Сущность и формы биологической телеологии.

Проблема телеологии, безусловно, является самой специфичной, самой важной, но и самой спорной про­блемой философии биологии.

Термин «телеология» (от греч. telos – цель, конец, завершение и logos – слово, учение) в общем смысле означает такой способ описания и объяснения любых явлений объективного и субъек­тивного мира, при котором важное место принадлежит понятиям цели, смысла, функции, роли и т. п.

Обще­признанной парадигмой (т. е., образцом, образцовым примером) телеологии считается описание и объясне­ние деятельности человека. Считается, что человек всегда (в норме) действует, преследуя какие-либо цели и ориентируясь на какие-либо нормы, ценности и иде­алы. Но это и есть телеология в ее, так сказать, исход­ном и самом коренном смысле: описывать и объяснять деятельность или поведение, апеллируя к понятию цели, характеризуя их как именно целенаправлен­ные.

Большой философской проблемой телеология ста­новится тогда, когда понятие цели используется в описательных и тем более объяснительных целях за пределами собственно человеческой деятельности, т. е. распространяется на все живые организмы (вплоть до самых простейших), а тем более на неживые объекты и процессы и особенно на всю природу (Вселенную, мир) в целом. Можно ли, и если можно, то в каком смысле, приписать цель, например, черепице, сорвав­шейся с крыши и падающей на землю? Можно (и даже нужно), сказал бы, например, Аристотель, потому что иначе мы не поймем, почему она падает вниз, а не стремится, например, вверх, к облакам. А падает она вниз потому, что все тела, согласно его физике, «стре­мятся» занять свое «естественное место» во Вселен­ной, а «естественное» место черепицы, как и всякого другого тяжелого тела, на поверхности Земли (среди других тяжелых тел, при этом всем им «хотелось» бы занять место в самом центре Земли).

Это пример телеологического объяснения, казалось бы, чисто ме­ханического процесса. При этом Аристотель, конечно, не сомневался, что без понятия «цели» в принципе не­возможно ни описать, ни понять, ни объяснить поведе­ние, скажем, животных, как, впрочем, и все другие процессы жизнедеятельности. Пытаясь построить некоторую общую, как бы мы сейчас сказали, модель научного объяснения, Аристотель пришел к выводу, что всякое полное объяснение любого процесса в мире должно включать в себя выяснение не только его материальных и действующих (производящих) причин, но также и причин формальных и целевых (конечных).

Но, как известно, одним из самых величайших прорывов в развитии европейской науки было то, что Галилей самым убедительным образом показал, что, по крайней мере, в объяснении механических движений тел можно полностью обойтись без causa finalis (финальной причины) Ари­стотеля. Все эти движения полным и исчерпывающим образом объяснимы на основе механических (действу­ющих, по терминологии Аристотеля) причин. Это и положило начало формированию новоевропейского идеала научного объяснения природы, одним из важ­нейших постулатов которого стало требование их объяснения исключительно в терминах действующих причин. Всякие же намеки на привлечение понятий «цели», «смысла», «стремления», «желания» и т. д. при объяснении природных явлений стали третироваться как наивные и грубые антропоморфизмы и все реши­тельнее изгоняться из арсенала объяснительных ресур­сов естественных наук.

С середины XIX в. требование исключительно причинного (теперь уже в сугубо галилеевском, а не аристотелевском смысле) объяснения природных явлений превращается в неукоснительный идеал «под­линно научного» объяснения, символизируя собой как бы даже сам дух научности.

Но с формированием этого идеала в европейское научное сознание вошли две крупные проблемы, об­суждение которых растянулось на весь XX в. и не за­вершено до сих пор.

Первая из них связана с человеком. Несмотря на то, что высшим типом причинности в мире стала счи­таться галилеевская физическая (слепо действующая) причинность, человек и его деятельность по-прежне­му продолжали осмысливаться и истолковываться в телеологических понятиях целей, мотивов, стремлений и т.д. Это породило, кстати, редкое сознаваемое про­тиворечие, которое лежит у самых корней формирова­ния европейской ментальной культуры.

Как писал А. Уайтхед в работе «Наука и современный мир», «ин­дивидуальная деятельность европейских народов пред­полагает физические действия, направленные к конеч­ным причинам. Но наука, которую они используют в своей деятельности, основана на философии, утверж­дающей, что физическая причинность есть высший тип причинности и что физические причины надо отделить от конечных. На этом абсолютном противоречии не принято останавливаться. Фактически оно скрывается под лживой словесной маской».

Осознание этого противоречия на рубеже XIX–XX вв. привело к рас­колу на «две культуры» – естественно-научную и гу­манитарную и различным программам построения психологии (а также всего блока социально-гуманитар­ных наук) как на каузальной (галилеевской), так и на телеологической (аристотелевской) основе.

Вторая проблема связана с жизнью, живой природой и био­логией как наукой о ней. Если в случае с человеком еще можно было скрываться, говоря словами Уйатхеда, за «лживой словесной маской» (т. е. фактически при­знавая сверхприродный источник человеческого нача­ла в человеке), то в случае с живой природой этот номер не проходил: живая природа есть природа – и перед биологией со всей прямотой и остротой встал вопрос, объяснима она в рамках того каузального строя мыш­ления, который был задан физикой Галилея, или нет.

ТЕЛЕОЛОГИЯ

(от греч. telos (teleos) — результат, цель и logos — слово, учение) — филос. учение об объяснении развитияв мире с помощью конечных, целевых причин. В современной методологии рассматривается как принципобъяснения, дополняющий традиционную причинность причинами-целями. Корни телеологическогоподхода к действительности следует искать в тех теряющихся в глубокой древности антропоморфныхпредставлениях, когда люди стали приписывать явлениям и процессам природы целесообразный характерсвоих действий и поведения. Возникшие позднее попытки объяснения целесообразности в природе иобществе с помощью принципов механистического детерминизма и причинности потерпели неудачу.
Уже в антич. философии предпринимаются усилия по объяснению процессов развития в живой природе иистории с помощью особых целевых причин. Принципы такого телеологического объяснениясформулировал Аристотель, который считал, что подобно тому, как деятельность человека содержитактуальную цель, так и явлениям природы присуща имманентная потенциальная цель, котораяреализуется в процессе их развития. Эта цель и служит той внутренней причиной, благодаря которойпроисходит движение от низшей стадии к высшей и достигается конечный результат развития, илиэнтелехия.В большинстве случаев Аристотель рассматривал энтелехию как целевую причину, а телеологическиеобъяснения считал дополнением причинных объяснений. В качестве логической формы телеологическихобъяснений он указывал на практический силлогизм, в посылках которого формулируются необходимыеусловия для осуществления цели, а в заключении — сама цель.
В Новое время телеологические взгляды пропагандировались защитниками идеи внешнейцелесообразности, устанавливаемой якобы Богом. В противовес им сторонники утилитарнойцелесообразности (X. Вольф) утверждали, что мир создан «ради целей человека». Дальнейшее развитиепредставления о целесообразности нашли в «Монадологии» Г.В. Лейбница, выдвинувшего принциппредустановленной гармонии, согласно которому гармония между монадами, или психологическимиэлементами мира, а тем самым и происходящими в нем явлениями, устанавливается благодарябожественному вмешательству. Именно такая гармония составляет основу целесообразности в мире.Сатирическое изображение подобной целесообразности в «этом лучшем из возможных миров» дал Вольтерв романе «Кандид, или Оптимизм».
И. Кант, сознавая ограниченность традиционного причинного объяснения явлений живой природы,начинает рассматривать целесообразность как дополнение к внешней причинности. Хотя такой подходможно рассматривать как возврат к т.зр. Аристотеля, для Канта «целесообразность природы есть особоеаприорное понятие, которое имеет свое происхождение исключительно в рефлектирующей способностисуждения». Поэтому он отрицает объективное существование целей природы и рассматриваетцелесообразность как особый эвристический принцип познания.
С возникновением экспериментального изучения природы, началом которого стали исследования Г.Галилеем законов механического движения тел, на первый план выдвигаются исключительно причинныеобъяснения процессов природы, а телеологические постепенно сходят со сцены. С господствоммеханистического мировоззрения галилеевская традиция в объяснении явлений, ориентирующаяся напринципы механистической причинности, одерживает победу над аристотелевской традицией,опирающейся на понятие цели. Ситуация в науке стала существенно меняться после проникновения в нееидеи развития. Эволюционная теория Ч. Дарвина в биологии и теории развития в социологии и др.общественных науках показали явную неприменимость принципов механической причинности к живойприроде и обществу. В связи с этим в научном познании вновь пробуждается интерес ктелеологическимобъяснениям. Прежде всего, он возникает у историков и социологов, которые сталкиваются с анализомцелей, интенций и мотивов действий людей. Квазителеологические объяснения, основанные наприписывании целей живой природе, иногда предпринимались даже некоторыми биологами, хотяотвергались большинством ученых. В настоящее время телеологические объяснения рассматриваются какэвристические способы исследования и допускаются как вспомогательные и дополнительные объяснения,которые желательно со временем свести к объяснениям с помощью законов и причин явлений.

 

 

17. Пути воздействия биологии на формирование новых норм, установок и ориентаций культуры.

Развитие биологии в наши дни дает все больше плодотворных идей и дерзких вызовов действующим нор-мам и установкам для нового осмысления онтологических, методологических, ценностных и деятельностных подходов, имеющих широкие выходы за пределы собственно биологии — в науку и культуру в целом.

В онтологическом плане — это прежде всего новое понимание природы, освобожденное от натурфилософских представлений о природе как существующей вне и независимо от человека. Содержание философии природы под воздействием биологии начинает в последние годы кардинально переосмысляться — из некоей мировой схематики, представленной в предшествующих натурфилософских концепциях, она все более становится философскими размышлениями человека, существующего в природной среде, вовлеченного в сложную сеть взаимоотношений с природой. Именно человек в абстрактной философской форме выражает те предельные основания понимания природы, на которых строятся и наука, и духовное, и материальное производство. Картина природы с этой точки зрения — это картина наших взаимоотношений с природой. Природа втянута в горнило человеческой деятельности и человеческих взаимоотношений и не может быть осмыслена вне этих отношений, вне исторического мира культуры.

С познавательной, методологической стороны весьма характерно, что именно в сфере биологического познания зарождались установки и идеи, которые, функционируя в биологии, впоследствии перерастали ее рамки, становясь общекультурными познавательными ориентациями и моделями. Прежде всего это относится к идеям целостности, организации, развития, системности.

Учет сопряженного развития идей экологии и эволюции способствует формированию нового стиля мышления, вносящего существенный вклад в создание новых установок культуры. Две фундаментальные идеи, берущие свое начало в биологии — идея развития (эволюция) и идея организации (экология), подтверждая свою всеобщность и универсальность для отражения различных форм природных и культурных процессов, демонстрируют при этом свою глубинную взаимозависимость, взаимосопряженность, когерентность, выражающуюся в формировании эволюционно-экологического мышления. Синтез эволюционных и экологических идей на путях контроля и сознательного регулирования био-абиотических отношений и процессов приближает решение ряда фундаментальных стратегических проблем завтрашнего дня. Прежде всего — это задача стабилизации и воспроизводства природных ресурсов, создание управляемых высокопродуктивных биогеоценозов, адаптивно-ландшафтного землепользования, разработка и создание различных замкнутых экологических систем и т.д. Эволюционно-экологическая ориентация исследований оказывается остро необходимой в связи с бурным развитием методов генетической и клеточной инженерии. Только на основе учета эколого-эволюционной целостности природных объектов можно избежать негативных последствий волюнтаристского, несообразованного с объективными законами вмешательства в природу. Синтез идей экологии и эволюции имеет существенное значение для объединения представлений естественных и общественных наук, для понимания коэволютивных закономерностей развития природных и культурных систем, как в методологической, так и в мировоззренческой областях.

Кратко резюмируя новые, формирующиеся ныне под воздействием биологии регулятивы культуры, можно сказать, что в познавательной сфере — это новая организация знания, синтез естественно-научного и социогуманитарного знания, в сфере аксиологии — это гуманизация всех отношений человека и к другим людям, и к природе, реализация принципа ненасилия, в сфере деятельности — это сотрудничество, кооперация, взаимопомощь.

Очень характерна для понимания проблемы соотношения биологии и культуры дискуссия о насилии и ненасилии. Насилие и ненасилие как две альтернативные ориентации в определении стратегии и тактики человеческого поведения и деятельности представлены фактически во всех периодах истории человечества. Однако их соотношение и удельный вес разнятся в различные исторические периоды, в различных культурах, религиях, этносах.

В последнее время часто высказываются утверждения о нейтральности науки по отношению к культуре, о нарастании негативных тенденций во взаимодействии науки и культуры. Весь представленный здесь материал дает возможность утверждать прямо противоположную позицию: современная наука, в том числе и биологическая, оказывает все возрастающее воздействие на формирование новых норм, установок, идеалов и ориентации культуры.

И этот фундаментальный процесс с необходимостью должен получать свой рефлексивно-философский анализ и всестороннюю оценку.

Наступивший ХХI век изменил интегральную оценку социальной роли биологии. Если сравнительно недавно высшей планкой этой оценки было утверждение, что биология превращается из академической науки в многообещающий ресурс общества, то ныне подобное утверждение не учитывает весь вклад биологии в функционирование социума.

В сфере биологического познания зарождались установки и идеи, которые, функционируя в биологии, впоследствии перерастали ее рамки, становясь общекультурными познавательными моделями и ориентациями. Прежде всего, это относится к идеям целостности, организации, развития, системности.

История цивилизации демонстрирует нам последовательное зарождение и утверждение, а затем и смену различных познавательных моделей, доминирующих на конкретных исторических этапах цивилизационного развития.

Биологические знания и представления существенно влияли на формирование многих познавательных моделей и прежде всего организменной, организационной, эволюционной, системной. Во многом именно из биологии шли в науки и культуру представления о целостности, организованности, развитии и системности.

Однако роль биологии еще более возрастает в ходе формирования новых познавательных моделей на рубеже XXI века. Одной из таких моделей выступает диатропическая познавательная модель. Ее основные идеи изложены в трудах СВ. Мейена и Ю. В. Чайковского. В диатропике взамен учениям о приспособлении, господствовавшим у Ламарка и Дарвина, появляется не менее важный феномен — разнообразие.

Проведенный краткий обзор основных парадигмальных методологических установок, действовавших в биологическом познании, дает возможность зафиксировать тот факт, что, несмотря на множественность всех этих установок и специфичность, автономность каждой из них, в XX веке основные теоретические построения в биологии ориентировались на два ведущих методологических конструкта — идеи развития и организации. Постепенно перерастая рамки собственно биологии, они превращались в регулятивы культуры в целом.

Идея развития эксплицировалась в биологическом познании в рамках принципа эволюционизма. Эволюционизм уже более века является одним из определяющих феноменов современной культуры. Развиваясь вширь, он захватывал все новые и новые области реальности, открывая при этом новые перспективы их познания и интегральной оценки.

Учет сопряженного развития идей экологии и эволюции способствует формированию нового эволюционно-экологического мышления, вносящего существенный вклад в создание новых установок культуры. Две фундаментальные идеи, берущие свое начало в биологии — идея развития (эволюция) и идея организации (экология), подтверждая свою всеобщность и универсальность для отражения различных форм природных и культурных процессов, демонстрируют при этом свою глубинную взаимозависимость, взаимосопряженность, когерентность, выражающуюся в формировании эволюционно-эколотческого мышления.

Синтез идей экологии и эволюции имеет существенное значение для объединения представлений естественных и общественных наук, для понимания коэволютивных закономерностей развития природных и культурных систем как в методологической, так и в мировоззренческой областях.

Все это говорит о том, что в настоящее время мы являемся свидетелями и участниками формирования в биологическом познании новой познавательной установки, дающей возможность преодолеть разрыв в развитии эволюционной и организационной биологги, реально соединить принципы организации и развития.

Эта познавательная модель, названная коэволюционнои, в фундаменте своем базирующаяся на эволюционной парадигме, разделяет ряд идей, присущих организационной, системной, самоорганизационной, диатропической моделям. При этом она не сводится ни к одной из них, представляя собой устойчивый самостоятельный методологический конструкт. I

Процесс коэволюции как совместного сопряженного развития систем с взаимными селективными требованиями был обнаружен и изучен в биологии уже весьма давно. Однако он рассматривался как периферийный, маргинальный процесс, призванный объяснить лишь различные виды симбиотических отношений: хищник-жертва, аменсализм, паразитизм, комменсализм, протокооперация, мутуализм и др.

Осознание универсальности коэволюционных отношений началось как бы с «верхних этажей», с отношений общества и природы, человека и биосферы. Через историю всей человеческой цивилизации проходят две взаимоисключающие стратегии отношений человека и природы: установка на покорение природы и установка на смирение перед ней. Катастрофическое нарастание экологического неблагополучия на Земле в наши дни способствовало осознанию ограниченностей и тупиковости обеих этих стратегий. Все яснее ныне понимание того, что нельзя делать ставку только на антропогенные или только на витальные, природные факторы. Лишь учет их органического взаимодействия, взаимосвязи, взаимозависимости, лишь четкое понимание закономерностей их сопряженности, коэволюции может стать залогом успешной разработки новой стратегии отношений человека, общества и природы.

В последние годы возник целый ряд новых наук на стыке биологии и культуры. Это биополитика, биоэстетика и биоэтика. Все это говорит о том, что современная наука, в том числе биологическая, оказывает все возрастающее воздействие на формирование новых норм, установок, идеалов и ориентаций культуры.