читателя. Только в конце периода Белинский высказывает свое истинное мнение («у нас нет литературы»), сопровождая его описанием своей физической реакции, как будто он и вправду не писал это все, а проговаривал на одном дыхании: «Уф! устал! Дайте перевести дух - совсем задохнулся!» [C. 50]. Эта описанная физическая реакция помогает создать иллюзию живой беседы и придает динамичность повествованию. Она характерна не только для фиктивного автора но и для фиктивного читателя. Следующий «диалог» в «Литературных мечтаниях» состоялся по поводу начинающегося обозрения. В нем читатели, пресытившиеся длинными обозрениями, рассматривающими литературу со времен античности, активно протестуют против еще одного такого же. Их возражения оформлены как прямая речь, длинные реплики читателей сопровождаются описанием их физических реакций: «Как, что такое? Неужели обозрение?» - спрашивают меня испуганные читатели. - Да, милостивые государи, оно хоть и не совсем обозрение, а похоже на то. Но что я вижу? Вы морщитесь, пожимаете плечами, вы хором кричите мне: «Нет, брат, стара шутка - не надуешь… Мы еще не забыли и прежних обозрений, от которых нам жутко приходилось! Мы, пожалуй, наперед прочтем тебе наизусть все то, о чем ты нам будешь проповедовать…» [C. 52-53]. Этот «диалог» написан уже не в возвышенно-ироническом стиле, как предыдущий, а в снижено-грубоватом. Здесь опять просматривается преломление «речи» читателей сквозь сознание автора: трудно предположить, что так могут разговаривать друг с другом реальный автор и реальные читатели, здесь он «озвучивает» их возможные мысли, наделяя читателей физической реакцией, которая этим мыслям соответствует: «Что, не верите? - Отворачиваетесь от меня, качаете головой, машете руками, затыкаете уши?» [C. 53]. «Разговорность» отрывка подчеркивается и ответами автора, которые эмоциональностью, отрывочностью и обилием вставок иногда напоминают письменно зафиксированную устную речь: «Что мне отвечать вам на это неизбежимое приветствие?. Право, ума не приложу… Однако ж… прочтите, хоть так, от скуки - ведь ныне, знаете, нечего читать, так оно и кстати… Может быть - (ведь чем черт не шутит!) - может быть, вы найдете в моем кратком (слышите ли - кратком!) обзоре если не слишком хитрые вещи, то и не слишком нелепые, если не слишком новые, то и не слишком истертые…» [Там же].

В «Стихотворениях Владимира Бенедиктова» Белинский спорит с читателями о необходимости честной и беспристрастной критики, которая призвана указывать на положение в литературе того или иного писателя. Критик сам задает себе вопросы от лица читателей и сам же на них отвечает: ««Но что ж в этом худого?» может быть, спросят иные. О, очень много худого, милостивые государи!…)»; «Но какая же изо всего этого польза?» А общественный вкус к изящному, а здравые понятия об искусстве?»; «Но уверены ли вы, что ваше дело направлять общественный вкус к изящному и распространять здравые понятия об искусстве; уверены ли вы, что ваши понятия здравы, вкус верен?» Так, я знаю, что тот был бы смешон и жалок, кто бы стал уверять в своем превосходстве других; но, во-первых, вещи познаются по сравнению и дела других заставляют иногда человека приниматься самому за эти дела; во-вторых, если каждый из нас будет говорить: «да мое ли это дело, да где мне, да куда мне, да что я за выскочка!» то никто ничего не будет делать» [C. 196].

Здесь читатель оказывается способным не только выражать свои мнения и эмоции по поводу хода повествования, того или иного автора или произведения, но и задавать весьма каверзные вопросы, на которые автору не так-то легко ответить, вроде того, какое право имеет критик судить. Такого рода «диалоги» автора с читателем характерны для творчества Белинского «телескопского» периода. Самое большое число их в «Литературных» мечтаниях, в остальных статьях они не такие объемные и развернутые, однако несколько мини-диалогов можно встретить практически в каждой из статей 1834-1836 гг.

Еще один способ изображения читателя у Белинского - это подробное описывание его эмоциональных и психических реакций на разбираемое произведение. На самом деле критик описывает свои впечатления от того или иного стиха или романа, но за счет употребления глаголов и местоимений в форме второго лица проектирует их на читателей, тем самым «навязывая» им свое восприятие. Этот прием хорошо замете уже в «Литературных мечтаниях» в большом лирическом отступлении, посвященном театру. Отступление начинается чередой риторических восклицаний и вопросов: «Театр!. Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всеми исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?» [С. 103]. И дальше Белинский переходит к подробному и последовательному описанию того, что происходит с человеком, когда он оказывается в театре. Он как будто совершает с читателем экскурс туда - сначала они сидят в зале и ждут начало спектакля: «Эти звуки настроиваемых в оркестре инструментов томят вашу душу ожиданием чего-то чудесного, сжимают ваше сердце предчувствием какого-то неизъяснимо сладостного блаженства; этот народ, наполняющий огромный амфитеатр, разделяет ваше нетерпеливое ожидание, вы сливаетесь с ним в одном чувстве; этот роскошный и великолепный занавес, это море огней намекают вам о чудесах и дивах, рассеянных по прекрасному божию творению и сосредоточенных на тесном пространстве сцены!» [С. 104], потом также описывается восприятие самого представления и констатируется общее воздействие, которое театр оказывает на зрителя: «Вы здесь живете не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви…» [Там же].

Другой яркий пример подобного плана можно увидеть в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», которая вся построена на такого рода описаниях. Доказывая свободу истинного творчества от сознательных замыслов творящего, Белинский показывает, что Гоголь потому талантлив, что может увлечь читателя самыми обыкновенными героями, историями и происшествиями, которые читатель видит рядом с собой каждый день и в которых, на первый взгляд, нет ничего особенного: «Скажите, какое впечатление прежде всего производит на вас каждая повесть г. Гоголя? Не заставляет ли она вас говорить: «Как все это просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново! Не удивляетесь ли, так наскучившими вам в жизни действительной и так занимательными, очаровательными в поэтическом представлении?» [C. 166].

Читатели Гоголя, по мнению Белинского, готовы верить ему на слово и побожиться, что все рассказанное автором есть самая настоящая правда, без всякой примеси вымысла. Чем обыкновеннее, чем пошлее содержание талантливо написанной повести, считает критик, тем больший талант со стороны автора обнаруживает она. Белинский иллюстрирует свою мысль, показывая, какие чувства и впечатления вызывает в читателе та или иная повесть Гоголя. В качестве примера можем рассмотреть, как он описывает воздействие на читателя героев повести «Старосветские помещики»: «Что в них? Две пародии на человечество в продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, а между тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, но без злости, и потом рыдаете с Филемоном о его Бавкиде, сострадаете его глубокой, неземной горести и сердитесь на негодяя-наследника, промотавшего состояние двух простаков!» [С. 169]. Белинский будто бы видит все чувства и движения души читателей и, как в задушевной беседе, делится с ними своими переживаниями: «И однако ж вам все-таки жаль Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны! вы плачете о них, о них, которые только пили и ели и потом умерли! О, г. Гоголь истинный чародей, и вы не можете представить, как я сердит на него за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них, которые только пили и ели и потом умерли!» [С. 170].

Таким образом, описанные выше имплицитные и эксплицитные средства изображения образа читателя действуют в совокупности и диктуют прочтение статьи читателю реальному, «навязывая» ему определенные интеллектуальные и эмоциональные реакции. Конечно, прочтение не полностью диктуется текстом, но определенные стратегии прочтения в тексте все-таки даны, и читатель фиктивный оказывает влияние на читателя реального, несмотря на то, что по своим языковым, эмоциональным и интеллектуальным характеристикам вовсе не тождественен ему.

Заключение

 

В данной дипломной работе мы исследовали концепцию читателя в литературно-критических статьях В.Г. Белинского 1834-1836 гг. Мы попытались объединить разрозненные высказывания В.Г. Белинского о читателе в целостную концепцию и, применив методы нарратологии, рассмотрели поэтические средства, с помощью которых инстанция читателя изображается в его литературно-критических статьях.

В первой главе мы, опираясь на статью Усмановой [Усманова, 2001], проследили историю изучения читателя в научной традиции, а также обозначили основные положения нарратологии и рассмотрели модель коммуникативных уровней В. Шмида, которую мы активно использовали в дальнейшем.

Классик нарратологии В. Шмид представляет систему взаимодействия повествовательных инстанций на трех иерархически организованных уровнях повествования, каждому из которых соответствует свой отправитель и свой получатель: конкретный автор - конкретный читатель (реальные исторические лица, автор и читатели текста), абстрактный автор - абстрактный читатель (субстанция автора, создаваемая читателем на основе имплицитных знаков текста, и представление автора о своем читателе, выраженное в тех же знаках), фиктивный автор - фиктивный читатель (нарратор и адресат нарратора, та инстанция, к которой нарратор обращает свой рассказ) [Шмид, 2003].

Во второй главе мы рассмотрели концепцию читателя в литературно-критических статьях В.Г. Белинского 1834-1836 гг. Для этого мы, изучив дискурс журнала «Телескоп», исследовали взгляды Белинского на предмет отношений поэта и читателя, журналиста и читателя и представления Белинского о понятиях вкуса и чувства, важных для правильного понимания искусства.

Как показало исследование, концепция читателя в критике В.Г. Белинского 1834-1836 гг. напрямую проистекает из его философско-эстетических представлений «телескопского» периода. Вслед за Ф. Шеллингом воспринимая мир как выражение высшей Божественной идеи, он в своих статьях рассматривает, как эта идея может выражаться в литературном творчестве, задача которого гармонизировать мир и примирять прекрасное с действительностью. Романтические представления о природе вдохновения воплощаются в восприятии поэта как существа высшего порядка, которому доступно то, что не доступно простым смертным - способность постигать эту божественную идею и воплощать ее в своих произведениях, что, однако, происходит без всяких усилий воли со стороны поэта, являющегося своеобразным посредником между небесным и земным началом. Как только поэт пытается осмыслять и сознательно контролировать процесс своего творчества, его связь с небесным нарушается - из области чистого искусства он переходит в область низкой дидактики и надуманных образов и событий. Таким образом, любая сознательная направленность деятельности поэта на читателя осуждается критиком; главная заслуга поэта перед читателем, считает Белинский, - открыть ему доступ к прекрасному, лишенному искажений со стороны сознания пишущего. Общество, в свою очередь, не всегда способно оценить заслуги истинного поэта при его жизни, поскольку не обладает достаточно развитым эстетическим чутьем.

Читатель признается Белинским способным постигать идею прекрасного, заложенную в произведении, но в нем эта способность развита меньше, чем в поэте и критике. Основная проблема читателя, считает Белинский, в том, что он часто не склонен доверять своему художественному чутью, а зависим от общественного мнения. В связи с этим критик нападает на понятие «вкус», считая его рассадником светскости, «этикетности» и «паркетности» в литературе. Читатели, желая прослыть «людьми со вкусом», судят о произведениях искусства и литературы с чужих слов и поэтому часто в них ошибаются, проходя мимо подлинных талантов и принимая за золото позолоту, а лжехудожника, старающегося им польстить, за истинного гения. Чувство изящного необходимо не только для правильной оценки произведений искусства, но является, к тому же, основой добра и нравственности. Белинский не верит в общество, равнодушное к искусству. Поэтому чувство изящного необходимо в обществе развивать, и эта задача ложится на плечи журналиста и критика.

Журналист и критик, по Белинскому, находятся, в отличие от поэта, в области земного, хоть и наделены художественным чутьем в большей степени, чем обычные люди. Они являются своего рода «идеальными» читателями, которые постигают заложенную в художественном произведении идею, иногда даже лучше самого поэта, который создав произведение, мог и не осознать всей его гениальности. Задача журналиста и критика - распространять понятия о прекрасном, доносить до читателей то, что удалось понять и почувствовать им. А для этого им необходимо знать и понимать своего читателя, при необходимости наклоняться к нему, рассказывать какие произведения достойные, какие плохие, поучать, «разжевывать», раскладывать все по полочкам. Они должны осознавать себя на службе у общества и, невзирая на трудности и преграды (порой со стороны того же читателя, не желающего «просвещаться»), стараться взрастить в нем правильные представления об изящном. Критику необходимо мужество, чтобы писать честно и беспристрастно, выражать свои истинные мнения, ведь иногда приходится свергать признанные авторитеты и идти против вкуса толпы. Критик может и ошибаться, но, как считает В.Г. Белинский, строгий и резкий приговор способен отвратить от творчества только дилетанта, но не властен над истинным гением.

В третьей главе мы рассмотрели поэтические средства изображения инстанции читателя в литературно-критических статьях В.Г. Белинского 1834-1836 гг. Для исследования мы взяли семь литературно-критических статей В.Г. Белинского за 1834-1836 гг., их общий дискурс и жанровая принадлежность позволили нам исследовать эти статьи как единый текст.

Инстанция читателя получает свое выражение в тексте с помощью имплицитных и эксплицитных средств. К имплицитным средствам относятся: композиция, говорящие заглавия, эпиграфы, примечания, комментарии о ходе повествования.

Композиция статей В.Г. Белинского достаточно свободная, хотя и привязана к «периодизации», что связано с публикациями по частям. В них постоянно чередуются философско-эстетические размышления критика, разбор им художественных произведений и «диалогизированные» обращения к читателю, как традиционно характерные для границ статьи или отдельных ее частей, так и растворенные в самом повествовании, представляющие собой полемику Белинского с возможными взглядами читателя по тому или другому поводу.

Заглавия и эпиграфы намекают читателю на содержание статьи или отдельной ее части, на эмоциональную реакцию, которую у него может вызвать это содержание; также отдельные эпиграфы комментируют ход повествования, сообщая о начале повествования или о близости его завершения. Говорящие заглавия и эпиграфы отражают общую тенденцию молодого Белинского к романтической «беллетризации» критической статьи.

Примечания также участвуют в «общении» с читателем: они указывают ему на произведение, из которого дана цитата или о котором идет речь, дают справку об авторе, поясняют некоторые моменты в тексте, дополняют его сопутствующими сведениями. Эти приемы часто иронически обыгрываются - например, Белинский может специально «переврать» название произведения [C. 48] или назвать «храмом бессмертия» непопулярный исторический труд [C. 49].

Комментарии о ходе повествования, охарактеризованные Анной Вежбицкой как метатекст в тексте, служат для переключения внимания адресата на наиболее важные с точки зрения автора фрагменты текста и помогают ему ориентироваться в пространстве повествования. Таким образом, имплицитные средства скрыто воздействуют на прочтение текста и доносят до читателя реального заложенные в тексте интенции, тем самым намечая возможность диалога.

К эксплицитным средствам изображения читателя относятся: употребление местоимений и глаголов второго лица и первого лица множественного числа, различные контактоустанавливающие слова, обращения, риторические вопросы и восклицания, вопросно-ответная форма изложения, разыгрывание «диалогов».

С помощью глаголов и местоимений второго лица и первого лица множественного числа и обращений критик привлекает внимание адресата речи к сообщаемому. В статьях В.Г. Белинского встречаются как просто обращения к читателям, так и обращения к авторам разбираемого произведения и даже обращения к Н.И. Надеждину, издателю «Телескопа». Помимо обращений, контактоустанавливающую функцию выполняют также такие выражения, как «представьте себе», «не правда ли», «помните ли вы» и т.п., которые стоят обычно в начале предложения. С их помощью автор как будто бы пытается найти в читателе единомышленника. Некоторые из этих выражений актуализируют общий с читателем культурный опыт, другие призваны побудить читателя к активному соучастию в повествовании, привлечь свою мысль и воображение.

Риторические вопросы и восклицания также являются традиционными средствами эксплицитного изображения инстанции читателя. Обилие средств риторического синтаксиса в статьях Белинского обуславливается, с одной стороны, тем, что они традиционны для публицистического стиля вообще, а с другой стороны, особенностями индивидуального стиля молодого критика, для которого в «телескопский» период характерны романтическая приподнятость и повышенная эмоциональность. Этот прием называется «вопросно-ответная форма изложения», он призван мобилизовать сознание читателя, включить его в диалог.

Такой прием эксплицитного изображения инстанции читателя, как разыгрывание диалогов, очень характерен для статей В.Г. Белинского «телескопского» периода. Здесь читатель наделен уже подлинным существованием в тексте - он спорит с автором, возмущается, делится своей точкой зрения. Нередко его высказывания оформлены, как прямая речь. В этой «прямой речи» читателей нередко можно разглядеть авторскую иронию Белинского, а в ответных репликах Белинского - опять же иронически переосмысленные взгляды воображаемого читателя. Нередко реплики «диалогов» сопровождаются описанием физических и психических реакций читателей. Также часты у Белинского описания эмоционального состояния читателя после прочтения того или иного произведения.

Таким образом, с помощью применения методов нарратологии мы выявили и проанализировали имплицитные и эксплицитные средства изображения читателя в статьях В.Г. Белинского «телескопского» периода. Действуя в совокупности, эти средства программируют образ читателя в тексте, а читатель реальный, считывая его, невольно перенимает некоторые его черты, хотя, разумеется, прочтение не полностью определяется текстом.

Как обзор размышлений В.Г. Белинского о природе творчества и отношениях с читателем критика и писателя, высказанных им в литературно-критических статьях 1834-1836 гг., так и исследование этих самых статей на предмет направленности их на читателя, позволяют показать, что молодой критик в своей деятельности отнюдь не руководствовался принципом узкой дидактики, как это усвоено нами с советского времени, а, наоборот, был настроен на диалогические отношения с читателем.

Мы думаем, что наше исследование инстанции читателя в статьях молодого В.Г. Белинского показало возможные пути изучения этой в той или иной мере скрытой диалогичности текста. С помощью примененных нами методов могут быть проведены исследова<