И о книге матушки Иулиании Шмеман

...была прочитана быстро, впрочем, книжка не слишком толстая (150 страниц) и вполне допускающая быстрочтение. Не то чтобы я был разочарован, поскольку и не очаровывался заранее, но как-то очень непонятно зачем. Если это эпитафия вдовы, написанная почти четверть века спустя кончины горячо любимого мужа, то она или слишком длинна и перегружена биографическими частностями, либо слишком коротка и неполна, потому что там нет того, что только самый близкий отцу Александру человек и мог рассказать. Если, конечно, самый близкий и если, конечно, мог; сего знать нам не дано. Или уже не помнится матушке Льяне, или не делился с ней этим супруг, или не считает она себя вправе рассказывать нам, но из воспоминаний мы не узнаем ничего сколько-нибудь существенного ни о природе конфликта с Сергиевскими профессорами, ни о расхождении (каком там расхождении, обиде навсегда!) с Флоровским, ни о динамике отношений Шмемана с Солженицыным (для примера резюме Иулиании Шмеман: «Александр всегда считал Солженицына великим писателем, но не разделял его слепого патриотизма и сильных антизападных настроений»), ни о том, как проходила борьба за американскую автокефалию, ни о том, как епископы им же созданной юрисдикции затем его от управления отстранили («Его обвиняли в авторитаризме, и с этим можно согласиться, поскольку он отстаивал дело, чрезвычайно важное для Церкви. Со временем епископы перестали приглашать отца Александра на свои собрания»). Можно сказать, что это и не должно присутствовать в семейном мемуаре. Но не увидим мы сколько-нибудь адекватно и портрета Шмемана как мужа и отца, как пастыря (исключу здесь заключительную главу «Последний путь», действительно написанную кровью сердца). Путешествия и любимая дача, хорошие дети (но не как они выросли такими хорошими!) и отсутствие гурманства, утренний кофе и разговоры с женой – образ живого и столь яркого человека, каким был отец Александр, не складывается, не вырисовывается из часто совершенно периферийных фрагментов мозаики. Лишь иногда, как в породе адаманты, находишь драгоценные по аромату достоверности фрагменты. Скажем, этот, из главы «Домашняя жизнь». Матушка Иулиания тяжело заболела, но муж утешает ее: «“Не беспокойся, ты поправишься. Столько людей за тебя молятся, они не хотят, чтобы я стал епископом”. В больнице Александр не отходил от постели. Мы постоянно играли в карты, обыкновенно в “дурака”, игру, в которой я всегда выигрывала. И я поправилась». Поверьте, цитирую вовсе не с пафосом ригористического морализирования, что они в «дурака» играют, а не акафисты поют в больнице, а как пример – увы, редкий в книге матушки Иулиании – той конечной откровенности, которой больше всего ждешь от таких воспоминаний и чего так здесь не хватает. Мы узнаем, что Шмеман был американским патриотом, а французским не был, но не узнаем ничего о том, как он молился дома, мы узнаем о профессиональной карьере Льяны Шмеман, но ничего о ее самосознании как матушки, как она воспитывала детей, какое участие принимал в этом отец... Право, начинаю все больше ценить уникальную в своей страстной субъективности и прямоте высказывания книгу Н.Н. Соколовой...

прот. Андрей Филлипс
Дневники отца Александра Шмемана и единство Русской Церкви в рассеянии

«И оживет сердце ваше, ищущие Бога» (Пс. 68:33)

Вступление

«Люби грешника, но ненавидь грех» и, следовательно, «люби еретика, но ненавидь ересь». Эти слова должны быть девизом каждого, кто пишет или размышляет о церковных делах. К сожалению, иногда в церковные дела проникает личная вражда. Но ей не место в церковной жизни. Помещенная ниже статья выражает этот присущий православному христианству принцип, по которому мы всегда живем. За тех же, кто причиняют нам зло, мы всегда молимся и стараемся понять психологию их заблуждений и мотивацию их действий. Они люди и заслуживают действительно искреннего сострадания, без тени покровительственного отношения.

Сегодня Русская Православная Церковь, являющаяся центром православного мира и православной цивилизации, свободна. Первый этап объединения русской православной диаспоры, то есть объединение Русской Церкви Московского Патриархата и Русской Церкви Заграницей, был достигнут четыре года назад. Поэтому мы глубоко сочувствуем части русской церковной диаспоры (и всем представителям православной диаспоры), до сих пор живущей вне единства.

На протяжении десятилетий (а точнее, на протяжении всего XX столетия начиная с 1917 года) Русская Церковь подвергалась контролю и манипуляции со стороны двух придерживающихся крайних взглядов враждебных ей групп: с одной стороны – экуменистов и модернистов, а с другой – раскольников и изоляционистов. Тех же из нас, кто придерживались центристских взглядов, они пригвождали ко кресту, вне зависимости от того, где мы жили – в России или за ее пределами.

Иногда наши письменные работы подвергались цензуре, нам не позволяли выражать свои мысли и с презрением отвергали. Однако мы всегда знали, что «врата ада не одолеют» церковь. Православная церковь всегда в конце концов побеждает.

Сегодня, после возрождения Центра православного мира, то есть русской Церкви, представители обеих радикально настроенных групп (большинство из которых либо уже умерли, либо стары и немощны) уходят в прошлое. Поэтому некоторые из них сегодня ведут себя еще более агрессивно, понимая, что проиграли, и что православная церковь торжествует. Так что же нам делать с теми, кто выступали против церкви на протяжении столь долгого времени? Конечно, мы будем вести себя с ними не так, как они вели себя с нами тогда, когда мы были гонимым меньшинством. Но мы будем относиться к ним с христианской любовью и человеческим пониманием. Именно в таком духе и написана помещенная ниже статья, построенная на поиске позитивных моментов, а не замыкании на негативных.

Божий промысел

Хорошо помню, как вслед за гонениями на центр православного мира, то есть на Московский Патриархат и другие поместные церкви, при коммунизме, последовал упадок православной церковной жизни в западной Европе в 1970-е и 1980-е годы (причем во всех странах и юрисдикциях). В такой жизни господствовали примитивный национализм, провинциальность, моральное разложение, политическая бюрократия, эгоцентричность, тщеславие и схоластика.

В духовном смысле произошедшее было весьма для меня полезным. Я понял, что церковная жизнь никогда не может быть скучной. Другими словами, это был идеальный случай, чтобы немного научиться смирению, осознать, что церковь принадлежит Богу, а не человеку, и что Божья воля все равно исполнится, как бы ей ни сопротивлялись и какие бы камни в Вас ни бросали. Те же, кто думают иначе, повторяют ошибку многочисленных сектантов, которые на протяжении церковной истории обманывали сами себя, считая, что «спасают» церковь, тогда как на самом деле губили свои собственные души.

Все это научило меня истинному православию, которому не учат в семинариях, академиях и университетах. Я понял, что никогда нельзя сдаваться, потому что все равно исполнится Божья воля, несмотря на «них» на всех. Также понял, что обязательно надо за «них» молиться, как сказано в Евангелии, а если мы молимся только за любящих нас, то чем мы лучше язычников?

Но, прежде всего, этот опыт научил меня тому, что, если мы действительно стараемся жить церковной жизнью, то все, что бы с нами ни случилось, будет нам во благо. Другими словами, что бы ни произошло, в какие бы грехи мы ни впали, на все всегда есть чудесный Божий промысел. А промысел – это то любящее и теплое присутствие Божье, которое не покидает нас во все дни нашей жизни, чудесным образом защищая нас от самих себя и от других. Промыслом Божьим объясняются все экстраординарные «совпадения» в нашей жизни, о которых мир не может и мечтать.

Среди духовной темноты того времени в США жил отец Александр Шмеман. В отличие от тех, кого я встречал до него, о. Александр вдохновлял.

Отец Александр

Я лишь один раз встретился с о. Александром, это было в 1980 году. Уверен, что он не запомнил меня среди тысяч других, гораздо более выдающихся и интересных людей, которых он встречал каждый год. Еще до нашей встречи с о. Александром я читал его труды и находил их скорее пустыми. Справедливости ради надо сказать, что и сам о. Александр сомневался в некоторых из них (стр. 137, 447 – здесь и далее в этой статье даются номера страниц на третье русское издание дневников о. Александра, 2009 год) и имел большие трудности при их написании. Мне казалось, что его книги написаны либо для неправославных, либо для отколовшихся от православия, либо для православных, не имеющих никакого представления о православии. Для такой публики его книги были превосходными, практически работами гения. Но мне всегда содержимое его книг казалось либо донельзя очевидным, либо выражением личных мнений о. Александра. А личные мнения о. Александра были основаны на его личном негативном опыте, поскольку в эмиграции тогда преобладали ритуализм и духовная смерть.

Многие неразумные новообращенные мне тогда нашёптывали с придыханием, что о. Александр наделён божественной харизмой, одним словом почти что Воплощённый Бог. Но я не считал его таковым. Я видел в нем лишь человека, курящего сигареты и одевающегося в американский пиджачный костюм. (Он курил по две пачки сигарет в день начиная с 1930-х годов – стр. 422). Когда я встретился с о. Александром на конференции в Монжероне близ Парижа в 1980 году, он выступил с докладом, полным обобщений, с которым вместо него мог выступить любой другой. В своих дневниках о. Александр потом справедливо написал, что конференция была «беспредметной» (стр. 532).

Познакомившись, мы поговорили с о. Александром, и во время нашего разговора он сказал несколько странных вещей, выдавших его наивное мнение об определенных православных деятелях в Англии и наивное представление об Англии вообще. Он, должно быть, подумал, что я его не понял. На самом же деле, я его понял: он говорил о своей собственной психологии, а не о церкви. Когда я искренне рассказал ему о своих взглядах, и он увидел, что я не собираюсь льстить ни ему, ни другим, и не буду плыть по течению, о. Александр ободрил меня, и это было как капли освежающего дождя на мою душу.

За это я всегда буду ему благодарен. О. Александр оказался не тщеславным академиком, в отличие от остальных, с кем мне повелось встретиться.

Позднее я понял о. Александра еще лучше – после знакомства с его ныне покойным братом-близнецом Андреем, который был большим защитником традиционного русского православия в Западно-европейском экзархате. У о. Александра была двоюродная сестра из Швейцарии, принадлежавшая РПЦЗ, которая считала, что он стал протестантом. И услышать такое мнение было не удивительно, так как она читала его «демифологизированное» «введение в литургическое богословие», так блестяще и продуманно написанное приснопамятным о. Михаилом Помазанским. У него также была тетушка (матушка одного священника РПЦЗ в Швейцарии) и другие родственники в Южной Америке (тоже из РПЦЗ).

Для некоторых о. Александр был настоящим монстром, еретиком. Некоторые епархии Русской Церкви Московского Патриархата до сих пор отказываются продавать его книги. В 1990-е годы в одной из епархий указом местного епископа книги о. Александра были сожжены. Для других (например, для его близкого парижского друга Никиты Струве, публикующегося в журнале «Лё Мессаже») о. Александр – святой человек. На самом же деле, он не был ни тем, ни другим, и истина находится где-то посередине.