Второй вымпел Четвертой Межзвездной Экспедиции МКК-4 «Восход»

Район планеты Павор, система звезды Вольф 359

 

Сколько я знаю Петю Надежина, он никогда не был ярым перестраховщиком. Но сейчас, когда перед нами замаячила вполне реальная возможность догнать эту злополучную планету, летящую в тартарары, выйти на орбиту и хотя бы одну неделю исследовать ее по максимуму, вдоль и поперек, Петр неожиданно уперся.

Мысленно все мы уже просверливали в кителях дырочки под ордена, а то и Звезды Героев России. Хотел бы я полюбоваться собственным атлетическим бюстом в самом центре Мытищ, на исторической родине, так сказать, героя! Да и персональная Госпремия каждому из нас была бы обеспечена. А в том, что рано или поздно мы вернемся на Землю, я ни на йоту не сомневался на протяжении всей экспедиции.

Воображение тем временем уже возбужденно рисовало в моей голове размашистыми штрихами соблазнительно красочные и пугающе величественные картины метаморфоз в атмосфере и океанах планеты-незнакомки.

Для начала начнется таяние замерзшей атмосферы. И вот уже бескрайние просторы покрываются невероятно холодной – но все-таки более теплой, чем газы в кристаллической фазе своего бытования – жидкостью. Это азотно-кислородная смесь. В ней плавают льдинки и целые айсберги более тугоплавкой углекислоты.

Но вот под лучами приближающегося Вольфа 359 азотная компонента вскипает! А вот настал черед и кислорода!.. Над бескрайними голубыми равнинами курятся дымки… Это – возвращаются в атмосферу важнейшие газы: азот и кислород.

Неравномерности нагрева, обусловленные тенью от исполинских колец, приведут к фантастическим по своей мощи ураганам в свежерожденной атмосфере. Ветры достигнут сверхзвуковых (для земной атмосферы) скоростей, расчеты обещают 400 метров в секунду и даже более!

Зато эти катастрофические процессы значительно ускорят крушение ледяного панциря океанов. Если, конечно, гипотеза нашего астрофизика Барсукова верна, и под стометровой толщей льдов океаническая вода по-прежнему сохраняется в жидком состоянии (как это имеет место, например, на Европе, спутнике нашего Юпитера).

Когда начнется таяние льдов мирового океана, ураганы взломают их в считаные дни. Разгул штормов вышвырнет миллионы тонн льдов на сушу, раскрошит прибрежный припай, раздробит айсберги…

Что будет дальше?

Пробуждение вулканов?

Сперва ледяные, а потом всё более и более теплые ливни?

Как и когда растает ледяной панцирь на суше?

Что выглянет из-под него?

Заболоченная пустыня без конца и без края? Каменные плато?

Или степи? Леса?

Города?!

Но что бы мы ни увидели, в самом скором времени вслед за тем мы станем свидетелями самого страшного: неизбежного распада исполинских колец под воздействием крепнущего с каждым днем солнечного ветра…

Эти картины, равным которых не наблюдал ни один человек никогда, я расписал Надежину в ходе очередного сеанса связи. Но тому точно вожжа под хвост попала – ни дать ни взять, старый служака за полгода до пенсии, перестраховщик, дующий на всю воду вокруг!

– Всё так, Геннадий Андреич, – без тени согласия в голосе ответил Петр. – Только ты почему-то забываешь, что мы не только хладнокровные астрогаторы, но еще и отцы-командиры. Во всяком случае, наши экипажи должны нас с тобой считать таковыми. Ты представляешь, чем чревато пребывание звездолета на орбите планеты, которая непрерывно – и самоубийственно! – приближается к светилу? Из-за этого там будут происходить самые разнообразные нестационарные процессы. По-русски сказать – катастрофы планетарного масштаба! Ты очень красиво расписал их, забыл только сказать, что угрозу могут представлять самые неожиданные вещи. И вулканическая бомба, вылетевшая вдруг на суборбитальную траекторию из-за того, что не встретила достаточного сопротивления атмосферы. И, наоборот, сошедший со стабильной орбиты и теперь падающий вниз булыжник, бывший еще недавно частью любого из трех колец. И невесть что еще! Как вы полагаете, капитан Панкратов: всё это достаточно опасно для наших кораблей? А вести исследования на поверхности пороховой бочки – способствует ли это здоровью экипажей? И нашему с тобой спокойствию, Геннадий Андреич?

Не поспоришь, увы…

Мы оба прекрасно понимали, что для погони за четвертой планетой с последующей высадкой на ее поверхность звездолету неизбежно требуется новый набор скорости, а затем – экстренное торможение путем накручивания сходящейся спирали вокруг движущейся планеты.

Сие было чревато целым пучком проблем: от существенного перерасхода топлива до критического перегрева двигателей с сопутствующими перегрузками до шести «же». Выходило, что звездолет, даже совершив все эти эволюции абсолютно чисто и успешно выйдя на стационарную орбиту вокруг d-компонента, впоследствии будет обречен провести годы в ремонте силами собственного экипажа.

То есть на Землю в приемлемые сроки корабль уже не вернется. И будем реалистами: скорее всего, не вернется домой никогда.

Надежин понимал это. Я понимал это тоже. Но был на борту «Восхода» один человек, который и слышать не хотел ни о какой перестраховке. Борис Германович Шток, железный старец российской науки, ее настоящий паладин!

 

В кругу людей науки есть такая особенная категория: пламенные революционеры, эдакие живые факелы познания. Они подразделяются на «кремней», «сухарей», «дикарей» и «парадоксов друзей». Так вот, дальний родственник злополучного химика «Звезды» Хассо Лааса, штатный астробиолог «Восхода» Борис Шток сочетал в себе все эти качества истинного светоча передовых научных теорий и практик, что называется, в одном флаконе.

Все эти свойства вмещало в себя твердое, хотя и приземистое ученое тело вкупе с бездонным кладезем всевозможных знаний на крепких кривых ногах старого несгибаемого гнома. Гномом железного Германыча на борту «Восхода» прозвали с первых минут его появления в нашей кают-компании. И дело было вовсе не в окладистой пегой бороде!

Он внимательно оглядел каждого члена экипажа, не спеша переводить взгляд и ничуть не стесняясь искусственности ситуации.

Казалось, Шток сфотографировал каждого «восходовца», включая и меня, даром что прежде мы были знакомы. Точно уложил досье на каждого в кляссер гербария своей гениальной памяти, о которой в ученой среде ходили легенды. После чего приложил ладонь к уху и негромким, но звучным тоном переспросил:

– Что?

В кают-компании и прежде стояла тишина, а теперь она стала прямо-таки оглушительной. И в этой беззвучной ауре Шток медленно, раздельно произнес:

– Есть науки естественные и неестественные. Я – естественник. Моя специальность – астробиолог. Что?

Такая уж у него была привычка – постоянно уточнять несуществующие аргументы воображаемых оппонентов. Благо во множестве научных специализаций мало кто с ним мог поспорить. Во всём Шток был докой и, быть может оттого, жутким резонером.

– В первом значении этого слова – специалист по внеземным формам жизни.

Шток сурово поджал губы, ожидая услышать суждения или комментарии. Но все молчали, с любопытством ожидая, что скажет дальше этот важный и чудной гном. Умел Германыч расположить к себе, как говорится, с полуоборота!

– Разумеется, на момент отлета нашей экспедиции с Земли внеземные формы жизни пока что не обнаружены, – важно изрек гном. – Соответственно, как астробиолог, при обнаружении малейших признаков этой внеземной жизни я обязан штатно ее исследовать. Что?

Заинтересованное молчание было ему ответом.

– А пока что на борту корабля я, доктор наук, буду исполнять функции, скажем так, главного агронома. Да-да, все эти водяные огороды, плантации овощей, фруктов и эффективных злаков, в равной степени богатых как минералами, так и клетчаткой… Любите клетчатку?

Эта фраза была просто обречена отныне стать на «Восходе» крылатой.

«Любишь клетчатку?» – вопрошал старший инженер двигателиста в ответ на неизменное художественное нытье про топливопроводы и магнитные бутылки для антиматерии.

«А клетчатки не выдать?» – ехидно интересовался судовой врач «Восхода» в ответ на очередную просьбу самого мнительного из звездолетчиков, инженера СЖО Крашенинникова, выдать ему чего-нибудь эдакого, от прогрессирующей ностальгии. Психолог от Крашенинникова уже давно спасался бегством в зимний сад или тренажерный зал, поскольку просто закрываться на ключ в своей каюте от назойливого симулянта-инженера шло вразрез с его профессиональной этикой.

На борту «Восхода» Шток немедля развил бурную агродеятельность, ведя жестокие бои со мной за любой клочок пустующей по его мнению территории звездолета.

Всякий отвоеванный плацдарм он с русской аккуратностью и гномьим упорством тут же превращал в бассейны с гидропоникой, опытные делянки и резервные поля-огороды, где вызревали диковинные растения и отвратительного вида макрокультуры, более похожие на грозди морских губок и полипов, нежели хоть на что-то отдаленно съедобное.

Мои звездопроходцы, не сговариваясь, прозвали Бориса Германовича Доктором Что, а его хозяйство – «Клетью», ведь в нем выращивалась, разумеется, клетчатка – невкусная, но питательная.

 

План Штока был предельно прост. Согласно диспозиции Доктора Что «Восход» должен был перегрузить на «Звезду» всё громоздкое и лишнее.

Я рассчитывал, в свою очередь, принять на борт кое-кого из потенциально необходимых специалистов «Звезды», например, ее пилота-оператора Ярослава Коробко.

Я справедливо считал, что необходимо быть в полной боеготовности, а, в отличие от узкоспециализированных пилотов космических аппаратов, Коробко был авторитетным спецом по дистанционному управлению беспилотными зондами. Также он виртуозно – другого слова не скажешь – пилотировал вертолеты и атмосферные самолеты, которые имелись на борту обоих наших кораблей.

Максимально разгрузившись – тут паладин агробиологии употребил в своей редакции проекта более крепкий, физиологический термин – «Восход» должен был сразу броситься в погоню за четвертой планетой.

– Кстати, рекомендую назвать ее Сильваной, – по ходу обсуждения тут же предложил Шток. И пояснил:

– Самые свежие снимки и спектрограммы с межпланетной станции «Феникс» позволили уточнить состав атмосферы планеты. Да-да, это уже возможно, несмотря на то, что пока еще свыше 85 процентов ее массы пребывают в твердом состоянии. Так вот, массовую долю кислорода мы можем оценить в 25 процентов, а углекислого газа – в одну десятую процента. Это очень близко к текущему составу атмосферы Земли. С другой стороны, на некоторых фотоснимках в экваториальной зоне планеты мы видим в толще льдов протяженные темные полосы. Их конфигурация и характеристики поглощения заставляют заподозрить, что перед нами – вмороженные в ледяную толщу леса. Отсюда и Сильвана, что на латыни означает «лесная».

В общем, по мнению Штока, атмосфера планеты вполне подходила для существования на ней любезной сердцу Бориса Германовича внеземной жизни. И уж во всяком случае, свидетельствовала о существовании растительности, каковое подтверждалось и расшифровкой фотографий.

Слово мне понравилось. От него веяло дремучей тайной, древней как мир. К тому же оно неплохо ложилось в одну строку со свеженареченной Беллоной.

Пребывающий в унынии Надежин тоже не возражал. Так что было решено принять Сильвану как официальное название планеты-сироты.

«Звезда» тем временем, по мысли Штока, должна была продолжить штатное сближение с Беллоной. Где ее ожидали не менее увлекательные открытия и столь развесистые (по выражению Бориса Германовича) лавры исследователей и первооткрывателей, о каких только может мечтать российский космический ученый.

Далее, выполнив весь цикл возможных исследований обреченной Сильваны и ее окрестностей, «Восход», при условии сохранения способности к самостоятельному перемещению, сиречь бегству из эпицентра предстоящего катаклизма, должен был полным ходом возвращаться на орбиту Беллоны, где его уже поджидала бы «Звезда».

– А если нет? – Задумчиво пробормотал Надежин, сделав такое лицо, что минимум каждый второй участник той знаменательной видеоконференции непроизвольно поежился.

– Если нет, – пожал плечами я, – экипаж «Восхода» в любом случае сохраняет возможность в любой момент улететь от Сильваны. Не забываем, что у нас, как и у «Звезды», имеется пара мощных ракетопланов проекта «Барк-2».

Это был весомый аргумент. Расчеты давали стойкую уверенность, что в момент пересечения Сильваной орбиты Беллоны расстояние между планетами составит лишь порядка четырех миллионов километров.

Подобное сближение в Солнечной системе выглядело бы как удивительное совпадение, поскольку даже ближайшие к светилу планеты у нас разделены расстояниями порядка десятков миллионов километров. Но Вольф 359 был легким красным карликом, и не удивительно, что Беллона обращалась от него на весьма скромном расстоянии в три миллиона километров. Таким образом, любое тело – в нашем случае им была Сильвана, – направляющееся к Вольфу 359, рано или поздно прошло бы от Беллоны всего лишь в нескольких миллионах километров.

А несколько миллионов километров – дистанция вполне преодолимая ракетопланами. Таким образом, даже в случае потери «Восхода» ракетопланы благополучно доставят людей на «Звезду».

На эту часть плана с момента теоретической гибели «Восхода» Надежин смотрел с особым скепсисом. Он упорно хранил молчание. Зато Штока, как говорится, уже несло по всем космическим кочкам и орбитальным ухабам.

– По возвращении же «Восхода» или хотя бы экипажа «Восхода» мы расширяем полевые исследования Беллоны, а параллельно уже с первых дней колонизации, – это слово в устах Штока звучало как-то особенно вкусно, с ощутимым карамельным оттенком, – принимаемся спешными темпами строить на ее поверхности жилой городок. У нас есть для этого все потребные модули? Что?

– Есть, – кивнул Надежин, впервые нарушив свое молчание. – Есть потребные.

Шток заметно приободрился, точно глотнул под водой порцию свежего кислорода, бывшего уже на исходе, и с жаром продолжил.

– Полагаю, произвести необходимые расчеты несложно. В результате мы отчуждаем часть средств для создания колонии людей, что останутся жить на Беллоне.

– А остальные? – Спросил Панкратов.

– Остальные улетают на «Звезде» к Земле, – развел руками Шток. После чего с достоинством прибавил. – Разумеется, как астробиолог я готов немедля лететь на Сильвану. И на Беллоне, если нужно, останусь с радостью. Уверен, тамошние флора и фауна, буде таковые обнаружатся, невзирая на низкую температуру поверхности, нуждаются в самом пристальном и внимательном изучении.

Настала тишина, нарушаемая лишь вкрадчивыми шорохами, комариными зуммерами и легкими щелчками – обычными спутниками прямой аудиовизуальной связи в открытом космическом пространстве, которое лишь на первый взгляд хранит безмолвное молчание вакуума.

Затем мы обменялись короткими репликами по личному каналу связи, прослушивать который мог только дежурный радиовахты с личной санкции Надежина.

Остальные участники сеанса молча ожидали, привычно прокручивая в уме свои участки ответственности по любой из проблем, обсуждаемых на таких «летучках».

Во всей этой ситуации был один существенный момент психологического свойства, о котором все без исключения участники экспедиции задумывались не раз, хотя уже самим фактом своего членства в экипаже «Восхода» и «Звезды», казалось бы, напрочь исключали любую возможность сомнений на этот счет.

Каждый понимал и внутренне давно был готов к тому, что на Землю он вряд ли уже вернется. Но одно дело – внутреннее осознание, и совсем другое – мысль изреченная.

Поэтому решительное намерение старейшего члена обоих экипажей Штока навсегда добровольно остаться на Беллоне и больше не увидеть Земли до конца дней своих произвели на всех участников видеосеанса большое впечатление.

И тем неожиданней в ответ на благородный порыв научного светила прозвучало твердое «нет».

– Нет!

Таким был вердикт, прозвучавший из уст начальника экспедиции капитана Надежина. Оба звездолета и впредь будут придерживаться первоначального полетного плана, продолжать движение к Беллоне и за падающей на звезду Сильваной, увы, не гнаться.

Нет, нет и нет.

Шток выдержал удар с честью, хотя, конечно, затаил обиду, прежде всего на своего непосредственного начальника. Ведь именно я, капитан Панкратов, активно поддерживал паладина науки во всем, и сам лично был инициатором этого межкорабельного консилиума…

 

Глава 3

«ВАМ ПИСЬМО!»

 

Февраль, 2161 г.