A Macella, a la bonne fortune.

 

2. Добрая судьба соответствует отвесу, олицетворяющему справедливость, на греческом Ортозию, как звучит одно из имен Дианы.

3. Уровень, на греческом статмос, балансир, был одним из атрибутов Юпитера Статора, а еще раньше представлял собой спящего андрогина, то есть Смерть, начало жизни, доисторическое божество всех видов и форм масонства.

На греческом эти инструменты масона называются той‑хо механе, это инструменты для возведения стен, а произносится их название как тихомехане, инструменты судьбы. Это те инструменты, с помощью которых каждый из нас творит свою судьбу, то есть свое прошлое, или молот, настоящее, или отвес, будущее, или уровень, который, будучи помещен между движением восходящим и нисходящим, не имеет отношения ни к первому, ни ко второму.

Однако для философа, как и для филолога, существует лишь одно время, то, которое греки называли аорист, время не родившееся, или бесконечное, представленное андрогином и уровнем, так как это единственная форма существования моего Я, единственная неоспоримая вещь. Эта идея передается в храмах и масонских ложах Запада скрещенными костями под черепом лунного цвета (то есть белого), о чем сообщает следующая поговорка:

 

Sautoir fémur mort lisse crane chef lun?

 

То есть:

 

Estre foi mort amour, Licrane c'est l'un (Для узника плоти любовь и смерть – это одно и то же.)

 

В моем масонском словаре один из моих предшественников добавил в этот стих красный цвет (разумеется, геральдический красный – gueule), и получился весьма интересный вариант:

 

Estre foi mort amour, Licarne s'égalent.

Для узника плоти любовь и смерть равны.

 

Этот символ никогда не встречается в восточных церквях, так же, как и распятие, которое датируется лишь одиннадцатым веком и по сей день остается одним из знаков степени розенкрейцера. Бог – это голый, привязанный к кресту (Lié croix nu), то есть узник плоти (licrane). Не следует забывать, что современное масонство, такое же древнее, как и сам мир, реорганизуется заново в монастырях каролингов и что ритуал адонирамитов, английский и протестантский по своему происхождению, был единственным ритуалом, не поладившим с Римом. Напротив, к нему были всегда терпимы, а иногда и защищали его объединения, носившие названия сыновей леса, фарфелю, относясь к ним как к клапану, через который выходил остававшийся независимым человеческий дух. Все детали костюма священника на Западе, очевидно отличавшиеся от восточного, подчинялись правилам тайнописи на вульгарной латыни, особенно тонзура, которая была признаком дьякона, или узника плоти. Известно, что восточное духовенство оставляет нетронутыми свои бороду и волосы, как и на оставшихся у нас статуях Нептуна и Акмона, богов счастья и удачи. На самом деле, если слово коме на греческом означает волосы, то слово комес – принца, вождя. И это увеличивает вероятность происхождения носившей длинные волосы семьи Меровингов от друидов.

Из последующего изложения станет ясно, что все современные масонские секты Запада связаны друг с другом единством догмы, то есть учением о вечности Я, и единством тайнописи, то есть использованием вульгарной латыни или старофранцузского. Римская церковь остается терпимой к ним, а иногда даже защищает от светских властей, при условии, что они будут выражать свои религиозные идеи только через тайное письмо. Даже испанская инквизиция оставила их в покое, и, как мы позже увидим, некоторые из их ответвлений, такие, как лугаросы, были поддержаны и признаны Церковью. Кроме того, не следует удивляться, что самые примечательные черты того искусства тайнописи, которыми мы обладаем, начиная со «Сна Полифила», обязаны своим появлением представителям духовенства, язычество которых, весьма небрежно скрываемое, никогда не подвергалось даже малейшему осуждению. Римская церковь не рассматривала их доктрины как опасные, поскольку они, во‑первых, не разглашали их на языке, понятном для всех, а во‑вторых, имели мало общего с масонством адонирамитов.

 

III

 

Как я уже говорил, «Сон Полифила» – это не что иное, как грамматика святого Жана Глипэна, то есть, на современном французском, грамматика глиптики, и, между прочим, грамматика иначе организованная, иначе используемая, чем грамматика покойного Шарля Блана, так как в этой грамматике есть то, что принадлежит ремеслу Микеланджело, Жана Гужона, Пьера Леско, Филибера Делорма и всех художников позднего Ренессанса. Но согласно представлениям наших предков, искусство не было всего лишь ремеслом, оно было религией, которая нашла свое отражение во всех шедеврах Микеланджело, во всех книгах Рабле; так же, как и греки, великие гении шестнадцатого века стремились вложить самые возвышенные идеи в оболочку, принимающую форму гротеска и непристойной сатиры.

Именно об этом говорит эпиграф к моему масонскому словарю: «Когда древние поэты говорили об основании города, они имели ввиду и создание нового учения; поэтому масон – это тот, кто благодаря своему разуму содействует формированию определенного учения. Поэтому Нептун, бог доказательства, и Аполлон, бог сокрытых вещей, представлены у Лаомедона в качестве масонов, помогающих сооружению города Трои, то есть, формирующих религию троянцев» («Трактат о символах» Декурселя).

Нет ничего более точного и в большей степени соответствующего определению греческого масонства, тихо‑механе. Тем не менее, цели могли быть различными, так как программа масонства, так, как она изложена Декурселем, – это программа социальной религии, ставящей перед собой цель сформировать гражданина, божеством которого будет община или республика, тогда как программой античного масонства была индивидуальная религия, ставящая перед собой цель сформировать художника, божеством которого была бы красота. Такова пропасть, разделяющая масонство адонирамитов, организованное Кромвелем с исключительно политической целью, и древнее масонство ремесленников, которое стремилось лишь к созданию шедевров в своей области. Масонство адонирамитов рекрутирует своих адептов из всех профессий, и единственное, что их может объединять, – это политика. Товарищи, или компаньоны, святого Жана Глипэна могли быть лишь адептами глиптики, то есть художниками, скульпторами и архитекторами, и «Сон Полифила» был предназначен исключительно для них. Каждое ремесленное объединение имело свою особую тайную письменность, знание которого было необходимо для всех тех, кто использовал одно и то же клеймо. Тайное письмо портных, создаваемое ножницами, было не менее важным, чем тайнопись искусства рисунка. Последняя была одновременно и более популярной, и более аристократичной, потому что именно она предоставляла средства для создания геральдики герба. Но ни один барьер не отделял тайное письмо одной профессии от тайнописи другой, и все пользующиеся такого рода секретами следовали в первой очередь за своей фантазией. «Озорные песни», приписываемые Рабле и служившие сюжетом для маскарадов, требуют углубленного знания тайного письма портных, тогда как «Сон Полифила» в большей степени связан с тайнописью архитектуры.

Эта книга была опубликован анонимно, как и большинство книг такого же жанра, и лишь гораздо позже она была приписана брату Франческо Колонна, тревизанскому монаху, потому что заглавные буквы каждой части образуют хорошо известный латинский акростих: POLI AM FRATER FRANCISCUS COLVMNA PERAMAVIT. Считается, что он полюбил прекрасную девушку из Тревизы, которая послужила ему прототипом Полии, подруги Полифила. По этому поводу я могу лишь отослать читателя к мудрому предисловию г‑на Попелена. Он сам мимоходом замечает, что Рабле, у которого все книги являются пародией на «Полифила», дважды цитирует Колонну, называя его Пьером вместо Франческо. Однако издатель приписываемой ему книги не говорит об этом ничего, даже не указывает, что когда‑либо у них были общие отношения, а сам Пьер или Франческо Колонна никогда не претендовал на авторство, несмотря на то, что эта книга почти на протяжении двух столетий пользуется блестящим успехом.

Поэтому весьма вероятно, что настоящим автором был Леонардо Крассо, по словам его современников, в высшей степени образованный человек, и что выражение брат Франческо Колонна – не подпись, а один из самых высоких масонских градусов, градусом брата Франш, наблюдающего за золотой колонной, упоминание о котором встречается уже в церквях одиннадцатого века.[13]

Следовательно, этот акростих – подпись не Пьера Колонны, а самого Леонардо Крассо. Рабле, несомненно, мог ее прочесть, как он мог прочесть и подпись Л еже Ришара, скульптора из Лотарингии, который обозначал геральдические цвета тем же способом, что и Леонардо Крассо; однако профессиональный секрет не позволял ему разглашать эти тайные имена, и уж тем более так никогда и не было переведено имя Алькофрибаса Назье, которое буквально с древнееврейского переводится следующим образом:

 

Аль – ни один

Кофр – город

Ибас – не воняет

Назье – шерстью.

 

Раньше я уже говорил, что древнееврейский (l'hébreu) переводится в тайнописи как свободный (libre).

Следовательно, подпись Рабле: Maître libère rien ville puera poilu, то есть Maure libère renouvel parpoli. Свободный мастер возрождается совершенным.

Парполи, или совершенный человек – это масонский градус, название которого породило слово парпелот, гугенот, безбожник, а возрождение, как и весна – это слова, обозначающие французскую революцию, которую ждали еще за тысячу лет до того, как она произошла. За этой революционной подписью следует еще одна, гораздо короче первой: постник с острова Жалкий. Постник – это греческий монах (gremoine), a в моем масонском словаре это выражение записано как germain, жермен; у Ариосто оно пишется как аграман, король сарацинов. Это термин из тайнописи портных, обозначающий того, кто делает украшения (agréments) для одежды. Выражение Остров Жалкий (Il е Hiere) можно прочитать как королевский (hierile = royal). Следовательно, Рабле подписывался: Франсуа Рабле, королевский портной (grément royal), и должен был принадлежать к корпорации книжников, в которой его друг, печатник Гриффе из Лиона, был одним из посвященных. Эти маленькие загадки, которые всеми образованными людьми того времени легко расшифровывались, едва ли могли способствовать успеху его книг.

Не раз обращали внимание, что добавленные к книге иллюстрации не сочетаются гармонично с текстом. Предположение, что эти иллюстрации должны существовать, принадлежит Гюставу Доре, потому что он сам использовал свои собственные при составлении приписываемой Рабле книги «Озорных песен»; но это было лишь искусное подражание; иллюстрации Рабле, как и сам текст, могли быть составлены только на языке тайнописи.

В «Сне Полифила» единственный текст, на который всегда обращают внимание, является частью глиптики, поскольку очевидно, что письменный текст, история, как называет его Бероальд де Вервилль, был изначально составлен ради гравюр и, следовательно, представляет собой лишь послесловие к этим последним. Принадлежали ли они Франческо Колонне? Это маловероятно. С уверенностью можно лишь сказать, что мягкость стиля и исполнения не позволяет приписать их ни Мантенье, ни какому‑либо другому великому итальянскому художнику конца пятнадцатого века. Если сам Леонардо Крассо не является их автором, он должен был купить их у какого‑нибудь второстепенного художника, разбирающегося тем не менее в искусстве тайнописи, и составить к ним комментарий.

Впрочем, я должен признаться, что этот вопрос интересует меня лишь постольку поскольку. Никто никогда не читал «Полифила» ради удовольствия, даже в элегантном переводе г‑на Попелена: однако ученым еще предстоит использовать огромную эрудицию, аккумулированную на страницах этой книги, а что касается гравюр, то восхищение, которое они вызывают, может только возрастать, прежде всего, в наши дни, когда ничто больше не препятствует разглашению тайны двойственной причастности короля к работе Филибера Делорма, которому мы обязаны иллюстрациями к французскому переводу 1546 года. Что касается перевода, добавленного к этому изданию, его тайна уже давно раскрыта, и известно, что он принадлежит, по крайней мере, частично, кардиналу Ленонкуру, что убедительно подтверждает тайнопись фронтисписа. Но совсем иначе дело обстоит с рисунками, давшими повод для большого количества как древних, так и современных споров, с благоговением воспроизводимых г‑ном Попеленом; в такую эпоху коллекционирования, как наша, эта часть его книги всегда будет привлекать интерес читателя.

Гравюры итальянского издания приписывали Рафаэлю, что совершенно неправдоподобно, затем Карпаччио, затем Беллини, затем Мантенье. Все эти предположения были абсурдны; эти гравюры должны были быть произведены на свет одним человеком, одинаково хорошо владевшим как искусством композиции, так и техникой исполнения, и ничто не мешает предположить, что это был либо сам Франциско Колона, либо сам Леонардо Крассо. Что касается французских гравюр, мы увидим, что король Рене был не единственный, кто приложил к ним руку, и что в следующем столетии многие занимающие более высокое, чем Леонардо Крассо, положение люди не опасались публиковать свои композиции, скрывая их вуалью полуанонимности.

Их приписывали Жоффре Тори, Жану Гужону, Жану Кузену, Этьену Делольну: но уже в своем первом исследовании монограммы, приписываемой Жаку Керверу, издателю этой книги, и на основе сравнения рисунков «Полифила» с рисунками «Новых изобретений для того, чтобы больше строить и с меньшими затратами, Филибера Делорма, ординарного канцлера покойного короля Генриха и аббата Сен‑Элуа ле Нуайе». я отдал предпочтение Филиберу. Моя смелость пробудила у г‑на Попелена сомнения, возможно, законные. Тем не менее, это не помешало ему серьезно изучить такую точку зрения и поставить вопрос, кому принадлежали гравюры этой книги – Жану Гужону, или аббату из Сен‑Элуа?

Однако не недостаток ли смелости заставил Жана Гужона обратиться к такому художнику, как Филибер Делорм, несомненно, одному из самых изысканных в эпоху Ренессанса, что доказывает, или – увы! – доказывал Тюильри? Не обратился ли он к нему с просьбой изготовить эти восхитительные гравюры? Жан Гужон был человеком Дианы Пуатье, непримиримым врагом Екатерины Медичи, любовницы и покровительницы Делорма, который не оставлял ее ни в Сен‑Бартелеми, ни после смерти любимого художника Дианы, хотя официальная история не говорит об этом ни слова. Следовательно, нет никаких оснований приписывать Жану Гужону гравюры из книги по архитектуре, составленной художником высшего класса, который, к тому же, не был его другом. Можно быть уверенным, что это были гравюры Делорма, и аналогия между гравюрами «Полифила» и «Трактата» Филибера, которую проводит г‑н Попелен, это уже сильный довод в пользу такого утверждения.

«Кому же принадлежат эти французские рисунки? – спрашивает, тем не менее, г‑н Попелен. – Только счастливый случай позволил их однажды обнаружить». О случае можно здесь не упоминать. Масонство всех стран и народов всегда хранит молчание в подобных случаях, и если Шампольон сумел расшифровать египетские иероглифы, если позже были расшифрованы иероглифы Ассирии и Кипра, то случай здесь ни при чем. Древние не оставили после себя ничего такого, что легко поддавалось бы расшифровке. Секрет тайнописи Египта, Ассирии и Кипра был погребен вместе с этими странами.

К счастью, секрет тайнописи шестнадцатого века не был утерян окончательно, и я обладаю тем преимуществом перед моими знаменитыми предшественниками, что мне приходится иметь дело с более широким распространением современных языков.

То, что я прочитал на фронтисписе французского «Полифила» 1546 года, Рабле читал еще до меня и упоминал об этом на языке тайнописи в одной фразе из четвертой книги своей шутовской эпопеи, опубликованной, как известно, в 1548 году. Филибер Делорм охарактеризован там как архитриклин короля трисмегиста. Начнем с замечания, что Филибер – это единственный художник того времени, которого упоминает Рабле, и уже это обстоятельство вынуждает предположить, что его репутация была выше репутации Жана Гужона и Жана Кузена и что какое‑то из его произведений вызвало большой резонанс в мире искусства и науки.

Так, если перевести слово архитриклин, то обнаружится, что на греческом оно значит «владелец трактира», указывая на кулинарные функции, которые, вероятно, Филиберу было несвойственно выполнять. Что касается трисмегиста. то всем известно, что это слово переводится как трижды величайший. Если выстроить этот перевод по правилам тайнописи, то получим:

 

На греческом: владелец трактира трижды величайшего короля.

Gré, maistre d'hostel du trios fois grand roi.

 

Добавим имя Делорма, завершающее перевод:

 

Grimasses traduise tel éditeur

Figures n'aient du roy, Delorm.

 

Гримасы перевел этот издатель, Делорм,

Рисунки принадлежали королю.

 

Делорм, следовательно, был издателем книги гримас, среди которых находятся рисунки, составленные королем, и следует предположить, что они не были самыми лучшими. Какая это была книга? Рабле ничего о ней не говорит; но это сообщение проливает свет на другую загадку. Это странная монограмма, приписываемая г‑ном Попеленом Жаку Керверу, считающемуся издателем французского «Полифила».

Эта монограмма, весьма искусно составленная, выполнена настолько легко, что она. конечно же, не превосходит способности короля‑рыцаря. Ребенок десяти лет мог бы легко с нею справиться.

Это круг (roué), диск, внутри которого расположен рисунок, выполненный простой линией (ligne), изгибающейся (un pliant) и заканчивающейся справа крючком (croc); над ним крест (croix), справа от которого заглавные (maius‑cule) буквы R и I, а слева – тор и заглавная К над углом, где изгибается тор.

В результате получается следующий стих:

 

Roue charge ligne, sous croc bout pliant Croix, maïuscule R I Тог К Triangle pliant

 

Или

 

Roy charge l'inscnbe planque, Orme esquelles rajoute Roi Catherine Glype l'y aient.

Король приказал написать картину, в которую Орме добавил иероглиф королевы Екатерины.

 

Таким образом, король приказал Делорму написать картины для «Полифила» и добавить их к иероглифам Екатерины Медичи и его собственным. Вероятно, издателю пришлось немало поработать над рисунками этих двух августейших сотрудников, однако это сотрудничество не объясняет различие стиля в трех частях «Полифила», справедливо замеченное г‑ном Попеленом. Когда‑нибудь, возможно, мы будем в состоянии определить роль каждого из них, что касается сегодняшнего положения дел, то мнение г‑на Попелена кажется мне заслуживающим внимания. Поэтому я ограничусь тем, что укажу на автора перевода, Ленонкура, имя которого записано посредством сердца (cceui), привязанного к кольцам (anneaux), висящим над головами двух орлов и ангела (Lié anneaux cœur, escribe d'aigle et chef d'angelet, что читается Lenoncourt escrip régie saint Gilles, T. e. Ленонкур записал правила сенжилей).

Такое сотрудничество четырех (короля, королевы Екатерины, кардинала Ленонкура и Делорма) полностью объясняет блеск гравюр и публикации этого перевода, который всегда будет изысканнее оригинала.

 

IV

 

Фронтиспис издания 1546 – это работа мастера, которая делает честь Филиберу Делорму, и, как и во всех работах подобного жанра, в ней присутствует политическая сторона, связанная с острой борьбой, проходившей в ту эпоху между Екатериной Медичи и Франциском I, борьбой, поддержанной, с одной стороны, буржуазией, а с другой – высшей знатью, квалифицируемой как арка Сен‑Кома. Арка на языке тайнописи, как и в современных масонских словарях, означает главу. Ком. Комес имеет тот же смысл на греческом. Прочитаем выражение Saint‑Côme как sang hommes (люди крови). Нельзя ли перевести его на современный французский как hommes de race (благородные люди)? Я оставляю решение этой проблемы будущим специалистам по тайному письму. Однако я был удивлен, когда обнаружил такое же выражение в «Триумфе Смерти» Ратцеля в 1849. Это выступление на стороне немецких повстанцев, такое же, как и опыт масонской парижской Коммуны, с тем отличием, что в Германии оно не скрывалось предусмотрительно под вуалью тайнописи. Любопытно название, так как эта композиция, равно изысканная как по содержанию, так и по форме, озаглавлена: «Свобода, равенство, братство».

Кроме того, там же мы обнаруживаем и слово sépulcre (гробница), которое постоянно появляется в гримуарах и поэтому требует некоторых объяснений. Вследствие христианских обычаев все средневековые братства выстраивались вокруг гробницы какого‑либо официального святого, или святого из апокрифов, из которых самыми известными были святой Жиль, Пьер Брульяр, Пьер Абеляр и многие другие. Между прочим, любой, кто войдет в церковь, может заметить, что любой алтарь – это гробница.

«Сон Полифила» переиздавался в шестнадцатом и семнадцатом столетиях, до тех пор, пока вместо него во Франции и в Англии не появились многочисленные трактаты подобного рода, более краткие и более веселые. Самыми забавными были: во Франции «Красное дерево» и «Зирфиль» Буше; в Германии – легенда о докторе Фаусте, которого называли гурманом, т. е. знатоком гримуара; в Англии – очаровательная пьеска о «Воине и торговце Джоне Джильпене», знаменитом солнечном герое, о котором я уже имел удовольствие высказаться.

Из всех французских переизданий «Полифила», предшествовавших изданию г‑на Попелена, внимания заслуживает только одно – издание Бероальда де Вервилля (1600), из‑за разъяснений, которые он дает по поводу тайнописи, весьма, между прочим, туманных и невыносимо скучных. Но, по крайней мере, он не ставит под сомнение характер «Сна Полифила», который он формально называет трактатом по стеганографии, то есть искусству тайнописи, так как это слово нельзя перевести по‑другому. Он также сообщает нам, что она пришла от друидов, и это повторяют все масонские трактаты. Убийственную серию акростихов на греческом, латыни и древнееврейском он связывает с тайной доктриной тех же самых друидов, или фарфелю, из которой я с превеликим трудом извлек следующее:

 

Друиды считают началом всего сира (сеньора) – это истинная любовь, универсальная жизнь, от которой рождаются природа, мир, небо, солнце. Любовь – это единственная область, где душа находит истину. Туман, начало злой меланхолии, – это разновидность всеобщего начала; он овладевает человеком, превращая его в раба, не оставляя ему другого сира, кроме принципа злой меланхолии, если он не обращается за помощью к мудрости патриархов и философов. Юпитер, называемый Христом, рожденным от девственницы из Назарета, – это солнце, рожденное на небе. Роковой софизм – это лживый туман. Философы устанавливают законы, которым все следуют.

Любовь, Христос, восходящее Солнце рождаются на Севере и доходят в полдень до Запада чтобы там умереть.

Умереть должны и солнце и любовь, и Христос, и Юпитер, потому что человек, которого он сотворил царем, подчинен судьбе, которая и есть дьявол. Демон разрушает гармонию. Это борьба, в которой человек должен, подобно фениксу, возродиться из пепла.

Юные души связаны друг с другом для того, чтобы разрушить Туман дьявола.

Туман желает, чтобы восходящее Солнце (солнечный зародыш) проникло в человеческую кровь, чтобы создать юное тело сына, в котором Туман желает раствориться, чтобы возродиться вновь и разрушить гармонию.

Должна существовать плоть, в которую Туман стремиться проникнуть, чтобы разрушить небесный Туман.

Хаос – это смерть, и из хаоса должен возникнуть зародыш, в котором душа однажды встречается с любовью, исходящей от сына смерти.

Бог стремится к тому, чтобы в мир пришли святые, как короли, так и королевы, для того, чтобы назвать час, когда восторжествует единая и ясная истина.

Дьявол должен допустить рождение того, кто должен его уничтожить, когда небесная роса сольется в одной единственной душе, в солнце.

Тот, кто должен уничтожить его, – это старец, ставший молодым, ожививший вселенский огонь, избежавшей своей злой судьбы.

Этот закон, от которого никому не удавалось ускользнуть, и есть сама Полия (совершенство), возлюбленная Тумана, солнце, которому мир поклоняется как божеству, к которому обращается с мольбой душа, чтобы убежать из дьявольского тумана.

Он, дитя, рожденное юностью, побеждает путаника и лжеца Дьявола, он оживляет вселенский огонь, он приходит с востока, вселенский властитель.

 

О! С какой грубостью здесь Бероальд дробит кости, чтобы выжать оттуда мозговую жидкость; с какой мягкостью это делает Рабле! Попробуем разобраться в этой ужасной галиматье.

Друиды. Дьявол. Очищение. То, что следует переводить: «Начало друидов, сир (сеньор) – это истинная любовь, универсальная жизнь и т. д.». Эта универсальная судьба проявляет себя в каждом мгновении и должна интерпретироваться любым каламбуром из тех немногих, что он использует, Мне больше нравится начало английского «Джона Джильпена»:

 

Увлекательная история Джона Джильпена, показывающая, как он ушел дальше, чем рассчитывал, и как вернулся домой невредимым.

 

Эти строки следует понимать так, что он отправился к гробнице и вернулся оттуда невредимым. Это вывод из тарабарщины Бероальда и длинной серии рисунков «Полифила», а именно солнечная драма в приложении к человеческой судьбе. Полия, имя которой означает совершенство, является, согласно другим комментариям, олицетворением эпохи света, супругой Тумана, который олицетворяет эпоху мрака; и Полифил – это древнее прошлое, воскрешенное через смерть, через встречу Полии и ее возлюбленного, то есть совершенства и совершенного возлюбленного. Возлюбленного Полии символизирует ладонь (paume) правой руки (palme R); Poli fils, т. е. сын Полии представлен ладонью правой руки (Тог palme), что читается как turpe Tame, или душа в пути. Соединение двух ладоней дает pair paulme, что следует читать как parpoli, то есть совершенный человек. Именно это соединение рук и называется афилиацией, и всякий раз, когда мы видим на надгробии изображение человека с соединенными руками, перед нами совершенный человек.

Вся грамматика святого Жильпена разделяется на четыре стадии, соответствующие движению солнца и течению человеческой жизни. Каждая стадия, в свою очередь, соответствует масонскому градусу, и эти градусы таковы: ученик, или дитя; компаньон, или подросток; мастер, или зрелый человек и, наконец, старик, или человек на закате жизни. Последний градус всегда описывается лишь иероглифами. Самым распространенным и самым современным является ветвь акации; она заменила собой набедренную повязку, или Подвязку, упоминание о которой мы находим в «Дон Кихоте». Остальные градусы были только излишними добавлениями. «Полифил» допускает два из них: феникс и мертвый дракон, имеющие отношение к путешествию души в иной мир.

Каждый из этих шести градусов соответствует своей триумфальной шараде, или параду, которые могли принадлежать только самому Филиберу Делорму, настолько поражают они своим богатством, широтой и изяществом.

Но прежде чем приступить к их краткому исследованию, в той мере, в какой позволяют границы этого очерка, я должен изложить правила расшифровки найденного мной в грамматике «Полифила». Они обозначены в тех строках, где описывается подземный грот, в котором оборудован перрон или мостовая, по которой движутся души, чтобы затем ринуться с высоты моста (арки) в озеро, один берег которого покрыт льдом, а другой – пылает огнем.

Эта композиция описана в одном картеле или каре, – термин, который обозначает то, что мы называем элементарной частицей тайнописи. Каждая из таких частиц образует особую грамматическую фразу, к которой добавлены оставшиеся за рамками картеля композиции, представляющие собой замечания или примеры.

Вот как дословно расшифровывается данный картель, или запись (ecritel), который является одним из самых простых для расшифровки:

Картель, ecritel, запись: закрытый – enfer, грот – gro, души‑âmes‑âme; мост – arche; перрон – perron; огонь – ar; лед, glace, glac. Это переводится: Ecrit l'est n'aie faire grimace s'apprenne régies, «Здесь правила, которые должен изучить тот, кто хочет делать гримасы».

Эти правила содержатся в следующем замечании, не вошедшем в картель. Это описание алтаря, с надписью на латыни:

 

ARA DEUM INFERNORUM

Viator, hic Laodiam Publiam inspice. Edquod aetatam suam fraudaverat, abnuerat que contra puellarum rit um, jussa amoris, semet expes, gladium interlecit.

 

Г‑н Попелен не дает перевод этого эпиграфа, фальшивый характер которого не введет в заблуждение ни одного архитектора наших дней. Вот как его интерпретирует Бероальд: «Алтарь подземных богов. Подходя к нему, ты видишь здесь Лаодию Публию, которая, чтобы обмануть свой возраст и вопреки обычаю девушек, презирающих уроки любви, отчаявшись, сама бросилась на свой меч».

Прочтение, после применения правил тайнописи, должно быть таким:

 

Autel es deites infernales (latin coulé)

Pellegrin, morte ci Laodie Publie

Vois, parce que con âge elle fraudé avait,

Et renie contre es pucelles

Régie, ordonance d'amour; elle même

Sans exprime redresse aide saint Gille voit.

Алтарь подземных богов (свободная латынь)

Пилигрим, умершую здесь Лаодию Публию

Видишь, потому что она обманула свой возраст

И, отвергая правила девственниц,

Наставленья любви, утратив надежду,

Бросилась на свой собственный меч.

 

Стих составлен, теперь необходимо дать ему интерпретацию.

 

Huit lise, doit temps faire, un L Гу tienne clef.

Pelegrin Murcie, le aide appui baille

Voit parce que saint Gille faire

Doive huit tranques n'être espace L,

Régie, ordonnance demeurée la même

Sans exprime redresse aide saint Gille voit

 

 

Кто хочет прочитать (тайнопись), должен составить восемь слогов, в которых буква L будет служить ключом для паломника Мерси; она поможет ему удержаться на верном пути, потому что святой Жиль составил восемь отрывков, разделенных буквой L, руководствуясь наставлением, которое, оставшись тем же самым, помогло святому Жилю выразить свои чувства и облачить в слова то, что он видит.

 

Паломники Мерси – это была, кажется, знаменитая корпорация Гульярдов; вероятно, это была такая же корпорация, как и у маранов, которым мы обязаны легендой о Дон Жуане Маране, иллюстрированной Мольером, Бомарше, Моцартом и лордом Байроном. Эта корпорация имела во Франции и в Италии множество приверженцев, так как ее девиз можно найти на очень многих книгах. Она была одним из двух великих братств гульярдов, для которых автор «Полифила», кем бы он ни был, и составил свою Грамматику Сен‑Жилей. Другим было братство нормандских ликранов, объединенное в Дом Востока.

Впрочем, норманны и мараны по видимости были подданными папы, или гвельфами, и несомненно, именно в силу их отношений со святым престолом им было присвоено имя волков‑пастухов или оборотней.

Вот как г‑н Попелен описывает гробницу пилигрима‑норманна: «На гробнице находилось прекрасное изображение нагого человека, среднего роста, несущего корону, изготовленную из черного камня. Зубы, глаза и ногти были покрыты сверкающим серебром. Эта статуэтка была установлена на крышке гробницы, изогнутой, выложенной жемчужинами в чудесной оправе в виде бабочек. В правой руке, вытянутой вперед, был медный позолоченный скипетр. Левая рука опиралась на изумительный экю, сделанный в форме черепа лошади».

Гробница, скрывающая короля и покрытая жемчужинами (бабочками), с изогнутой крышкой (аркой), – это arche sépulcre royal papal (королевская или папская гробница в виде арки). Это наименование внутри корпорации обозначало короля‑папу. Черный нагой человек (noir homme nu) – это норманн. Серебряные ногти, зубы и глаза обозначают того, кто владеет деньгами или жемчугом, или воодушевлен соответствующей страстью. Медный позолоченный скипетр на языке тайнописи чаще всего имеет значение медного бидона (canne), и если он находится в правой руке, он обозначается как can‑paulme R (медная ладонь), и указывает на открытый военный лагерь (camp‑lumiere). Это же значение имеет и маршальский жезл. В левой руке он указывает на совершенного мастера, на человека, который совершает путешествие по миру, то есть на пилигрима. Кости головы лошади – это череп лошади (crane de cheval) или череп рыцаря (crane de chevalier).

Если изложить это в стихотворении из сток по восемь слогов, отделенных друг от друга буквой L, то получим:

 

Sépulcre, arche royale papale

Normand Gerusalem храбрый Licrane

Chevalier, fait voir camp lumière

 

Гробница, арка папы‑короля

Нормана Иерусалимского, храброго Ликрана

Рыцаря, стоявшего открытым лагерем.

 

Экю содержит следующий девиз, написанный на трех языках: еврейском, греческом и латыни: «Nudus eram, bestia ni me texisset. Quaere et invenies, me sinitu».

Г‑н Попелен не дает никакого перевода. После применения правил тайнописи он приобретает следующий вид: «Nu, hors me ne loup héberge. Heures. Laie‑moi (laisse‑moi)».

Полностью девиз гробницы нормандского короля‑папы выглядит так: «Normand libère Jerusalem» (Норманн освобождает Иерусалим).

Но более точно он переводится: «Normand loup berger, or seul aime» (Норманн волк‑пастух, любит одно лишь золото).

Вторая гробница – почти полное подобие первой. Отличие лишь в том, что скрывает она нагую женщину. Согласно правилам тайнописи, женщина – это мать (mere), a нагая мать (теге nu) пишется так же, как Марана. На ней корона, что предполагает, что гробница королевская. Левая рука покоится на экю, или сердце (cour chef poing, или Crispin, перчаточник); ладонь правой руки (palme R, poli amour, возлюбленный Полии) указывает на ее глаз (monstre œil, менестрель).

В целом получаем:

 

Sépulcre, arche royale papale

N'est Marana, Crispin, Paulmier, Ménestrel.

Гробница, арка королевы‑папессы

Мараны, Криспина, менестреля.

 

Братство норманнов было военным, а братство Мараны художественным и литературным.

Экю Мараны содержит слова на трех языках: Quisquis es, quantumque libuerit, hujus thesauri, sume, at monco, aufer caput, corpus ne tongito.

Как и предыдущий, этот девиз является шарадой, которую было бы трудно разгадать, если бы она не встречалась в виде ребуса во множестве книг: «Красота пленяет сердце испанца». Вероятно, этот девиз служил основой легенды о Хуане Маране, или Доне Жуане, так же, как и легенды о норманах Ликранах вдохновили Тассо на его «Освобожденный Иерусалим».

Можно заметить, что эти два девиза начинаются со слов loup berger (волк‑пастух) или le beau regard (красота пленяет), звучащих одинаково. Изначально оба эти выражения могли означать le beau Roger (прекрасный Роджер). Это имя обозначает также сразу два языка: еврейский и греческий (lebreu‑gre).

Наличие трех девизов, идентичных на еврейском, греческом и латыни, размещенных на экю, или на сердце, переводится: Cri pareil l'hébreu, gre, latin (Девиз одинаков на еврейском, греческом и латыни), что означает, что норманны и мараны li tiennent (латынь) cri pareil, li beau regar (поддерживают один и тот же девиз – Красота пленяет).

Лугаросы обладают другим девизом: ponos kai cuphuia, который взят из арабского. Это дает: pareil gre arabe, peine et noblesse (одинаково на греческом и арабском: страдание и благородство). Перевод: preu lougarou, Robe peut est noble (храбрый лугарос, в простой одежде).

Эти двусмысленности, открывающие ворота для самых язвительных политических инсинуаций, и были сутью искусства тайнописи и геральдики. Ни о чем не говорить прямо, все оставлять в виде загадок – вот главное требование жанра.

 

V

 

Таким образом, рисунки «Полифила» представляют собой подлинную философскую и литературную энциклопедию, шедевр изящной словесности, нарочно написанный на туманном языке, но обладающий невероятной силой воздействия, неиссякаемый источник острых и живых мыслей, невольно высыхающий в комментариях, которые сопровождают книгу. Тем не менее, пресный сюжет этих комментариев совершенно необходим для того, чтобы предоставить читателю объяснения, которых сама темная гравюра не может дать. Как можно понять из текста, что негр – это человек, владеющий деньгами, или алчущий их, а его скипетр – позолоч