По ухаживает за своей умирающей женой

 

Хозяйка приготовила на ужин ножки только что зарезанного ягненка и вареную картошку. Главного констебля любезно пригласили к столу.

Сыщик ел немного и время от времени ненавязчиво разглядывал По.

Со своей больной женой поэт вел себя безупречно, стараясь угодить всем ее прихотям.

Сисси, в свою очередь, выглядела очень нежным созданием, на ее бледном лице лихорадочно блестели воспаленные глаза, тревожный взгляд казался почти потусторонним.

После плотного, хотя и простого, ужина Эдгар попросил жену спеть. Он хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание собравшихся, и объявил, что Вирджиния споет в честь гостя, главного констебля нью-йоркской полиции. Молодая женщина, пошатываясь, встала.

Хейс сразу же стал протестовать, говоря, что его вовсе не нужно развлекать.

— Сядьте, дитя мое, сядьте, — попросил детектив. Он даже готов был вызваться спеть сам. Ведь, как часто с любовью говорила Ольга, голос отца был лишь плох, но не безнадежен.

Но прежде чем он начал исполнять свою любимую «Пьяную балладу для одноглазого Рейли» или восхитительную «Свинку вдовы Макгиннис», Марта Бреннан, старшая из хорошеньких дочерей хозяйки, вскочила из-за стола и с готовностью вызвалась спеть.

Сисси не собиралась уступать. Несмотря на болезнь, она сделала несколько неуверенных шагов к буфету, взяла концертино, искоса бросив взгляд на свою соперницу, пытавшуюся украсть у нее расположение мужа: эта здоровая, крепкая, жизнерадостная девушка была на четыре года моложе.

Хейс не мог не отметить, что у миссис По поразительная внешность: круглое лицо с пухлыми губами; лоб, пожалуй, слишком высокий и широкий, для того чтобы быть красивым; большие темные глаза; волосы, черные как вороново крыло, так резко контрастировавшие с белой, прозрачной, почти бесцветной кожей.

На ней было простое белое платье. Вирджиния вышла на середину комнаты и с гордостью объявила:

— Любимая песня моего мужа.

Она начала исполнять балладу «Склонись, отдохни у меня на груди» очень высоким голосом — с руладами, походившими на птичьи трели, — и ее манера пения так странно подействовала на слух сыщика, что почти причинила боль. Тем не менее главный констебль, конечно же, сидел неподвижно, восхищаясь удивительным диапазоном голоса молодой женщины.

 

На то и любовь, что вовек не пройдет,

Будь горе иль счастье, позор иль почет!

Виновен ты пусть — твой удел разделю,

Каков бы ни был — тебя я люблю.[22]

 

От усилий кровь начала приливать к ее лицу. Если раньше миссис По казалась призраком, то теперь она стала преображаться, кожа приобрела неестественно красный цвет.

Пугающе красный.

По правде сказать, Хейс впервые в жизни видел, чтобы у человека так стремительно и радикально изменился цвет лица.

Когда женщина дошла до второго припева, начинавшегося: «Склонись, отдохни у меня на груди, мой израненный, бедный…» — было очевидно, что сейчас произойдет что-то страшное. Сисси поперхнулась. Глаза у нее дико расширились, и поток густой крови неожиданно с силой хлынул изо рта. Певица застонала и рухнула на пол.

Все вскочили на ноги.

— У нее лопнул кровеносный сосуд! — закричал По, беспомощно глядя на сыщика. — Левый висок, — проговорил он сквозь рыдания. — Господи, разве вы не видите?

Констебль бросился к несчастной женщине, оттолкнув с дороги растерявшегося мужа, и начал массировать ей висок, а потом зажал то место, в котором, по словам Эдгара, случился разрыв. Испуганная Вирджиния была в сознании. Она на мгновение подняла глаза на Хейса, пробормотала, что его усилия приносят ей облегчение, но кожа бедняжки казалась столь прозрачной, что сквозь тонкую плоть было почти видно, как кровь течет по венам, без остановки выливаясь из разорванного сосуда.

Главный констебль, чуть ли не с благоговением склонившийся над женой поэта, продолжал свою работу, а По со слезами на глазах признался, что нечто подобное уже случалось прежде. Он в смятении объяснил, что высокие трели, выводимые с такой тщательностью, давались Сисси ценой огромных трудов и были способны свалить ее с ног.

— Тогда зачем же вы позволили ей петь?

— Я не знаю. Простите меня.

Эдгар не мог оторвать от жены взгляда. Слезы текли из его глаз, когда он вытирал кровь с ее губ, подбородка, белого платья на груди.

Вирджиния смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными любви и страха.

И тогда Хейс подумал, что, если для миссис По когда-либо существовала опасность потерять мужа из-за другой женщины — пышущей здоровьем юной дочери Бреннанов, прекрасной и умной Мэри Роджерс, какой-нибудь распутной кокетки или кого бы то ни было еще, — она научилась пользоваться своей болезнью как приворотным зельем, чтобы снова завоевать его.

Среди всеобщего смятения и паники сыщику показалось, что, несмотря на кровь, вытекавшую из уголка рта, эта женщина полностью осознает одержанную ею победу.

 

Глава 60

Под бюстом Паллады

 

По и Патрик Бреннан, муж хозяйки фермы, перенесли Вирджинию в ее комнату и уложили на кровать. Через несколько мгновений она впала в бессознательное состояние и лишь иногда слабо постанывала.

Сразу же послали за семейным доктором Хейса, мистером Джоном Фрэнсисом.

Писатель ходил взад-вперед по комнате, не желая ни на минуту покинуть жену, а Мадди делала дочери холодные компрессы, чтобы сбить температуру.

Наконец сыщик покинул больную, и миссис Бреннан проводила его в кабинет По, где верховный констебль устроился в кресле из конского волоса под небольшой полочкой, на которой стоял гипсовый бюст Афины Паллады.

— Он остался от предыдущих постояльцев, — сказала хозяйка, заметив, что Хейс с интересом рассматривает эту любопытную скульптуру. — Здесь раньше жил французский лейтенант, служивший у Наполеона.

Стены были украшены гравюрами с изображением батальных сцен и драпировками в стиле ампир, тоже оставшимися после наполеоновского офицера. На стене висели часы, на полках стояли книги и журналы. Остальную мебель скрывали тканевые чехлы. Окно выходило во двор. Из него открывался вид на реку и скалы Нью-Джерси, а также на те самые обрывистые утесы Уихокена, неподалеку от которых нашли тело Мэри Роджерс.

После того как миссис Бреннан ушла, детектив долго сидел без движения, а потом взял со стола папку, подписанную аккуратным каллиграфическим почерком: «Сборник из 66 повестей: рассказы и письма к редакторам». На отдельном листке были перечислены и пронумерованы все повести. Сверху лежало письмо, начинавшееся словами «Дорогой Беннетт», далее шел следующий текст: «Не могли бы вы прислать 5 долларов? Я болен, и Вирджиния совсем плоха. Приезжайте в гости. Ходят слухи, что вы подозреваете меня в чем-то ужасном. Все эти обвинения необоснованны. Пожалуйста, не настраивайтесь заранее против меня, когда соберетесь к нам, как обещали миссис Клемм. Я постараюсь уладить дело поскорее». Подписано: «Э.А.П.».

Спустя около двух часов Хейс услышал, как его друг, доктор Джон Уэйкфилд Фрэнсис, входит в прихожую, расположенную на первом этаже.

— Где больная? — донесся до него гулкий голос врача, проходившего в это время через кухню.

Лекаря провели в комнату Сисси по выложенной ковром лестнице. Сыщик рассматривал его через открытую дверь. Цветущий мужчина с мудрым выражением лица, очками в металлической оправе, седыми локонами, ниспадающими на плечи, и сапоги.

Через несколько минут в кабинет приплелся По, понурив голову. Он весьма удивился, обнаружив констебля в своем священном убежище.

— Ах это вы, — сказал он, бросив взгляд на рукопись, лежавшую перед гостем. — Вы все еще здесь?

— С ней все в порядке? — спросил Хейс.

Писатель пожал плечами:

— Я полагаю, от ее болезни нет спасения.

— Значит, доктор уже поставил диагноз?

— Для этого не нужен доктор. В ней поселилась смерть, сэр.

— Понятно, — проговорил детектив. — Очень жаль.

— Доктор сказал, что осмотрит Сисси, а потом побеседует со мной. С ней осталась Мадди. Мне не следовало просить бедняжку петь.

— Хорошо, что мать с ней. Миссис Клемм, кажется, очень заботится о своей дочери.

— Да.

— Кажется, о вас она тоже очень заботится.

Поэт взглянул на него.

— Обо мне тоже, — произнес он медленно. — Для нас троих семья значит все.

— Я вас понимаю. И тоже так считаю.

Критик вздохнул.

— Вас что-то тревожит?

По покачал головой.

Хейс ждал.

— У меня не хватает денег, чтобы заплатить врачу.

— Не беспокойтесь на этот счет — во всяком случае, пока. Я сам оплачу услуги доктора. Он мой старый друг, а вы отдадите мне деньги, когда сможете.

— Учитывая цель вашего приезда сюда, я не могу принять ваше одолжение, — пробормотал писатель, но оба они знали, что это лишь для поддержки чувства собственного достоинства, еще остававшегося в нем.

— Несколько минут назад я стоял у окна, смотрел на реку и размышлял о том, что вы каждый день любуетесь этим видом, — сказал констебль. — Ведь именно там, на том берегу, нашли тело Мэри Роджерс. Сначала мне казалось, что можно легко разгадать загадку, но вот прошло почти четыре года — и ничего. Я беседовал об этом с моей дочерью. Она очень много читает и восхищается вашей проницательностью. Ольга объяснила, что три логические повести, «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже», а теперь еще и «Похищенное письмо», — это шарады. Точный, ясный способ, каким вы раскрываете их перед читателями, не имеет прецедентов в анналах литературы.

Поэт взглянул на него устало.

— Возможно, — проговорил он медленно. — Никогда не задумывался о предшественниках. Я признателен вашей дочери за добрые слова и внимание ко мне.

— Однако должен сказать, мистер По, — продолжал знаменитый сыщик, — что огромная пропасть лежит между разгадыванием загадки, намеренно сочиненной литератором, и раскрытием тайны, связанной с реальным преступлением, совершенным злодеем, имеющим особый талант к обману.

Писатель побледнел.

— Разумеется. Я и сам бы не мог выразить это лучше, главный констебль. Не найдется ли у вас еще закурить?

Хейс похлопал себя по карману в поисках табака. Нащупав искомое, он передал коробочку собеседнику. Тот потянулся к столу и, достав из керамической кружки дешевую кукурузную трубку, набил ее табаком, а детектив зажег спичку и по очереди поднес ее к обеим трубкам.

Они закурили. Из комнаты Вирджинии изредка доносились приглушенные голоса.

— У вас есть семья? — спросил По.

— У меня есть дочь. Думаю, вы с ней знакомы. Ольга Хейс. Она от случая к случаю работает на издательство Харпера редактором.

Писатель кивнул:

— Мы несколько раз разговаривали с ней. Кажется, она приходила на мои лекции.

— Жена скончалась около четырех лет назад. У нас было четверо сыновей, но они тоже умерли.

— Искренне соболезную.

— Ольга посещает все публичные лекции. Она ваша большая поклонница.

— Я польщен. — Он слабо улыбнулся. — У вашей дочери хороший вкус, — добавил он игриво.

— Она говорит, что вы опубликовали новую повесть в «Гоудис ледис бук».

Глаза По снова подозрительно сузились.

— Прошу прощения, я забыл: как называется это произведение?

— «Длинный ларь».

— Вот-вот! «Длинный ларь». То есть на самом деле гроб. Если не ошибаюсь, рассказ в какой-то мере навеян всей этой историей с Джоном Кольтом.

— Лишь в том смысле, что в повести убийца прячет труп в ящике, поэтому он и упоминается в названии.

— Совсем как мистер Кольт, так же спрятавший тело своей жертвы.

— Да.

— А «Ты еси муж, сотворивший сие!»?

— Я смотрю, вы действительно горячий поклонник моего творчества, главный констебль.

— Как я уже говорил, моя дочь очень много и внимательно читает. Она сообщает мне все интересующие меня данные. Тот факт, что тело мистера Челнуока положили в ящик, забив крышку гвоздями, снова навевает мысли о том, как убийца обошелся с мистером Адамсом.

— Да, я думал об этом, пока писал.

— Вы ведь в последнее время не общаетесь с мистером Кольтом?

— Общаюсь с Джоном? — Эдгар улыбнулся с некоторой хитрецой. — Вы имеете в виду после его самоубийства?

— Как вам будет угодно.

— Нет, не общаюсь, — сказал он. — Это в воображении я разговариваю с мертвыми, но в реальности, признаюсь, нет.

— Бросьте, мистер По, ни один из нас не верит в то, что он мертв. Эти две повести, а еще «Заживо погребенные»…

— Вам пора снова напомнить мне, главный констебль, что «добропорядочные граждане всегда говорят правду».

— Добропорядочные граждане говорят правду, сэр.

— Нет, я не общаюсь с мистером Кольтом, жив он или мертв. А в «Заживо погребенных» рассказывается о моих собственных страхах быть принятым за мертвеца и похороненным заживо. Мне больше нечего добавить. Более того, сэр: знайте, что вне зависимости от того, что вы думаете, я ни в коей мере не причастен к убийству Мэри Роджерс.

 

Глава 61

Убийство ради удовольствия

 

— Пожалуйста, поверьте мне, сэр, — сказал По, глядя в окно: на ферму Бреннан, на реку, на то место, где была убита девушка. — Я ее не убивал. И никоим образом не причастен к случившемуся.

— Я и не говорил, что вы это сделали, — ответил Хейс. — Пока что ни разу не говорил.

— Я любил Мэри Роджерс, — тихо промолвил поэт. — И не причинил бы ей зла.

— Но вы устроили весь этот маскарад, скрыв обстоятельства ее смерти, чтобы спасти ее честь?

— Что вы имеете в виду? — Эдгар перестал смотреть в окно и повернулся к своему преследователю; тот продолжал сидеть, изучающе глядя на него. По вздохнул. — Признаю, — проговорил он, — что мы были в Покипси вместе. Я путешествовал по реке, давал лекции и читал свои стихи в тамошних усадьбах. Я изменил своей жене, но не убивал Мэри.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Мы с Джоном наведались к Андерсону за несколько недель до ее смерти.

— С Кольтом? Он часто бывал в этом заведении?

По состроил гримасу.

— Ну разумеется, да. Табачная лавка находится прямо через улицу от его кабинета на Чемберс-стрит. Учитывая бесплатный портвейн и бесплатную еду, не говоря уже об обществе людей, вызывавших его зависть и восхищение, я бы сказал, что бедняга там жил.

— Вы пошли туда повидаться с девушкой, и неудавшийся литератор сопровождал вас?

— Она больше не работала у Андерсона. Вы, конечно, знаете об этом, главный констебль. Уволилась двумя годами раньше или даже более того. Однако ее имя всплыло в разговоре. Не могу припомнить, в каком именно контексте.

— И вы отправились к юной леди?

— Джон дал мне ее адрес. Мэри разорвала отношения со мной. Это было нелегко нам обоим. Я был женат. Она хотела жить в свое удовольствие. В тот день в лавке зашел разговор, что у бедняжки какие-то трудности. Я пошел в меблированные комнаты на Нассау-стрит, чтобы посмотреть, как она поживает.

— Поживает?

— Да. Хорошо ли она себя чувствует, счастлива ли, довольна ли.

— И что вы выяснили?

— В ее жизни появился новый мужчина. Я не знал, кто он. У Андерсона ходили слухи, будто бы этот джентльмен ее бросил. Однако когда я спросил, Мэри ответила, что они по-прежнему вместе и собираются пожениться.

— Вероятно, вас это расстроило?

— Я был рад за нее.

— Мисс Роджерс назвала вам его имя?

— Нет.

— И вы не настаивали?

— Не настаивал.

— Кое-кто полагает, что этим джентльменом были вы, сэр.

— Они ошибаются.

— Вы все еще любили ее?

По не стал отвечать. Вместо этого он заявил:

— Мэри сообщила мне, что беременна.

Хейс изумленно уставился на него:

— И почему же вы не открыли мне этого раньше?

— Я обещал, что не скажу. Я дал слово.

— Юная леди говорила вам, что собирается сделать аборт?

— Нет, не говорила. Если она и сделала его, то против собственной воли. Ребенок уже начал толкаться. Видит Бог, я хорошо знал эту девушку. Она никогда бы не оборвала зародившуюся в ней жизнь.

В это время в кабинет вошел доктор Фрэнсис, вид у него был усталый и измученный. Голос поэта пресекся. Сидя под бюстом Паллады, оба собеседника подняли головы на расстроенного врача.

— Мне жаль говорить это, — сказал он подавленно, — но надежды мало.

По почти не задавал вопросов. Ему не о чем было спрашивать: и без того было известно достаточно. Симптомы чахотки, «белой смерти», казались очевидными. Веки с голубыми прожилками вен, румянец на щеках, блеск в глазах — все это иной бы счел признаками красоты и здоровья. Вирус туберкулеза убивал, не обезображивая тела и не разрушая мозга.

— Это случится не сегодня, — тихо сказал доктор, — и не завтра. Но дни ее сочтены. Возможно, остался год, но никак не больше.

Когда мужчины медленно спустились по лестнице, миссис Бреннан сидела на кухне. На плите стоял чайник. Хозяйка встала и предложила Хейсу и доктору Фрэнсису остаться на ночь. Она заверила констебля, что «этот человек» — она имела в виду Бальбоа — может отлично выспаться в сарае, на охапке свежего сена, а места в конюшне хватит на всех лошадей.

Сыщик поблагодарил женщину за доброту, но отказался, сославшись на то, что вечером ему непременно нужно вернуться, дабы выспаться в собственной постели.

— Мои старые кости, — проговорил он в качестве извинения.

Миссис Бреннан улыбнулась, сказав, что понимает его, и предложила гостям чаю. Мужчины отказались и вышли из дома через заднюю дверь. Экипаж находился поблизости. Самая стройная из лошадей нетерпеливо била левым передним копытом по мягкой влажной земле, готовая вернуться в свое родное стойло.

Бальбоа помог Хейсу и его другу подняться в ландо. В этот момент из дома торопливо вышел По. Он сказал, что, будучи в стесненных финансовых обстоятельствах, должен немедленно ехать в город. Констебль пригласил его отправиться вместе с ними.

Некоторое время ехали молча, каждый был погружен в собственные мысли. Потом По нарушил тишину.

— Жаль, что приходится покидать Вирджинию, когда она так больна, — сказал поэт. — Во мне с детства отмечали мягкость характера и склонность к состраданию. Нежность тонкой души так явно бросалась в глаза, что я стал посмешищем среди товарищей. Потом женился и был счастлив обнаружить в своей спутнице свойства характера, сходные с моими собственными. Увы, моя любящая и терпеливая жена страдает сильнее всех. Простите меня, джентльмены, я не знаю, что делать.

Хейс и доктор Фрэнсис сочувствовали горю своего попутчика. Оба они, пожилые, чувствительные к холоду, сидели, укрыв колени шерстяными одеялами, но Эдгар, расположившийся напротив, отказался от пледа, несмотря на нервную дрожь.

— Знаете ли вы, что, согласно современным научным исследованиям, существует такая вещь, как «духовное притяжение», и вполне вероятно, что самые истинные и сильные из человеческих привязанностей возникают в сердце под действием электромагнитных сил?

Писатель стал рыться в кармане и наконец достал оттуда карандаш.

— Дарит мне свет, — внезапно выпалил он, — немало бед…

Потом умолк и через некоторое время стал нетвердой рукой царапать что-то на обрывках бумаги, которые вытащил из карманов пальто. На востоке начинала заниматься заря. Внезапно вдохновение По иссякло, и несколько минут он сидел, уставившись в пространство, после чего снова занялся своими клочками бумаги.

Обращаясь то к одному, то к другому, поэт начал декламировать вполголоса, нараспев:

 

И чахнет душа в тишине.

Но Вирджиния, нежная, нежная, юная, стала супругою мне —

Но Вирджиния темнокудрая стала подругою мне.

О, блеск светил

Тусклее был,

Чем свет ее очей!

Никакой дымок

Так завиться бы не мог

В переливах лунных лучей,

Чтоб сравниться с ничтожнейшим локоном Вирджинии скромной моей,

С самым малым развившимся локоном ясноокой супруги моей.

Сомненье, беда

Ушли навсегда:

Милой дух — мне опора опор!

Весь день напролет

Астарта льет

Лучи сквозь небесный простор,

И к ней дорогая Вирджиния поднимает царственный взор —

И к ней молодая Вирджиния устремляет фиалковый взор.[23]

 

Когда Эдгар закончил, Хейс взглянул на него и спросил:

— Вы только что это сочинили?

Доктор Фрэнсис к тому времени уже тихонько храпел, и голова его болталась из стороны в сторону.

— Что вдохновляет поэта, — провозгласил По, — так это пророческий восторг красоты перед отверстой могилой, главный констебль. Посредством музыки поэзии мы общаемся с ушедшими: с теми, кто покинул этот мир.

Он взглянул на спящего врача.

— Одна только мысль о близкой смерти жены сводит меня с ума. Простите. Моя жена рано сойдет в могилу. Я это знаю. Знаю, что тьма может поглотить нас. И все же тьма полна движения. Мертвые продолжают жить и, в той или иной форме, возвращаются. Я люблю бродить по лесам. Ненавижу городскую грязь, грохот экипажей. Мне отвратителен невыносимый шум колес, громкие голоса торговцев рыбой и морепродуктами. Кто меня осудит? О, сломан кубок золотой! Душа ушла навек! Пусть горький голос панихид звучит о той, прекрасной, что умерла, скончавшись молодой![24] Плачьте о моей Вирджинии, сэр, сейчас или больше никогда.

И в первых лучах зарождающегося рассвета главный констебль увидел, что на глазах По блестят слезы.

 

Когда они добрались до города, уже настало утро. Хейс осторожно разбудил доктора и высадил его у дома, недалеко от того места, где когда-то жил Джон Кольт. Сыщик и поэт двинулись дальше на юг, мимо открытого коллектора, к жилищу главного констебля на Лиспенард-стрит. Было половина девятого.

— Не хотите зайти ко мне, выпить яванского кофе, прежде чем продолжить свой путь? — предложил детектив.

По еще прежде сообщил, что намерен отправиться к издателю журнала, в котором когда-то работал. У него возникла мысль попытаться продать ему свое стихотворение о черной птице.

Писатель кивнул, принимая приглашение. Он питал страсть к кофе, и мысль о чашке этого ароматного дымящегося напитка в столь ранний час, после бессонной ночи, показалась очень привлекательной.

Несмотря на ранний час, Ольга уже проснулась и хлопотала у плиты. В доме было тепло, пахло свежеиспеченным хлебом и варящимся кофе.

— А, наш выдающийся читатель и критик, — улыбнулся По, увидев девушку, и добавил мягким, ласковым голосом: — Мисс Хейс, мы снова встретились с вами.

У дочери констебля были ровные симметричные черты лица. В свои тридцать два года благодаря ярким умным глазам и гладкой коже она выглядела моложе своих лет, и лишь в каштановых волосах прятались три седые пряди. Отец, строго относившийся к своим отпрыскам, считал Ольгу если не красавицей, то очень привлекательной.

— Мистер По, для меня огромная честь принимать вас в нашем доме. Трудно найти большего почитателя вашего творчества, чем я, сэр.

Она протянула гостю руку.

Писатель поклонился в знак признательности, после чего тяжело опустился за кухонный стол.

— Папа, — сказала Ольга, заметив покрасневшие глаза Хейса, — тебе нужно поспать. Хочешь, я приготовлю тебе постель?

— Нет-нет, — возразил он. — Я в порядке. Кофе готов, дорогая?

Дочь констебля встала и пошла к плите. При помощи толстой синей прихватки, много лет назад сшитой ее матерью, она разлила горячий напиток в три большие чашки.

— Сливки, мистер По?

— Спасибо. И, если можно, сахару, мисс.

Девушка поставила на стол кувшинчик со сливками и сахарницу. Поэт добавил всего капельку сливок, но зато три ложки коричневого грубого сахара, наполненные до краев.

Отец и дочь наблюдали, как он опустил оловянную ложку в кофе и стал помешивать напиток.

— Ваш отец преследует меня, — сказал писатель Ольге, хитро подмигнув. — Он думает, я убил человека.

— А это правда? — без выражения спросила девушка.

По взял свою чашку и осторожно отхлебнул, прежде чем ответить.

— Только свою душу, моя дорогая. Как это ни прискорбно, я убил только свою собственную душу.

 

Глава 62

Если не он, то кто?

 

После того как неожиданный гость покинул их дом, а отец отправился спать, Ольга осталась сидеть за бывшим швейным столом матери, теперь служившим в качестве письменного стола. На полках, где прежде хранились иголки, медные наперстки, измерительная лента и многочисленные нитки, теперь расположилась ее библиотека. Взгляд девушки перемещался по корешкам и загорелся, когда она увидела потрепанное издание романа Сусанны Роусон «Шарлотта Темпл». Дочь констебля вспоминала, как однажды в воскресенье они вместе с отцом отправились в церковь Троицы на могилу главной героини.

Мысленно она снова ощутила зябкое дыхание того дня: дождя не было, но в воздухе стояла влага. Темное небо с низкими, зловещими облаками — и большая толпа. Целое море цветов и куча рукописных посланий покрывали собой могилу и надгробие.

— Мне так грустно, — пробормотала Ольга, заглядывая в широкое, темное, как небо, лицо отца. Когда девочка начала рыдать, Хейс крепче взял ее за руку и отвел в сторону.

— Юная леди, — сказал он сурово, — долг повелевает мне рассказать правду дочери, которую так люблю.

Она ждала. Широко раскрытые, влажные от слез глаза выражали надежду.

— Ты знаешь, кто такая Шарлотта Темпл? — спросил он.

— Да, — ответила она прилежно.

— И кто же она?

— Это девочка, которая страдала и умерла за свои грехи, и ее похоронили здесь, в церкви Троицы.

— Нет, — возразил отец. — Шарлотта никогда не жила. И не умирала. Это не настоящий человек, Ольга. Вымышленный персонаж, который придумала миссис Роусон, автор книги.

— Ты ошибаешься, Шарлотта настоящая, — сказала девочка твердо. — И покоится с миром под этой плитой. Это правдивая история, — настойчиво проговорила она, намекая на часто звучавший подзаголовок романа.

— Нет-нет, — повторил Хейс. — Это всего лишь аллегория. Только книга. Хорошая книга, заключающая в себе глубокую мораль, созданная для того, чтобы воспитывать добрые чувства, — ничего более.

— В таком случае кто же похоронен в могиле Шарлотты?

Отец покачал головой:

— Никто здесь не похоронен. Могила пуста. Это всего лишь подделка. Камень положили по настоянию читателей миссис Роусон, восхищавшихся ее героиней.

Дочь констебля невольно поежилась: ведь когда-то она была такой искренней и эмоциональной, такой наивной. Девушка провела рукой по волосам, размышляя об Эдгаре По и его слабости к женщинам, о любви. Об убитой продавщице табачной лавки, Мэри Роджерс. Зачем отец привел писателя к ним домой? Ольга хорошо знала отца. Он пытался что-то показать, хотел, чтобы она это поняла и оценила.

Кто убил Мэри Роджерс? И при каких обстоятельствах?

Потом, отбросив бесформенные впечатления, дочь констебля встала из-за своего импровизированного письменного стола и отправилась на кухню. Она взяла с полки целый кочан капусты, кладет его на деревянную доску и начинает шинковать с необъяснимым напором. С утра приготовлено яичное тесто. Закончив с капустой, девушка раскатывает тесто, окунает нож в воду и нарезает длинные полоски лапши в полдюйма шириной. Затем она режет кубиками лук, зажигает огонь и кладет лук в сковородку, чтобы он слегка подрумянился. Помещает туда же нашинкованную капусту, посыпает все это темно-красной паприкой, крупной серой солью и грубым черным перцем. Налив в сковородку чашку воды из Кротона, Ольга несколько минут помешивает овощи деревянной лопаткой, а блюдо тем временем начинает тушиться.

Когда капуста, благодаря паприке, окрашивается в ровный красный цвет, молодая женщина снова отправляется в бывшую швейную комнату матери. Мог ли этот джентльмен, которого она знает лишь отдаленно, но которым восхищается, самый необыкновенный человек, обвиняемый многими мистер Эдгар По… совершить жестокое убийство такой девушки, как Мэри Роджерс?

А если не он, то кто?

 

Глава 63

Чаепитие с вороном

 

Тем временем По явился в редакцию «Грэхэмс магазин», собираясь продать единственную, по его мнению, стоящую вещь из всего написанного — новое стихотворение о черной птице.

Новый номер журнала как раз готовился к выходу в свет, и шум печатных станков был нестерпим. Джордж Рекс-Грэхэм родился в Филадельфии. Он был главным редактором «Эткинсонс кэскет», а потом выкупил у Билли Бэртона его фирму и переменил название журнала с «Бэртонс мэгэзин» на «Грэхэмс мэгэзин».

Новый владелец когда-то специально добивался расположения По и держал его у себя в качестве редактора. Со своей стороны Эдгар с удовольствием работал на Грэхэма в новой редакции, на пересечении Третьей улицы и Честнат-стрит, получая при этом вполне удовлетворительное годовое жалованье.

До тех пор писатель был знаменит скорее как критик, но потом снискал себе славу и прозаическими произведениями. К несчастью, По публично провозгласил, что эффект работы его блестящего ума иллюзорен.

Критики набросились на поэта, обвинив в том, что он вознамерился установить контроль над всей американской словесностью.

Взбешенный Грэхэм велел своему редактору сбавить тон.

Пытаясь смягчить босса, Эдгар сослался на то, что вынужден защищаться от нападок.

— Я бы никогда не позволил личным чувствам в адрес литераторов затмить мои критические суждения об их произведениях, — возразил он начальнику.

Писатель прямо заявил, что не может работать под таким давлением. Он уже достаточно вытерпел, когда приходилось хвалить болванов. После этого поэт в ярости покинул редакцию; впрочем, кое-кто из наименее благосклонных свидетелей утверждал, что его уволили за пьянство и непригодность к работе. Дело усугубил тот факт, что на место великого критика Грэхэм нанял его соперника, другого претендента на высокое звание судьи американской поэзии — узколицего преподобного Руфуса Уилмота Грисвольда, определив ему жалованье в тысячу долларов ежегодно. Больше, чем платил По.

Но сегодня, входя в редакцию издательства Грэхэма с низко склоненной головой, Эдгар готов был все забыть и простить.

Бывший работодатель тепло приветствовал поэта, после чего бывший редактор отвел его в сторону и прошептал, что должен открыть не терпящее отлагательств дело. Со слезами на глазах он признался, что остался совершенно без средств, жена болеет и семья голодает. После заявил, что принес с собой текст нового стихотворения, и попросил издателя поразмыслить о возможности опубликовать его в своем журнале. Свиток, испещренный аккуратным почерком По, отправился в руки к Грэхэму и его коллеге, Луису Гоуди из «Гоудис ледис бук», который случайно оказался в редакции.

Оба прочитали стихотворение и сказали, что при виде этих строк вспоминается произведение Диккенса «Барнеби Радж», где тоже упоминается подобная птица — ворон по кличке Грип.

Гоуди даже процитировал строчку из этого популярного романа; при этом на лице его засияла мальчишеская радость.

— «Грип, Грип, Грип! — воскликнул он. — Умница Грип, Грип-проказник, Грип-хитрец! Грип, Грип, Грип!»

Грэхэм рассмеялся.

— «Я дьявол», — в свою очередь, вспомнил он фразу из текста и сделал довольно жалкую попытку изобразить крик ворона. — «Я дьявол! Дьявол, дьявол… Не вешай носа, не трусь! Ура! Полли, подай чайник, мы все будем пить чай».[25]

Оба издателя от души расхохотались над этим вдохновенным представлением. По не видел в происходящем ничего смешного: ведь он тоже мог дословно процитировать бессмысленные слова птицы.

Заметив, что писатель болезненно и смущенно реагирует на их поведение, Грэхэм постарался взять себя в руки.

Он сказал, что стихотворение — «мрачное», но автор так и не понял, похвала это или нет. Эдгар, считавший себя мастером слова, оказался в незавидном положении: ему приходилось защищать самого себя.

Поэт настаивал, что стихотворение обладает значительными достоинствами. Снова упоминал о своих финансовых трудностях.

— Несправедливо, что мы, несчастные авторы, умираем от голода, — с горечью заметил он, — в то время как вы, издатели, жиреете за наш счет.

— По… — запротестовал Грэхэм.

Уязвленный до глубины души, критик только отмахнулся.

— Я спрашиваю вас, имеет ли человек право распоряжаться собственным разумом и той хрупкой, совершенной тканью, которую этот разум рождает? — промолвил он. — Как мне жить дальше?

Тогда, в знак сочувствия к положению поэта и из уважения к его таланту, в помещение пригласили всех, кто в тот момент работал в редакции, и По, выхватив рукопись из рук Гоуди, со злостью прочел стихотворение собравшимся в кабинете типографам, наборщикам и клеркам, решив положиться на их суд.

Услышав, что служащие издательства присоединились к мнению своего босса и его коллеги, писатель был шокирован и оскорблен.

Он потемнел лицом.

— Молодой автор, — заговорил Эдгар угрюмо, — борющийся с отчаянной и отвратительной бедностью, не получая никакого сочувствия от мира: от таких, как вы, не способных понять его нужд, — этот молодой писатель по просьбе издателей сочиняет и читает свои произведения, надеясь на вознаграждение. Но ничего не получает взамен. Так? Я спрашиваю: вы этого хотите, господа? Такова плата за литературу?

По и представить себе не мог, что собравшиеся не уделят ему должного внимания. Критик снова попытался начать читать — на этот раз всецело углубившись в текст стихотворения, — но Грэхэм заявил, что они на сегодня слышали уже достаточно, сроки сдачи номера поджимают и пора возвращаться к работе.

При некотором всеобщем замешательстве среди присутствующих по кругу пустили шляпу. И хотя стихотворение о черной птице не приняли к публикации, поэт получил сумму в пятнадцать долларов — как ему сказали, ради жены и добрейшей тетушки, миссис Клемм.

 

Глава 64

Черная птица

 

 

«Нью-Йорк миррор» выходит каждую субботу, утром.

Три доллара в год, оплата вперед.

Редакция расположена по адресу: угол Нассау-стрит и Энн-стрит.

Том 1. Нью-Йорк, суббота, 8 февраля, номер XVIII.

Мы получили разрешение перепечатать, предварив ожидаемую публикацию во 2-м номере «Америкэн ревю», это замечательное стихотворение… Оно являет собой единственный в своем роде и самый впечатляющий пример «поэзии момента», известный американской литературе. Тонкостью же замысла, изумительным искусством стихосложения, неизменно высоким полетом фантазии и «зловещим очарованием» произведение это превосходит все, что создано пишущими по-английски поэтами. Речь идет об одном из тех «литературных деликатесов», которыми питается наше воображение. Строки эти навсегда останутся в памяти всякого, кто их прочтет.[26]

 

 

Ворон

 

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,

Задремал я над страницей фолианта одного,

И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,

Будто глухо так застукал в двери дома моего.

«Гость, — сказал я, — там стучится в двери дома моего,

Гость — и больше ничего».

 

Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,

И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.

Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали

Облегченье от печали по утраченной Линор,

Но святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —

Безыменной здесь с тех пор.

 

Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах

Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,

И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:

«Это гость лишь запоздалый у порога моего,

Гость какой-то запоздалый у порога моего,

Гость — и больше ничего».

 

И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.

«Извините, сэр иль леди, — я приветствовал его, —

Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,

Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,

Что я вас едва услышал», — дверь открыл я: никого,

Тьма — и больше ничего.

 

Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный,

В грезы, что еще не снились никому до этих пор;

Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,

Слово лишь одно из мрака донесл