Под бомбами во вьетнамском порту

 

 

(По материалам Г. Дудко.)

 

10 мая 1972 года, почти за год до окончания войны во Вьетнаме, американская авиация подвергла бомбардировке советский теплоход Дальневосточного пароходства «Гриша Акопян», стоявший под погрузкой во вьетнамском порту Камфа. Об этом в советской печати практически не упоминалось, только пара скупых строчек ТАСС, в которой говорилось, что погиб боцман Ю.С. Зотов. И все. А как и при каких обстоятельствах – ни слова.

Когда за год до этого американцы обстреляли советский теплоход «Туркестан», на котором погиб электромеханик Рыбачук, но судно уцелело, об этом «трубили» все газеты, даже проходили митинги. А тут погиб моряк, сгорело новое судно – и тишина. Почему?

Вероятнее всего, дело было в следующем: на эти самые майские дни был запланирован приезд в Москву президента США Ричарда Никсона, переговоры с которым были очень важны советскому правительству. Скорее всего, именно поэтому оно и закрыло глаза даже на такую трагедию.

По мнению сведущих людей, президент Никсон, не желавший ехать в СССР, надеялся, что после бомбардировки советского судна наше правительство отменит его визит в Москву. Но оно эту трагедию как бы не заметило. И Никсону пришлось приехать в Советский Союз…

Политика всегда остается политикой, на фоне которой судьбы простых людей никогда не принимаются во внимание. К сожалению, о героических действиях советских моряков, спасавших свое судно, мало кто знает даже сегодня.

Буквально за день до трагедии, 9 мая 1972 года, будущий капитан судна Николай Васильевич Пухов встретил теплоход «Гриша Акопян» во Вьетнаме, в порту Камфа. Как раз в этот день теплоход поставили к причалу под погрузку угля на Японию. В Камфу он прибыл из Хайфона, куда доставлял муку.

Праздник Победы прошел на теплоходе подобающим образом. И этому не помешали налеты американской авиации, которые в этот день совершались трижды, один пришелся как раз на торжественное собрание. Пришлось прервать его и отправляться в гермоблок. Когда вернулись из укрытия в кают-компанию, то торжественное собрание, посвященное победе над фашистской Германией, превратилось в митинг солидарности с вьетнамцами. «Когда же наконец придет мир на эту искореженную долгими войнами землю?», – спрашивал каждый. Они еще не знали, что победа вьетнамцев над агрессорами уже близка, до нее оставалось чуть больше 9 месяцев.

На следующий день налеты начались прямо с рассвета. Погрузка судна шла полным ходом, хотя из-за этого ее приходилось прерывать. В трюмах уже было 3185 тонн из 4 тысяч запланированных. Выход «Гриши Акопяна» в рейс был назначен на 6 часов утра 11 мая.

В 16.55 по местному времени на судне заканчивался рабочий день. Кто собирал инструмент, кто переодевался, кто перед ужином принимал душ. В это время была объявлена воздушная тревога – третья за этот день. Кто в чем был, понеслись в гермоблок, расположенный на левом борту. Судно было ошвартовано левым бортом к причалу (это немаловажная деталь в данном случае). На теплоходе привыкли четко выполнять предписания по тревогам, за это был строгий спрос. Тем более и сюда, в Камфу, дошло сообщение, что 9 мая самолеты, возвращавшиеся после бомбардировки Хайфона, обстреляли танкер «Певек», стоящий на внешнем рейде. Судно получило повреждения, несколько человек тяжело ранены.

…Весь экипаж «Гриши Акопяна» ушел в укрытие. В это время в каюте капитана по служебным делам находилось 7 вьетнамцев, представителей различных местных организаций. Их повел в гермоблок боцман Юрий Сергеевич Зотов. Он в 17.00 находился у трапа, подменяя вахтенного матроса, – на судно только что доставили продукты. Иллюминатор из каюты капитана как раз был напротив трапа. Николай Васильевич выглянул из него и попросил Зотова захватить с собой вьетнамцев, ведь сам капитан этого сделать не мог – его место по тревоге на мостике, так же как и начальника радиостанции.

17. 00. Пять минут прошло с момента объявления воздушной тревоги. Самолеты США начали бомбардировку обогатительной фабрики, расположенной в полутора километрах от судна.

17. 05. С американского истребителя-бомбардировщика типа F-4 на теплоход «Гриша Акопян» была сброшена тяжелая фугасная бомба (вес около 250 кг), попавшая в ботдек в районе расположения мотобота правого борта. Вблизи судна со стороны моря также разорвались 3 фугасные бомбы.

Вот что рассказывает Юрий Борисович Неунылов, начальник радиостанции теплохода:

«В момент взрыва на мостике из экипажа находились капитан и я: он в штурманской, я в радиорубке – таково расписание по тревогам, которые на нашем судне четко выполнялись, капитан очень строго спрашивал за это, и я уверен, что мы избежали больших жертв только благодаря этому.

Бомбежка нашего судна не была случайной – летчики целились именно в наш теплоход. Во время налета небо было безоблачным, видимость отличная. Судно имело не только обычные отличительные знаки принадлежности к СССР (флаг на корме, марку СССР на дымовой трубе), но и на крышке трюма № 2 был нарисован Государственный флаг СССР. Самолетов было много (как мы потом узнали – 34), но взрыв был один – как по команде. И такой устрашающей силы, казалось, что земля смешалась с небом и мы вместе с судном летим в воздух. Видно, так было задумано американскими летчиками и теми, кто посылал их бомбить, – запугать, оглушить, парализовать волю советских моряков.

В этот момент я сидел в кресле около приборного щита, и меня вместе с креслом сдвинуло на несколько метров в сторону, – это меня и спасло, т. к. осколком пробило переборку со стороны штурманской рубки, он пролетел мимо меня и врезался в диван, распоров его как раз посредине. Сорвало дверь – и она повисла на одной петле и была заклинена осколками со стороны коридора. Погас свет. Не успел заглохнуть звук взрыва, как тут же что есть мочи загудел ревун – сработала аварийная сигнализация.

Придя в себя после этих жутких минут, ощутив, что я все-таки жив, первым делом протянул руку к передатчику. Антенный щит был сорван и висел только на кабелях, но – о чудо! – питание на передатчике и приемнике сохранялось. Я сразу же стал настраиваться на Владивосток. В это время, с трудом пробираясь через завалы, в радиорубку ввалился капитан:

– Передавай, – выпалил он. Глянул я на Николая Васильевича и обмер – около него была лужа крови, капает прямо с беленького тропического костюма.

– Передавай, – повторил капитан.

А как передашь, если Владивосток меня не слышит, но ведь не могу же я сказать об этом капитану… Тогда я решил использовать единственный шанс – настроился на частоту порта Владивосток, должны же меня услышать какие-нибудь суда.

Я начал записывать в журнал, что говорил капитан, но затем бросил и стал передавать в эфир: "Всем, кто меня слышит. Передайте Владивостоку. Теплоход „Гриша Акопян» подвергся бомбардировке в порту Камфа. Есть разрушения"».

Эта была первая радиограмма без адреса и подписи, которую послал в эфир 10 мая 1972 года начальник радиостанции Юрий Борисович Неунылов. Он передавал ее со слов капитана Николая Васильевича Пухова – времени записывать в журнал не было: в любую минуту могли выйти из строя передатчик и приемник, которые и так чудом уцелели.

Он не мог связаться напрямую с Владивостоком: главная антенна была опущена во время погрузки судна – пришлось работать на штыревую. И время суток – вечер – для связи было крайне неблагоприятное.

Капитан был ранен (в обе ноги), но он не почувствовал этого, не видел лужи крови.

Как только улеглось эхо мощного взрыва, первые мысли капитана: что с судном, как экипаж, все ли живы?

Он пытался сделать объявление по судовой трансляции, но она не работала. Не ответили парные телефоны из машины. И вдруг звонок, вначале он даже не понял, откуда этот сигнал, так как коммутатор командной связи был сорван со своего места.

Звонил первый помощник капитана Дмитрий Иванович Василенко из гермоблока, сообщил, что есть раненые и требуется аптечка. Послать за медикаментами было некого: на мостике только он да начальник радиостанции. Капитан сбежал вниз, в лазарет, но он был разрушен. Николай Васильевич попытался пробиться в свою каюту за документами, но не смог: все проходы были запрессованы остатками мебели. Из кают по правому борту шел едкий ярко-оранжевый дым – было невозможно дышать.

Не смог он добраться и до кают старпома, где был судовой журнал, и третьего помощника, где лежали паспорта моряков. Капитан возвращается на мостик – во всех аварийных случаях его место здесь, он руководит действиями экипажа.

За эти несколько минут, что Пухов отсутствовал, в штурманской и радиорубке начался пожар. В густом дыму, открыв дверь на палубу, чтобы не задохнуться, сидел Неунылов и передавал аварийную радиограмму, каждый раз добавляя по несколько слов: «На судне сильные повреждения, поврежден правый борт. Пожар. Перебиты пожарные магистрали. Снова бомбят (эту фразу он передал несколько раз). Капитан ранен».

Последние слова Юрий Борисович добавил от себя. Ох и попало ему за это от капитана…

Минут двадцать работал в эфире Неунылов. Ничто не могло оторвать его от ключа, даже когда к нему в радиорубку протиснулся вьетнамский пограничник с оторванной рукой, чтобы спросить разрешения у капитана покинуть свой пост. Он работал в темноте – свет после взрыва погас. Не действовало и аварийное освещение – помещение аккумуляторной было разнесено взрывом бомбы. В открытую дверь могли попасть осколки – бомбардировка продолжалась.

Огонь приближался к радиорубке, начала уже гореть переборка, до Неунылова долетали искры, но он не покинул ее, пока не убедился, что его услышали.

Первым сигнал бедствия принял спасатель «Диомид». Значит, во Владивостоке будут знать, что случилось с «Гришей Акопяном». На «Диомиде» записали эту радиограмму на пленку и потом подарили Неунылову. Она хранится у него до сих пор, как память о тех трагических часах.

«Нет, страха за себя не было, – вспоминает Юрий Борисович, – он пришел только тогда, когда я услышал ответную морзянку. Я боялся одного, что нас не услышат».

Передав последнее сообщение («Горит радиорубка. Вынужден покинуть помещение»), Неунылов по приказу капитана уходит в укрытие, захватив свой журнал. Он оказался единственным судовым документом, уцелевшим в пожаре.

Бросив последний взгляд на свое теперь ненужное хозяйство, Неунылов обомлел: передатчик и приемник продолжали работать, хотя уже вся надстройка была охвачена пламенем.

На удивление самому себе начальник радиостанции вышел из этого пекла целым и невредимым, через завалы, дым и огонь с трудом добрался до укрытия. Именно здесь и произошла самая большая трагедия…

Когда мощным взрывом тряхнуло судно, осколками были пробиты переборки, хорошо, что выше голов моряков, находившихся в гермоблоке. Некоторые из них получили легкие ранения. До начала бомбардировки здесь находился почти весь экипаж. Сюда спешил и боцман Юрий Сергеевич Зотов. Он был на вахте, поэтому шел не один, с ним были семь вьетнамских представителей. В момент бомбардировки они были на судне по служебным делам. Как и подобает хозяину, боцман пропустил вьетнамцев вперед, а сам заходил в укрытие последним. В тот момент, когда Зотов закрывал за собой дверь, раздался взрыв. Юрий Сергеевич прикрыл собой вьетнамцев: осколки авиабомбы попали ему в голову и плечо. Он потерял сознание. Были ранены и трое идущих с ним вьетнамцев, один – тяжело, но все остались живы.

Галя Демидова – судовой медик – не знала, к кому бросаться в первую очередь, но ей помогали девушки – члены экипажа, которых раньше она научила оказывать первую помощь раненым.

Наконец самолеты ушли…

Выйдя из укрытия, моряки увидели, во что превратился их теплоход после бомбардировки. Были повреждены почти все каюты членов экипажа, каюта электромеханика была прямым попаданием разворочена, разрушены буфет, камбуз, штурманская рубка. Спасательный мотобот, вентиляторы машинного отделения разбило вдребезги и взрывной волной выкинуло за борт, стрела одного из кранов правого борта упала на надстройку, осколками посечены вся палуба, аккумуляторная, в наружном корпусе с правого борта более ста пробоин. Все повреждения трудно перечислить.

На судне сразу же начался пожар, кроме фугасных его забросали термитными бомбами. Одновременно загорелись полубак, надстройка по всем палубам с правого борта. Огонь полыхал с такой силой, что плавились стекла иллюминаторов и из них вырывались языки пламени.

Загорелись помещения и на баке, но они были быстро потушены. Но пожар в надстройке моряки не смогли одолеть. Были сильно повреждены пожарный трубопровод и пеногонный аппарат, почти все пожарные шланги были иссечены осколками и прожжены брызгами термита.

Моряки боролись с пожаром отчаянно, но налеты американцев повторялись, не давая погасить пламя.

Так продолжалось два с половиной часа. Казалось, огонь вот-вот отступит, но то и дело останавливались пожарные насосы – срабатывала защита: осколками был пробит наружный борт и поврежден главный распределительный щит.

В 18.00 насосы встали. Как ни пытались электромеханик Н.Ф. Олейник и стармех В.И. Мещанинов запустить их, это им не удалось. Одна надежда на аварийный, но его магистрали тоже повреждены. Давление в шланге было настолько мало, что его не хватало даже на один ствол – напор воды был слабым.

Сложное положение было и в машинном отделении. Перед самым налетом механики находились у светового люка. По тревоге «Воздух» бросились в машину, а через мгновение кап снесло. Взрывом были сорваны и вентиляторы, перебита фреоновая магистраль, система охлаждения главного двигателя.

Машинное отделение было сильно загазовано взрывными газами, которые попали сюда через пробоины в наружном корпусе. Из фреоновой установки вытекал отравляющий газ, но чтобы пустить пожарный насос, нужно было спуститься в машинное отделение. Вызвался третий механик Иван Петрович Кусый.

Он был в КИПе, но чтобы найти нужные клапаны, ему приходилось снимать маску. Насос И.П. Кусый смог пустить, но это стоило ему здоровья: фреон – газ ядовитый. В эти трагические часы моряки делали все возможное и даже невозможное, чтобы спасти свое судно. «Никто не струсил, – рассказывает капитан Пухов, – я могу гордиться таким экипажем. И это не только мое мнение. После всего происшедшего, уже в укрытии, на берегу, мы провели открытое партийное собрание. На нем было признано, что экипаж использовал все возможности для спасения судна, все моряки вели себя мужественно».

Однако капитана больше всех поразил матрос Виктор Коробко. Невидный паренек, объект для насмешек и подначек, но именно он вызвался пробиться в каюту третьего помощника за мореходками, хотя был ранен в руку.

В надстройке вовсю полыхал огонь. В такой ситуации капитан не мог приказать, не имел права, поэтому он обратился к морякам:

– Кто сможет вынести документы?

Вызвались многие, но Виктор Коробко подлетел к капитану первый.

Обвязав голову мокрым полотенцем, Виктор бросился в огонь. Он принес-таки паспорта… за исключением пяти. В дыму не заметил, как рассыпал их.

Темнело. Сумерки в тропиках наступают очень быстро. Кроме нескольких фугасных бомб, теплоход засыпали противотанковыми бомбами. Два контейнера – а в каждом по 260 штук – попали в открытые трюмы. Один не раскрылся. Еще два нашли на берегу возле судна. В момент взрыва такой бомбы образуется струя высокой температуры, которая легко прожигает металл.

Помощи с берега не было никакой. Капитан несколько раз просил начальника погранпоста связаться с какой-либо провинцией и вызвать к борту судна пожарную машину, но ему отвечали, что все линии связи повреждены, а в порту Камфа пожарных машин нет.

Та струйка воды, которая подавалась с берега на судно, для тушения пожара использоваться не могла – слишком мал был напор. А что можно было сделать без воды?

Вьетнамские пограничники настаивали на эвакуации экипажа: ожидался новый налет американской авиации. Капитан медлил с ответом: «Нельзя подвергать экипаж неоправданному риску, но не так-то легко принять решение оставить судно…»

Начала рваться пиротехника, огонь добрался до кладовой на верхней надстройке и мог дойти до топливных танков.

19. 30. Дана команда: «Покинуть борт судна». Аварийный насос работал до последнего.

Государственный флаг СССР был оставлен на судне – его вызвались охранять вьетнамские пограничники. Они не покинули этот пост, даже когда возобновились налеты американцев.

Уходили с судна в полной темноте, освещая тропинку фонариком. Шли след в след – вокруг было много неразорвавшихся бомб. Как и положено, капитан оставлял судно последним. Пока он был на борту, его воля и выдержка передавались морякам: все действовали четко, быстро, без паники, но как только он сошел с трапа, силы покинули Пухова. Опершись на первого помощника Дмитрия Ивановича Василенко, он только сейчас понял, что ранен.

Чем дальше уходили моряки от причала, тем отчетливее был виден огромный факел – горело судно.

Через пятнадцать минут они были в укрытии угольного завода. Женщины и раненые были эвакуированы сюда еще раньше. Завидев капитана, судовой врач Галя Демидова бросилась к нему.

Она подвела Николая Васильевича к Зотову. Здесь же стоял врач-вьетнамец, потупив глаза: «Мы сделали все, что смогли».

Рана Юрия Сергеевича Зотова оказалась смертельной. Он умер прямо на глазах у капитана, так и не приходя в сознание.

Тут к капитану подошли пограничник с переводчиком и осведомились, чем могут быть полезны. «Связаться с любой советской станцией: надо сообщить о положении судна и состоянии экипажа», – произнес капитан.

Но это оказалось делом непростым.

Между тем пожар на «Грише Акопяне» продолжался. От входа в убежище, которое находилось в 600 метрах от судна, было видно, как огонь перекинулся на левый борт, пламя вырывалось из шахты машинного отделения, верхняя часть надстройки раскалилась добела.

Пожарные машины прибыли только в 22 часа. Теплоход Дальневосточного пароходства «Зея» подошел утром 11 мая, он тоже помогал пожарным в борьбе с огнем. Огонь потушили только 12 мая.

Что осталось от судна? Сгорело все, что могло гореть. Капитан нашел в том месте, где была его каюта, только оплавленный капитанский значок, начальник радиостанции – колпачок от авторучки. Вместе с осколками они хранят эти вещи как память о самых тяжелых днях в их жизни.

…Все вещи моряков сгорели – многие остались только в шортах – это обычная форма одежды моряков в жарком и душном Вьетнаме. Вьетнамцы быстро сшили им простенькую одежду, а когда они уезжали домой, то каждому моряку вручили чемодан и бежевый костюмчик. В них они и вернулись во Владивосток.

Вьетнамцы помогали акопянцам всем, чем могли. Сами бедствовали, но моряков старались получше накормить. В первую же ночь принесли им горячий суп, дали возможность отдохнуть и помыться. Вьетнамские девушки пели им песни, свои и русские.

Николай Васильевич Пухов вспоминает, что каждое утро, когда он просыпался, около его изголовья стояло блюдечко с цветками жасмина. Вьетнамские девушки собирали их ночью, чтобы утром приготовить капитану чай.

Через неделю после пожара представители вьетнамских властей встретились с капитаном Пуховым и попросили назвать двух отличившихся моряков, чтобы представить их к ордену.

– Все достойны, – ответил Пухов…

Каждый год 10 мая, в день гибели Юрия Сергеевича Зотова, бывшие акопянцы посещают его могилу на Морском кладбище. Это дань памяти человеку, с которым были вместе в трагические и вместе с тем героические часы – часы, которые иногда стоят всей жизни.

 

ШТУРМ ДВОРЦА АМИНА

 

К тому моменту, когда в Кремле была дана команда на устранение президента Афганистана Хафизуллы Амина, советское руководство решило раз и навсегда покончить с «афганской проблемой». Советский Союз почувствовал, что благодаря усилиям ЦРУ США он очень скоро может окончательно потерять свое влияние в Афганистане, а это не приведет к осуществлению давней мечты, преследующей Россию еще с имперских времен. Однако, если раньше, в имперские времена, речь шла о получении возможности выхода к южным морям, то теперь, хотя, возможно, и это тоже не упускалось из виду, все-таки приходилось довольствоваться менее грандиозными планами – обеспечением безопасности южных границ СССР.

В 1978 году в Афганистане произошел государственный переворот, после чего к власти пришла народно-демократическая партия во главе с Тараки. Но очень скоро в стране разгорелась гражданская война. Противники лояльной Москве власти – радикальные исламисты моджахеды, пользующиеся поддержкой немалого количества населения, стремительно продвигались к Кабулу. В создавшейся обстановке Тараки заклинал о вводе советских войск в его страну. В противном случае шантажировал Москву падением своего режима, что однозначно привело бы СССР к потере всех позиций в Афганистане.

Однако в сентябре Тараки был неожиданно свергнут своим соратником Амином, опасным для Москвы тем, что был беспринципным узурпатором власти, готовым легко поменять своих внешних покровителей.

Одновременно накалялась и политическая обстановка вокруг Афганистана. В конце 1970-х годов во время «холодной войны» ЦРУ предпринимало активные усилия по созданию «Новой Великой Османской империи» с включением в нее южных республик СССР. По некоторым данным, американцы намеревались даже развернуть басмаческое движение в Средней Азии, чтобы позже получить доступ к урану Памира. На юге Советского Союза отсутствовала надежная система ПВО, что в случае размещения в Афганистане американских ракет типа «Першинг» поставило бы под угрозу многие жизненно важные объекты, в том числе космодром Байконур. Афганские урановые месторождения могли быть использованы Пакистаном и Ираном для создания ядерного оружия. А кроме того, в Кремль поступила информация, что президент Афганистана Амин, возможно, сотрудничает с ЦРУ…

В таких условиях СССР решил довольно грубо вмешаться во внутренние дела Афганистана, что, как показало время, было большой и непростительной ошибкой в политике последних десяти–пятнадцати лет его существования. Решать афганскую проблему следовало исключительно дипломатическим и экономическим путем.

Еще до принятия окончательного решения – а оно состоялось в начале декабря 1979 года – об устранении президента Афганистана, в ноябре в Кабул уже прибыл так называемый «мусульманский» батальон численностью 700 человек. Его сформировали несколькими месяцами ранее из бойцов частей спецназначения, имевших азиатское происхождение либо просто похожих на азиатов. Солдаты и офицеры батальона носили афганскую военную форму. Официально их целью являлась охрана афганского диктатора Хафизуллы Амина, чья резиденция находилась во дворце Тадж-Бек в юго-западной части Кабула. Амин, на жизнь которого было совершено уже несколько покушений, опасался лишь своих соплеменников. Поэтому советские солдаты казались ему самой надежной опорой. Их разместили неподалеку от дворца. Но в первых числах декабря 1979 года командование батальона получило секретный приказ из Москвы: готовиться к захвату важнейших правительственных учреждений в Кабуле и к подавлению возможного сопротивления перевороту со стороны афганской армии и полиции.

Кроме «мусульманского» батальона, в Афганистан были переброшены специальные группы КГБ СССР, подчинявшиеся внешней разведке, и отряд ГРУ Генерального штаба. По просьбе Амина в Афганистан намечался ввод «ограниченного контингента» советских войск. В афганской армии уже имелись советские военные советники. Лечился Амин исключительно у советских врачей. Все это придавало особый характер мероприятию по его свержению и устранению.

Система охраны дворца Тадж-Бек была – с помощью наших советников – организована тщательно и продуманно, с учетом всех его инженерных особенностей и характера окружающей местности, что делало его труднодоступным для нападающих. Внутри дворца службу несла охрана Х. Амина, состоявшая из его родственников и особо доверенных людей. В свободное от службы во дворце время они жили в непосредственной близости от дворца, в глинобитном доме, и постоянно находились в боевой готовности. Вторую линию составляли семь постов, на каждом из которых находились по четыре часовых, вооруженных пулеметом, гранатометом и автоматами. Внешнее кольцо охраны обеспечивали три мотострелковых и танковых батальона бригады охраны. На одной из господствующих высот были вкопаны два танка Т-54, которые могли прямой наводкой простреливать местность, прилегающую ко дворцу. В бригаде охраны было две с половиной тысячи человек. Помимо этого, неподалеку разместились зенитный и строительный полки.

Сама операция по устранению Амина получила кодовое название «Шторм-333». Сценарий переворота выглядел следующим образом: в день «X» бойцы «мусульманского» батальона, пользуясь тем, что внешне они неотличимы от афганских военных, захватывают генеральный штаб, министерство внутренних дел, тюрьму Пули-Чархи, где содержались тысячи противников Амина, радиостанцию и телефонные узлы, некоторые другие объекты. В это же время штурмовая группа в количестве 50 человек, укомплектованная офицерами спецназа внешней разведки КГБ (группы «Гром» и «Зенит»), врывается во дворец Амина и ликвидирует последнего. В это же время на аэродроме Баграм, являющемся главной базой афганских ВВС, высаживаются две дивизии ВДВ (103-я и 104-я), которые полностью берут под контроль базу и посылают несколько батальонов в Кабул на помощь «мусульманскому» батальону. Одновременно танки и БТР Советской армии начинают вторжение в Афганистан через государственную границу.

Подготовку к боевым действиям по захвату дворца возглавили В.В. Колесник, Э.Г. Козлов, О.Л. Швец, Ю.М. Дроздов. Дело усложняло отсутствие плана дворца, который наши советники не удосужились составить. Кроме того, ослабить его оборону они не могли по соображениям конспирации, но 26 декабря сумели провести во дворец разведчиков-диверсантов, которые все внимательно осмотрели и составили его поэтажный план. Офицеры отрядов спецназа провели разведку огневых точек на ближайших высотах. Разведчики вели круглосуточное наблюдение за дворцом Тадж-Бек.

Кстати, пока разрабатывался детальный план штурма дворца, части советской 40-й армии перешли государственную границу Демократической Республики Афганистан. Это произошло в 15.00 25 декабря 1979 года.

Не захватив вкопанные танки, державшие под прицелом все подходы ко дворцу, начинать штурм было нельзя. Для их захвата выделили 15 человек и двух снайперов из КГБ.

Чтобы раньше времени не вызвать подозрения, «мусульманский» батальон начал проводить отвлекающие действия: стрельбу, выход по тревоге и занятие установленных участков обороны, развертывание и т. д. В ночное время пускали осветительные ракеты. Из-за сильного мороза прогревали моторы бронетранспортеров и боевых машин чтобы их можно было завести сразу по сигналу. Сначала это вызвало беспокойство командования бригады охраны дворца. Но их успокоили, разъяснив, что идет обычная учеба, а ракеты пускают, чтобы исключить возможность внезапного нападения моджахедов на дворец. «Учения» продолжались 25-го, 26-го и первую половину дня 27 декабря.

26 декабря для установления более тесных отношений в «мусульманском» батальоне устроили прием для командования афганской бригады. Ели и пили много, провозглашались тосты за боевое содружество, за советско-афганскую дружбу…

Непосредственно перед штурмом дворца спецгруппой КГБ был взорван так называемый «колодец» – центральный узел секретной связи дворца с важнейшими военными и гражданскими объектами Афганистана.

Находившиеся в афганских частях советники получили разные задания: некоторые должны были остаться в частях на ночь, организовать ужин для командиров (для этого им выдали спиртное и продукты) и ни в коем случае не допустить выступления афганских войск против советских. Другим, наоборот, было приказано долго в подразделениях не задерживаться. Остались только специально проинструктированные люди.

Ничего не подозревавший Амин выразил радость по поводу вступления советских войск в Афганистан и приказал начальнику генштаба Мохаммеду Якубу наладить взаимодействие с их командованием. Амин устроил обед для членов Политбюро и министров. Позже он собирался выступить по телевидению.

Однако этому помешало одно странное обстоятельство. Одних участников обеда вдруг потянуло в сон, некоторые потеряли сознание. «Отключился» и сам Амин. Его супруга подняла тревогу. Вызвали врачей из афганского госпиталя и из поликлиники советского посольства. Продукты и гранатовый сок немедленно направили на экспертизу, поваров-узбеков арестовали. Что это было? Скорее всего, сильная, но не смертельная доза снотворного, чтобы в буквальном смысле «усыпить» бдительность Амина и его приближенных. Хотя кто знает….

Возможно, это была первая, но неудавшаяся попытка устранить Амина. Тогда бы отпала необходимость в штурме дворца и сохранились бы десятки и сотни жизней. Но так или иначе, этому помешали советские врачи. Их была целая группа – пять мужчин и две женщины. Они сразу поставили диагноз «массовое отравление» и тут же принялись оказывать помощь пострадавшим. Врачи, полковники медицинской службы В. Кузнеченков и А. Алексеев, исполняя клятву Гиппократа и не зная, что нарушают чьи-то планы, приступили к спасению президента.

Почему так получилось с врачами? Уж если действительно существовал замысел устранить Амина путем отравления, то человек, взявший на себя ответственность за это решение, должен был бы довести его до конца – любой ценой не допустить, чтобы наши врачи попали во дворец. В той обстановке это сделать было не так трудно. Скорее всего, виноваты несогласованность и излишняя скрытность: тот, кто отправлял врачей, не знал, что они там не нужны.

Охрана дворца сразу приняла дополнительные меры безопасности: выставила внешние посты, пыталась связаться с танковой бригадой. Бригада была приведена в состояние боевой готовности, но приказа о выступлении так и не получила, ведь колодец спецсвязи был уже взорван.

Переворот начался в 19 часов 30 минут 27 декабря 1979 года, когда два спецназа – ГРУ Генштаба и КГБ – в тесном взаимодействии начали спецоперацию. Лихим «кавалерийским» налетом на машине ГАЗ-66 группа во главе с капитаном Сатаровым сумела захватить вкопанные танки, вывести их из окопов и направилась на них ко дворцу.

По дворцу прямой наводкой начали бить зенитные самоходки. Подразделения «мусульманского» батальона выдвинулись в районы предназначения. К дворцу двинулась рота боевых машин пехоты. На десяти БМП в качестве десанта находились две группы КГБ. Общее руководство ими осуществлял полковник Г.И. Бояринов. БМП сбили внешние посты охраны и помчались к Тадж-Беку по узкой горной дороге, серпантином поднимающейся вверх. Первая БМП была подбита. Члены экипажа и десант покинули ее и с помощью штурмовых лестниц стали взбираться на гору. Вторая БМП столкнула в пропасть подбитую машину и освободила путь остальным. Вскоре они оказались на ровной площадке перед дворцом. Выскочившая из одной машины группа полковника Бояринова ворвалась во дворец. Бои сразу же приняли ожесточенный характер.

Спецназовцы рвались вперед, пугая противника выстрелами, дикими криками и громким русским матом. Кстати, именно по этому последнему признаку в темноте узнавали своих, а не по белым повязкам на рукавах, которые не были видны. Если из какой-нибудь комнаты не выходили с поднятыми руками, то взламывалась дверь и в комнату летели гранаты. Так бойцы продвигались вверх по коридорам и лабиринтам дворца. Когда штурмовые группы разведчиков-диверсантов ворвались во дворец, участвовавшие в бою спецназовцы «мусульманского» батальона создали огневое кольцо, уничтожая вокруг все живое и защищая атакующих. Офицеры и солдаты личной охраны Амина и его личные телохранители отчаянно сопротивлялись, не сдаваясь в плен: они приняли нападавших за собственную мятежную часть, от которой нельзя было ждать пощады. Но, услышав русские крики и мат, стали поднимать руки – ведь многие из них прошли обучение в десантной школе в Рязани. А русским сдавались потому, что считали их высшей и справедливой силой.

Бой шел не только во дворце. Одному из подразделений удалось отрезать личный состав танкового батальона от танков, а затем захватить эти танки. Спецгруппа взяла целый зенитный полк и его вооружение. Практически без боя было захвачено здание министерства обороны Афганистана. Лишь начальник генерального штаба Мохаммад Якуб забаррикадировался в одном из кабинетов и начал по рации вызывать подмогу. Но, убедившись, что никто не спешит ему на помощь, сдался. Афганец, сопровождавший советских десантников, тут же зачитал ему смертный приговор и застрелил на месте.

Примерно так же разворачивались события и в других правительственных учреждениях: короткий штурм, арест ставленников Амина, расстрел некоторых из них, доставка в тюрьму Пули-Чархи остальных. А из самой тюрьмы тем временем уже тянулись вереницы освобожденных противников режима свергнутого диктатора.

Что происходило в это время с Амином и советскими врачами? Вот что пишет Ю.И. Дроздов в своей документальной книге «Вымысел исключен»:

«Советские врачи попрятались кто куда мог. Сначала думали, что напали моджахеды, затем – сторонники Н.М. Тараки. Только позднее, услышав русский мат, поняли, что действуют советские военнослужащие.

А. Алексеев и В. Кузнеченков, которые должны были идти оказывать помощь дочери Х. Амина (у нее был грудной ребенок), после начала штурма нашли «убежище» у стойки бара. Спустя некоторое время они увидели Амина, который шел по коридору, весь в отблесках огня. Был он в белых трусах и в майке, держа в высоко поднятых обвитых трубками руках, словно гранаты, флаконы с физраствором. Можно было только представить, каких это усилий ему стоило и как кололи вдетые в кубитальные вены иглы.

А. Алексеев, выбежав из укрытия, первым делом вытащил иглы, прижав пальцами вены, чтобы не сочилась кровь, а затем довел его до бара. Х. Амин прислонился к стене, но тут послышался детский плач – откуда-то из боковой комнаты шел, размазывая кулачками слезы, пятилетний сынишка Амина. Увидев отца, бросился к нему, обхватил за ноги. Х. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем присели у стены.

Спустя много лет после тех событий А. Алексеев рассказывал мне, что они не могли больше находиться возле бара и поспешили уйти оттуда, но когда шли по коридору, то раздался взрыв, и их взрывной волной отбросило к двери конференц-зала, где они и укрылись. В зале было темно и пусто. Из разбитого окна сифонило холодным воздухом и доносились звуки выстрелов. Кузнеченков стал в простенке слева у окна, Алексеев – справа. Так судьба их разделила в этой жизни».

По свидетельству участников штурма, в конференц-зале осколком гранаты был сражен врач полковник Кузнеченков. Однако все время находившийся рядом с ним Алексеев утверждает, что когда они вдвоем прятались в конференц-зале, то какой-то автоматчик, заскочив туда, дал на всякий случай очередь в темноту. Одна из пуль попала в Кузнеченкова. Он вскрикнул и сразу же умер…

Тем временем спецгруппа КГБ прорвалась к помещению, где находился Хафизулла Амин, и в ходе перестрелки он был убит офицером этой группы. Труп Амина завернули в ковер и вынесли.

Количество убитых афганцев так и не было установлено. Их вместе с двумя малолетними сыновьями Амина закопали в братской могиле неподалеку от дворца Тадж-Бек. Завернутый в ковер труп Х. Амина той же ночью был погребен там же, но отдельно от других. Никакого надгробия не поставили.

Оставшихся в живых членов семьи Амина новая афганская власть посадила в тюрьму Пули-Чархи, где они сменили семью Н.М. Тараки. Даже дочь Амина, которой во время боя перебило ноги, оказалась в камере с холодным бетонным полом. Но милосердие было чуждо людям, у которых по приказу Амина были уничтожены их родные и близкие. Теперь они мстили.

Бой <