Набоков — сочинитель литературных шахматных задач

«Память, говори» — наверное, единственная литературная  автобиография, в которой есть шахматная задача, составленная автором. Набоков опубликовал свою первую шахматную задачу на три года раньше, чем свой первый роман;^{85} он продолжал сочинять шахматные задачи и в последнее десятилетие своей жизни, когда лондонская публикация двух его задач, по его словам, доставила ему больше радости, чем появление в Санкт-Петербурге его первых стихов за пятьдесят лет до этого (НоН, 230). Набоков довольно любопытным образом подчеркивает автобиографическую важность этого элегантного, но совершенно бесплодного вида искусства. Двадцать лет европейского изгнания — годы, когда были написаны все его русские романы, заключены в одну, предпоследнюю, главу автобиографии. В сущности, в этой главе есть всего две темы: странно-беспристрастное описание литературного мира эмиграции и в высшей степени пристрастный рассказ о сочинении шахматных задач. Организующий мотив главы — знаменитый образ спирали, состоящей из трех частей — начального, «тезисного» завоя, противоположного ему «антитезисного» завоя и завоя, намечающего «синтез», который частично охватывает истоки и формирует фрагмент нового «тезиса». «Тезис» жизни Набокова соответствует двадцати годам в России, «антитезис» — двадцати одному году в европейском изгнании; он вполне подходящим образом завершается отъездом Набокова в Америку, намечая начало третьего завоя — «синтеза». Эта сложная метафора снова подхватывается Набоковым в описании шахматной задачи, заканчивающем главу (СА 5, 568–569).

Задача, которую Набоков считает своей лучшей, рассчитана на шахматиста чрезвычайно высокого уровня. Согласно сочинителю, решение ее несложно и новичок может найти его довольно быстро. Это «тезисное» решение. Более искушенный игрок, обманутый присутствием соблазнительной и модной темы, будет пробиваться сквозь несколько интересных, но бесплодных линий игры: это завой «антитезиса». Наконец, игрок, ставший к этому времени чрезвычайно искушенным, доберется до простого ключевого хода, который должен дать ему «синтез пронзительного художественного наслаждения» (СА 5, 569). Набоков завершает сочинение этой задачи (после двух или трех месяцев работы над ней) в тот день, когда ему, наконец, удается получить (с помощью взятки) французскую выездную визу для своей семьи. Гитлер в это время уже оккупировал Бенилюкс. Набоков завершил «антитезисную» фазу своего существования и готов начать фазу синтеза с прибытия в Америку. Шахматная задача с ее тройственным способом решения точно символизирует жизненный путь сочинителя на время составления задачи.

Шахматы также используются как один из приемов образования узора, который выходит за пределы отдельных глав и объединяет разрозненные детали одной темы — темы смерти отца Набокова. Когда Набокову было одиннадцать-двенадцать лет, одним из многих удовольствий, которые он делил с отцом, было решение шахматных задач (СА 5, 480). Впервые об этом упоминается в связи с волнением мальчика, когда он узнает, что его отец вызвал на дуэль редактора одной из правых газет. В последнюю минуту дуэль предотвратили, и автор автобиографии говорит: «и несколько линий игры в сложной шахматной композиции еще не слились на доске» (СА 5, 482). Крым, место первоначального изгнания Набоковых, занимают большевики, и отец Набокова, бывший министром в местном антикоммунистическом правительстве, ускользает от большевистской расстрельной команды, принимая миметическое обличье доктора, но оставив свое собственное имя «(„просто и изящно“, как сказал бы о соответствующем ходе шахматный комментатор)» (СА 5, 527). Когда Набоковы покидают Крым, их пароход обстреливают. Пока судно зигзагообразным маневром выходит из гавани, отец и сын играют в шахматы; в наборе фигур у одного из коней не хватает головы, одна ладья заменена покерной фишкой (СА 5, 532). Линии игры в этой шахматной композиции окончательно сливаются только три года спустя, когда отец Набокова получает смертельное ранение, пытаясь заслонить товарища от пули монархиста-убийцы в берлинском лекционном зале. Король умер. Шах и мат.

Аналогия с шахматной задачей, видимо, имелась в виду автором, когда он писал автобиографию «Память, говори». Вскоре после публикации этой книги в 1951 году Набоков сказал в одном из интервью: «Меня интересовали тематические линии моей жизни, напоминающие литературу. Эти воспоминания стали точкой пересечения безличной формы искусства и очень личной истории жизни. Это литературный подход к моему прошлому… Для меня это нечто вроде сочинения задачи. Я сочиняю шахматные задачи».^{86} Это отношение также отражается в одном из немногих упоминаний в автобиографии романов Набокова. Набоков сравнивает трудности, возникающие при рассказе о своем покойном брате, с «запутанными поисками Себастьяна Найта (1940), с их беседками и матовыми комбинациями…» (СА 5, 536). Роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», в котором автор рассказывает о своих «поисках» единородного брата, насквозь пронизан шахматными аллюзиями, так что Эдмунд Уилсон даже думал (и был неправ, согласно автору романа), что эта книга — литературная игра в шахматы.^{87}

Почти во всех романах Набокова используются шахматные образы. В раннем романе «Король, дама, валет» Марта и племянник ее мужа Франц сговариваются убить мужа. На рождественской вечеринке любовники двигаются по паркетным шашечкам пола гостиной следующим образом: Франц пересекает комнату по диагонали, а Марта — по прямой и по косой. В шахматах так двигаются конь и королева, и описание этой сцены быстро развивается в сложную шахматную аналогию, предвещающую их объединенную атаку на короля. Не случайно Франц, валет по названию, выступает тут в роли странствующего рыцаря на коне.^{88} Настоящие партии в шахматы также часто встречаются в романах. В «Лолите» Гумберт Гумберт, играя в шахматы с коллегой Гастоном, видит «вместо доски квадратное углубление, полное прозрачной морской воды с редкими раковинами и каверзами, розовато светящимися на ровном мозаичном дне, казавшемся бестолковому партнеру мутным илом и облаком сепии» (СА 2, 286). Восторги Гумберта по поводу своей проницательности преждевременны, так как когда игра заходит за половину, он узнает из телефонного разговора, что Ло опять пропустила урок музыки, и он проигрывает свою королеву извращенцу Гастону, а в недалеком будущем проиграет Лолиту Куильти.^{89}

Одна из любимых шахматных фигур Набокова — Solus Rex. Это название относится к особому классу шахматных задач, когда атакуется черный король, единственная черная фигура на доске. Как и во всех обычных шахматных задачах, он приговорен к тому, чтобы получить шах и мат в несколько ходов. Вопрос заключается не в том, потерпит ли он поражение, но в том, сколько на это уйдет ходов, и даже это предопределено автором задачи. Этот шахматный образ имеет очевидное отношение к фигуре обреченного гроссмейстера Лужина в романе «Защита Лужина», и это выражение было использовано для названия незаконченного романа Набокова о художнике, который считает себя обреченным правителем мифической страны. В романе «Бледное пламя» Кинбот сравнивает положение короля Карла до его бегства из Земблы с позицией, «которую шахматный композитор мог бы назвать „король в западне“, в позиции типа solus rex» (СА 3, 382). Далее, последняя ссылка в Указателе на Карла II (который подписывает свои королевские декларации маленькой черной короной) — Solus rex, 1000;  весьма необычная ссылка, если учесть, что в поэме всего 999 строк. Также следует вспомнить, что Кинбот безуспешно настаивает на «Solus rex» в качестве названия поэмы Шейда (СА 3, 529). Та же фигура снова появляется в романе «Пнин», где побег короля Карла из «Бледного пламени» получает смутное предзнаменование в двойном сне, который видят Пнин и сын его бывшей жены Виктор Винд. Каждый видит во сне, как Пнин-король, Solus Rex,  скрываясь от революционеров, ожидает судно, которое его спасет (СА 3, 78–79 и 100–101). Джеральд Адамсон, персонаж, похожий на Джона Шейда в романе «Смотри на арлекинов!», также мимоходом называется Solus rex  (CA 5, 236).

Предыдущие примеры шахматных образов в произведениях Набокова ограничены конкретными случаями или героями. Хотя эти примеры и производят впечатление, они не дают представления о главном направлении шахматной темы в творчестве Набокова.

Набоков помещает литературную деятельность и сочинение шахматных задач в одну главу своей автобиографии, и он вполне ясно дает понять, что между этими двумя темами существует связь. После описания экстатической муки сочинения задачи он замечает, что настоящая борьба в шахматных задачах, как и в романах, разворачивается не между черными и белыми (и не между героями), но между сочинителем и разгадчиком (или между писателем и читателем) (СА 5, 567). Эта параллель снова подчеркивается при сравнении сочинения шахматных задач с написанием «тех невероятно сложных романов, где автор в состоянии ясного безумия ставит себе единственные в своем роде правила и преграды, которые он соблюдает и одолевает с пылом божества, строящего полный жизни мир из самых невероятных материалов» (СА 5, 568). То, что в число этих «невероятно сложных романов» входят и его собственные, подтверждается уже цитировавшимся ранее ответом автора на вопрос французского журналиста о генезисе «Лолиты»: «Знаю только, что то была некая задача, которую мне хотелось решить, найти ей экономное и элегантное решение, как в шахматных этюдах, где необходимо следовать определенным правилам» (НоН). После разговора о «Защите Лужина» он говорит, что он — сочинитель шахматных задач, а сочинение задач и игра в шахматы — это разные вещи, и подтверждает, что более или менее сознательно рассматривает каждый роман как литературную шахматную партию.^{90}

Как и многие писатели, Набоков использовал метафору «жизнь — шахматная партия» и образы людей — безмозглых пешек, передвигаемых по доске в соответствии с непредсказуемыми замыслами богоподобных игроков. Наиболее запоминающееся употребление Набоковым этой метафоры встречается в поэме «Бледное пламя». В сцене, о которой мы уже говорили, Шейд только что узнал, что его предполагаемое свидетельство бессмертия — всего лишь опечатка, но поиски «соотнесенного узора» в игре жизни — это компенсация, даваемая художнику, максимально возможное приближение человека к богам: «Не важно, кто. К нам свет не достигает / Их тайного жилья, но всякий час, / В игре миров, снуют они меж нас: / Кто продвигает пешку неизменно / В единороги, в фавны из эбена?» (СА 3, 334). «Защита Лужина», главный шахматный роман Набокова, — это рассказ о безуспешной попытке гроссмейстера отгадать намерения шахматных богов и понять узор собственного существования. Как ни странно, не гроссмейстер Лужин оказывается наиболее чутко настроенным на отгадывание узоров, исходящих из тайного обиталища богов, а Федор Годунов-Чердынцев, молодой писатель и любитель шахматных задач, герой романа «Дар». Федору, самому счастливому из героев Набокова, удается не только разгадать шахматный узор своей жизни, но и перевоплотить его в своем искусстве. Значение художника как активного посредника между двумя мирами — центр эстетической космологии Набокова, а шахматы — еще одно игровое поле, используемое автором для того, чтобы исследовать природу сознания и роль искусства и художника.