Калоптерикс – последняя надежда

 

Тринадцать муравьев изнемогают. Они больше не выделяют ни слова-феромона. Надо экономить влагу, необходимую для общения.

103-й вдруг видит движение на фоне бескрайнего неба. Калоптерикс. Эти большие стрекозы, дошедшие до нас из глубины времени, сообщают муравьям то же, что чайки заблудившимся морякам: значит, близко земля, покрытая растительностью. Солдаты ободряются. Они протирают глаза, чтобы прояснить зрение и лучше следить за движением калоптерикса.

Стрекоза снижается, почти задевая их своими четырьмя крылышками. Муравьи останавливаются, разглядывая величественное насекомое. Крылышки покрыты прожилками, в каждом из крылышек переливается и пульсирует кровь. Стрекоза и вправду королева полета. Она не только может останавливаться в воздухе, но и единственная из насекомых умеет на своих четырех самостоятельных крылышках летать задом.

Огромная тень приближается, застывает, снова летит, кружит над муравьями. Кажется, она хочет указать им путь к спасению. Ее уверенные движения значат, что она нисколько не страдает от недостатка влаги.

Муравьи следуют за ней. Они чувствуют, что воздух немного свежеет. Фриз с темной щетиной появляется на вершине лысого холма. Трава. Трава! Там, где трава, там жизнь, то есть вода и прохлада. Они спасены.

Тринадцать муравьев несутся к пастбищу. Они пожирают побеги и каких-то насекомых, слишком маленьких, чтобы иметь право на жизнь. Возвышаясь над травой, их алчущим усикам предлагают себя цветы: мелиссы, нарциссы, примулы, гиацинты, цикламены. С кустов свисает черника, а к тому же еще бузина, букс, шиповник, орехи, боярышник, кизил. Это рай.

Они никогда не видели столь пышной растительности. Фрукты, цветы, много мелкой кишащей живности, не успевающей скрыться от выстрелов муравьиной кислоты. Чудесный воздух напоен запахами пыльцы, земля усеяна прорастающими семенами. Все дышит изобилием.

Муравьи объедаются, заполняя до отказа переваривающие и социальные зобы. Им все кажется вкусным. Крайности голода и жажды придают еде необыкновенный вкус. В самом ничтожном зернышке одуванчика – тысяча привкусов, от сладкого до соленого, переходящего в горечь. Даже роса, которую они пьют из пестиков цветов, и та полна вкусовых оттенков, которым раньше они не придавали значения.

5-й, 6-й и 7-й передают друг другу тычинки, чтобы только насладиться полизав их или пожевав, как жевачку. Кусочек корешка – изысканное блюдо. Муравьи купаются в пыльце маргариток, пьянея и бросаясь желтыми шариками, как снежками.

Они выделяют искрящиеся феромоны радости, которые щекочутся, когда их воспринимаешь.

Муравьи едят, пьют, моются, снова едят, снова пьют и снова моются. Наконец, уставшие, они катаются в траве и замирают в ней, счастливые, что они живые.

Тринадцать воинов прошли большую белую северную пустыню и остались невредимыми. Они насытились и успокоились, теперь они собираются вместе и разговаривают.

Умиротворенный 10-й просит, чтобы 103-й еще рассказал им о Пальцах. Возможно, он боится, что старый разведчик умрет, не успев открыть все свои секреты.

103-й вспоминает об ошеломляющем изобретении Пальцев: трехцветных огнях. Это сигналы, которые они устанавливают на пути, чтобы избежать заторов. Когда сигнал загорается зеленым цветом, все идут по дороге. Когда зеленый цвет переходит в красный, замирают на месте, словно мертвые.

5-й говорит, что это могло бы стать отличным средством остановить наступление Пальцев. Достаточно разместить повсюду красные сигналы. Но 103-й возражает. Есть Пальцы, не подчиняющиеся сигналам. Они ходят, как им вздумается. Надо придумать что-то другое.

– А юмор, это что?  – спрашивает 10-й.

103-й рад бы рассказать товарищам пальцевские шутки, но он их не сохранил, поскольку не понял. Он лишь смутно помнит какую-то историю про эскимоса на льду, но 103-й так и не узнал, что такое эскимос, как, впрочем, и что такое лед.

Хотя… Одну шутку он, кажется, все-таки может привести. Про муравья и стрекозу.

Стрекоза поет все лето и приходит просить еды у муравья. Тот отвечает, что нет, он ничего не хочет ей давать.

В этой части рассказа двенадцать разведчиков недоумевают, почему муравей до сих пор не проглотил стрекозу. 103-й отвечает, что вот это-то и есть шутка. Ничего в ней непонятно, но она вызывает у Пальцев спазмы. 10-й просит закончить странную историю.

Стрекоза уходит и умирает от голода.

Двенадцать муравьев благодарят за рассказ и находят конец печальным. Потом задают вопросы, надеясь уловить смысл. Почему стрекоза поет все лето, в то время как все знают, что они поют, только чтобы привлечь сексуального партнера, а после совокупления умолкают? Почему муравей не забирает труп умершей от голода стрекозы, чтобы разрезать его на кусочки и сделать из них паштет?

Внезапно дискуссия прерывается. Маленький отряд чувствует, как трепещет трава, съеживаются лепестки цветов, а сок малины изменяет запах. Насекомые вокруг прячутся. В воздухе витает опасность. Что происходит? Всех так напугали тринадцать рыжих лесных муравьев?

Нет. Глухая тревога сотрясает листву. Пахнет страхом. Небо темнеет. Только полдень, жарко, а солнце, словно уступая грозному сопернику, бросает несколько последних лучей и прячется.

Тринадцать муравьев навостряют усики. Высоко в небе мчится темное облако. Сначала им кажется, что облако несет бурю. Но, нет. Ни ветра, ни дождя. 103-й думает, что, может быть, сюда случайно добрались летающие Пальцы, но и это не так.

Хотя муравьи не очень хорошо видят вдаль, но постепенно понимают, что значит это длинное облако в вышине. Раздается жужжание. Резкий запах заполняет сегменты усиков. Клочковатое облако в небе – это…

Саранча!

Облако странствующей саранчи!

В Европе их обычно не бывает. Известно было несколько нашествий на Испанию, Францию, Лазурный Берег, но с тех пор как потеплело, существа юга легко пересекают Луару. Монокультурное земледелие существенно увеличило размеры грозных орд.

Странствующая саранча! Насколько одна саранча прелестное насекомое, очень грациозное, гладкое, блестящее и чудесное на вкус, настолько во множестве они представляют собой худшее из бедствий.

Когда саранча одинока, она сероватого цвета и ведет себя очень скромно. Но едва встречается с сородичами, меняет цвет на красный, потом на розовый, потом на оранжевый и, наконец, на желтый. Шафранный цвет означает пик фазы сексуального возбуждения. Саранча пожирает все, что видит, и совокупляется со всеми самками, которых встречает. Ее половое исступление так же поражает, как и неистовый аппетит. Чтобы удовлетворить и то и другое, она готова разрушить все на своем пути.

Одинокая саранча бодрствует по ночам и прыгает. Полчища саранчи бодрствуют днем и летают. Одинокая саранча, приспособленная к жаре и засухе, странствует по пустыням. Орда саранчи отлично переносит влажность и бесстрашно атакует поля, кустарники и леса.

Может быть, это и есть то, что телевизор Пальцев называет «властью толпы»? Количество сметает запреты, уничтожает условности, забывает об уважении к чужим жизням.

5-й приказывает отступить, но все понимают, что уже слишком поздно.

103-й смотрит на приближающееся смертоносное облако.

Их миллиарды, и через несколько секунд они ударятся о землю. Тринадцать бел-о-канцев поднимают усики, заинтересованные и оробевшие.

Темная туча кружит в небе, словно хочет сначала поразить страхом всех, кто трепещет внизу. Воздушные потоки сворачивают массу в воронку, подобную ленте Мебиуса. Некоторые из разведчиков надеются, сами в это не веря, что они ошиблись, и перед ними всего-навсего облако пыли, просто очень крупной.

Темная туча вытягивается и выписывает в небе тайные знаки, предвещающие гибель.

Внизу все застыли. Все ждут. Прежде всего необычного решения от 103-го, столь богатого опытом.

У 103-го нет решения. Он проверяет запас муравьиной кислоты в брюшке и думает, сколько саранчи он поразит этим количеством.

Облако, клубясь водоворотом, медленно снижается. Все яснее слышен треск мириад жадных мандибул. Травы пригибаются, они инстинктивно понимают, что прожорливая саранча несет им смерть.

103-й замечает, что небо продолжает темнеть. Тринадцать муравьев образуют кружок, брюшки их нацелены и готовы стрелять.

Так и есть, подобно разведчикам-парашютистам огромной летучей армии, первые особи приземляются с неловкими прыжками. Но быстро утверждаются на лапках и начинают пожирать все, что видят вокруг.

Они едят и совокупляются.

Как только самка слетает вниз, самец прыгает на нее, чтобы совокупиться. Едва совокупление заканчивается, самка начинают нести яйца в землю с изумляющим и страшным обилием. Мощное оружие саранчи – ее способность к массовому распространению яиц.

Посильнее муравьиной кислоты и страшнее розовых кончиков Пальцев половые органы саранчи!

 

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА: шестимесячный зародыш с оформившимися членами уже человек? Если да, то человек ли трехмесячный зародыш? А едва оплодотворенная яйцеклетка – человек? Больной в коме, не приходивший в сознание шесть лет, с бьющимся сердцем и дышащими легкими, еще человек?

Человеческий мозг, живым помещенный в питательную среду, еще человек?

Компьютер, способный воспроизвести все механизмы человеческого мышления, достоин называться человеческим существом?

Робот, внешне подобный человеку и снабженный мозгом, подобным человеческому, человеческое существо?

Человеческий клон, сфабрикованный генетическими манипуляциями для пополнения запасов органов, надобность в которых может испытать его брат-близнец, человеческое существо?

Ничто не очевидно. В античные времена и вплоть до средних веков женщины, иностранцы и рабы не считались человеческими существами. Обычно только законодатели могут определить, кто является, а кто не является человеческим существом. Ему в помощь надо бы дать биологов, философов, программистов, генетиков, церковников, поэтов, физиков. Потому что, честно говоря, понятие «человеческое существо» определить становится все труднее и труднее.

 

Эдмонд Уэллс.

«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том III

 

 

ПЕРЕХОД К РОКУ

 

Перед большой тяжелой дубовой дверью заднего входа в лицей Жюли сняла рюкзак. Она достала приготовленный ею «коктейль Молотова». Пощелкала зажигалкой, но вместо пламени разлетелись только искры: кремень стерся. Жюли долго рылась в рюкзаке и наконец нашла спички. Теперь ничего не мешало ей разбить свой «коктейль Молотова» о дверь. Она зажгла спичку и посмотрела на маленький оранжевый огонек, с которого все и начнется.

– Ой, ты пришла, Жюли?

Она машинально спрятала зажигательную бомбу. Кто еще опять не дает ей спокойно все поджечь? Она обернулась. Снова Давид.

– В конце концов ты все-таки решилась прийти послушать нашу музыку? – таинственно спросил он.

К ним подходил заподозривший что-то сторож.

– Точно, – ответила она, засовывая бутылку в рюкзак поглубже.

– Тогда иди за мной.

Давид проводил Жюли в маленький зал под кафетерием, где «Семь Гномов» занимались своими делами. Кое-кто уже настраивал инструменты.

– Гм, к нам посетитель… – произнесла Франсина. Помещение было маленьким. В него едва влезла сцена, уставленная музыкальными инструментами. Стены были увешаны фотографиями группы, выступающей на днях рождения и на танцах.

Жи-вунг закрыл дверь, чтобы их никто не беспокоил.

– Мы боялись, что ты не придешь, – лукаво сказал Нарцисс Жюли.

– Я только хочу посмотреть, как вы играете, и все.

– Нечего тебе здесь делать. Нам туристы не нужны! – воскликнула Зое. – Мы – рок-группа, либо ты с нами играешь, либо уходишь.

То, что ее отвергали, вызвало в девушке со светлосерыми глазами желание остаться.

– Вам повезло, что вы нашли себе в лицее такой уголок, – вздохнула она.

– Нам где-то надо репетировать, – объяснил ей Давид. – И директор на этот раз действительно помог.

– Просто хотел показать, что в его лицее развивается культура, – добавил Поль.

– В классе думают, что вы отделиться от всех хотите, – сказала Жюли.

– Да мы знаем, – сказала Франсина. – Нас это не колышет. Чтобы жить счастливо, надо жить скрытно.

Зое подняла голову.

– Ты не поняла? – настойчиво сказала она. – Мы репетируем и хотим остаться одни. Тебе нечего здесь делать.

Жюли не сдвинулась с места. Жи-вунг миролюбиво вмешался.

– Ты на каком-нибудь инструменте играть умеешь? – спросил он.

– Нет. Но я училась пению.

– И что ты поешь?

– У меня сопрано. Я в основном пою арии из Перселла, Равеля, Шуберта, Форе, Сатье… А вы какую музыку играете?

– Рок.

– Просто рок ничего не значит. Какой рок?

Поль заговорил:

– Мы восходим к «Genesis» начального периода, альбом «Nursery Crime», «Foxtrot», «The Lamb Lies Down On Broadway», вплоть до «A Trick of Tail»… Весь «Yes», особенно альбомы «Close to the Edge», «Tormato»… весь «Pink Floyd», в основном «Animals», «I Wish You Here», «The Wall».

Жюли кивнула головой, что поняла.

– Ах, вот что! Очень старый прогрессивный запыленный рок семидесятых!

Замечание ее никому не понравилась. Видимо, это была их любимая музыка. Давид выручил ее:

– Ты говоришь, пению училась. Может, попробуешь с нами спеть?

Жюли тряхнула темными волосами.

– Нет, спасибо. У меня с голосом проблемы. Была операция на связках, и врач посоветовал больше их не напрягать.

Она оглядела каждого из присутствующих. На самом деле Жюли очень хотелось спеть с ними, и они это поняли, но она так привыкла всегда говорить «нет», что инстинктивно теперь отвергала все предложения.

– Если ты не хочешь петь, мы тебя не задерживаем, – повторила Зое.

Давид не дал спору разгореться.

– Можно начать со старого блюза. Блюз, он же посередине между классической музыкой и прогрессивным роком. Импровизируй как хочешь, со словами. И голос не надо напрягать. Просто напевай.

Все, кроме скептически настроенной Зое, поддержали его.

Жи-вунг показал ей микрофон в центре сцены.

– Не беспокойся, – сказала Франсина. – У нас тоже классическое образование. У меня пять лет пианино, но мой учитель был таким консерватором, что мне быстро захотелось заняться джазом, а потом и роком, только чтобы ему досадить.

Все заняли свои места. Поль подошел к столу со звуковой аппаратурой и стал настраивать потенциометры.

Жи-вунг начал с двухтактовых ударов. Зое поддержала его повторяющимися и нетерпеливыми басами. Нарцисс задал обычные блюзовые аккорды: восемь ми, четыре ля, снова четыре ми, два си, два ля, два ми. Давид повторил арпеджио на электрической арфе, а Франсина – на синтезаторе. Музыкальный фон был готов. Не хватало только голоса.

Жюли медленно взяла микрофон. На мгновение время, казалось, остановилось, потом губы ее разомкнулись, подбородок расслабился, рот открылся, и она бросилась в омут.

На джазовый мотив она напела первые пришедшие ей в голову слова.

 

Зеленая ножка

Ползет по дорожке

 

Сначала голос ее как будто был глуховат; на втором куплете, разогревшись, голосовые связки дали больше мощности. Жюли постепенно заменила все инструменты, а Полю не понадобилось даже трогать пульт аппаратуры. Больше не слышно было ни гитары, ни арфы, ни синтезатора, в маленькой комнате раздавался только голос Жюли на фоне ударных Жи-вунга.

 

Хрустящей улиткой всех угостиииииите.

 

Она закрыла глаза и вывела чистую ноту:

Ооооооооооооооо.

Поль попытался подстроить усилитель, но усиливать уже ничего не надо было. Голос вышел за пределы возможностей микрофона.

Жюли умолкла.

– Комната маленькая. Мне аппаратура не нужна.

Она пропела ноту, и стены действительно зарезонировали. Жи-вунг и Давид были поражены, Франсина наигрывала фальшивя, Поль, как завороженный, смотрел на стрелки на часах. Голос Жюли занял все пространство, разошелся по комнате, влился в слуховые каналы, как поток свежей воды.

Наступило долгое молчание. Франсина первая бросила свою клавиатуру и зааплодировала, к ней присоединились остальные Семь Гномов.

– Это, конечно, не похоже на то, что мы играем обычно, но интересно, – заявил Нарцисс уже серьезно.

– Ты сдала вступительный экзамен, – объявил Давид. – Если хочешь, можешь остаться и вступить в группу.

До этого Жюли регулярно работала только с учителем. Но она очень хотела попробовать себя в группе.

Они повторили эксперимент и вместе грянули более сложный отрывок: «The Great Gig in the sky» «Pink Floyd». Жюли поднимала голос все выше и выше, пускалась в самые невероятные фиоритуры. Она не могла опомниться. Ее голос пробудился. Связки вернулись к ней.

«Здравствуйте, мои голосовые связки», – мысленно поприветствовала она их.

Семь Гномов спросили ее, как она научилась так владеть своим голосом.

– Все дело в технике. Надо много заниматься. У меня был превосходный преподаватель. Он научил меня, как быть полным хозяином своего звукового диапазона. Сажал меня в закрытую темную комнату, и я должна была издавать там звуки так, чтобы можно было определить ее размеры, то есть заполнять ее звучанием, но стараясь сдерживать его перед стенами, чтобы они не резонировали. Он заставлял меня петь то вниз головой, то под водой.

Жюли рассказала о том, что Янкелевич, ее учитель, иногда просил группу учеников попытаться достичь «Эгрегора», или иначе, унисона: все пели одну и ту же ноту до тех пор, пока не начинало казаться, что поет один человек.

Жюли предложила Семерым Гномам повторить опыт. Она вывела ноту, остальные, как могли, подтягивали и ей вторили. Получилось у них в результате не слишком согласно.

– В любом случае, мы тебя принимаем, – подчеркнул Жи-вунг. – Если тебе это по душе, будешь нашей постоянной вокалисткой.

– Но дело в том…

– Хватит кривляться, – шепнула Зое ей на ухо. – А то нам надоест.

– Ну… хорошо. Я согласна.

– Браво! – крикнул Давид.

Все поздравили ее, и каждый член группы был ей представлен.

– Высокий брюнет с узкими глазами за ударными – Жи-вунг. Среди Семи Гномов он, считай, Профессор. Умная голова. Невозмутим даже в самых сложных ситуациях. В случае нужды спрашивай у него совета.

– А ты – главный?

– У нас главного нет! – воскликнул Давид. – У нас самоуправляемая демократия.

– А что это, «самоуправляемая»?

– Каждый делает то, что ему нравится, если это не во вред другим.

Жюли отошла от микрофона и села на маленький табурет.

– И у вас получается?

– Нас сплотила музыка. Когда играешь вместе, приходится подстраиваться друг под друга. Я думаю что секрет нашего согласия в том, что мы – настоящая рок-группа.

– И потом, нас не так уж много. Нетрудно организовать самоуправляемую демократию для семерых, – заметила Зое.

– Зое – на басах, она у нас Ворчун. Ну, Ворчунья… Плотная коротковолосая девушка, услышав свое прозвище, состроила гримасу.

– Зое сперва ворчит, потом объясняет, – сказал Жи-вунг.

Давид продолжил:

– Поль за пультом, наш Простак. Толстячок. Все время боится попасть впросак и всегда попадает. Все, что рядом лежит и похоже на еду, тянет в рот и пробует. Он считает, что окружающий мир лучше всего познавать языком.

Именуемый Полем насупился.

– Леопольд, флейтист, Скромняга. Говорят, он внук индейского вождя навахо, но так как он голубоглазый блондин, то это не сразу видно.

Лео постарался сохранить бесстрастный вид, свойственный его предкам.

– Он больше всего на свете интересуется домами. Выдастся свободная минута, и уже рисует идеальное жилище.

Представление продолжалось.

– Франсина, орган, это Греза. Она без конца мечтает. Много времени посвящает компьютерным играм, от этого глаза у нее постоянно красные.

Девушка со светлыми подстриженными волосами улыбнулась, зажгла сигарету с марихуаной и выдохнула голубой завиток дыма.

– За электрической гитарой Нарцисс, наш Весельчак. На вид – послушный мальчик, но ты быстро поймешь, что у него вечно наготове шутка или подковырка. Смеется надо всем. Сама видишь, он большой франт, всегда хорошо одет. Кстати, одежду себе шьет сам.

Женственный мальчик подмигнул Жюли и вступил:

– Ну и, наконец, электрическая арфа, Давид. Зовут его Ай-ай. Он вечно в тревоге, возможно, из-за своей болезни костей. Всегда обеспокоен, на грани паранойи, но нам удается его выносить.

– Теперь я понимаю, почему вас называют Семь Гномов, – сказала Жюли.

– Слово «гном» по-гречески значит «знание», – снова заговорил Давид. – Мы предоставляем каждому из нас жить в собственном мире и отлично друг друга дополняем. А ты кто будешь?

Она задумалась:

– Я… Ну, а я – Белоснежка, конечно.

– Для Белоснежки ты темновата, – заметил Нарцисс, кивая на ее черное одеяние.

– Я просто в трауре, – объяснила Жюли. – У меня отец недавно погиб. Он был директором юридической службы Вод и Лесов.

– А если бы не это?

– А если бы не это… я все равно черное ношу, – признала она с вызовом.

– А ты, как Белоснежка в сказке, ждешь принца, который тебя разбудит поцелуем? – спросил Поль.

– Это ты путаешь со Спящей красавицей, – возразила Жюли.

– Опять ты ошибся, Поль, – заметил Нарцисс.

– Как сказать. Во всех сказках есть сонливая девушка, ожидающая того, чтобы ее разбудил обожатель…

– Может, еще споем? – предложила Жюли, начинавшая входить во вкус.

Они выбирали все более трудные вещи. «And You and I», «The Wall» Pink Floyd, наконец «Super’s Ready» «Genesis». Последний длился двадцать минут и позволил каждому отличиться в соло.

Жюли так владела теперь своим голосом, что сумела найти интересное исполнение для всех трех вещей, столь различных по стилю.

Наконец они решили расходиться по домам.

– Я с матерью поссорилась и не очень-то хочу сегодня возвращаться под семейный кров. Никто меня на эту ночь не приютит? – спросила Жюли.

– Давид, Зое, Леопольд и Жи-вунг – пансионеры и спят в лицее. Но Франсина, Нарцисс и я, мы – экстерны. Мы тебя по очереди пригласим, если тебе нужно. Сейчас пойдем ко мне, – отозвался Поль. – У нас есть комната для гостей.

Эта мысль не привела Жюли в восторг. Франсина поняла, что ей не хочется идти к мальчику, и позвала Жюли к себе. И на этот раз Жюли согласилась.

 

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

 

ДВИЖЕНИЕ ГЛАСНЫХ: во многих древних письменностях: египетской, иврите, финикийской, – нет гласных, только согласные. Гласные представляют голос. Если на письме словам дают голос, им дают и больше силы, слова тогда оживают.

Пословица говорит: «Если ты правильно напишешь слово «шкаф», он свалится тебе на голову».

У китайцев тоже было такое ощущение. Во втором веке нашей эры самый великий художник своего времени, Ву Даоци, был призван императором, который попросил его нарисовать совершенного дракона. Художник нарисовал все, кроме глаз. «Почему ты забыл глаза?» – спросил император. «Потому что, если я нарисую глаза, дракон улетит», – ответил Ву Даоци. Император настоял на своем, художник нарисовал глаза, и, как гласит предание, дракон улетел.

 

Эдмонд Уэллс.

«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том III

 

 

ЭМИССАРЫ ТУЧ

 

103-й и его товарищи уже долгие минуты из последних сил сражаются с саранчой. Брюшная полость 103-го почти пуста. Старому муравью ничего не остается, как драться мандибулами, а это еще труднее.

Саранча, в общем-то, не дает отпора. Она даже не вступает в бой. Опасность в ее численности, она бесконечно падает с небес зловещими градинами с лапками и ненасытными мандибулами.

И нет конца этому тусклому дождю.

Земля, насколько хватает глаз, покрыта насекомыми, шестью или семью слоями толщиной в одну странствующую саранчу. 103-й запускает мандибулы в это месиво и бьет, бьет и бьет по телам, как молотилка. Неужели он преодолел столько препятствий на своем пути, чтобы спасовать перед существами, которые только и умеют что без конца плодиться?

У Пальцев, вспомнил 103-й, при перенаселении самки глотают гормоны, называемые пилюлями, чтобы уменьшить рождаемость. Вот бы что сделать: накормить агрессоров этими пилюлями до отвала. Что за доблесть смастерить двадцать детей там, где нужен один или двое? Где смысл выведения огромного потомства, когда точно известно, что ни вырастить, ни воспитать его ты не сможешь, что оно будет расти, паразитируя на других?

103-й отказывается подчиниться диктатуре неистовых несушек. Куски саранчи отлетают от него во все стороны. От бесконечной бойни его мандибулы сводит судорогой.

Вдруг луч солнца пронизывает темное облако и освещает кустик черники. Это знак. 103-й с друзьями забираются на куст. Чтобы придать себе сил и мужества, они объедаются ягодами, взрывающимися, как темно-синие шары, под острыми мандибулами.

Убежать – вот решение.

103-й пытается успокоиться. Он поднимает усики к небу. Земля покрыта пеной надкрыльев, но там, в вышине, дождь из саранчи уже закончился и снова появилось солнце. Для храбрости муравей напевает древнюю бел-о-канскую песню:

 

Солнце, загляни в разбитые доспехи.

Солнце, оживи истерзанные мышцы

И соедини рассеянные мысли.

 

Тринадцать муравьев висят на концах самых верхних веток черничника, и волны саранчи вздымаются к ним. Они подобны обелиску посреди моря из шевелящихся спин.

 

У ФРАНСИНЫ

 

Седьмой этаж. Высоковато без лифта. Они остановились отдышаться на лестничной площадке. Хорошо, что уже пришли. Здесь, в вышине, они защищены от опасности, затаившейся на улицах.

Этаж был предпоследний, но вонь отбросов, не убранных бастовавшими мусорщиками, доходила и сюда. Девушка со светлыми подстриженными волосами стала искать ключи на дне огромного кармана, заменявшего ей сумку, долго рылась в куче разнообразных мелких предметов и, наконец, с победным видом извлекла большую связку.

Она открыла четыре замка, а потом как следует нажала на дверь плечом, «потому что дерево разбухло из-за влажности и заклинивает».

В доме Франсины не было ничего, кроме компьютеров и пепельниц. То, что она торжественно называла «своей квартирой» было всего лишь крохотной студией. Давнишняя протечка воды у соседей сверху украсила потолок влажными кругами. Это просто закон функционирования домов: у соседей сверху всегда переливается ванна. А у соседей снизу в мусоропроводе застревает слишком большой пакет с мусором.

Обои были бурые. Франсина вряд ли много занималась домашним хозяйством. Все покрывал слой пыли. Жюли атмосфера показалась несколько гнетущей.

– Будь как дома, устраивайся, – сказала ей Франсина, кивнув на продавленное кресло, явно подобранное на свалке.

Жюли села, и Франсина заметила, что колено у нее загноилось.

– Это тебя Черные Крысы порезали?

– Не больно, но я как будто чувствую внутри каждую косточку. Как тебе объяснить? Я теперь отдаю себе отчет в том, что у меня есть колени, коленные чашечки, связки, сухожилия, вся сложная система связи двух костей.

Франсина осмотрела порез и безжизненно-бледную кожу вокруг него, и подумала, не мазохистка ли Жюли. Казалось, что Жюли нравится ее рана, напоминающая о существовании ее колена…

– Ты какие наркотики предпочитаешь? – спросила Франсина. – Куришь? Слушай, я тебе все-таки это обработаю. У меня должна где-то быть вата и перекись водорода.

Франсина ножницами обрезала длинную юбку Жюли, приставшую к ране, и девушка со светло-серыми глазами добровольно на этот раз открыла свои ноги.

– Юбка пропала!

– Тем лучше, – вывела ее подруга, занимаясь раной. – Наконец все увидят твои ноги. Они, кстати, красивые. Первый шаг к женственности: показывай ноги. И рана быстрее подсохнет.

Затем Франсина зажгла сигарету с сенсемиллией и протянула Жюли:

– Я тебя научу уходить в себя. Я, может быть, ничего особенного делать не умею, но жить в нескольких параллельных мирах научилась, и поверь мне, старушка, хорошо иметь выбор. В жизни можно избежать сплошных разочарований, если удается перескакивать из одного мира в другой, тогда еще терпимо.

Она подошла к компьютерам. Когда она включила экраны, комната превратилась в кабину сверхзвукового самолета. Огоньки замигали, застрекотали жесткие диски, убожество стен забылась.

– У тебя такая классная коллекция компьютеров, – восхитилась Жюли.

– Да уж, на это идут все мои силы и деньги. Я обожаю игры. Ставлю что-нибудь из старого Genesis звуковым фоном, закуриваю косячок и давай создавать искусственные миры. Сейчас мне больше всего «Эволюция» нравится. В ней создаешь цивилизации и посылаешь их воевать друг с другом. А тем временем ремесла у них развиваешь, сельское хозяйство, промышленность, торговлю – все, короче! Время приятно проводишь, и кажется, что переделываешь историю человечества. Хочешь попробовать?

– Почему бы и нет?

Франсина объяснила Жюли, как развить культуру, начать технологический прогресс, вести войны, строить дороги, подписывать соглашения с соседями, отправлять в путь торговые караваны и морские экспедиции, засылать шпионов, проводить выборы, замечать, когда дело примет опасный оборот, предвидеть последствия – ближайшие, не очень и совсем далекие.

– Быть Богом народа, даже в искусственном мире – работа непростая, – объясняла Франсина. – Когда я погружаюсь в эту игру, мне кажется, что я лучше понимаю нашу прошлую историю и предчувствую возможное будущее. Например, тут я поняла, что в эволюции народа неизбежна фаза деспотизма, если ты ее перескочишь и создашь сразу демократическое общество, деспотизм вернется позднее. Ну, как в машине коробка передач. Надо постепенно переходить от первой скорости ко второй и третьей. Если сразу включишь третью, мотор заглохнет. Вот так я и устраиваю свои цивилизации. Долгая фаза деспотизма, потом период монархии, потом, когда наконец народ начинает что-то понимать, я ослабляю вожжи и задумываюсь о демократии. И народ доволен. Но демократические государства очень уязвимы… Ну, ты поймешь во время игры.

Пребывая в искусственных мирах «Эволюции», Франсина, казалось, проанализировала и свой собственный мир.

– А ты не думаешь, что нами тоже манипулирует какой-нибудь гигантский игрок? – спросила Жюли.

Франсина расхохоталась.

– Ты хочешь сказать Бог? Может быть. Почему нет. Дело в том, что если Бог существует, то он все предоставил на наше усмотрение. Вместо того чтобы объяснить нам, где добро, а где – зло, как делаю я со своим народом в «Эволюции», он дает нам открывать это самим. Бог у нас, на мой взгляд, безответственный.

– А может быть, он нарочно это делает. Оттого, что Бог все предоставил на наше усмотрение, у нас есть высшее право совершать глупости. Без Его участия совершать огромнейшие глупости.

Замечание погрузило Франсину в размышления.

– А ты права. Может быть, он предоставил нам свободу из любопытства, чтобы посмотреть, что мы с ней сделаем, – задумчиво проговорила она.

– А может быть, он дал нам свободу потому, что ему не по нраву смотреть на безропотные толпы, однообразные в своей скромности и услужливости? Может быть, он любит нас и поэтому не вмешивается в наши дела. Абсолютная свобода выбора – знак самой большой любви Бога к своему народу.

– В таком случае обидно, что мы сами не любим себя настолько, чтобы с умом пользоваться его любовью, – заключила Франсина.

Сама она тем не менее пока предпочитала руководить своими подданными. Она простучала по клавишам приказ пуститься в сельскохозяйственные изыскания, дабы улучшить сорта злаков.

– Я своим помогаю делать открытия. Информатика дала нам право на полную и безопасную манию величия. Я богиня инструкций.

В течение часа они наблюдали за виртуальным народцем и руководили им. Потом Жюли потерла глаза. Обычно каждые пять секунд движение век вырабатывает слезную пленку в 7 микрон толщиной для смазывания, очистки и смягчения роговицы. Но долгое сидение перед экраном компьютера сушило ей глаза. Жюли отвела взгляд от искусственного мира.

– Как богиня неопытная, – сказала она, – я требую передышки. Руководить миром вредно для глаз. Я уверена, что даже наш Бог не сидит круглосуточно, наблюдая за нашей планетой. Или у него есть очень хорошие очки.

Франсина выключила компьютер и потерла веки.

– А тебя есть увлечения, кроме пения?

– У меня есть кое-что получше твоих компьютеров. Умещается в кармане, весит в сто раз меньше, с огромным экраном, с полной автономией, включается мгновенно, содержит огромное количество информации и никогда не выходит из строя.

– Суперкомпьютер? Интересно, – сказала Франсина, капая глазные капли себе под веки.

Жюли улыбнулась.

– Я сказала «лучше твоих компьютеров». И глаза не болят.

Она потрясла в воздухе увесистым томом «Энциклопедии относительного и абсолютного знания».

– Книга? – удивилась Франсина.

– Не просто книга. Я ее нашла в подземном туннеле в лесу. Называется «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», написал ее старый мудрец, который точно объездил весь мир и собрал все сведения своего времени обо всех странах, всех эпохах и из всех сфер.

– Ты преувеличиваешь.

– Ладно. Признаю, что мне ничего не известно о том, кто ее написал, но ты откроешь ее и удивишься.

Жюли протянула Франсине книгу, и они принялись листать ее вместе.

Франсина наткнулась на отрывок, в котором говорилось о том, что при помощи информатики можно изменить мир, но для этого необходим очень мощный компьютер. Современные модели компьютеров обладают ограниченными возможностями, поскольку они иерархичны. Они подобны монархическим государствам, центральный микропроцессор подчиняет себе периферические электронные компоненты. Демократия необходима даже на уровне микросхем компьютера.

Вместо большого микропроцессора профессор Эдмонд Уэллс предлагал использовать множество маленьких, синхронно и согласованно работающих микропроцессоров, принимающих решение по очереди. Машину своей мечты он называл «компьютер с демократической структурой».

Франсина заинтересовалась. Она рассмотрела схемы.

– Если она будет работать, то это машина будущего, она отправит в музеи все нынешние компьютеры. Классные идеи у твоего чувака. Он описывает компьютер нового поколения, не с одним электронным мозгом, и даже не с четырьмя, параллельно функционирующими, а с пятьюстами. Ты можешь представить мощность подобной штуки?

Франсина поняла, что «Энциклопедия» – не сборник афоризмов, а сочинение, непосредственно связанное с жизнью, предлагающее практические и совершенно осуществимые решения.

– До сих пор делали компьютеры только с параллельной структурой. А с машиной, описанной в твоей энциклопедии, с этой «демократической структурой», возможности любой программы увеличатся в пятьсот раз!

Девушки переглянулись. И почувствовали родство душ. В эту минуту, не сказав ни слова, обе поняли, что могут целиком рассчитывать друг на друга. Жюли ощутила себя не такой одинокой. Без всякой причины они расхохотались.

 

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

 

РЕЦЕПТ МАЙОНЕЗА: очень трудно смешивать разные вещества. Есть, однако, одна смесь, доказывающая, что иногда сочетание двух разных субстанций создает третью, превосходящую по качеству исходные, – майонез. Как сделать майонез? Деревянной ложкой взбить в салатнице желток и горчицу. Постепенно добавлять маленькими порциями масло, пока смесь не станет совершенно однородной. Добавить соль, перец и 20 граммов уксуса. Важно: следить за температурой. Основной секрет майонеза: яйцо и масло должны быть одинаковой температуры. Оптимальная: 15 градусов. На самом деле соединят оба ингредиента крошечные пузырьки воздуха, которые попадут в смесь как раз при взбивании. 1 + 1 = 3.

Если майонез не получился, все можно исправить, постепенно добавляя ложку горчицы, одновременно с этим взбивая не соединившиеся яйца и масло. Осторожно: главное не торопиться.

Техника приготовления майонеза лежит также и в основе фламандской живописи маслом. Братья Ван Эйк в пятнадцатом ве<