Кот д'Ор и памятники друидов

 

I

 

‹…› Несколько дней тому назад граф Эриссо пригласил меня приехать к нему для изучения целого ансамбля наиболее интересных памятников друидов, один из которых, колонна Кюсси, своим необыкновенным изяществом заслуживает особого восхищения, и, разумеется, я не заставил его повторять приглашение.

Ранее я уже имел возможность посетить святилище друидов в Дононе, в Вогезах, а также посмотреть галльскую коллекцию музея в Эпинале, одну из самых богатых и интересных во Франции. Изучение этой коллекции позволило констатировать один важный факт, свет на который пролили позже раскопки так называемых этрусских ваз в Клермон‑Ферране и в долине Дордони. Этот факт подтверждается и бурбоннеской коллекцией керамики, а также античной бронзой, которую в небольших количествах находят повсюду и которая демонстрировалась на выставке 1877 года в Трокадеро. Все это вместе взятое позволяет утверждать, что искусство, существовавшее на территории Франции, гораздо древнее, чем предполагали в начале этого столетия археологи, не обнаружившие в нем ничего общего с искусством античности, а также что в святилище Донона в частности, можно проследить историю искусства галлов с момента его зарождения до его слияния с римским искусством, и его периоды совпадают с периодами греческого искусства, не исключая самых древних. Так, например, в музее в Эпинале находится северная часть фонтана, ранее украшавшего маленький городок Эскле, а карниз этого фонтана, выполненный полностью в египетском стиле, идентичен более древним карнизам такого же типа, которые представлены в музее Кампаньи и предшествуют всем греческим ордерам.

Один интересный фрагмент этого карниза представляет собой изображение танцующей богини Коры Ликанской, или сладкоежки Прозерпины, и хотя концепция этого божества определенно принадлежит грекам, ее изображение точно воспроизводит местный вогезский тип, который совсем не похож на греческий. То же самое можно сказать и по поводу одной замечательной вазы, найденной на Кавказе, – на ее рисунках представлен исключительно местный тип, следовательно, изготовлена она также в этом месте, хотя и выполнена в изящном греческом стиле четвертого века.

Поэтому в Галлии седьмого или восьмого века до нашей эры не только жили художники и мастера высочайшего класса, но также существовал и особый галльский стиль, воспроизводящий черты лиц и фигуры местных жителей, которые заметно отличались от людей, изображаемых в эту же эпоху художниками Греции, и которые были явно близки к скандинавскому типу, представленному в произведениях художников Средних веков. Этот тип, с очень тонкой и стройной фигурой, заметно выделяется среди других своей маленькой головой, вздернутым носом, выступающими скулами, мягкими и шелковистыми волосами и бородой. Скандинавы должны были составлять костяк населения Франции, что, между прочим, доказывается скандинавским типом большинства названий в долине Луары. Но или люди этой расы были иконоборцами, как и греки, или же они прибыли в Галлию еще до того, как познакомились с изобразительными искусствами, поскольку, за исключением так называемых мегалитических памятников, я не видел ничего, что можно было бы приписать им не только с уверенностью, но хотя бы даже с некоторой долей вероятности.

Задолго до римского завоевания все области Франции, которые сегодня говорят на двух важнейших диалектах французского языка, лангдойле и провансальском, уже владели, благодаря дошедшей до этих мест фригийской традиции, языком римлян ничуть не хуже их самих, каким бы фантастичным не показалось подобное утверждение. Латынь – всего лишь разновидность умбрского диалекта, единственное галльское наречие, следы которого обнаружились в надписях. Римляне сами были кельтским племенем. Их язык – прямой наследник умбрского, латинский диалект, ставший письменным и тут же превратившийся в политический, гражданский и военный язык всей семьи кельто‑латинских народов.

Итак, на латыни разговаривали и писали в Галлии задолго до римского завоевания. «Записки» Цезаря не оставляют никаких сомнений по этому поводу. Осажденный в Герговии Цезарь, находясь в окружении галлов и желая отправить письмо одному из своих лейтенантов, не осмелился писать на латыни, потому что большинство его противников были хоть немного, но грамотными и умели не только говорить, но и писать на языке римлян. Он использовал греческий язык, который хотя и знали в Галлии, но все же не так хорошо, как латынь.

Все эти обстоятельства дают основание для вывода, что галльский язык, так же, как и албанский и многие другие языки того времени, никогда не был письменным и что известен он нам только благодаря именам собственным, которые, с одной стороны, свидетельствуют о родственных связях этого языка с латынью, а с другой – говорят о том, что он имел свои особенности. Для своих гражданских обрядов галлы никогда не пользовались никаким другим языком, кроме латыни, правда, с провинциализмами, и иногда достаточно сильно выраженными. Тем не менее, у них был свой алфавит, который, так же как алфавит этрусков и латинский, восходил к фригийскому и сохранил некоторые его особенности, не встречающиеся в латинском алфавите, такие как, например, использование греческих букв «гамма» и «эта». Одно время ученые, столкнувшись с небольшим количеством надписей, сделанных не на латыни, полагали, что открыли некий особенный язык, который и есть галльский; но этот мнимый галльский язык есть не что иное, как греческий, записанный буквами латинского алфавита, и этого вполне достаточно, чтобы сделать его непонятным для тех, кто не слишком хрошо с ним знаком.

Эти надписи, весьма немногочисленные и притом очень короткие, состоят исключительно из религиозных формул и доказывают, что литургический язык галлов не был ни латынью, ни каким‑либо особым диалектом. В этом отношении они находились на той же стадии развития, что и вся большая семья кельто‑латинских народов, частью которой и были галлы, так как сам латинский язык становится литургическим только начиная с перевода Библии святым Иеронимом, то есть много лет спустя после триумфа христианства. Пока Рим оставался языческим, его литургическим языком был греческий. Ни на одной римской могиле не было найдено надписей религиозного характера на латинском языке. Использование этого языка в эпитафиях не встречается ранее четвертого века до нашей эры и ограничивается исключительно гражданскими обычаями. Он служит для написания имени и добрых качеств покойного. Иногда эпитафия представляет собой фрагмент стихотворения, но мне не известно, чтобы была обнаружена хотя бы одна молитва или надпись религиозного содержания на латыни. Когда они все же встречаются, то написаны на этрусском, то есть древнейшем греческом языке; когда этрусский исчезает, такого рода надписи заменяются орнаментом, состоящим из греческих символов, а не из латинских.

Первая латинская эмблема, которую я сумел здесь обнаружить, является уже христианской и представляет собой ребенка с птицей и виноградом в руках, что и диктует прочтение эмблемы:

 

AVE PUER JUVA MANIBUS

(О дитя, будь счастливо в мире теней!)

 

Но не должны ли мы обратить внимание, что эта эмблема совсем не является религиозной? Латынь использовалась при составлении тессер, или особых жетонов, которые служили паролем, позволявшим войти в определенное политическое общество; один из таких жетонов встречается очень часто и на нем можно увидеть овна (ovis), льва (lis) и быка (trio), движущихся друг за другом вокруг кометы. Этот жетон являлся паролем для противников императора Августа и был изготовлен к тому дню, когда император праздновал открытие посвященных Юлию Цезарю спортивных игр в цирке, начало которых ознаменовало появление кометы. OVI–LIS‑TRIO читается вместе как «О vil histrio», «гистрион»! Вся композиция может быть сведена к двум стихам:

 

О vil histrio, lapide

Cometam, circum sequantur.

 

 

II

 

Эти примеры доказывают, что латинский язык, так же, как и греческий, позволял составлять подобного рода эмблемы, которыми древние пользовались очень часто, и что если они вовсе не были религиозными символами, то причина этому та же, по которой сегодня турки не могут молиться на своем языке, использовать для этих целей им разрешено лишь арабский.

Именно поэтому в латинских эпитафиях иногда обнаруживают финикийское выражение, записанное латинскими буквами, так как язык финикийцев был в свое время литургическим, а латынь была удостоена такой чести только во времена христианства. Все памятники галлов, которые я до настоящего дня видел, позволяют мне сделать вывод, что до христианской эры и несколько столетий после ее начала в Галлии не было другого литургического языка, кроме греческого, и что надписи на всех этих памятниках были составлены на греческом в третьем или четвертом веке нашей эры, когда появляется и вульгарная латынь, называвшаяся «язык Таис», «Tec» (Thes), то есть «язык слуг», на котором разговаривали низшие классы общества галлов. Первый из памятников такого рода попался мне на глаза в музее Эпиналя, и название деревни Бувемон (Bouvemont) читалось на нем как «поднимающиеся быки» (boeufs qui montent).

В том же самом музее есть и другой памятник, не менее любопытный и важный, чем предыдущий, поскольку на нем можно найти пять‑шесть галльских слов, возможно, единственных, дошедших до нас. Этот барельеф, изготовленный из красной вогезской глины, ранее украшал одно из кладбищ; на нем изображен бог галлов Огмий, держащий правую руку на груди, а левой опирающийся на посох странника. Он вырезан на плоскости, поддерживаемой двумя дельфинами, а на его голове сидит ворон. С обеих сторон возле его ушей можно увидеть ленточки и надпись, которая прекрасно сохранилась:

 

CIBRONA TEANIOMAI МЕО.

 

Известно, что слово Брон (Вгоп) или Врун (Brun) служило у галлов одним из имен ворона, и поэтому надпись, приведенная выше, гласит: CI‑BRONA, ворон на голове; ТЕ ANI, две ленточки; ОМА IME, одежда на плече.

Такое прочтение дает нам язык, очень близкий греческому, однако на нем ничего особенного не сообщается; в то же самое время, если записать этот эпиграф греческими буквами, нельзя будет не увидеть в этой надписи самый распространенный в греческом богослужении символ:

 

Σιβρο ναττε, ανιςμαι, μαιω

(Сибарис я топтал ногами, я пребываю в скорби, я ищу).

 

То, чего здесь недостает, восполняется за счет орнамента, добавив который, получим следующий стих:

 

Οδιτες διχτιτ Κιδδοι

Σιβρο ναττε, ανιςμαι,

μαιω, Αχμον χρηδτ ηρινον

 

(Странник, запутавшийся в сетях Куссе,

Сибарис я топтал ногами, я пребываю в скорби,

я ищу счастливую весну Акмона).

 

Акмон, третий из кабиров, ведет свои имя от наковальни, галлы произносили его как Огмий. Он олицетворял силу жизни, или же солнце в день весеннего равноденствия.

Между прочим, эта же формула встречается в чуть измененном виде в считающимся кельтским греческом эпиграфе из музея святого Жермена. Мне неведомо, кто является автором этой классификации; однако я, прожив в Греции 15 лет, считаю этот мнимый кельтский греческим языком четвертого века, а не каким‑либо другим языком, который можно прочесть с первого раза.

Впрочем, вот этот эпиграф:

 

ΚΑΣΣ ΙΤΑΛΟΣ ΟΥΕΠΣΙΚΛΙΣ

ΛΕΔΕ ΒΟΑ ΤΟΝ ΔΕΙΣΑ

ΛΙΤΑ ΛΙ ΑΛΑΝΗΕΙΝΟΥΝ

 

 

(Италос Версикиллиос призывает Касса в Гадес, потому что голая одичавшая бродяжка Йе пришла смыть свою грязь).

 

Йе, или Семеле – мать Бахуса, ее имя означает «дождь» (pluie) или «вода» (Геаи), она очаровательная служанка кувшина (abra kad abra), или Сибарис, изображаемая без одежды, потому что и на самом деле вода не имеет формы. Ее представляли как бродяжку, одичавшую и нагую; поэтому можно узнать Йе в скульптурных изображениях бесчисленных обнаженных женщин с кувшином в руке, которые достались нам в наследство от греков и их искусства. Мне непонятно, как во всем этом можно было обнаружить следы языка кельтов; разве только если принять за такие следы итальянские слова Italos и Versiklios. Добавим, что этот эпиграф был обнаружен в Провансе, где греческий язык в то время еще оставался разговорным. Но, если не считать, что он написан греческими буквами, то в этом эпиграфе не больше греческого, чем в эпиграфе из Эпиналя, составленном латинскими буквами, несмотря на четыре или пять галльских каламбуров, которые напоминают детскую считалку sol dat latu portae.

Таким образом, в четвертом веке греческий язык был литургическим языком как в Лотарингии, так и в Провансе, и все надписи на памятниках музея в Эпинале, за исключением быков Бувемона и изображений богини Розмер, составлены на греческом языке. Я принял сначала за галльский язык надписи на менгире Фонтена, между Сен‑Дизье и Жуанви:

 

VIROMARVS ISTAT LIF.

 

Но эта надпись сделана на греческом, в котором галлы заменили букву «тета» на букву F, подобно тому, как имя Feodor заменяет собой имя «Σεοδορος», и каждый, кто даже не особенно силен в греческом, будет в состоянии перевести эту надпись: Виромарус поставил этот камень. Этот эпиграф относится к временам Юлия Цезаря, если не к более древним, и в любом случае может служить доказательством того, что многие из мегалитических памятников появились гораздо ближе к нашей эпохе, чем принято считать. Существует также весьма большая вероятность того, что все они принадлежали грекам, подобно тому, который был посвящен обнаженной богине и о котором у нас выше шла речь. Название «Карнак», где и был обнаружен этот любопытный менгир, является, бесспорно, греческим, а кладбище, на котором он был расположен, находилось под покровительством богини Карны, о которой у нас и пойдет речь в этом исследовании.

Богиня Карна, или Кардина, была, как известно, богиней дверных петель, и слово «кардина» (cardina) соответствует французскому слову crapaudine (упор дверной петли); однако слово «карна» имеет иную этимологию: оно тождественно слову «карене», которое обозначает нечто вогнутое, нечто находящееся внутри, утробу. Карна была, таким образом, богиней утробы, Гастером Рабле, и в этом своем качестве она управляла жизнью и смертью, которые в равной мере приходят из утробы. Язык этрусков, латынь и язык галлов восходят к фригийскому языку, в котором был всего один знак и для букв «С» и «G». Карна первоначально носила имя нимфы Гране, позднее это имя стало использоваться для обозначения различных предметов, имеющие одно общее свойство – быть вогнутыми, такихе, например, как рог (corne), череп (crane), чаша (coupe), днище лодки или корабля (carène), a в широком смысле – глубокая старость (la vieillerre qui se creuse), затем журавль (grue, на греческом Garanos), источник Крене и т. д.

Гране, или Карна, была похищена Янусом, который, чтобы загладить свою вину, поставил ее у ворот жизни и смерти; благодаря этому первый день в году, символизирующий смерть предыдущего года и рождение наступающего, был посвящен исключительно ей. (Она соответствовала тому знаку Зодиака, который мы называем Водолеем, а греки называли Кувшином.) Так как она была богиней утробы, чрева, то в дар ей приносили бобы, сало и овощи.

Греки поклонялись этому божеству и в мужской ипостаси – Аполлону Карнейскому, а праздник Карнейи очень торжественно отмечался во многих греческих городах, и в первую очередь в Спарте. Посвящался ли он богу или богине, но это всегда был праздник утробы, праздник чрева, праздник божества жизни и смерти. Однако у греков эта богиня встречается часто и под именем Котис, или Котито. (Это имя, как и первое, обозначает внутренности любого рода, но в особенности – утробу.) Это последнее божество называли также Venus pandemos, или Венерой простонародья. Ее праздник отмечали в первую ночь наступающего года, развешивая на еловых ветвях сладости и фрукты, как в Рождество наших дней. Наш праздничный новогодний ужин – лишь слабый отзвук оргий в честь этой богини, и нашим далеким предкам было под страхом смерти запрещено открывать то, что происходило в часы этих мистерий.

Ее жрецов называли «baptae» – «крестителями», а их бесчинства были известны на протяжении всего средневековья и именовались «шабашами».

 

III

 

Нимфа Гране была популярна в Галлии так же, как и в остальном греко‑кельто‑латинском мире, а на парижском алтаре мореплавателей она изображалась в виде журавля или старухи под своим греческим именем Гаранус.

Соответствие надписей на этом алтаре изображенным на нем предметам настолько бросается в глаза, что было отмечено всеми. Читаем: TARVOS TRIGARANVS, что соответствует одному быку и трем журавлям. Мог ли язык галлов быть настолько близок греческому? Разумеется, бретонский диалект, существующий и сейчас, более всего, если не считать латынь, походит на греческий; но это сходство можно назвать весьма отдаленным. Таким образом, надписи на алтарях парижских мореплавателей были сделаны на греческом языке, кроме того, они содержат частичный перевод одной греческой композиции, составленной на Языке Птиц, композиции очень ценной и редкой. Тем не менее, я не вполне хорошо проинтерпретировал того, что изображено на этом памятнике, поскольку не смог верно сориентироваться и определить порядок положения персонажей по ходу движения солнца, то есть справа налево, если стоишь, повернувшись правым плечом ближе к центру. В результате я совершил ошибку в отношении символики Езуса, которого принял за бога юго‑запада, тогда как он, напротив, соответствует северо‑востоку.

Вот точное расположение четырех богов алтаря парижских мореплавателей, которые должны быть сориентированы по его углам:

 

ESVS – Северо‑восток

LOVIS – Юго‑восток

VOLCANVS – Юго‑запад

TARVOS TRIGARANVS – Северо‑запад

 

То особое значение, которое на этом памятнике придается божеству северо‑запада, прямо указывает, что сам он был частью убранства кладбища, поскольку на нем представлена вся символика солнечной драмы в целом, которая обычно и размещалась в местах погребения усопших, как образец символа веры и свидетельство бессмертия души. Вот как можно истолковать это расположение богов на алтаре:

Северо‑восток. Езус срезает ветку омелы своим топором. Омела (ιξος) олицетворяет счастье, или радость восхода солнца.[5]

Юго‑Восток. Ловис держит павлина за хвост, это значит, что он находится на вершине счастья и удачи.

Юго‑запад. Вулкан держит в левой руке клещи, символизирующие плохой жребий и несчастья. Это же самое значение имеют и кузнечные мехи (kystos), которые он держит в правой руке, поскольку выдуваемый из них воздух напоминает о последнем дыхании и о смерти.

Северо‑запад. Богиня Гаранус, которая, как я уже говорил, является олицетворением брюшной полости, или утробой самой природы, проглатывает бога Вулкана, изображенного здесь в виде гнилого яблока (karphos), и после того, как он был измельчен и переварен без остатка в ее желудке, он воскресает и вырастает заново в виде червя (ix), скрывающегося в маленьком зернышке. Таким образом, он проходит через чрево Гаранус, одновременно и вечной девственницы, и вечной матери. Этот червь, проникший в ее чрево вместе с зернышком яблока, где он скрывался, вырастает затем до такой степени, что заполняет собой мироздание, и это к его хвосту прикасается Ловис в зените. Но коварный Вулкан похищает хвост, и, лишенный этого украшения, Езус постепенно уменьшается до первоначальных размеров червя, которому суждено быть вновь проглоченным ненасытной Гаранус. Именно эта тема послужила основой для сюжета очень древней поэмы о Персефале, или дырявом яблоке (perce‑pomme), изложение которой можно найти в норвежских сагах.

Ловис, божество юга, или хвоста, представляет собой бога галлов и греков, чаще всего олицетворяемого некой гладкой (leios) или чешуйчатой (lopis) поверхностью. Лайос греков, как и многие другие греческие боги, вошел в христианский календарь под галльским именем святого Леже. Непонятно почему, но в музее Святого Жермена его имя пишется как IOVIS, что является уже чистым варваризмом, поскольку в этом случае мы получаем имя JVPITER. То же самое следует сказать и в отношении имени ГARVOS, которое означает «голова быка» и которое превращают в TARVOS без всякого на то основания. Буква «Г» очень часто встречается в эпиграфах галлов, и, насколько мы можем судить, она соответствовала одному особому звуку галльских диалектов, звуку «tch», который сохранился в лотарингском и диалектах юга Франции. «rARVOS» поэтому должно было произноситься как «tcharvos».[6] Такого рода наблюдения мы смогли собрать, посещая один за одним галльские и римские музеи Парижа и Эпиналя. Эти наблюдения позволили мне сделать вывод, что греческое искусство дошло и до Галлии и что по крайней мере галльская знать придерживалась греческой литургии. Но было ли это меньшинство, чужеродное по своему происхождению или лучшая часть самой нации? Сначала я придерживался первого мнения, однако затем стал склоняться к тому, чтобы принять второе, потому что здесь мы сталкиваемся с традицией друидов, которые ничего не писали и ограничивались устной передачей знаний. Друиды для общения между адептами пользовались исключительно греческим языком, что полностью подтверждается названиями шести степеней, образующих орден друидов.

В действительности друиды, подобно современному духовенству, были орденом, а не кастой, как брамины, левиты, или белениды и полиньяки у галлов. Это был орден конных воинов, обладавший в то же время ярко выраженным религиозным характером, но состоявший исключительно из потомков беленидов.

Следовательно, у галлов существовал особый демократический институт, перешедший и в современную Францию, – могущественная корпорация друидов, которая была в равной степени открыта для детей любой расы и касты, лишь бы только они прошли длительные испытания и строго подчинялись принятым правилам дисциплины. Поэтому друиды сохранили влияние и в условиях христианства, которое не смогло с ними покончить, и все масонские организации Средних веков были связаны с этим обществом. Но среди их прямых наследников на первое место следует поставить тайную организацию, которая всегда играла важную роль в истории Франции и Италии еще в начале этого столетия под именем карбонариев. Считается, что карбонарии пришли в Италию вместе с войсками Франциска I, а в прошлом столетии во Франции они носили имя «фендоров» (дровосеков). В Англии они образовали огромную корпорацию, которая называлась «форстеры», что является французским переводом слова «друиды», то есть «лесники» – forestiers. Они продержались все средневековье в лесах Морвана и Русильона, обращаясь друг к другу «брат Дюшене», что является еще одним переводом слова «друид». Между прочим, они сохранили и наименования двух больших подразделений ордена друидов – «бардаши» (bardaches) и «сароны» (sarons).

Первые, в свою очередь, подразделялись на следующие ступени:

1. Барды, что на греческом значит «увалень», и «профан»; они выполняли функции певчих. Барды слагали свои песни на простонародном диалекте; однако поскольку они их не записывали, то до нас ничего из этих песен не дошло.

2. Обаги, на фригийском «вкусный хлеб» (bon pain), откуда идет тевтонское «bake», «beek» (варить в печи); на греческом «обаг» – это «зевака» (bon badauol); им поручали заботиться о жертвоприношениях.

3. «Фаты», или «ваты», которых мы превратили в фей (fées); они занимались ремеслом предсказателей и колдунов.

Эти три ступени соответствовали жонглерам из средневековой корпорации менестрелей, и им друиды поручали грязную работу, например, казнь преступников или пленников, которая проходила в день летнего солнцестояния.

Эти подчиненные не посвящались в тайну ордена, открывавшуюся только после двадцатилетнего ученичества на самых высоких ступенях, которыми были:

1. «Семнотеи», на греческом – «те, кто видят, чему следует поклоняться».

2. «Сарониды», на греческом – «пустой дуб», или «те, кто видят, от чего следует очиститься».

3. «Самотеи», на греческом – «те, кто видят сверху».

Нам недостает сведений относительно атрибутов, приписываемых каждой из этих ступеней, однако у нас достаточно сведений о доктрине друидов, чьим учеником, как считается, был и сам Пифагор. В начале нашей эры это учение уже не было больше тайным, и оно во всей полноте излагается в шестой книге Вергилия. Известно, что именно Анхиз открывает Энею тайны иного мира и излагает ему учение о бессмертии индивидуального интеллекта. Это и есть учение о чистилище:

 

Non tarnen omne malum miseris, nee fund it us omnes

Corporeae excedunt pestes; penitusque necesse est

Multa diu concreta mod is inolescere miris.

Ergo exercentur pњnis, veterumque inalorum Supplicia

expendunt. Aliae panduntur inanes Suspensae ad ventos:

aliis sub gurgite vasto Infectum eluitur scelus, aut exuritur ogni:

Quisque suos patimur menés; exinde per amplum –

Mittomur Elysium, et paueo laeta arva tenemus;

Donee longa dies, perfe3to temporos orbe,

Concretam exemit labem, purumque reliquit

Aeterium sensu m, atque aurai simplicis

Ignem, Has omnes, übe mille rotam

Volvere per annos, Lethaeum ad fluvium

deus evocat admine magno, Scilicet

immemores supera ut convexa revisant

Rursus et insipiant in corpora velle reverti.

 

(Душ семена рождены в небесах и огненной силой

Наделены – но их отягчает косное тело,

Жар их земная плоть, обреченная гибели, гасит.

Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,

Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.

Даже тогда, когда жизнь их в последний час покидает,

Им не дано до конца от зла, от скверны телесной

Освободиться: ведь то, что глубоко в них вкоренилось,

С ними прочно срослось – не остаться надолго не может.

Кару нести потому и должны они все – чтобы мукой

Прошлое зло искупить. Одни, овеваемы ветром,

Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья

Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.

Маны любого из нас понесут свое наказанье,

Чтобы немногим затем перейти в простор Элизийский.

Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки, –

Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,

Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.

Времени бег круговой отмерит десять столетий, –

Души тогда к Летейским волнам божество призывает,

Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды

Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться.)

 

Такой была философская система, принятая как друидами, так и всеми современными тайными обществами, считающимися их наследниками, в частности, врегиллями, или гульярдами, которые использовали эту книгу Вергилия как Евангелие, и даже использовали ее для самого вульгарного колдовства. Известно, что именно Вергилий избирает своим проводником Данте, который сам был корифеем одного из таких обществ, одновременно и ученого, и поэтического, и политического.

Все эти общества разделяли идущую непосредственно от друидов веру в то, что души умерших пребывают в Англии, и они преодолевают море в ночь демонов, или на Рождество, чтобы вернуться в этот мир через рот тех людей, которые собираются на праздничный ужин, а затем вселиться в новорожденных детей.

Это точно соответствует учению о богине Карне, или богине утробы, которая управляет вселенским круговоротом жизни и смерти.

Главное святилище друидов располагалось на территории, где проживал народ, носивший имя этой богини – «карнуты», то есть жители земель Шартра, со столицей Дюрокас (Дро). Одной из их самых главных функций была сакральная геометрия, искусство составлять схему любого нового места расселения и давать ему название.

Эти новые поселения располагались внутри округов, или кантонов, которые почти всегда обозначались по названию источника или холма; с четырех сторон такого округа обычно располагались крепости, таким образом, чтобы вся область могла быть в безопасности. Библия предоставляет нам самое подробное описание поселений двенадцати племен, так что его можно принять за образец и для всех других.

Четыре важнейших пункта поселения карнутов заслуживают специального к ним обращения в силу того, что они символически отражают доктрину друидов и воспроизводят основные ступени их посвящения.

Это:

 

ВОСТОК

 

Мэнтено, на греческом – источник знания, который соответствует ступени барда.

 

ЮГ

 

Аутрикум, в наши дни – Шартр, на греческом – образ сожженной кошки (Αι‑Σηρειχων). Это слово содержит намек на кошек, которые сжигались внутри больших манекенов, изготовленных из ивовых прутьев и олицетворявших собой бога Тевтата. Это было регламентированное жертвоприношение, и к сжигаемым кошкам добавляли, если была необходимость, военных пленников и осужденных на смерть. Эти казни были в компетенции обагов, или второй ступени посвящения.

 

ЗАПАД

 

Новый замок в Томери. Томоурус – так на греческом называют предсказателя или колдуна. Это была третья ступень в ордене друидов, и получить посвящение в нее можно было только на склоне лет. Посвященные становились «фатами» или «фадами», откуда и происходит слово «фея».

 

СЕВЕР

 

Дюрокасс, в наши дни Дро. Это слово означает, на греческом, «служителя деревьев», «садовника», или «смерть».[7] Действительно, посвящение завершалось смертью, и это происходило не только в момент естественной смерти, то есть в самом преклонном возрасте, но и тогда, когда посвященному открывались тайны саронидов, которые сами были бессмертными существами.

 

Все эти представления необходимо было хотя бы коротко изложить, прежде чем мы сможем непосредственно обратиться к изучению греко‑галльских памятников Кот д'Ора.

 

IV

 

Кот д'Ор – это естественное плато, образовавшееся в юрский период, его высота не превышает 600 метров над уровнем моря. Оно тянется с юго‑запада на северо‑восток, и именно с этим обстоятельством связано его название – Кот д'Ор (Золотая, то есть солнечная, сторона). Маловероятно, что это имя произошло от богатых виноградников, которые заполняют собой склоны плоскогорья на юго‑востоке; названию Кот д'Ор, или Хризолофос, предшествовали несколько других наименований. С самого начала это плато было избрано как самое удачное в стратегическом смысле место для защиты со стороны северо‑запада посредством большого прямоугольника, образованного с севера Дибио (Дижон), с востока Долем, с юга Кабаллиниумом (Шалон) и с запада Бибракте (Ото).

Эдуи, так же, как и арверны, претендовали на то, чтобы вести свою родословную от фригийцев, что предполагало их родственные связи с римлянами. Цезарь, судя по всему, признавал это родство, так как после пленения Алезия и те и другие были освобождены, в то время как другие галльские пленники были проданы на аукционе. На самом деле названия всех четырех городов, которые я привел выше, были исключительно греческими. Название Дибио (Dibio) указывает на точку соединения двух жизненных сил, то есть на зимнее солнцестояние. Доль (Dole) означает хитрость, и, для большей ясности, этот город называли также Дидатиум, что можно понять как удвоенную хитрость (δι δατος). Кабаллиниум (Caballinum) – это древнее греческое наименование фонтана Гиппокрена, или источника лошади, и, наконец, название Бибракте указывает на того, кто идет к пропасти (Βιβα ραχτε). Если наименования этих четырех главных городов являются греческими, то для обозначения своих округов и кантонов друиды использовали названия, взятые из находившегося в то время в употреблении вульгарного, то есть галло‑латинского, языка, поскольку названия большей части населенных пунктов равнины, которая простирается у подножья Кот д'Ора, галльские. Следует сделать вывод, что друиды владели всем плато в целом, которое было покрыто лесами, в которых этот орден, о чем говорит само его имя, всегда сохранял монополию.

Известно, что их коллегия находилась на самом деле в месте, которое сейчас называется Мавилли (Mavilly), и это название можно прочитать как «нож» (Μαυλις), то есть «нож садовника». Это слово означает также придворного и соответствует лету. В алтаре музея Клюни есть изображение богини Мавлис, вооруженной ножом; известно также, что праздники в ее честь в день летнего солнцестояния сопровождались кровавой резней, массовыми убийствами, что опять возвращает нас к атрибутам обагов. Таким образом, коллегия, которая управляла этими жертвоприношениями, решила оставить за этим местом наименование Мавилли. Окончания на букву Y заменяли во всех местных названиях этой части Франции греческое окончание αχη, что значит «точка», или «пункт».

Другими угловыми точками этого поселения друидов были Монсо на юго‑западе, утративший свое древнее имя; Лузиньи, фонтан расплаты, или смерти (λυδις), на северо‑западе; и Бесси (Bessay), то есть «лесистое место» (point de Bais), или дитя Бахуса, на северо‑востоке. Это самая высокая точка Кот д'Ора, которая достигает 594 метров, и через нее проходил так называемый римский путь, но еще до римского завоевания Галлии он облагался пошлиной, доходы с которой до времен Цезаря поступали в казну друидов Мавилли.

К югу от этого кантона друидов находится другой, очерченный селениями Мелвази с северо‑востока, Сен‑Ромен с юго‑востока, Сантоссе с юго‑запада, и Кюсси с северо‑запада. Пространство между этими четырьмя селениями никогда не было обитаемым, а стороны этого пустого прямоугольника изначально служили средством для самых строгих и точных измерений, поскольку большие его стороны, с юга и с севера, составляют ровно 6 километров в длину, а малые, с востока и с запада, – ровно 3 километра. Его ориентация и пропорции совпадают с ориентацией и пропорциями храма в Иерусалиме (2 на 4); как будто человек лежит на спине, головой к востоку, ногами к западу, скрестив руки на груди. Место, размеренное с такой точностью, в соответствии со всеми священными канонами и, тем не менее, остававшееся пустынным, могло быть только местом паломничества, совершаемого в определенные времена года, строго следуя за движением солнца, подобно тому, как это практиковалось еще в начале этого столетия.

Вся северо‑западная сторона, длиной в 3 километра, была еще задолго до римского завоевания занята кладбищем, которое считалось священным и до которого добраться, чтобы сделать захоронение, было очень непросто, так как на этой стороне Золотого Берега с самого юрского периода, вероятно, не выросло ни одного дерева; здесь никто никогда не жил, и даже в наши дни это место похоже на пустыню. Все селения, только что мной перечисленные, за исключением Сен‑Ромен, состоят всего лишь из нескольких домов, да и их обитатели стремятся отсюда куда‑нибудь уехать, недовольные суровым климатом и невысоким доходом, который можно извлечь из такой бедной земли. Даже там, где виноград растет круглый год, он приносит такие кислые плоды, какие редко где еще встречаются. Некогда командор Мальты устроил на таможенный пост на римском пути; однако и пост, и сам командор остались в прошлом, и теперь в этой деревне живут только шестидесятилетние старики, дожидающиеся своего часа, чтобы передать молодым великую тайну друидов. Хотя вряд ли найдутся молодые люди, у которых появится желание прийти им на смену, и вскоре плато вновь станет пустынным, как во времена обагов и саронидов. К сожалению, этот пример не единственный; здесь везде можно увидеть печальные результаты централизации, которая неизбежно приводит к упадку всего лучшего, что есть в провинции. Разумеется, нечего и думать о восстановлении Мальтийского ордена; но не менее важно отыскать и изучить средства, которые позволили бы примирить крестьянина с землей, привязать его к ней как при помощи договора, так и выгоды, иначе национальное благополучие лишится в конце концов своего фундамента, и не продержится долго.

К