Часть I. Один из пары – всегда тварь

Дом, которого нет

Автор: Девочка в профиль (Мара Винтер)

 

Фэндом: Ориджиналы

 

Пейринг или персонажи: Лора Стоцкая (Текучёва), Инесса Марголина (Текучёва), Ян Марголин, Ида Круглова, Ник Фаерман, Артур Мечников и т. д.

 

Рейтинг: NC-17

 

Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, Пародия, Даркфик, Злобный автор, Стихи, Попаданцы, Любовь/Ненависть, Нестандартная поэзия

 

Предупреждения: BDSM, Смерть основного персонажа, Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Нехронологическое повествование, Полиамория, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета, Элементы фемслэша

 

Размер: Макси

 

Кол-во частей: 54

 

Статус: закончен

 

В процессе: май 2009 – январь 2018

 

Описание:

(Трагикомедия без действий.)

 

Однажды девочке Лоре приснился сон. Во сне она была собой: всей собой, от прошлого до будущего. Дом, из которого все дороги – в него же; дом, где сложные вещи рождаются в лёгких беседах; дом, откуда не уйти, пока ни проснёшься, а проснуться, значит, умереть. Там она оказалась. За что и зачем, уже не разобрать. Или можно попытаться?

 

Публикация на других ресурсах:

Только с разрешения автора.

 

Примечания автора:

а) не забываем, взгляд на мир сна – глазами спящей;

 

б) совпадения случайны и всё такое;

 

в) смеющийся автор ни в коем случае не ставит своей целью оскорбление чувств верующих и прочие злобные вещи;

 

г) город – воображаемый;

 

д) никто ничего не пропагандирует (политика интересна только исторически);

 

е) путаница религиозных, философских и т. п. течений – отображение происходящего в голове той самой спящей, с кого эти примечания начались.

 

 

Не знаю, что это в большей мере: гимн Шекспиру, пародия, сказка, метафора или просто шиза. В одном уверена. Это должно существовать независимо от меня. Хочу я того или нет. Оно больше не спрашивает.

 

 

#np Dead by april – Crying over you

                                           

#np Massive attack – Angel

 

#np Emily Browning – Sweet dreams (OST American horror story)

 

 

Дополнительные предупреждения:

 

Сложные шутки не всегда поясняются. За смехом – крик.

 

 

(заметки на полях)

                                                                       

Дурочка

Лора пишет любовникам, хрипло, ломая почерк:

«Не опять, а снова на грудь мне уселся ворог,

убеждает бежать: к вам, родные, бежать. А впрочем,

средь живых ещё ходит горстка, кто так же дорог.

 

Только я их не знаю. Знанье у нас не в моде.

Что до мудрости... термин стал, как и жизнь, размытый.

"Информацией" всё называем и даже, вроде,

доказали, что Я – просто сетка из мелких битов.

 

Как погодка у вас? Вечность вряд ли бывает вьюжной,

сырость горло не схватит случайно подхваченным кашлем.

Есть догадка: вне времени, с той стороны окружности,

вы в особом сезоне. Охват его – здешний день. Каждый».

 

Лора пишет любовникам, разным, но всё ж в единство.

«Друг Гомер, не забудь, передай там привет Ахиллу,

богоравным царям. Здесь, у нас, выродились и принцы;

плоть, и та ласк не ждёт; с наркоты одной прёт нехило.

 

Аполлон уступил-таки Марсию честь быть первым,

в каждом доме теперь, за экранами – пир сатиров.

Я не знаю, как долго ещё продержусь средь смертных,

но, надеюсь, рождаться не буду и дальше в мир. Он

 

неуклонно... к упадку. Тут, други, вы больше в курсе.

Стоит чуть приоткрыться, дыханье становится горьким.

"Бабочку обглодали", умяли свою ж душу. С хрустом.

Наши кости – в программах, заводах, вокзалах, стройках.

 

Я не прошлому речи бросаю, хотя оно ближе

к Истине. Давит быт: какофония в стерео.

Ладно б масса профанов. И они для чего-то нужны всё ж.

В двадцать первом – пародий навалом. Но нет мистерий».

 

Лора пишет любимому. Скроенному из многих,

как живой организм, будь хоть чей, состоит из клеток.

«Мне бы целости», – просит, в бетонном закрытая блоке,

в двух шагах от дорог и размытых вайфаевских сеток.

 

Лора пишет любовникам: скачет по странам, эрам.

Щёлкнув чайник, ставит кружку себе и мужчине из вечных.

«Если выстою, Фридрих гордиться мной будет, верно?»

Если Лора больна, пусть её, бога ради, не лечат.

 

Часть IV. Прыжок в себя

– Нет. Ни за что, – сказала Лора тихо,

вставая. Странно то, что не ушиблась.

В таком паденье Люцифер один ей

мог посочувствовать, поняв. Что тот не шибко

умеет. – Я не стану, хоть души,

подстилкой, будь хоть Ра, среди мужчин

 

ярчайший. Неужели после боя

я, тяжелейшей внутренней войны,

в сторонке от Сансары, став изгоем

в ней, попадусь на чары сатаны?

Битва финальна Будды с Кама-Марой... ****

Ну хорошо. Узнаем цвет пожара. –

 

И, перепрыгивая через три ступеньки,

на третьем этаже она увидела

на вывеске: «Себя здесь только встретишь».

Колодец, он как раз – прыжок в себя.

И, мелкая приписка снизу: «Прочие

развития – в других колодцах». Точно,

 

ей выбор дан, – припомнила тут Лора.

По центру зала, освещённого луной

из узких окон, находился круг просторный,

заполненный чистейшею водой.

Круги другие, будто в танце, окружали

его. «Развилки всё, наверно». Выбор дали,

 

а всё же начала с центральной версии,

как наилучшей, Лейбницу мигнув.

И прыгнула в колодец, вмиг лишив себя

рук, ног, ушей и носа, глаз и губ.

Ей под водой приснился сон другой.

Она проснулась. В комнате – покой.

 

Инесса спит в обнимочку с подушкой.

Над головой её висит блестящий шар,

вокруг идут, похожи на жемчужины,

поменьше; от него – на лесках. В дар

подвеску дочке привезла из отпуска

Вита. А Лоре – дух святой горы, в кусках.

 

Откинув одеяло, поднялась. Часы

показывали: собирайся в школу.

Но в воскресенье путь туда закрыт.

И призадумалась она насчёт раскола.

– Что значит это: можешь выбирать?

Живи, сдыхай, и – новая игра?

 

Сказала полоумная невеста,

что встречу я того, кто сердце мне

распотрошит. Но не ходить на место,

где встреча будет, я могу. Во сне

определю сама, его люблю ль.

Постойте-ка... Да правда ли я сплю? –

 

Щипнула руку. Больно стало. «Странно, –

решила Лора, – сон традиционный,

где наноси штыком, сколь хочешь, раны,

их ощущеньем не сопровождён. Да?»

В момент засомневавшись, как Фома,

казалась озадаченной весьма.

 

Тем временем Инесса пробудилась.

– Зачем вскочила, будто в комнате пожар?

Ло... Выходной же. Выспись, сделай милость.

От недосыпа скоро словишь ты удар.

– Спи, спи, – шепча, сестрёнку убаюкала.

Оделась тихо и пошла на кухню. Зал

 

с лепниной в потолке, шикарной люстрою,

сморил их маму на диване кожаном.

Решила та, что спальня далеко весьма,

под утро заходя домой. Её укрыв,

остановилась Лора. Гордые черты

несли порок в чеканке красоты.

 

Всегда тщеславна, как ни ройся в памяти.

Блондинка с волосами до пупа.

В жилетках меховых. Букет Armani с ней

сроднился. Иногда водила пап,

но не задерживались те по той причине,

что башня – требования её к мужчине.

 

Работала, как проклятая, Вита,

работу обожая. Визажист

сама, салон держала под софитом

лица прекрасного: имеешь – так держи

(винтовкой) внешность. Старина Шекспир

сказал в "Макбете" про подобный тир:

 

«Пусть ложь сердец прикроют ложью лица».

Так пули глаз под веером ресниц

обманом завлекали в них влюбиться,

а после... плакать из пустых глазниц.

Дружила с Уильямом, считай, с пелёнок Лора.

Цитату б над салоном вбила: слоган.

 

Считал, что истина и красота – одно суть,

другой её возлюбленный, Джон Китс.

Своё имелось мнение на сей счёт.

Иной сорт красоты роняет ниц.

Инессе нет потребности брать маску,

с принцессой чтоб сравнённой быть из сказки.

 

Но, как речиста стала я! Дай тему,

могу трепаться: точно, как старик.

Кто отработал жизнь в "системах", "схемах",

и много раз сам превращался в крик,

под титры, впав в маразм, смеётся. Баста.

Один язык остался пятой касте.

 

И тот кривляется, как чёрт, на буквы бьётся...

Нет, о таком не буду говорить.

Вернёмся к Лоре. Кофе тихо пьёт та

на кухне. Под глухой сонетный ритм.

Сон впечатлил её (считая, что проснулась,

она, конечно, к книге потянулась).

 

В смущённых чувствах, бледная, горела.

Не засиделась дома: вышла в свет.

Кроссовками асфальт трепала. Делать

ей не хотелось ничего. Ответ,

казалось, над иллюзией – над морем.

По набережной шла, весь город вскоре

 

оставив позади. В песчаных дюнах

гуляющих – раз-два и обочтёшься.

По ходу же дороги, ещё людной,

она смотрела в лица, ища что-то,

похожее на счастье; не нашла.

И радостных собой скрывала мгла.

 

Заброшка в дюнах знатная была.

Валялся бомж с бутылкой среди досок

на входе, спя. Мимо него прошла,

от запаха не сморщив даже носа.

Контраст её жилища и всего,

что здесь, манил уже который год.

 

Смеялась смерть везде (пользуясь случаем,

хочу привет для друга передать:

лорд Байрон, ваше там благополучие

тревожу к вам отсылкою опять).

Смеялась смерть средь балок обветшалых,

полуразрушенных изгибов стен. Всё старо там

 

и пусто было. Так, смотря вокруг,

внутри разбитой крепости у моря,

шла Лора, остро слыша каждый стук

своих шагов. В груди засело горе.

Не показали будущего, но

оно у зданья было с ней – одно!

 

– Всё умирает, – шепотом сказала, –

любви, скрепившей время, в нём не жить.

Что до теорий мне? Чудовищно устала:

брожу без смысла, точно вечный жид.

Вон бомж, возможно, выпив, больше счастлив,

чем я, растущая, словно в теплице астра!

 

Тем временем по лестнице на крышу

взошла. Вдали, шипя, ругалось море.

Хоть говори, хоть вой, никто не слышит.

Один остался, радостный, простор ей.

– Остановить мгновенье невозможно, –

став с краю, край мыском задела. – Дрожь та,

 

что вызвана красотами, уходит.

В гербарий что ли собирать цветы?

И мёртвым любоваться? Всё же, вроде,

меняется и время и мечты.

Однажды я найду, зачем остаться.

Не прыгнуть. Или... смерть в себя впущу. Всю.

 

Я знаю, пишем вечность, мол, моментами.

Живи сейчас, и радуйся – один!

Но, как мне быть, когда все континенты я

собой (на практике) мечтаю охватить?

Смерть всё равно, как встарь, мне улыбается,

как раньше, когда мнила ту – концом всего.

 

Всё п о шло, что исполнено. Мечтание

о благах жизни – способ обладать

кирпичиком; он кажется всем зданием;

но так в себе вселенной не собрать!

«Зову я смерть!» Страданий лишена сама,

но чувствую чужие. Сводит то с ума. –

 

И боль она, что столкновенье с миром

больным дало ей, выпустила в крик.

До хрипоты. Ломая связок лиру,

орал бы так поклонник Эвридик,

всех растеряв: мираж земного рая.

Орала Лора, небо раздирая.

 

Открылся люк. В нём парень оказался

лет двадцати (с хвостом, но незначительным;

длиннее – собирал в затылке). Глаз его,

как дым, размытых, облако укрыло всё

вокруг. Окей, начну о нём совсем сначала:

знаком он ей, хоть раньше не встречала.

 

Ян был высок и статен, как король.

Хоть чёрен, волос чист, ботинки ж – грязные

(пристало б больше под, чем над землёй

им находиться). Весь какой-то острый был:

чертам до правильности не хватало скоса.

В бою, лишись ножа, владеть мог носом.

 

Обтрёпанная кожаная куртка,

футболка белая и голубые джинсы:

ничто не мельтешит сиюминутно.

Всё точно вписывалось в образ. Лица

ценила Лора разные, но это

к Адаму райскому казалось трафаретом.

 

Такое рисовать она пыталась

и каждый раз отшвыривала кисть.

Так выглядел герой, каким "вот бы стать";

чьим языком раздумия велись

в её рассказах. Человек придуманный

просто стоял, смотрел. Исчез весь ум её.

 

– Прости, что так вторгаюсь, – речь он начал

(столь низок голос, что похож на рык), –

кричала ты, ну и... Он много значит,

среди руин, как после войн: твой крик.

Быть может, чем помочь могу? – как будто,

вопя, та сформулировала вопль – его.

 

Совпало состояние у Яна

с тем, как орала Лора в этот день.

Приехав из столицы с несказанно

плачевным поводом, искал в заброшке сень

к отдохновенью области душевной.

Не чаял, не гадал столкнуться так с ней.

 

Погиб его отец, хозяин клуба.

Бандиты там имели место встреч.

Один из них – с покойного супругой

в постель смог, ещё тёплую, возлечь.

Явился сын... Знакома ситуация?

В ней не хватает разве что Горацио.

 

Ян, изучив и криминал, и бизнес

примером их в солидных городах,

будь горячее, сел бы за убийство

по центру маленького. Стоп-кран был – не страх

авторитетов, давших ему выбор:

а) молча общепитом правь, б) скормим рыбам.

 

Не страх, не планы мести, не сомнения,

"быть иль не быть?" Он был; что дальше делать,

вот в чём вопрос. Звук, запись посещения,

имелся в диктофоне. Но не смело

бежать в полицию, грозить: скорее, глупо.

Нет, всех он превратить в кота из супа

 

решил, и, как всегда в подобных случаях,

раздумывал о способах подхода.

Когда не знаешь, поступить как лучше, то

иди туда, где нет, кроме природы,

ни душ, ни глаз, ни языков – болтающих.

От тишины подсказок отвлекающих.

 

– Помочь? – хрипя, переспросила Лора, –

нет... правило для всех: спасайся сам.

Тебе не кажется, что мне пугаться впору?

И убегать... А, впрочем, слабость – срам.

Я сожалею, что обзавелась свидетелем.

И крик такой – не правило, поверь. Нет-нет. –

 

«Был вечер» и застыл. Утра всё не было.

Смотрели друг на друга двое. Как

остановить другого (или всё ж уйти?),

не знали оба. Чтоб наверняка.

Он в ней себя увидел через тело.

Она, за криком вслед, сама взлетела.

 

– Ну, раз уж мы столкнулись, отчего б

не угостить вам леди сигаретой? –

спросила Лора, хмуря нос и лоб

от напряженья. Мысль была ракетой,

а стала – тощей клячею крестьянина.

Ох, знала б, что случится так, заранее!

 

– Раз леди курит, отчего бы нет, –

он улыбнулся. В этом нет секрета,

сама такой привычкой много лет

я наслаждаюсь. С возраста Джульетты.

Курильщикам попроще находить

утерянную диалога нить.

 

Оставлю их обмениваться фразами.

Подробности, как делали рапсоды,

и ни к чему, и некогда рассказывать.

Всё тягостно... Ну, кроме виски с содовой.

Перемотаем дальше. Благо, пульт

в моих руках. Кино для века – культ.

 

Заброшка кр у гом шла. Обилье комнат

балконы выводило внутрь, во двор.

Весна цвела. Земля цветы исторгла.

Там, на балконе, был их разговор,

обрушившем ограду. Вниз ногами

сидели на каменьях, как в вигваме.

 

Не назовёшь "мужчиною и девочкой".

Пованивает возрастом согласия.

Скорее так: сошлись две родственных души

с кипящим от касаний сладострастием.

Болтушкой Лора не была, но тут

разговорилась (да, уму капут):

 

– Меня любят животные и дети,

что странно, потому, что я их – нет.

За приручённых, знаю, мы в ответе...

Вот люди сторонятся. Будто цвет

мой внутренний отпугивает малость.

– Да много ль, – Ян ей, – ты с людьми встречалась?

 

Они так стали р е дки, что с огнём,

как Диоген, искать – совсем бессмысленно.

В век плоской эфемерности живём:

экран мелькает, но за глянцем мысли нет.

Глаза твои пугают, говоришь...

Сама б их видела. Древнее только тишь. –

 

Смущённо улыбаться не умела

она, и потому лишь ухмыльнулась.

Он, заседая там, почти забыл про дело,

что привело в зал заседанья накануне.

"Глаза" сказал, хоть трудно, с Лорой раз

столкнувшись, белый не увидеть глаз.

 

Отравленная жизнь сидела рядом.

Но и наче отравлена, чем мать:

та верность променяла на усладу,

а эта всё пыталась понимать

снаружи. Нет, не жизнь... Глазами смерти

таращилась, как на Адольфа – Герти.

 

Их разговор легко шёл, как по маслу

(отставлю мысли пошлые пока).

Ученики святого Зороастра

его не слушали внимательно так, как

она его. А он с миниатюрой

своей остался заперт во фритюре.

 

Худая и кривая. Взбит пучок

волос – неряшливый, как у Уайнхаус под кайфом.

В девицах он отнюдь не новичок,

но всё же удивлён: без всяких "ай", "фу"

и прочих восклицаний та считает,

что убивать мужчине подобает.

 

– Живём отнюдь мы, знаешь, не в идиллии.

«Щека вторая» – доведеньем до абсурда

зла, мол, "давай, ударь" – низводит силу в ноль

(как-то смеясь, маньяка я спугнула,

его молила слёзно: ну, убей,

и тот сбежал от психа поскорей).

 

Но это не относится к сражениям.

Чтоб друг внутри был, нужен внешний враг.

Святое защищать от искажения

здесь, в этом мире, можно только так.

В одном себе сражаться – так и двинуться

недалеко. Я это проходила всё.

 

– Да, соглашусь: убийство значить может

в бою – триумф над злом, ну, фигурально.

Но мы не викинги; не римляне мы всё же.

И дело тут совсем не в наказанье

законом. Низко убивать в постели, как бы

сам низок ни был червь поганый, враг твой.

 

Прийти к нему, раскинув крылья мести,

замучить, обливая кровью стены –

не так уж трудно, если это "есть зачем".

Иначе сам уйдёшь в болото, пленный

своей же силой. Только контролируя

холодной головой ту, можешь применять.

 

– Так нужно стать бесчувственным? – Нет, чувство

взять под контроль, как кормчий, правя им.

– Но, что если то вырвется? – Искусство

себя вести имеют, кто привил

с младых ногтей себе – способность подчинения.

Потом так подчиняются себе они.

 

– Я так пыталась. Долго, долго сдерживать

могу агрессию, но та однажды рвётся

наружу в миг, когда слаба слишком: её держать.

Ну, мне тогда ей стать лишь остаётся.

– А почему б, – спросил он, – её просто

ни воспринять, как часть себя, как нос иль

 

глаза? – коснулся носа пальцем указательным,

а Лора отшатнулась, как с удара.

Искрило прямиком, не по касательной.

Но человек ей важен больше жара

того, что в областях, прикрытых дважды.

Для разговора отреклась от жажды

 

другого толка; разговор стократ важнее.

Случается дай боже в год он раз...

Нет, настоящий: не в пример всей болтовне,

что окружает шумом улья нас.

Глушила, кроме головы, все точки Лора.

Низ о к, очнувшись, добивался ссоры.

 

– Я не терплю притрагиваний. Если

уж хочешь, разрешенья попроси.

– Но трогать просто так ведь интересней,

ты не находишь? – было свыше сил

её, в ответ улыбочке ехидной

не зарядить холодной: серповидной.

 

– Знакомы мы с тобой не больше часа,

а ты уж вторгся в личное пространство.

Не думай, что со мной такое часто.

Ты мне общением по нраву, а не страстью.

Не думай я, что ты – как я, но пола

другого... – Что, свалился бы во двор я? –

 

Смех чертенятами в углах гнездится губ.

А ей, однако, вовсе не до смеха.

Мощнейшая волна (хоть он не груб,

но не считается ни с "не", ни с его эхом),

от живота и вниз прошла, как в кратере.

Сравненье п о шло. Но зато понятно всем.

 

– Прошу одно: дистанцию держать, –

вздохнула Лора. И усильем титаническим

в себе расправилась со всем, что унижать

могло её, по её мненью, статус личности.

Ян удивлён такой был бурною реакцией.

Краснел, как дева (девой был) Горацио.

 

Ей позвонили. Мать. Идти домой

для разговора срочного сказала.

Она и наплевала б на конвой,

игнором спровоцировав скандал, но

уйти был нужен повод. Впечатление

нуждалось в обмозговываньи (времени).

 

– Ещё увидимся, – сказал он, номер взяв.

На всякий случай та его оставила.

И, гордая защитой своих прав

перед абьюзом, трепеща, рассталась с ним.

Ни разу в жизни не испытывав подобного,

не понимала, что с ней. Мозг пред а л её.

 

Тридцаток сребреников взял Искариот

Иуда. Этот сделал всё бесплатно.

Без поцелуев и прощаний, сдал живот

и области приложенные. Знатно

ругалась на себя, обратный путь

успев Египетской Марии протянуть:

 

от кающейся грешницы до девки

бордельной, той, что даст, её раз тронь.

Из головы пришёл он. Образ редкий

стал редкой тварью, оседлавшей трон.

Не знала ничего о нём, но чуяла,

что может оказаться не к плечу пальто.

 

И злилась. Мать с Инессой, в удивление,

ей предложили... лишь сходить в кино.

Звонков из школы, прочих осложнений не

было в помине. То-то и оно:

всё продолжалось, всё как будто длилось.

Она же, – в дюнах, – там остановилась.

 

Оставим же и фильм со спецэффектами,

и Лорину троичную семью.

Чтоб продолжать о них, надо б, хоть редко, мне

настраивать гармонию мою

элитным алкоголем разных стран.

Дневник отца нашёл в тот вечер Ян.

 

____

 

**** Кама-Мара (Любовь-Смерть) – демон, искушающий Сиддхартху Гаутаму. Его последний поединок перед просветлением.

 

 

(заметки на полях)

Часть V. Играя в ящик

 

 

Покойный padre самых честных правил

держался в криминальном окружении.

Авторитетом обладал немалым,

всеобщего достойный уважения.

Сынок, для равновесья, рос смутьяном.

Из тайника блокнот его взят Яном.

 

Стряслось всё очень быстро. В тот же день

взлетел, как мать звонила, первым рейсом и

решил про "ритуалы" дребедень.

Нашёл под вечер письмена из вечности.

Увиделся в отцовском кабинете

с коллегами его. Преступный цвет весь.

 

Papa встал против замысла их нового:

пустить сквозь город, морем, пушек вывоз.

Не для подобных целей нужно море, мол.

Короче, горем сердце повредилось

с потерей чада. Против был, боевикам

согласьем молчаливым помогал чтоб сам.

 

Дело одно – поддерживать порядок

на территории, бандитам "подзащитной".

Другое – кровь, дающая осадок

во рту. И прибыль за убитых жён,

детей, калек... плевать, что на другом конце

планеты. Дон Кихотов повсеместно схожа цель.

 

Не состраданье, просто кризис личности.

Меняют кодексы для выгод "высших" сил.

Мораль, императив категорический...

Смешная, право, речь, Иммануил!

Почивший не способствовал терактам,

в глазу коммерческом развивши катаракту.

 

В наследство он оставил двухэтажный,

что называется, "элитный", клуб ночной.

Гостиницу с ним рядом (отдыхать чтоб

после балов с диджеем сатаной).

Дом, что мог стать особняку примером.

И сумму, ни в одну иглу размером.

 

Два зданья для чужих, одно же – личное:

там обитала Янова семья.

Окружены оградою готической

владенья его папы-короля.

Изысканна архитектура зданий строгих.

Про чёрный «Хаммер» петь – не для Серёги.

 

Но примечательно: среди последних записей

(до автокатастрофы, где погиб

с отказом тормозного шланга) он сказал,

что на супругу часто смотрит Гриб.

Зовут в кругах таких друг друга кличками.

Чтоб понимать, надёжен или птичкой пел.

 

Он смотрит, и она в ответ... Так часто

бывает это, что сюжет, избитый, свеж.

Читая то, что написал мертвец, мы ясно

вдруг замечаем, "всё предчувствовал". Невеж

такое удивляет, но сознательный

заметит: смерть мигает между строк его.

 

Смерть поиграть горазда, будто женщина.

Ей подчинившись, из неё сбежишь.

Потом же, оглядев владенья вне себя,

увидишь лик её обратный. Это жизнь.

Вперёд я забежала. Как всегда!

Не терпится дать всё вам, господа.

 

Заигрывать со смертью мне привычно.

Я исполняю это уж который год.

То в бисер, то процессом алхимичным

играю. Разрушалась раз пятьсот,

и каждый раз, став страхом, из него

лечу в бесстрашие, где – всё и ничего.

 

Но Гриб смотрел (а смерть умеет ждать).

С тем супчиком святой отец был в ссоре

(неявной, как всегда), но угадать

не мог, что происходит. Женщин вздорных,

таких, как Яна мать, за всё простят.

Они невинно врут и с лоском льстят.

 

Работать не мастачка, вышла замуж

она всего лишь в восемнадцать лет.

Нет, не залёт; не по расчёту даже.

Ей нужен лидер был, чей "красный цвет"

давал бы и защиту, и довольство

мужчиной сильным, а не хлюстом скользким.

 

Ей повезло. Высот держался справно

избранник, старше чуть: на десять зим.

И при Союзе, авиатор, был при лаврах,

и в девяностых отошёл, как в магазин

легко, он в бизнес. Что там было, старцы помнят;

политика политикой, а хлеб – всё.

 

Роскошным бытом избалована; как дочь,

любима мужем; что ж ещё желать ей?

Бывают Клитемнестры. Им невмочь,

когда мужчина часто отвлекается.

Внимание найдя на стороне,

партнёру новому всё дать хотят оне,

 

как первому, в ущерб тому. Быть может,

она терзалась муками раскаянья,

но страсть имеет характерный обжиг:

расплавив тело, разум ослепляет всем.

А благоверный до последнего ей верил.

Она же отдалась Грибу, как зверю.

 

Гриб носил шляпу. Был он мексиканец.

Курил сигары и носил часы.

Не нравился он старшему, и Ян с ним

тут, – редкий случай, – был согласен. Сыт

по горло за период жизни дома

сотрудниками городской саркомы.

 

Теперь же, откопав дневник отца

(да, откопав в прямом, как палка, смысле,

в саду; то место знал отец лишь и он сам;

при передаче тайны не взяв в ум «Вдруг что случится»),

в своих мансардовых покоях с ним сидел.

И думал, делать что – из положенья дел.

 

Гриба убрать – не хитрость (в завещании

отец отдал свой бизнес не жене,

а сыну). Только был ли тот один?

Коль да, отлично, ну а всё же... если вне

любовной этой шалости стояли

за смертью люди, что всерьёз влияли?

 

Визит их помнил Ян в подробностях. Угроз

ему, наследнику, конечно, не бросали:

подтекст по запаху напоминал навоз.

Не суйся, дескать, ни во что. Мы, мальчик, сами

управимся, командовать парадом.

Всё схвачено. Окликнем, если надо.

 

В ответ на это, кроме диктофона,

сказал им Ян: я сам к вам обращусь.

Высокий, под два метра; дуб без кроны.

Холодный взор вниз – перекрытый шлюз.

Предельно вежлив. Ни полслова невзначай.

– К похоронам его пристало несть печаль,

 

а не дела. Прощанье будет послезавтра.

Покойник был присутствующим дорог.

Сначала в путь отцу "прости" сказать я

хочу. Потом в курс дела быть введён. Срок

довольно долгий я провёл вдали от города.

Об обстановке здесь намерен разговор иметь.

 

Солидные ребята, каждый в области

своей имея сан и вес внушительный,

к носителю фамильи важной новому

приглядывались. Было удивительно:

пять лет назад уехал, горд и зелен,

вернулся – ученик Макиавелли.

 

Окончили беседу, соболезнуя,

"друзья" преставившегося сей день Пилота.

Заверили, что в городе приветствуют

прямого продолжателя работы

и важности окончившего срок.

Династия: «Бог умер. Славься, бог!»

 

Улыбке ни одной не доверяя,

Ян знал: если убийца – просто Гриб,

то цель – расположить к себе Царя. Но,

если то – Царь, то он, считай, погиб.

Сказала бабка надвое (разрезала

шкатулку мыслей, наблюдая в срезе их).

 

Если виновен главный, рыбам скормят

юнца с мозгами и со дерзновением.

Угроза, будто паж, шла за короной.

Но то могло быть просто подозрением.

Ян, уезжая, дерзок был сверх меры,

и в "меру" не имел в ту пору веры.

 

Теперь предпочитал не месть выдумывать,

а уравнение решать попеременно,

чтобы, анализ полный сделав всех мужей,

понять, кого травить, а с кем делить стол.

«Потом скорбеть, сначала разобраться», –

так рассуждая, радовал бы отца.

 

С Грибом глазами встретясь, сразу понял,

что мексиканец жуть его боится.

А Царь на то и Царь, что не уронит

и жеста лишнего, в упор стреляя в лица.

Отец был близок с ним... по духу что ли.

Самоконтролем, стойкостью: не боле.

 

В гробу лежал средь зала человек,

которому был Ян собой обязан.

Как атеист, не верил в "горний век".

Без примирения утратил эту связь он

(хоть был заочно принят и прощён).

Отец был древесиной окаймлён.

 

Закрыты двери, окна занавешены.

– Прости, что поздно, – молвил блудный сын. –

Не знаю я и сам, какого лешего

потребовалось мне, чтоб сам, один,

всё понял... Что давал ты мне готовым.

Да, поздно слишком для вращенья словом.

 

Узнаю, кто копался в твоей тачке,

и в тачке его заживо сожгу.

А мать, – ты это знал, – совсем не плачет.

Её хотел причислить я к врагу,

но мать... есть мать. Вина на ней, не спорю я.

Но... трону, если, знав, убой позволила.

 

И отошёл, чтоб без толку не драть

в далёкий ящик спрятанное сердце.

Есть время жить и время умирать.

Пока сам здесь, со здешними и действуй.

Эгоистична скорбь потери. С гроба лак снимать –

в себе оставшуюся пустоту оплакивать.

 

О Лоре он почти тогда не думал.

Было о чём подумать в потолок.

«Красотка не по возрасту безумна.

Если заняться, может выйти толк».

Отец писал о клубной проституции.

Всекли девчонки, что за вкусы у кого.

 

– Для шантажа простор мог быть немаленький, –

тот со страниц, строку загнув, шутил. –

Я запретить хотел танцовщицам сбыт своих тел,

но смысл сражаться против древних сил?

На шоу куб стеклянный парят пляской.

Потом отходят за оплату, как Аляска.

 

– Ты занят? – постучались. Голос матери.

Дневник был убран в ящик. Ян открыл.

Вошла. Черноволосая, под стать ему,

и острая. – Где ты всё утро был? –

спросила, сев. – А ты была где ночью?

– Мой милый... – Ты звала отца так, точно.

 

– Не слишком вежлив ты. Тебе я всё же мать.

– А он был мне отец. Дилемма, правда?

– Ты ни черта не... Собиралась рассказать,

но ты не слушаешь... – Весь слухом стал. Оправдан

любой проступок может быть, коль глазом

того взглянуть, кто совершил... заразу. –

 

Вздохнула тяжко. Сын напротив сел.

Кровать застелена накидкой цвета синего.

– Я не причастна к его смерти. Мой удел –

перед любовью неуместной быть бессильною.

Казни мой образ в сердце, но не смей

саму любовь казнить в душе своей!

 

Когда-нибудь любил ты? – Думал так.

Но это – бледные намёки на искомое.

– Считаешь ты такое за пустяк...

– А что считаешь ты? – Я не причём тут, Ян! –

она вскричала, бледная, как тень:

– Не я виновна, что померк в нём день!

 

И тот, с кем я теперь, не лез к машине!

Виновник – это... знаешь ты его!

Они рассорились, и... Чтоб больше не жить мне,

если я вру! – Ни фактов. Ничего.

Чтоб обвинить Царя, – Диана вздрогнула, –

дай аргументы более весомые.

 

От криков пользы нет. Меня разжалобить

слезами у тебя не выйдет, мать.

Не мне учить тебя, кого и как любить.

И, если Гриб невинен, будет спать

с дальнейшим пробуждением. Ещё что

мне скажешь? Или кончилось актёрство?

 

– Хочу, чтоб знал ты. Ты, когда уехал,

его подрезал. Мы предали: оба, –

прорвался через слёзы нервный смех. – И

завтра пойдём, несчастные, за гробом.

Я твоего отца, поверь, по-своему любила. Но

дожить в любви до смерти было не дано. –

 

И, встав, ушла. Не стал он останавливать.

Собрался сам, и вышел. Дождь лупил.

«Был вечер» и застыл. Ян в клуб держал свой путь.

Теперь за главного в делах отца он был.

Мать неверна; но дело не в словах...

Такой, как Гриб, бы не играл ва-банк.

 

Мужчина, проседающий под взглядом

его, хоть внешне выглядит уверенным,

навряд ли тормоза бы тронул. Задом,

по-крабьи пятясь только оттого, что с ним

вступила мать в сношения особые.

Тот, кто убил, всем им в лицо плевал.

 

Полиции и делу уголовному.

Приемнику, способному на следствие.

Жене, хотя жена была условной уж.

Возможности несовременной мести. Он

как будто демонстрировал всевластие,

не больно скрыв вмешательство в запчасть его.

 

Ян выдохнул, закончив мысль у входа

(от дома клуб – через ограду и отель).

Он будто испытал паденье свода,

что сам держал. Сняв груз с себя, теперь

стал обладателем бесценной информации,

необходимой для контроля ситуации.

 

Смотреть в лицо Царю, лелея планы,

не трудно, если знать, что это – он.

Неведенье сыграть нетрудно. Славно...

Ну и сюжет! «Убийца – почтальон!»

Сама не ведала, что приведёт к подобному

приснившая всё это девочка – меня.

 

Ян в клуб вошёл. Он назывался "Куб"

(сам куб там был, для танцев на пилоне;

очередной изгибистый суккуб

держал вниманье на груди и лоне).

Впускали строго с двадцати и одного

(прожитого на свете годика) в него.

 

Курортный город! Чистое сияние!

На отдых едут в пенсию, с детьми,

а так же отдохнуть от наказания

того и этого. Гостиница – для них.

Чтоб ощутить дух юности и свежесть,

порою превращаемся мы в нежить.

 

Отставим наблюдение за Яном.

Тот и без глаз с "окон" не пропадёт.

«Хозяин сам себе – всему хозяин», –

перефразируя латинский наш оплот.

Прекрасно отношусь к мужчинам римским.

И Лора тоже, верная... их списку.

 

В себя пришла не сразу, но явилась

на встречу: всё, как полагается, с умом.

Метафизические дебри испарились.

Весь фокус их собрался на одном.

Так было проще, потому что чётче.

И Лора уловила это точно:

 

– С тобой, – сказала в воздух, – нет ответов.

Но и вопросов, когда ты есть, больше нет.

Я чувствую себя, как всю планету.

И, существуя, источаю свет.

Знай (даже, если больше не увидимся):

я оправдала мир тем, что в нём ходишь ты.

 

Или... да, тем, что вижу сквозь тебя,

как человека. Взглядом озарённый

моим, ты совершенен. Вся земля

в нем падает к ногам твоим влюблённо.

Сейчас скажу: душой и для души.

Но лично... Я – могила, хоть души.

 

Из-под земного светит образ и подобие.

Звучит твой голос извне и во мне.

Восплачь, блудница вавилонская! Он подобрал

момент отличный, чтоб явиться, точно в сне.

От самого утра гнело предчувствие.

Заранее я знала. Что приснилось ведь! –

 

Бессв