Глава двадцать третья. Рыцари Соломонова Храма

 

Вскоре происшествие с хашишином забылось. В веренице хлопот и суеты по утверждению и регистрации Ордена мелькали годы, события, люди. Умер король Балдуин, его приемник Балдуин II еще больше благоволил тамплиерам. Южная часть королевского дворца окончательно закрепилась за рыцарями Соломонова Храма. Даже военные вылазки девяти рыцарей отошли на второй план. Но тайные исследования продолжались. Вести записи вызвался граф Гуго Шампанский, увлеченный древними знаниями больше всех. Каждый шаг делался вслепую, каждый талисман заставлял рисковать. Так чувствовали себя в старину лекари‑испытатели ядов. Никто не знал, какую шутку выкинет с ним очередная фигурка. Как Змея забросит домой в Шампань или в спальню к забытой подруге. А может, сделает твое лицо как у менялы на монетном рынке – это случилось со вторым Годфруа.

Быстрее всего проявили себя талисманы, названные Ворон и Богомол. Первый показал Гуго де Пейену такие дали, что он поверил в достоверность найденных раньше карт. Второй – Богомол – сделал невидимым взявшего его Аршамбо.

Жоффруа Бизо утверждал, что со Львом ему легче сражаться. А своей отвагой он заражал других. С Пэйном де Мондидье и Роланом они успешно атаковали эскорт сарацинов из двадцати человек.

Когда же очередь дошла до талисмана Кролик, то чуть не случился скандал. Невинную на вид зверушку положил в карман Гундомар. И тут убеленный сединой рыцарь вдруг стал объектом женского поклонения. Что девицы и дамы! Стражник на дворцовых воротах вдруг прошептал благопристойному старцу, что тот очень мил и красив. После этого Великий Магистр от греха подальше отнес Кролика обратно в ларец, навсегда запретив братьям прикасаться к нему.

Но не все было так радужно. В марте 1120 года тамплиеров постигла беда. За две недели погиб один и тяжело покалечился другой оруженосец. Гюстав сорвался с обрыва Кедрона, Жозеф упал с коня. Первый погиб мгновенно, второй, оправившись, больше не мог ходить. Вся горечь была в том, что оруженосцы были опытными бойцами и служили при Храме Соломона с первых дней. По Гюставу служили заупокойные молитвы и раздавали милостыню за спасение его души. Жозеф так и остался на попечение Храма, читая за трапезой Жития святых.

Наступило лето, и в день апостолов Петра и Павла к Гуго де Пейену в слезах пришел Жоашем – тот самый сын ростовщика, что в пятнадцать лет сбежал из дома. За эти годы романтизм прошел, и Жоашем оставался при Ролане скорее из привычки. Денег ему не платили – оруженосцы работали за хлеб и кровать. Потому Жоашем время от времени впадал в ропот и подумывал перейти на службу к мирянам. Вынужденный жить с тамплиерами как монах, сквайр тянулся к обычным человеческим страстям.

– Великий Магистр, сеньор, я должен покаяться Вам.

– Ты согрешил, Жоашем? Почему не идешь в церковь?

– Мы же давали клятву. Примите исповедь, сеньор, иначе гореть мне в геенне.

– Ну, говори, Жоашем, все равно я узнаю правду.

– Те несчастные братья, Гюстав и Жозеф. Я играл с ними в кости.

– Играл в кости? Зачем? Ты не знаешь, как азарт развращает душу и отстраняет от молитвы ум. Вы играли на деньги?

– Да.

– Это провинность, Жоашем. Что еще?

– Они меня обыграли. На целых девять денье – все мои сбережения. Тогда я в сердцах крикнул: «Чтоб вас переломало, собаки». А потом так и случилось, сеньор.

– Ты проклял своих братьев, это тяжких грех, Жоашем.

– Это не я, сеньор. Верней, я всегда ругаюсь, но это его колдовство! После несчастий с братьями я вообще перестал носить его на теле! – трясущимися руками оруженосец полез в перекинутую через плечо сумку, извлек замотанную в тряпку вещицу и вытряхнул на стол.

На грубо обтесанную доску упал серебристый Варан.

– Он будто укусил меня, когда я кричал на ребят.

– Что‑то подобное было раньше?

– Нет, никогда. Я таскал эту железяку полгода и только мучился от тошноты.

Оруженосец был прав. Гуго вспомнил, что еще в конце лета Варана отдали на хранение Жоашему. Ни сам Гуго, ни Рыжий Альбен, носившие Варана до оруженосца, так и не разгадали его смысл.

– Исповедайся священнику в зложелательстве и азартных играх. Про артефакт не говори ничего. Наши тайны не стоит выносить за стены братства. Имя Гюстава внеси в свой поминальник и до смерти за него молись. И смиряйся, друг мой, трудись до кровавого пота в оставлении страстей. Нет в этом мире ничего важнее спасения.

Отпустив оруженосца замаливать грехи, Гуго осторожно взял фигурку и отнес в зиккурат подземелья. Признаться, Варан по‑прежнему пугал его.

Странно, но столь похожая на Варана ящерка имела совсем другие свойства. Сработала она не сразу, а почти через год, когда носивший её Пэйен де Мондидье попал в серьезную передрягу. Возвращаясь из Рамлы, он с обоими Годфруа попал в засаду в полутора лье от Иерусалима. Мощный удар копья выбил Пэйена из седла. После короткого, но яростного боя сарацины бросились в густые кусты, где ловить их было также трудно, как зайцев. Годфруа де Сент‑Омер спешился и подбежал к Пэйену. Удивительно, но распростертый на земле рыцарь был даже не ранен. Копье, пробившее кольца кольчуги нанесло разве что кровоподтек. Но, главное, как вспомнил рыцарь, от Ящерки на шнурке в момент удара закололо грудь. Похоже, фигурка сохраняла жизнь. Позже, все смелее экспериментируя с артефактом, Пэйен вступал в бой в одной рубахе, лишь покрикивая от ударов стрел и мечей. С какой‑то развеселой, лихой отвагой он выезжал к Иерихону, все еще бывшему в руках мусульман, или охотился на львов в одиночку. Под стенами Иерихона было сделано еще одно важное открытие – владелец Ящерки не страдал от огня. Можно было ходить по углям или брать в кузне раскаленные заготовки рукой – на коже даже не оставалось ожога. За это сам Пэйен предложил окрестить Ящерку Саламандрой – восточным духом огня, живущим в кострах.

Саламандра, как и Лев, и Орел, принесла немало пользы. Что не скажешь о Фениксе, Лягушке или Дельфине. Значение их и большей части других талисманов оставалось пока загадкой.

Но у тамплиеров было терпение и время. Позже появились средства и люди. Спустя несколько лет, в 1128 году от рождества Христова, на праздник святого Илария на церковном соборе в Труа был официально утвержден Орден рыцарей Храма и принят их устав.

Общему собранию было угодно, что обсуждение, которое было там и рассмотрение Святых Писаний, с согласия всего совета и разрешения Бедных Рыцарей Христа Храма, что в Иерусалиме, было записано и не забыто, надежно сохранено, и позволило после праведной жизни каждого прийти к Создателю, чье милосердие слаще, чем мед, когда сливается с Богом; чья милость похожа на помазание. Per infinita seculonum secula. Аминь.

После долгих лет нужды и лишений, скудности и ненадуманной нищеты, когда братия не знала, где найти хлеба насущного ни на сегодняшний ужин, ни на завтрашний день, когда единственным средством к существованию была милостыня добросердечных господ, после всех трудностей, закаливших и воспитавших Орден, братство стало множиться и расти. За менее чем два столетия Орден бедных рыцарей Храма Господня стал самой мощной и влиятельной силой в Европе. Такого взлета не знал никто. Тамплиеры вершили судьбы народов и, на свой выбор, ставили королей. Были первыми банкирами Старого Света и держали в должниках сильных мира сего. Строили великолепные храмы и бесплатные дороги и кормили тысячи вдов и сирот. Было ли это воздаяние за чистые сердца и бескорыстные труды, или храмовникам помогло что‑то другое, увы, остается только гадать.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Глава первая

Спустя два столетия

 

Ноябрь 1306 года, Франция, замок Фонтенбло

– Казна Лувра не справлялась с задачей! Этих бездельников надо вешать через одного! Я только и слышу разговоры, что тамплиеры управляют казной Франции лучше моих людей. Да‑а, ты послушай, Гийом, вот что пишет папский легат из Тулузы: «Мilites Templi распоряжаются казной короны чрезвычайно мудро и гибко даже в критические времена»! Я построил институт Луврской Казны один в один по принципам Тамплиерского банка, но это не принесло ничего! Дыра на дыре, сплошные прорехи.

– Держать казну у святош – то же, что ключ от пояса верности красивой жены доверять молодому соседу.

В охотничьем кабинете замка Фонтенбло за шахматным столиком сидели двое. Их союз представлял странное зрелище. Первого, сорокалетнего короля Франции Филиппа IV, падкий на прозвища французский народ недаром прозвал Красивым. Филипп действительно был статен и весьма приятен лицом, белокур, высок ростом и имел нежную, как у девушки кожу. Справедливости ради, нужно отметить, что и душа короля, одиннадцатого по счету французского монарха, была украшена доблестью и благочестием. Безупречный христианин, верный муж, не запятнавший себя ни трусостью, ни пагубными страстями. В пище и вине он был воздержан, с женщинами немногословен, любил супругу свою Жанну Наварскую, от которой имел семерых детей и рьяно хранил целомудрие и честь. Примечательно, но недавно овдовев, король продолжал хранить верность покойной жене. Похвальная добродетель, умилявшая сердца парижан. Но завистливые языки всюду находят изъяны. Годфруа Парижский, бродячий менестрель, неисправимый дебошир, завсегдатай кабаков и ценитель легкомысленных женщин, осмелился утверждать, что: «король был легковерным, как девственница, и находился в плохом окружении». А епископ Памье, выпив изрядно вина и находясь inter pocula – в пьяном застолье сболтнул лишнего, сказав: «У Филиппа красивое лицо, но он не умеет ни говорить, ни думать». Критика не прошла епископу даром. Хороший урок остальным, кто за доброй выпивкой не властен над своим языком. Но, так или иначе, нерешительность в принятии важных вопросов за королем замечали. Быть может, потому Филипп стремился иметь помощника напористого и жесткого, наделенного недюжинным умом. И второй собеседник, Гийом Ногаре, вполне отвечал этим запросам.

– Ваше Величество, быть может, ваши финансисты мало времени уделяют покаянию и молитве? – открытая усмешка гуляла по губам канцлера. – Как давно исповедовался главный королевский казначей?

Речь шла о Рено де Руа. Впрочем, осуждения не было никакого. Скорее, дружеский укол. Рено де Руа был столь же прагматичен и жесток, как и сам Ногаре. А более верного слуги нельзя было найти во всем королевском домене.

Мягко потрескивали дрова в камине, бросая блики на медвежью шкуру на полу и грустные глаза оленей – чучелами их рогатых голов были обильно увешаны стены. Замок в те годы еще не достиг своего расцвета роскоши и красоты, буйная фантазия Челлини еще не коснулись его комнат, а заядлый рыбак Генрих IV не приказал выкопать канал длиной в версту для самоличного ужения рыбы. Но все здесь было торжественно и практично.

– Вот именно. Я отправлю этих ослов собирать милостыню на паперти храмов. В Нотр‑Дам де Пари, где я собственноручно сжег буллу папы.

– Clericis laicos! Я считаю, что духовенство, наоборот, должно помогать нуждам своей страны! – Гийом приосанился, словно опять стоял на профессорской кафедре.

Пресловутая Clericis laicos была буллой папы Бонифация, запрещавшей церкви платить какие‑либо налоги светской власти и королю. Именно она привела в ярость Филиппа, демонстративно сжегшего папский документ на паперти храма. И именно она стала в последствие приговором для понтифика. Филипп Красивый постоянно нуждался в деньгах. Пожалуй, это свойство был второй его запоминающейся чертой после телесной красоты.

– Милостыня, – продолжил Ногаре, – неплохой доход. Когда‑то тамплиеры жили на подаяние, а теперь вы – их должник.

О‑о, попадание прямо в точку! Король вспыхнул и залился краской. Ни для кого не было секретом, что он был в долгах, как в шелках. Деньги понадобились, чтобы выдать дочь Изабеллу за английского короля. Он взял ссуду в четыреста тысяч золотых флорентийских монет. Сумма была огромной, а кредитором – пресловутый Тампль во главе с Великим Магистром.

От камина несло жаром – похоже, камергер распорядился бросить сухой дуб. Разбуженная теплом серая муха назойливо перелетала то на подлокотник кресла, то на королевские шелковые чулки.

– Орден milites Templi держит в должниках всю Европу, – продолжил Гийом Ногаре, – и переставляет королей, как шахматные фигуры. Они слишком интересуются делами светской власти. Ногаре демонстративно пошел офицером и атаковал белую пешку короля. Игроком, как и политиком, он был отменным.

– Английский король Эдуард, на Кипре – Амори. Кто знает, может, и Вы станете в их руках только фигурой?

Странно, но подобные дерзости канцлеру сходили с рук. Король позволял Ногаре общаться с собой прямолинейно и резко, что не допускалось другим. Своей головокружительной карьерой Гийом был обязан выдающемуся уму и такому же выдающемуся упрямству. Рожденный в семье разорившегося дворянина, теперешний канцлер сам добился рыцарства и власти. Вначале – мелкий юрист, потом – профессор права. Затем, в Бокере, работая судьёй, за усердие и знание дел заработал доброе имя, благодаря чему был замечен из Парижа и принят в королевский совет. Здесь уже острый живой ум и изящество речи Ногаре сходу пленили Филиппа. Король не только приблизил талантливого политика и дипломата, но и поставил ответственным за свою печать.

– Опять проиграл! Ногаре – вы невыносимый соперник. За это и ценю! – Филипп Красивый откинулся на спинку кресла и, покопавшись под воротником, потянул за шнурок. – Возьмите‑ка эту штуку. Не знаю, чем она так помогала Людовику Святому, но меня от нее тошнит.

Король протянул канцлеру шнурок. На нем покачивался талисман, от вида которого у посвященных людей перехватило бы дух. Перехваченный за шею тонкой полоской кожи, перед носом канцлера покачивался Орел. Мало кто знал, но Ногаре, кроме титула Хранителя королевской печати, был еще хранителем старинного амулета.

Канцлер с нескрываем почтением принял артефакт из королевских рук и повесил себе на шею.

– Люблю смотреть, как у тебя меняются глаза. – Засмеялся король: – Ты становишься похож на любимого кота папы.

– Не забывайте – это подарок тамплиеров французской короне. И мы не знаем до конца, что он несет. Их поступки туманны.

Гийом Ногаре лукавил. Силу Орла он давно почувствовал сам. Слухи о существовании таинственных древних артефактов, полученных тамплиерами в Соломоновом храме, ходили среди альбигойцев давно. Знал Ногаре и то, что Орлом не каждый умеет воспользоваться с толком, потому для Филиппа Красивого металлический талисман оставался простой безделушкой.

Серебристая фигурка действительно была подарена французским королям Орденом тамплиеров, а именно – Людовику, деду Филиппа. А дело обстояло так.

После тяжелой болезни король Людовик, за любовь к Церкви и святым местам получивший прозвище Святого, дал обет совершить Крестовый поход, для истории уже седьмой по счету. Получив в Сен‑Дени посох паломника и хоругвь и, заручившись благословением папы, король отправился в Египет на кораблях в сопровождении своего войска. Но проиграл и попал в плен – Седьмой Крестовый поход был абсолютно бесславным. Однако, видя искреннее усердие Людовика и его безграничную веру, Великий Магистр Рено де Вишье, только что сменивший отошедшего к Господу Богу своего предшественника Гийома де Соннака решил пожертвовать французскому королю артефакт, когда‑то принадлежавший самому Гуго де Пейену.

Расчет Рено де Вишье имел здравый смысл – Иерусалимское королевство доживало последние дни, и хорошие отношения с французским монархом Ордену были кстати. Иерусалим вот уже более полувека был отбит сарацинами, под натиском их войск трещали Яффа и Кесария, Акра и Сидон, и Ордену ничего не оставалось, как продумывать запасные ходы.

Перешедший от Людовика Святого к его внуку талисман теперь находился в полной власти Гийома.

– Я давно разочаровался в искренности слуг Соломонова Храма. Это не те вдохновленные верой романтики, которых собрал Гуго де Пейен. Уже чего стоит потеря Святой Земли! Они полностью дискредитировали себя! Пятьсот рыцарей и десять тысяч сержантов, не считая вооруженных слуг, не смогли удержать Иерусалима! И то же было с Аккрой. Гроб Господень опять в сарацинских руках. Не удержать то, что досталось кровью героев…

– Да, я хорошо это помню, – кивнул Филипп.

Было понятно, что король сам давно утратил доверие к рыцарям Храма.

– Чего стоил отказ храмовников заплатить выкуп Салаху‑эд‑Дину за плененных сограждан. Шестнадцать тысяч христиан ушло тогда в мусульманское рабство, а Орден не дал ни гроша, сидя на мешках денег! Истинно – река, разливаясь и останавливая свой бег, становится похожей на болото. Нет, я не отрицаю, что среди храмовников много достойных людей. Но действия их магистров порой просто отвратны… – покачал головой Филипп.

– Ваше Величество, позвольте напомнить слова тогдашнего папы: «Преступления братьев тамплиеров чрезвычайно огорчают нас… их монашество лицемерно».

За окном залаяли собаки, послышалось ржание лошадей. Король резко встал и прислонился лбом к холодному стеклу, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Остриженные на итальянский манер кипарисы по углам огромных клумб темнели под белыми шапками. Запряженные в карету кони храпели и топтали свежевыпавший снег. От их влажной мохнатой шерсти шел легкий пар.

– О, приехал Карл и невестка. Извините, Гийом, но я предпочту семью вашему интересному обществу. Продолжим беседу позже. А пока… подготовьте‑ка мне отчет о владениях тамплиеров. Встретимся после в Сите, у меня много дел в Париже.

Гийом поклонился, пропустил Филиппа и подошел к окну. По ту сторону цветных витражных стекол, впаянных в полоски свинца, летели хлопья снега и прилипали к окну, съеживаясь и оползая вниз мутными каплями. По эту – отражалось усталое лицо Ногаре. Глубокие морщины прорезали осунувшуюся кожу, в когда‑то темных и густых волосах хозяйничала седина.

После яркого взлета Ногаре чуть не последовало столь же стремительное падение. На Пасху 1299 года Филипп Красивый посвятил его в рыцари. Все еще не отошедший от радости дворянства, в апреле 1300 года Гийом Ногаре был направлен в Италию с посольским визитом к римскому папе. То ли сказалось волнение от близости именитых персон, то ли Гийом еще не привык к условностям светской жизни, но неуместно произнесенная им фраза оскорбила и привела в гнев главу Католической церкви. Бонифаций VIII был оскорблен до глубины души и миссия провалилась. За ней чуть не провалилась надежда Ногаре на сытую почетную жизнь.

– Подлец и сын подлеца! – резюмировал папа про Ногаре, будто речь шла о паршивой собаке.

Гийом сохранил пост в Королевском совете, но к понтифику он навсегда затаил в душе жгучую злобу. Увы, получив рыцарский титул, Ногаре был начисто лишен благородного великодушия и смирения. Мелочная мстительность, с детства присущая ему, расцвела буйным цветом. Папа Бонифаций VIII стал ненавистен ему – мертвый или живой, и с параноидальным упорством королевский советник пытался взять реванш. Что и сделал с триумфом. Ногаре, ничуть не смущаясь, перед всем европейским миром обвинил в ереси папу.

«Мы видим беззаконного, еретического, закореневшего в своих преступлениях. Его уста полны проклятий, его когти и клыки готовы проливать кровь; он терзает церкви, которые должен питать, и крадет имущество бедняков, он разжигает войну, он ненавидит мир, он – гнусность, предсказанная пророком Даниилом…»

Ораторский дар Гийома привел тогда в восторг короля. Филипп любил сильных духом.

 

* * *

 

Ногаре повернул голову вправо, влево, рассматривая в отражении свои мешки под глазами, острыми холмиками находившие на скулы. Такое бывает, если сердце или почки больны. Что ж, никто из нас не сумел обмануть старость. Хранитель королевской печати покачал головой, повернулся на каблуках и зашагал к двери. Откуда‑то сбоку слышались женский смех и веселая суета. Назавтра король готовил охоту для Карла де Блуа и его прелестной жены Екатерины.

История с понтификом кончилась тем, что папа предал анафеме и Ногаре и Филиппа. Взбешенный канцлер с верными ему людьми подкараулил папу в Ананьи и собственноручно, с наслаждением ударил по щеке. Вряд ли мы узнаем, успел ли подставить Бонифаций другую. От огорчения понтифик занемог, и у него остановилось сердце.

А нового папу Климента Филипп силой затащил в Авиньон и держал под домашним арестом. Такого поражения папская власть еще не знала.

Ногаре ликовал.

 

Глава вторая. План двух Гийомов

 

Февраль 1307 года, Париж, Королевский дворец на острове Сите

Филипп Красивый в алом бархатном камзоле и бордовом, с белой подбивкой плаще, расшитом золотой нитью, медленно прохаживался вдоль стола. Гийом Ногаре и Великий Инквизитор Франции Гийом де Пари, почтительно склонив головы перед королем, ждали напротив, не решаясь садиться.

За высоким окном медленно катила серые воды с островками льдин неуютная Сена. Несмотря на холодное время, перестройка королевского замка на острове Сите шла полным ходом. Эскорты баронов и лиц королевской крови на мостах мешались с толпами каменщиков, стекольщиков и прочих рабочих. В Лувре давно не хватало места, поэтому король решил переместиться сюда, в сырое, но красивое место, рядом с Нотр‑Дам де Пари.

Створка резной, обильно украшенной позолотой двери открылась, и королевский казначей Рено де Руа доложил о своем прибытии. Король уселся в массивное инкрустированное кресло и жестом предложил сесть остальным.

– Итак, господа, стоит приступить к делу. Мы все служим единственной великой цели – сохранить и укрепить вверенное нам государство. Но если у тела две головы, то они друг другу мешают. Увы, с той властью и средствами, которые имеет с недавних пор в моем домене Орден храмовников‑тамплиеров, управлять Францией все сложней. Я чувствую, как Жак де Моле все увереннее дышит мне в спину. Он слишком жаден до власти.

В последней фразе в голосе короля мелькнули нотки обиды. Дело в том, что с тех пор, как пала последняя крепость крестоносцев на Востоке, тамплиеры перебрались в Европу и через пару десятилетий в их руках оказались такие богатства и рычаги управления, что король начинал чувствовать себя пасынком в родном доме. Чтобы обрести над Орденом хоть какой‑то контроль, он предложил одного из своих сыновей в армию Тампля. Расчет был прост – благодаря своей крови принц очень быстро займет пост Великого Магистра. Но Жак де Моле с усмешкой отказал Филиппу. Не помогли и другие интриги. Великий Магистр был неподкупен, неумолим и заботился о процветание Ордена не жалея своей жизни. Сказочные богатства Тампля не давались в руки королю. Оставался лишь один метод.

– Я знаю вашу верность и преданность короне, потому прибегаю к вашей помощи, чтобы ограничить во Франции влияние тамплиеров. Они – монахи. Вот и пусть ведут духовную жизнь, а не лезут в политику королевства.

– Ваше Высочество, – вставил Ногаре, – если ехидне отрубить голову, тут же вырастает другая. Они воины и пойдут до конца. Поэтому поражать нужно сердце. Орден нужно полностью расформировать, а несогласных – уничтожить.

Прямота и жестокость были свойственны Ногаре, но иногда все же удивляли государя.

– Ваше преосвященство, отец Гийом, – обратился Филипп к Великому Инквизитору, а по совместительству своему духовнику, – каково ваше мнение?

Филипп был хитер. Решение привлечь Гийома де Пари убивало кучу зайцев. Во‑первых, духовник, так или иначе, знал обо всех делах короля. Во‑вторых, репрессии против монахов мог возглавить только инквизитор. В‑третьих, отец Гийом был из Ордена Святого Доминика – Псов Господних, а их зависть по отношению к Тамплиерам знали все. Инквизиция всегда страстно желала пасти единолично стадо Христово, и непреклонный строптивый Тампль раздражал их, как быка красная тряпка. Достаточно было пустить отца Гийома как гончую по кровавому следу, и он мог сделать все сам.

– Ваше Величество, вокруг Тампля последнее время ходят разные слухи. Говорят, они привозили с Востока черных рабов и от них учились темному искусству. Говорят, имели контакты среди мусульман. Говорят про тайные книги, зелья и талисманы… Но народ им верит и любит. Милостыню по правилам они раздают три раза в неделю. Если два тамплиера едят из одной миски – так, кажется, бытует у них, то едят так, чтобы хватало на третьего – сироту или бедняка. Во время голода Тампль кормил десятки тысяч…

– Ха. А откуда у них было зерно? – блеснул глазами Ногаре, – Достаточно беднякам услышать, что это зерно было собрано за их счет, как этот сброд бросится грабить. Извините, господа, но умело поставленное обвинение в таких делах весомей меча и доспехов.

– Ваша светлость, господин Ногаре, Вы подготовили отчет о владениях тамплиеров?

Ногаре кивнул, положил на стол пергамент, весь исписанный мелким почерком и прищурил глаза – последнее время зрение все чаще подводило его.

– Земельные владение Тампля на данный момент около десяти с половиной тысяч мануариев земли.

– Ого! – вскинул брови Филипп.

– И не один из них не обложен налогом, – вставил слово королевский казначей.

– На всей территории Франции около двух тысяч командорств, а также имущество в городах. Только в Париже, кроме квартала Марэ, – Ногаре поднял глаза на собеседников и уточнил: – это от старого Тампля с причалом на Сене до нового Тампля, во владении холм Бельвиль с богатыми садами, виноградники на склонах Монмартра, недвижимость Сент‑Мишель и большая часть поместья Сент‑Жака…

Не было ни одного крупного города во Франции, где не имел бы своих владений Тампль. Тысячи комтурий – от крошечной фермы до изумлявшего роскошью замка были разбросаны по всей Европе.

– Ордену принадлежит огромное количество построенных ими дорог отменного качества…

– Которыми люди пользуются бесплатно, лишая доходов меня, – заключил король. – Но меня интересует серебро тамплиеров.

Ногаре вздрогнул. Мельком глаза он заметил, как опустил глаза Великий Инквизитор – вероятно, он тоже знал о серебристых фигурках невероятной силы, найденных в катакомбах Иерусалима. Но, как поросенок рыльцем отбрасывает драгоценный камень в поисках желудей, Филипп Красивый имел в виду деньги.

– Меня интересует – откуда в руках Тампля такое количество серебряных монет, если серебра не было на Востоке? Все рудники Германии не дают столько металла, сколько только в Париже ходит по рукам. Серебро скоро станет дешевле простой меди.

– Ваше Величество, если бы я знал ответ, для Вас бы это не было секретом. У Тампля свой огромный флот и, говорят, есть тайные гавани, где нельзя проследить приход кораблей и не ведутся портовые журналы. Насколько я осведомлен, у порта Ла‑Рошель двойная линия командорств, значит есть, что там прятать. Какая связь у Ла‑Рошели со Святой Землей?

– Никакой, это другое направление.

– Ходят слухи, – вмешался Инквизитор, и Ногаре почему‑то почувствовалось, что Гийом де Пари сознательно смещает акцент в сторону денег: так куропатка, притворившись раненой, уводит охотника от гнезда. Великий Инквизитор определенно был в курсе существования артефактов из серебристого металла. – Ходят слухи, что легендарный Гуго де Пейен нашел в Иерусалиме какие‑то карты. И теперь у тамплиеров рудники в землях, про которые мы даже не знаем.

– Так самое время развязать им язык! – Не скрывая своего возбуждения, воскликнул король: – Ради величия Франции вы обязаны это сделать!

– Но как? В отличие от других Орденов – Тампль – проверенная в боях сила. Они все время воюют. Простите, Ваше Величество, но даже Ваши войска не в состоянии противостоять им.

– Здесь нужна тактика и холодный расчет, – юридическое образование позволяло Ногаре тщательно просчитывать ходы. – Важна молниеносность. По всей Франции нужно арестовать их в один день, тогда они не успеют взяться за мечи. А главное – не успеют спрятать свои деньги. Обвинить их в ереси проще всего и тогда они не найдут поддержки в народе. Нужно поддерживать слухи и исподтишка настраивать простых людей против «страшных таинственных тамплиеров», которые по утрам пьют кровь детей, а по ночам справляют черную мессу. Ваше Величество, распорядитесь выделить господину Рено де Руа средства для подкупа менестрелей. Такие пройдохи, как пьяница поэт Годфруа за один экю оболгут собственную мать и, будут молчать до гроба.

– Обвинить в ереси – это да, тем более, слишком много вокруг Ордена слухов. Слышал, они хоронят своих братьев вниз лицом – обнаружилось, когда разлилась Сена.

– Это в знак смирения. Так делают не только они, но и монахи‑цистерианцы. А слухи о том, что при инициации они плюют на распятия – намекают на тягчайший грех, – сразу же подлил масла в огонь Великий Инквизитор. – Еще говорят, что многие из них мерзкие содомиты.

Почему‑то именно мысли о содомии не давали покоя французским монахам‑доминиканцам. Содомитов они отыскивали так же рьяно, как колдунов и еретиков и предавали изощренным пыткам.

– Хорошо, – подытожил король. – Ваше преосвященство, отец Гийом, помогите Ногаре с процессом о ереси. Лучше будет, чтобы инициатива исходила не от вас, а от какого‑нибудь очевидца. Ваша светлость, сеньор Ногаре, вы должны заручиться согласием понтифика. Отправляйтесь в Авиньон. Ведь никто лучше вас не умеет обращаться с папой. Господин королевский казначей покроет расходы.

Все услужливо хмыкнули, оценивая юмор государя. Избиение несчастного папы Бонифация принесло Ногаре большую известность. Его стали бояться. Беспринципный человек, поправший ногой высшую власть, был невероятно опасен.

– Затем я подпишу и разошлю приказ, и одновременно, за один день мы свернем хребет Жаку де Моле.

– А как быть с отделениями Тампля в других государствах? Англия, Испания, Кипр…

– Вот для этого я и поеду к понтифику и смогу убедить его, – с пугающей уверенностью произнес Ногаре. – Нам нужна булла о ликвидации всего Ордена тамплиеров – во всех государствах. Признание еретиками и всеобщий арест. Короли вынуждены будут подчиниться, даже если они обязаны Тамплю своей короной. Как Ваш зять Эдуард. Иначе они прослывут покровителями еретиков.

От разноцветных глаз Ногаре веяло холодом. И – никаких эмоций. Взгляд змеи. На восковом лице не дрогнул ни один мускул. О тысячах тамплиеров канцлер говорил так, будто за этим словом не стояли живые люди. Словно они были не дороже тех кирпичей, что сейчас каменщики укладывала в дворцовый фундамент. Филипп подумал, что канцлер похож на прирученного льва, который хоть и делает сильным своего владельца, но в любой момент может обернуть против него клыки. К счастью, пока Ногаре верно служил короне.

В резиденцию понтифика в Авиньоне Гийом Ногаре прибыл весной. Папа Климент Пятый, бывший не так давно Бертраном де Го, архиепископом Бордоским, боялся канцлера больше черта. На это были причины. Пощечина, данная Бонифацию VIII, указывала на полную безнаказанность Хранителя королевской печати. Более того, Климент V свято верил в то, что Ногаре не просто ударил, а убил несчастного старика. А короткое правление избранного позже Бенедикта XI и вовсе вселяло ужас. Новый папа собирался официально отлучить Ногаре от церкви, но не успел – при загадочных обстоятельствах умер. Надо ли говорить, что за этим должны были стоять Филипп Красивый и сам Ногаре. А после Филипп со всем цинизмом подкупил выборы следующего католического главы. Им стал нынешний папа.

– Итак, я изложил Вам суть дела, – глаза канцлера, один зеленоватый, другой – голубой, не мигая, как глаза языческого идола, сверлили понтифика. Как на грех, именно такие глаза были у любимого котика, привезенного Климентом Пятым с собой в Авиньон.

Папа пытался сопротивляться, но вяло. Лучше бы его сейчас посадили на раскаленную плиту. Затравленный и униженный, он изо всех сил пытался сохранять достоинство в присутствии Ногаре. Что, впрочем, плохо ему удавалось. Понтифик полностью осознавал свою роль марионетки в пальцах французского короля. А Ногаре был цепным псом, хранившим королевский порядок.

– Конечно, ваши доводы выглядят довольно весомо. Но… Великий Магистр… Я уважаю и ценю Жака де Моле и не могу поверить, что он впал в ересь. Я не могу действовать без доказательств. Пусть Святая Инквизиция проведет расследование досконально. Я подумаю, надо все изучить. Без этого нельзя издавать буллу. Мне нужны протоколы допросов, признания свидетелей, показание рыцарей братства. Тогда я смогу что‑то сказать.

– Так вы даете добро? Я начинаю. Ваше святейшество, не соблаговолите ли вы данной свыше властью направить мои стопы в нужном направлении?

Понтифик слабо кивнул:

– Доминиканский монастырь в Нарбонне. Его братия ревностно пасет стадо Христово и хранит его чистоту. Там добиваются признаний особенно ценных. Отвезете мое письмо архиепископу Нарбонны Жилю Эйслену, он сейчас там. Думаю, он быстро поможет найти подходящее дело. Вы бы могли допросить братьев, изгнанных из Ордена за проступки. Думаю, они смогут много сказать.

– Вот и отлично! Еще мне нужен залог, что допрос тамплиеров не вызовет скандал. Ведь обычному суду они не подвластны. Без вашего ведома я не могу пойти на столь дерзкий шаг. Ваше святейшество, благословите, – Ногаре с притворным смирением опустился перед понтификом на колено.

Дрожащей рукой папа коснулся его волос:

– Идите, сын мой. Я дам вам письмо. И да направит вас Господь Бог на правильные стези.

Большего издевательства нельзя было и предположить. Гийом Ногаре прекрасно знал, что тамплиеры не только были правой рукой папы и его надеждой на освобождение, папа сам тайно был одним из них. Власть над этим сломленным, запуганным человеком, формально управлявшим судьбами всей Западной Европы, просто опьяняла Хранителя королевской печати.

Карета, запряженная четверкой серых лошадей, несла Гийома Ногаре по солнечному побережью Тулузы. От Авиньона до Нарбонны около недели пути. С высоких обрывов было видно, как покачиваются на волнах рыбацкие лодки, рыбаки тянут сеть. Крикливые чайки камнем падают вниз, выхватывают мелких рыбешек, и, задрав голову к небу, жадно проглатывают еду. Справа в окошке мелькали веселые деревушки и фермы, стада красно‑рыжих коров, бродящие овцы. Веселые босоногие крестьянки ехали на ослах. Поздняя весна, взрыв новой жизни, время, когда душа и тело ненасытно жаждут любви. Даже сухой и сдержанный Хранитель печати изредка щурился и улыбался, глядя на цветущие сады и поля. Но доходил ли свет солнца до темных недр его души, и какие истинные планы вынашивались в ней – никто не знал. Тем более «легковерный, как девственница» король Филипп.

 

Глава третья. Почин

 

Июнь 1307 года, подземелья Нарбонны

– Гюи Робине?

– Да.

– Ваше имя?

– Гюи Робине.

– Истинно ли имя ваше Гюи Робине, рожденный в Лотарингии в семье башмачника, сорока двух лет…

– Истинно…

В душном подвале находилось несколько человек: растянутый на дыбе‑станке Гюи Робине, осужденный за чернокнижничество и тяжкое преступление, над ним – инквизитор папской комиссии отец де Воур, в углу – молоденький монах‑секретарь с протоколом допроса. Монашек нервничал и постоянно ерзал по скамье и переставлял чернильницу с места на место. Как и положено, были два монаха‑доминиканца и еще двое свидетелей из числа горожан. Палачей – тоже двое. Был еще кто‑то – осужденному Гюи подсказывало обострившееся за годы военной службы чутье – некто, перед кем заискивал инквизитор и кого боялся монах‑секретарь, кто‑то, кто хотел оставаться в тени и был заинтересован в скандальном процессе.

– Истинно ли, что в данный момент вы состоите на службе Ордена тамплиеров в степени оруженосца в командорстве…

Краем глаза было видно, что отец Сикар де Воур, регулярный каноник собора Нарбонны, преданный слуга и доверенное лицо архиепископа Жиля Эйслена остановился и промокнул пот с лоснящегося лба белой льняной тряпицей. При этом четки на его руке глухо стукнули – когда инквизитор <