Асхабад, 26 декабря 1903 года

Глубокоуважаемый Владимир Александрович! Сейчас получил Ваше письмо от 17 декабря¹⁵⁶ с подробностями несказанно горестного события, которое совершилось так далеко от меня, что я не мог принять никакого участия ни в ухаживании за больным, ни в хлопотах по погребению. Теперь я боюсь за Вас; сохрани Бог, если Вы разболеетесь; плеврит — это не шутка, в особенности если при этом Вам, не оправившись, придется принимать участие в других похоронах¹⁵⁷. Сохрани Вас Бог для всех Ваших и для великого дела, которое будет заключаться теперь в издании всего оставшегося после великого и дорогого усопшего. Относительно наследников нечего опасаться — никаких законных наследников быть не может, потому что Николай Федорович, как я писал Вам, незаконный сын Павла Гагарина; я думал, что Евстафьев брат его, оказывается, что он ему был шурин и это жена Евстафьева — Юлия Павловна (Зинаида Гагарина была за Тришатным) — сестра Николаю Федоровичу, которого, как я Вам писал, в доме другой его сестры, Полтавцевой, звали Николаем Павловичем¹⁵⁸. Да и что наследники могут сделать с его бумагами? Неужели они захотят продать их Черногубову¹⁵⁹ или еще кому-либо. И что же могут дать за эти бумаги?!.. А если они захотят их печатать на свой счет, то и прекрасно, пусть печатают. Всякий, желающий напечатать что-либо, захочет напечатать в наилучшем виде — как же они могут сделать это без участия в этом напечатании Вас и меня, которые под диктовку великого усопшего написали почти все, что после него осталось. Кроме того, все, что у меня есть, я, несмотря ни на каких наследников, приведу в порядок и напечатаю, потому что, как ни незначительно было мое участие во всем написанном великим человеком, во всяком случае мое участие в нем было, и от целого нельзя отделить того, что принадлежит и мне. Я говорю о принадлежности мне не в смысле коммерческом. Сохрани Бог от такого святотатства, чтобы извлекать какую-либо материальную выгоду из великого наследства. Прежде всего надо позаботиться исполнить его завет, чтобы торговли оставшимся после него не было. Я теперь забочусь о том, как бы избавиться от моих судейских обязанностей, если не вполне (чего, к несчастию, сделать нельзя, так как на пенсию прожить не могу), а хоть отчасти, чтобы предаться великому делу приведения в порядок великого наследства и издания его систематически, а не урывками только отдаваться этому делу, как это делал я до сих пор. Я не телеграфирую Вам относительно прав наследников Николая Федоровича, потому что в моем письме от 17 декабря¹⁶⁰, которое Вы теперь уже получили, заключается больше, чем скажет Вам моя телеграмма. Я думаю, у П. И. Бартенева найдется многое о Полтавцеве, муже Елизаветы Павловны, сестры Николая Федоровича, и о Павле Гагарине, его отце.

Теперь о письме Достоевского. Я очень рад, что оно оказалось в Румянцевском Музее, и совершенно, конечно, согласен на то, чтобы оно там навсегда и осталось, — Воронежский музей за свою небрежность справедливо лишен этого дара¹⁶¹. Я писал Звереву несколько раз, и он ни слова мне не ответил; когда же я обратился к нему чрез свою дочь, живущую в Воронеже¹⁶², то он сказал, что никак разыскать письма не может, и обещал поискать письмо, когда окончатся Митрофаниевские торжества по случаю двухсотлетия со дня успения св. Митрофания¹⁶³.

Почему это Вы пишете в письме от 11 декабря¹⁶⁴, что Николаю Федоровичу 74 года. Наверно я не знаю, так как определенно Николай Федорович не говорил о своих годах, но по некоторым словам его я всегда думал, что он родился в 1824 году, что он старше Толстого на 4 года и даже с лишком, и 1824 год, кажется, год, приходящийся как раз через столетие со времени рождения Канта. Нельзя ли справиться о годе и числе его рождения в его формулярном списке, который в Румянцевском Музее, конечно, есть¹⁶⁵. В воскресенье, 14‑го декабря, когда великий усопший был уже в агонии, я начал статью о 2‑х возмутивших меня легендах графа Толстого — «Царь Ассагардон» и «Три вопроса», которые вышли теперь отдельным изданием¹⁶⁶, как недавно сообщили «Русские Ведомости». Когда я писал эту статью, 16‑го декабря, получил Вашу телеграмму, и статья перешла к тому, кого мы потеряли¹⁶⁷. Статья была закончена в субботу, 20‑го декабря, и я хотел нести ее, по обыкновению, в «Асхабад», но ко мне явился редактор «Закаспийского Обозрения» и обратился с просьбой помещать свои статьи в его газете. Так как «Асхабад» отказал мне в напечатании статьи, которую я посылал затем в «Новый Путь», а потом отправил к Вам¹⁶⁸, то я и нашел очень удобным поместить написанную статью в «Закаспийском Обозрении» и просил, чтобы ее поместили непременно 23 декабря в девятый день смерти Николая Федоровича. Но потом оказалось, что статья слишком велика, пришлось разделить ее на две, и я радовался, что та половина моей статьи, в которой говорится о великом усопшем, будет помещена если и не в девятый день кончины, то накануне или в самый день Рождества Христа Спасителя. Но, к величайшему моему огорчению, редакция меня обманула, и 2‑я статья выйдет только 30‑го декабря. Когда появится 2‑ая статья, я обе Вам вышлю. Постараюсь написать для «Нового Времени», но для этого потребуется некоторое время; в «Новом Времени» я никакой заручки не имею, и позвольте послать статью через Вас. «Разоружение» я посылал через Евгения Маркова¹⁶⁹, который в марте прошлого года умер. — Статью Георгиевского в «Московских Ведомостях» я по получении Вашего письма у одного знакомого нашел; «Русские Ведомости» найду; думаю, что найду и «Московский Листок» с статьею Барсова¹⁷⁰. Кто-то мне прислал «Русский Листок», номер этой газеты от 18 декабря, в котором кратко говорится о смерти Николая Федоровича и об его погребении¹⁷¹.

Относительно того, что я, несмотря ни на каких наследников, буду печатать то, что у меня есть, — я пишу только для наследников; без согласия же с Вами я ничего не предприму. Говоря о том, что бумаги Николая Федоровича никакой рыночной цены иметь не могут, я забыл, что в числе их есть письмо Соловьева и Фета¹⁷², которые рыночную ценность, пожалуй, иметь могут; но неужели же из-за таких пустяков сестра Николая Федоровича потянется?!.. Та Маргарита, о которой я писал Вам в прошлом письме и о которой я не раз слыхал от Николая Федоровича, не решаясь спросить его, кто она такая, — оказывается Маргаритою Яковлевною Браво (не Браве ли), и в таком случае не родственник ли ей Браве или, как он подписывался, Варб, писавший о Румянцевском Музее и несколько лет тому назад скончавшийся¹⁷³, и как эта Маргарита Яковлевна приходится Николаю Федоровичу, и почему она близка Чаеву¹⁷⁴. Все бы это интересно было узнать. Что-то смутно и не знаю от кого я слыхал, что от отца у Никол<ая> Федор<овича> был какой-то капитал, который он игнорировал и которым, кажется, воспользовались его родственники. Маргарита Яковлевна должна это знать, сведения об этом могут иметь значение при характеристике, при установлении образа усопшего. Сняли ли с него фотографический портрет после смерти; если сняли, пришлите¹⁷⁵. В чем заключалось вскрытие; вскрывали ли черепную область и не замечено ли там каких-либо особенностей? Где это, в какой части города Скорбященский монастырь? Надо бы поставить памятник в его духе, т. е. простую каменную плиту, т. е. стол или престол, а пред ним распятие, с адамовою головою и костями, жаждущими обагрения животворящею кровию¹⁷⁶. В расходах на памятник я принял бы участие.

Покорнейше прошу засвидетельствовать мое глубокое почтение Марье Григорьевне и Анне Васильевне. Юлия Владимировна шлет Вам свой поклон. Какая участь постигла статью, оставленную Вами у С. М. Северова?¹⁷⁷ Как бы хотелось иметь копию этой статьи, если она не будет напечатана. Душевно Вам преданный и глубоко благодарный Н. Петерсон.

ПИСЬМА В. А. КОЖЕВНИКОВА Н. П. ПЕТЕРСОНУ

1.

28 января 1902. Москва¹

Москва. 28 янв<аря> 1902.

Глубокоуважаемый

Николай Павлович!

Большое Вам спасибо за присланные интереснейшие статьи, наводящие на многие размышления. Посылаю Вам изложение некоторых из них (о происхождении их Вы догадаетесь, конечно). Статья эта может быть, пожалуй, напечатана, разумеется, с соблюдением строжайшей анонимности².

Н<иколай> Ф<едорович> полагает, что так как г. Рубио, по-видимому, итальянского происхождения и очевидный любитель поэзии и Ады Негри в особенности, то, в случае нового объяснения с ним, было бы хорошо поставить в заголовке какой-либо поэтический эпиграф из Ады (а не Адды, как г. Рубио ее пишет)³. В прилагаемой статье о ее поэзии Вы найдете несколько извлечений из ее произведений⁴. Сопоставление же этих отрывков могло бы дать понять г. Рубио, что даже в своей любимой поэтессе он мог бы найти очень ясные намеки на то, в чем должна заключаться «блаженная жизнь». Не знаю, найдете ли Вы возможным воспользоваться этою статьею об Аде Негри, но на всякий случай посылаю и ее.

Лично я необыкновенно рад тому, что Вы на далекой окраине мужественно боретесь за великие мысли о величайшем деле, и должен сказать, что здесь, в сердце России, почти наверное не удалось бы напечатать того, что Вы печатаете в Асхабаде. Сердечное Вам спасибо! Пока я получил от Вас статьи г. Pensoso «об итальянской поэзии» и «Жизнь не ждет», да Ваш ответ на статьи о Народ<ном> доме, да «Блаженную жизнь», да статьи о свободе совести⁵. Жаль, что нет статьи г. «Веди-Добро»⁶, желательно бы прочесть и ее. Надеюсь, Ваша полемика с г. Pensoso будет продолжаться, чего от всей души желаю, так как это дает Вам возможность раскрывать великое учение «Великого Старца». Конфиденциально сообщу Вам, что в статьях он, конечно, находит кое-что не так выраженным, как ему хотелось бы, другое же одобряет, а вообще более доволен, чем высказывает. Статья о Ницше, упоминаемая в посылаемой статье как желательное обличение мнимого Заратуштры, могла бы быть прислана Вам⁷.

Относительно Вашего поручения сообщаю следующее: я говорил с цензором Ю. П. Бартеневым. Он также подтвердил, что указание на известную типографию в прошении о разрешении издания журнала ни к чему не обязывает, так как, по получении разрешения, печатать можно будет — в другой типографии. А потому (говорит Бартенев) нет надобности входить в какие-либо предварительные соглашения или в переговоры с типографщиками, а, не спрашиваясь их, можно в прошении упомянуть, что печатать предполагаю, мол, в такой-то типографии, например, хотя бы в Университетской. Вот и все! Поэтому я и не стал говорить об этом с типографщиками, тем [продолжение утрачено.]

2.

25 апреля 1903. Москва⁸

Москва. 25 апр<еля> 1903

Воистину Христос воскресе, глубокоуважаемый Николай Павлович! Только теперь могу ответить Вам на Ваше письмо⁹ и прошу принять хотя и запоздалое, но тем не менее вполне искреннее пожелание Вам и всему семейству Вашему всего наилучшего. Великое Вам спасибо за присланную новую статью¹⁰. Получил я ее дня за два до моего отъезда в Козлов и Тамбов и за хлопотами никак не успел тотчас же ответить тогда Вам и лишь теперь, вернувшись дня на 3 в Москву, исполняю это. Я от этой статьи в положительном восторге, так она ясна, полна, содержательна и прекрасно изложена. Особенно удачна постепенность развития мыслей. Ознакомление с нею людей вдумчивых я считаю весьма желательным. В отсылке статьи Горькому вижу, впрочем, некоторое увлечение, вызванное его покаянием в «Читателе». Ради сказанного в этой его статье он заслуживает, конечно, ознакомления с напечатанным теперь в «Асхабаде», но вообще знающие поближе Максима скажут Вам, что он безнадежен в смысле возможности обращения к «учению», Вами излагаемому. Это выдержанный атеистище и нигилистище, еще недавно у наших знакомых здесь в Москве похвалявшийся, что Луку (в «Дне») он «сочинил», чтобы попротиворечить Басаргину, осуждавшему его за отсутствие в его произведениях положительных типов¹¹. «А теперь (добавил он) люди глупые будут радоваться тому, что, мол, Максим обратился на путь добродетели!» Да и в Питере он публично заявил, что лишь по неудаче и против воли Лука вышел типом положительным, тогда как он желал сделать его отрицательным. А вот что я думаю: не послать ли экземпляр, во-первых, московским философам (в «Вопросы философии и психол<огии>»), во-вторых, в «Новый путь». Те и другие в силу своего положения и программы не должны трусить перед смелостями мысли и обязаны прочесть внимательно и даже отозваться. А потому я советовал бы направить по 1 экз<емпляр>у в обе редакции («Вопросы» адрес: Москва, близ Патриарш<их> прудов, Георгиевский пер., д. Соловьева) и «Новый Путь» — Спб., Невский 88, при кратком письмеце (попросить прочесть и отозваться)¹². Это была бы проба добросовестности и понимания и патентованных философов, и вольных слуг философской мудрости.

Теперь о том, как отнесся к статье Ник<олай> Ф<едорович>. Во-первых, присланную рукопись (возвращаемую Вами) он сначала не хотел брать, говоря, что она теперь ни к чему, так как в таком виде, как она есть, ее никто и разобрать не в состоянии (а «вот таблица, которая была чисто написана, не прислана обратно»!) (его слова)¹³. Однако потом взял. Затем я прочел ему статью (по поводу Горького): слушал очень внимательно и во время чтения видимо одобрял и несколько раз говорил: «это так», «это верно», «это не плохо» и т. п. Но вот зачем нет того-то и того-то?.. И как раз затем в статье это-то и оказывалось!.. В итоге внугренно одобрил и в этот день был весел и словно смягчился. Но на другой день пришел снова в сердитом настроении (по поводу другого лица и другого дела¹⁴) и уже старался высказать, что никакого толку от напечатания отдельных статей не может быть, что будь все издано сразу — тогда бы было другое! Между тем печатание через «Скорпиона» очевидно расстроилось, так как Черногубов рассорился с ними¹⁵. Вообще Н<иколай> Ф<едорович> в последний раз был очень в раздраженном состоянии, а затем я уехал и еще не видал его. Все это грустно, конечно, но приходится мириться с такими фактами, как неизбежными. Я же лично и очень доволен статьею и тем, что столько великих мыслей увидело свет. Но вы простите мое чистосердечие, если я замечу, что буквальному печатанию рукописей автора без его согласия я сочувствовать не мог бы¹⁶. — Н<иколай> Ф<едорович> летом будет жить в Новом Иерусалиме, а я на днях еду в Харьков — в женино имение (Старобельского уезда); вернусь в Москву, и около 10 мая все уедем на все лето на Исар. Адрес мой: Ялта, Исар, дача Кожевникова, мне. Пишите, пожалуйста; не взыщите за промедление в ответе и за всегдашнюю торопливость в письмах: дела совсем задавили. Мать и Анна Вас<ильевна> Вам кланяются.

Прошу передать мой поклон глубокоуважаемой Юлии Влад<имиров>не.

Н. П.ПЕТЕРСОН — В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА
«ВОПРОСЫ ФИЛОСОФИИ И ПСИХОЛОГИИ»

Май 1903. Ашхабад

Черновое

В Редакцию журнала «Вопросы философии и психологии»

Позволяю себе послать при сем статью о Горьком, напечатанную в провинциальной газете «Асхабад», и решаюсь покорнейше просить Редакцию Журнала «Вопросы философии и психологии» прочитать эту статью, и если она заслужит того, то и отозваться о ней в ближайших книжках издаваемого редакциею журнала. Конечно, мудрено надеяться, чтобы вышло что-либо доброе из такого захолустья, как Асхабад, но иногда и это может случиться. Если моя надежда не обманет меня и редакция найдет статью настолько интересной (обращаю особое внимание на статьи 2 и 3), что захочет отозваться о ней, то покорнейше прошу ту книжку журнала, в которой будет отзыв о статье, хотя бы и неблагоприятный, выслать наложным платежом по следующему адресу:

Асхабад, Зак<аспийская> обл<асть>.

Н. П. П<етерсону>, Члену Асх<абадского> Окр<ужного> Суда.

ПИСЬМА Н. Ф. ФЕДОРОВУ РАЗНЫХ ЛИЦ

В. С. СОЛОВЬЕВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ¹

12 января 1882. Москва

Глубокоуважаемый Николай Федорович

Прочел я Вашу рукопись с жадностью и наслаждением духа, посвятив этому чтению всю ночь и часть утра, а в следующие два дня, субботу и воскресенье, много думал о прочитанном.

«Проект» Ваш я принимаю безусловно и без всяких разговоров; поговорить же нужно не о самом проекте, а об некоторых теоретических его основаниях или предположениях, а также и о первых практических шагах к его осуществлению.

В середу я завезу Вам рукопись в музей, а в конце недели нужно нам сойтись как-нибудь вечером. Я очень много имею Вам сказать. А пока скажу только одно: что со времени появления христианства Ваш «проект» есть первое движение вперед человеческого духа по пути Христову. Я с своей стороны могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным. Но Ваша цель не в том, чтобы делать прозелитов или основывать секту, а в том, чтобы общим делом спасать все человечество, а для того прежде всего нужно, чтобы Ваш проект стал общепризнанным. Какие ближайшие средства могут к этому повести — вот о чем главным образом я хотел бы с Вами поговорить при свидании.

Будьте здоровы, дорогой учитель и утешитель.

Сердечно Вам преданный Владимир Соловьев.

В. С. СОЛОВЬЕВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ²

Июнь — июль 1882.

Дорогой и высокоуважаемый Николай Федорович!

Приятель мой Цертелев еще в мае уехал в Петербург и до сих пор не возвращался в свою деревню, и когда вернется — не знаю, поэтому мне и не приходится исполнить своего желания повидаться с Вами в Керенске³ (помимо кой-каких других препятствий). Значит, увидимся в Москве, куда и я теперь собираюсь. Но до тех пор хочется мне поговорить с Вами.

Дело воскресения не только как процесс, но и по самой цели своей есть нечто обусловленное. Простое физическое воскресение умерших само по себе не может быть целью. Воскресить людей в том их состоянии, в каком они стремятся пожирать друг друга — воскресить человечество на степени каннибализма было бы и невозможно, и совершенно нежелательно*. Значит, цель не есть простое воскресение личного состава человечества, а восстановление его в должном виде **, именно в таком состоянии, в котором все части его и отдельные единицы не исключают и не сменяют, а напротив, сохраняют и восполняют друг друга. С этим Вы, конечно, совершенно согласны — это Ваша собственная мысль⁴. Но вот что, кажется мне, отсюда следует: если должный вид человечества (каким оно будет в воскресении мертвых и жизни будущего века) есть еще только желанный, а не действительный, то о действительном человечестве никак нельзя рассуждать по образу должного, потому что если должное человечество (в котором Бог есть все во всех) вполне творит волю Отца, так что здесь в человеческих действиях прямо и нераздельно действует сам Бог, так что нет надобности ни в каких особенных действиях Божиих, то совсем не то в действительном человечестве, которое вовсе не творит воли Отца и никак не есть прямое выражение и форма Божества; поскольку наши действия не соответствуют воле Божией, постольку эта воля получает для нас свое собственное особенное действие, которое для нас является как нечто внешнее. Если бы человечество своей деятельностью покрывало Божество (как в Вашей будущей психократии*), тогда действительно Бога не было бы видно за людьми; но теперь этого нет, мы не покрываем Бога, и потому Божественное действие (благодать) выглядывает из-под нашей действительности и притом тем в более чуждых (чудесных) формах, чем менее мы сами соответствуем своему Богу. Если взрослый сын настолько внутренно солидарен с любимым отцом, что во всех своих действиях прямо творит волю его, не нуждаясь ни в каких внешних указаниях, то для ребенка по необходимости воля отца является до известной степени внешнею силою и непонятной мудростью, от которой он требует указаний и руководства. Все мы пока дети и потому нуждаемся в детоводительстве внешней религии. Следовательно, в положительной религии и церкви мы имеем не только начаток и прообраз воскресения, будущего Царствия Божия, но и настоящий (практический) путь и действительное средство к этой цели⁵. Поэтому наше дело и должно иметь религиозный, а не научный характер и опираться должно на верующие массы, а не на рассуждающих интеллигентов. Вот Вам короткое оправдание тех чувств, которые я в последнее время в Москве Вам высказывал.

До свидания, дорогой учитель. Храни Вас Бог. Заботьтесь больше о своем физическом здоровье, остального у Вас в преизбытке. Собираете ли рукописи? Хорошо бы приготовить к осени в литографию.

Истинно любящий Вас и глубоко уважающий Влад. Соловьев.

А. П. БУШЕРА — Н. Ф. ФЕДОРОВУ⁶

22 июля 1883. Москва

Многоуважаемый

Николай Федорович,

Бью челом и спешу исполнить Вашу просьбу, препровождая при сем Ваше жалованье за июль. Когда же увижу Николая Николаевича⁷, то попрошу его расписаться за Вас.

Если, по расчету с почтамтом, останутся копеек 10‑ть, то передам их Вам при свидании.

Мои домашние и Дмитрий Петрович Лебедев⁸, который сейчас был у меня, усердно Вам кланяются.

Ваш покорнейший слуга

А. Бушера.

22 июля

1883

Сейчас вернулся из почтамта посланный с известием, что по случаю 22 июля приема в Почтамте нет; а потому вынужден ныне нахожусь отложить отсылку к Вам письма до 23‑го.

Д. П. ЛЕБЕДЕВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ⁹

27 июля 1884. Егольники

Егольники

27 июля 84 года.

Дорогой

Николай Федорович!

Оба Ваши письма, хотя немного и поздно (особенно последнее), благополучно прибыли ко мне, и я с удовольствием узнал, что Вы здоровы и за делом. Виноват сто раз, что так долго не отвечал; а оправдываться не смею: простите так, без оправданий. Впрочем, второе Ваше письмо я получил только 25 числа, а посему — спросите в Рязани у Валички¹⁰; пусть сам расскажет (он же отчасти и виноват). — Вот Вам два слова и о себе («два слова» потому, что подробности сообщу при личном свидании в Егольниках). Мы все, слава Богу, здоровы, от Дмитрия Лебедева-отца до Димитрия Лебедева-сына включительно, жена, Костя и Аграфена Тихон<овна>¹¹ также; все Вам кланяемся и на днях ждем к себе. По получении письма садитесь в вагон и поезжайте в Рязань; адрес брата — Приклонская улица; у него есть свободная лошадь, которая (конечно, вместе с кучером) всегда к Вашим услугам; и из Егольников вместе двинемся в Москву. Конечно, теперь уже прежде 1‑го Вы не успеете уехать; но зато спешите насколько возможно, а то ягод уже почти не застанете, а яблок оказалось не Бог весть сколько. Багаж свой (чемодан) можете оставить в Рязани: так лучше. Пишу эти строки в первом часу ночи (т. е. тайком от Мани. Если бы она знала, что я еще не сплю!). Целую Вас заочно и жду бодрым и здоровым увидеть Вас вскоре. Еще раз передаю приглашение пожаловать скорее.

Ваш весь и всегда

Д. Лебедев.

И от Федора Ивановича¹² я получил письмо. Может быть, читали в 127 № «Правит<ельственного> Вестн<ика>» (10 июня)?¹³

А. А. ФЕТ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ¹⁴

6 декабря 1887. Москва

Москва. Плющиха, соб<ственный> дом.     Декабря 6-го, 1887 года

№ 481-й.

Глубокоуважаемый Николай Федорович!

Все эти дни, как стал порошить¹⁵ снежок, я собирался поехать в Музей, чтобы лично поблагодарить Вас за двойную любезность Вашу: и по отношению к разрешению Екатерине Владимировне¹⁶ осмотреть Музей и за аккуратное уведомление по поводу моей справки. Но как нарочно, эти дни внезапно порывы хронического моего удушья мешали мне исполнить этот приятный долг, так что я вынужден исполнить его письменно, чтобы не остаться в глазах Ваших в нежелательном для меня свете. Я никогда не забуду слов Льва Николаевича, относящихся к Вам в те еще времена, когда мы так дружелюбно сходились с Вами и беседовали у него на квартире. Он говорил: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком». Много надо иметь духовного капитала, чтобы заслужить такие отзывы современников. Я говорю отзывы, ибо не знаю человека, знающего Вас, который не выражался бы о Вас в подобном же роде. Если бы я не считал этого неловким, то смело включил бы себя в число таких людей. Прошу верить неизменному уважению и признательности Вашего покорнейшего слуги

А. Шеншин.

А. А. ФЕТ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ¹⁷

7 октября 1892. Москва

Москва,

Плющиха, собственный дом

18 ⁷/_Х 92

Глубокоуважаемый

Николай Федорович,

Примите выражения сердечной признательности за доверие, оказанное больному, не выходящему из комнат¹⁸.

Книжку «Русского Вестника», по миновании в ней надобности, покорнейше прошу принять обратно.

Исполненный непритворного к Вам уважения [1 слово неразб.] и готовый к услугам

А. Шеншин.

Ю. П. БАРТЕНЕВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ¹⁹

30 октября 1892. Москва

Архимандрит Антоний на днях пришлет Вашу статью обратно²⁰; не замедлю ее Вам доставить.

Хотя и рискую подвергнуться опять обидному выражению Вашего на меня негодования (пусть даже и вполне заслуженного), однако не желаю самолюбие свое ставить выше дела. Да и применять к Вам общий шаблон нелепо, тем более что, ругайте меня, хоть побейте, я не перестану Вас чтить и любить.

Ошибка (моя злокозненность) поправима. В ответе М<осковским> В<едомостям> можно все восстановить, не устыжусь даже признаться в недомыслии²¹. И ни одна строка не будет напечатана без Вашей цензуры.

Надеюсь, что гнев Ваш не настолько силен, чтобы не верить моему слову, если же он побуждает Вас не иметь со мной никакого дела, тогда простите за беспокойство.

Опасаясь этого, не решаюсь явиться лично.

Юрий Бартенев.

18 ^Х/₃₀ 92.

И. А. БОРИСОВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ²²

14 декабря 1893. Москва

Москва. 14 декабря
1893 г.

Глубокоуважаемый

Николай Федорович!

Простите, что до сих пор не возвратил Вам Вашу «Записку»: я еще не имел возможности приняться за нее, т. к. последние дни был болен и только сегодня встал с постели, в которой провалялся трое суток.

Вчера вечером получил письмо от двоюродного брата²³, где он сообщает мне о желании Срезневского повидаться со мною²⁴. Письмо было помечено 12‑м и заключало сообщение, что «завтра он уезжает в Петербург». Другими словами: Срезневский уехал в Петербург в день получения мною письма и в то время, когда я не имел возможности исполнить его желание.

Как только мне можно будет выходить, занесу Вам статью и узнаю о причине желания видеть меня, которое выражал Срезневский.

Уважающий Вас

Иван Борисов.

И. А. БОРИСОВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ²⁵

22 декабря 1893. Москва

Москва, 22 декабря
1893 г.

Глубокоуважаемый

Николай Федорович!

Я сильно виноват перед Вами, что так долго задержал Вашу записку и не исполнял своей работы. Я все время был болен, выходил только в первый раз вчера и опять засел дома, так что сегодня посылаю Вам свою заметку. Сначала у меня болело горло, а потом проявился ревматизм, что привело меня в состояние невозможности думать о чем-нибудь дельном. (Все время читал Reches²⁶ тот том, которого я не мог найти у Вас в Музее.)

Теперь о самой статье. Я знаю, что Вы будете ею недовольны, т. к. я ни единым словом не обмолвился о школах-храмах. Это сделано умышленно. Во-первых — статья не была бы напечатана, а во-вторых (что главное) — уж Вы простите мне откровенность — я не мог писать о том, чего я не понимаю и не чувствую. Это совершенно чуждая для меня область, в которой я не привык мысленно работать. Конечно, я мог бы переписать об этом предмете с Вашей записки, но это было бы лицемерием.

Теперь далее: местами я дословно переписывал то, что сказано Вами, т. к. не находил возможным выразить этого лучше.

Так как статья принадлежит всецело Вам, то я подписался так, как, думается мне, Вы имеете полное основание подписываться²⁷.

Еще раз прошу извинения за запоздавшую и, быть может, неудовлетворительную работу.

Будьте здоровы!

Уважающий Вас

Иван Борисов.

P.S. Быть может, найдете нужным известить меня о чем-нибудь касательно заметки. Мой адрес: Арбат, Денежный пер., д. Гутхейль, кв. 4.

В. И. СРЕЗНЕВСКИЙ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ²⁸

7 июня 1894. Ялта

Глубокоуважаемый

Николай Федорович!

Перед отъездом своим из Москвы я обещал написать Владиславлеву²⁹ о взглядах харьковцев на мысли, высказанные в Ваших заметках о памятнике Каразину, с тем, чтобы он пересказал Вам мои сообщения. Теперь я решаюсь написать письмо Вам, а не Владиславлеву, который, как мне помнится, хотел уехать из Москвы в конце мая, так что вести мои до Вас дошли бы лишь осенью. — В Харькове я показывал статьи о Каразине Богалею и Сумцову³⁰. Богалею одна из статей была уже знакома, другую (о метеоролог<ической> станции) он попросил у меня для прочтения, но как будто обе они не произвели на него должного впечатления; он говорил, что мысль о памятнике не была чужда самому Каразину, который думал почтить памятником-статуей первого попечителя Харьк<овского> уч<ебного> окр<уга> гр. Потоцкого. Сумцов ничего не знал о статьях, напечатанных в «Науке и Жизни», и с большим удовольствием услышал от меня, что мысли, высказанные в них, довольно близки (в основе) к его планам. Планы его заключаются в том, чтобы учредить в Харькове учено-литературное общество имени Каразина, которое проводило бы в публике идеи Каразина и создавало те учреждения, о которых мечтал Каразин³¹. Проект устава такого общества уже написан Сумцовым и даже подан ректору, но где-то застрял, так что Сумцов собирается вновь возбудить о нем дело и хлопотать об утверждении в Петербурге. Впрочем, от постановки статуи и Сумцов не отказывается, главным образом потому, что на это дело уже собраны деньги; небольшой памятник-бюст, думает он, можно будет поставить при входе в Университетский сад — любимое место гуляния харьковской публики³². Относительно Богалея дополню, что с мыслями, высказанными в статьях «Науки и Жизни», он вполне согласен «в принципе», но не считает возможным их осуществление в настоящее время, потому что Каразинские деньги, собранные университетом, были пожертвованы на памятник-статую, а не на что другое. Не знаю, можно ли считать это основание справедливым; во всяком случае его можно обойти так, как обходит Сумцов. До свиданья, глубокоуважаемый Николай Федорович. Не забывайте благодарного Вам Вс. Срезневского.

Ялта. Дача Комаровой.

7 июня 1894.

С. П. БАРТЕНЕВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ³³

Между 30 октября и началом декабря 1895

Дорогой, глубоко уважаемый

Николай Федорович!

Согласно ли это с тем, что Вы мне говорили?

Мир коснения, незнания, злобы, т. е. греха и потому смерти! Твой конец придет! Слепая сила, разумом не управленная и потому разрушающая! Не вечно твое царство!

Настанет час, когда люди выполнят волю Бога живого, смерти не создавшего!

Пора! пора! Довольно спать, опьяняться забавами и в бессмысленной борьбе убивать друг друга. Бросьте рознь! Пророк Духа Животворящего³⁴ зовет к делу всеобщему! Трубите в трубы, звоните в колокола и искру благовести воскресения раздувайте в пламя! Пусть колокольным звоном призыва зальется вся земля и пламя охватит пожаром всю вселенную. В этом пожаре сгорит мир греха, коснение и невежество и придет Царство Божие, омываемое потоками воли, озаренными знанием, движимыми любовью. Они будут источниками жизни вечной и воскресения всех умерших. Всеми и для всех совершится долг воскрешения сынами отцов.

Тогда

настанет царство жизни вечной, любви совершенной! Воскресшие и просветившиеся наполнят все небо, и бездушная вселенная населится и озарится разумом. Волей разумной, волей Божией управится одушевленный мир.

Преданный, но нерадивый

ученик Ваш С. Бартенев.

------------------------

Приписка Н. Ф. Федорова на оригинале письма:

Пусть колокольным звоном призыва обольется вся земля, и пламя любви, вызванной этим призывом, не ограничится пределами земли. Воссозданные и оживленные умершие поколения одухотворят ныне бездушные миры всей вселенной.

И. А. ЛИННИЧЕНКО — Н. Ф. ФЕДОРОВУ³⁵

30 сентября 1895. Москва

Многоуважаемый

Николай Федорович.

Я, к моему большому сожалению, узнал, что на Вас неприятным образом подействовало то обстоятельство, что статья моя «Настоящее Рум<янцевского> Музея» (предпринятая исключительно в интересах Музея) не была Вам прочитана Ник<олаем> Ильичем³⁶. Спешу заявить, что это случилось по моей личной просьбе. В этой статье я между прочим пользуюсь случаем публично выразить Вам те чувства благодарности и уважения, которые питают к Вам все работающие в Рум<янцевском> Музее, — под моими словами, конечно, с удовольствием подписались бы все посетители Рум<янцевского> Музея.

Я опасался, чтобы Вы не настояли на исключении этого места, что было бы для меня неприятно, т. к. и я подобно многочисленным читателям Рум<янцевского> Музея Вам многим обязан. Вот это-то опасение и было единственной причиной, почему в статье я обошелся без Вашей корректуры (хотя и зная, что Вы могли бы меня, по обыкновению, ссудить весьма ценными сведениями).

С полн<ейшим> уважением

И. А. Линниченко

18 ³⁰/_IX 95.

 

С. П. ЩУРОВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ³⁷

10 апреля 1896. Москва

Дорогой

Николай Федорович!

Не видав Вас так долго и не имея возможности побеседовать с Вами лично, я весьма соскучился. Да и не один я. Приезжайте в Москву, а то без Вас в Библиотеке беда. Я покуда еще нахожусь в Канцелярии, а в Каталожной хозяйничают барышни — Горская и Носова³⁸. Путают страшно, и публика обижается. Посетителей же, обычных при Вас, Боборыкин³⁹ в Каталожную не пускает, и там теперь пусто. — Я бываю в Библиотеке лишь урывками, так как в Канцелярии теперь дела довольно, — и мне наверх бегать часто бывает неудобно. — Перевести же меня опять в Библиотеку почему-то медлят. — Самое лучшее, если бы Вы, Николай Федорыч, вернулись и послужили бы по силе-возможности, занявшись бы хотя с привилегированными посетителями Каталожной, которые теперь оттуда изгнаны. —

Уважающий Вас

Сергей Щуров.

10 апреля 1896 г.

С. П. ЩУРОВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ⁴⁰

20 апреля 1896. Москва

20 апреля 1896 г.

Друг мой

Николай Федорович!

Пожалуйста, приезжайте скорее в Москву и поработайте, сколько можете. Я уверен, что никто не будет требовать свыше Ваших сил: делайте лишь то, что пожелаете и сколько пожелаете. Ваше присутствие в Музее необходимо как интеллектуальная и духовная власть, которая без Вас отсутствует. — Меня на Ваше место, очевидно, назначить не хотят⁴¹, — потому что боятся дать мне в руки нравственную власть, которая была в Ваших руках, зная, что я не премину воспользоваться ею в менее мягкой форме, чем пользовались Вы (я человек злой), — а они до смерти не желают смотреть из моих рук, — слишком привыкли считать меня за мальчишку. Выбор им покуда только между Вами и мной, — более сажать в каталожную некого, если они не желают ограничиться механической работой и хотят сохранить установившиеся традиции «философской школы».

Приезжайте и развяжите сей гордиев узел. Ваше служение в Музее представляло нечто в роде священства, а теперь там мечутся без пастыря и алчут духовной пищи.

Уважающий Вас

Сергей Щуров.

С. ЧИСТЯКОВ — Н. Ф. ФЕДОРОВУ⁴²

После 23 апреля 1896

Глубокоуважаемый

Николай Федорович!

Посылаю Вам вырезку из «Русского Инвалида» за нынешний год № 91, где наконец, после продолжительных мытарств, была напечатана в сокращенном виде моя заметка по поводу деятельности войск в дни народных бедствий, в которой я, насколько мог, постарался передать Вашу мысль относительно важного значения этой стороны войсковой деятельности.

Буду очень рад, если поданная Вами мысль вызовет у кого-либо решимость заняться серьезно изучением упомянутого вопроса; жалею, что, по условиям моей службы, едва ли буду в состоянии сделать что-либо солидное, но попытаюсь пока заняться лишь сбором наиболее интересных и характерных фактов, попутно с составлением порученной мне работы по истории одной из войсковых частей местного назначения.

Прошу принять уверения в совершенном почтении и уважении, а также благода