В чем я согласен с о. Александром

С очень многим из содержимого дневников о. Александра вполне можно согласиться. Например, в дневниках видна его любовь к природе и семейной жизни, к семейным летним отпускам в Канаде. Он понимал юмор, имел глубокую ностальгию по своему детству и по Парижу, любил писать и говорить. Он любил ближнего и никогда не отвечал отказом на просьбы других о помощи. Он не любил провинциальность (стр. 488), лживость, притворное благочестие, наивные и торжественно-тщеславные рассуждения некоторых об их собственной «духовности» (стр. 501–2, 515, 579) и псевдо–«духовных отцах» (стр. 379, 577), не любил некоторых парижских священников псевдо-старцев (стр. 368, 631) с их «Иисусовой молитвой», четками, плохим умением переводить на английский язык; не любил и бесполезный американский «активизм» молодых священников из Свято-Владимирской семинарии (стр. 334, 479, 612).

О. Александр понимал, что некоторые новообращенные православные – «максималисты» – любили сами себя, а не жизнь и зарабатывание на жизнь, и что они сами себя заманили в гетто духовного «эгоизма» (стр. 370–371, 524, 577, 586, 608–9, 615, 632).

Их болезнь называется нарциссизм, но они скрывали его сами от себя под видом «духовности». Отсюда их хвастливое «знание» (а точнее, знание без понимания) «духовности», «теозиса», «отцов», «Добротолюбия», «Устава», «мистицизма» и «канонов». Фактически, все это не более, чем их самовлюбленность. (Однако иногда отношение о. Александра к этим новообращенным было слишком суровым – но у них не было такого происхождения, как у него, и он не понимал их главных нужд, поэтому и относился к ним столь негативно).

Отец Александр видел как многие из тех, кто «интересуется вопросами духовной жизни» – на самом деле имели мало любви ко Христу (стр. 35). Понятно, почему он так не любил притворное благочестие, которое, по сути, есть не более, чем сентиментальность («розовая вода» в пер. с фр.) (стр. 215, 226, 302). Точно так же он не любил «религию», то есть ложную религиозность, за которой скрываются ненависть и претенциозность (стр. 218, 227, 251, 302, 460, 620, 625). Он называл такую «религию» идолопоклонством и считал, что она заменяет собой Бога, Христа и веру.

О. Александр также выступал против глупых соревнований новообращенных по отращиванию бороды и прочей подобной деятельности. Он говорил, что именно такие «религиозные» люди и «священники» из привилегированной касты, распяли Бога – они распяли его тогда в Иерусалиме и до сих пор распинают Его и в наше время. О. Александр всем сердцем стоял против любой формы тоталитарного фанатизма (стр. 431–2).

Он не любил академическое православие, его «теологию» и многочисленные сноски, рассуждение о не пережитых на собственном опыте вещах, непрестанные богословские беседы, конференции, споры и прочую пустую болтовню и пускание пены – вот уж действительно один из источников глобального потепления: в маргинальной части православной церкви (стр. 448, 464, 588). О. Александр считал, что занятия по Византии – только «для снобов и неудачников» (стр. 461). Он считал академические интересы пустыми, поскольку от них не рождается покаяние, которое есть плод настоящей внутренней духовной жизни (стр. 14) и радости.

Вообще, самым подходящим заголовком дневников о. Александра был бы заголовок «Радуйтесь!». В дневниках присутствует духовное знание о. Александра о том, что диавол постоянно пытается все расстроить в церкви, что только доказывает ее небесное происхождение (стр. 439). Как гласит английская поговорка: «Где Бог воздвигает церковь, там по соседству диавол воздвигает часовню». К сожалению, это правда!

Для о. Александра, как и для любого из нас, не существует богословия вне церковных служб – все богословие заключено в богослужениях (стр. 29, 273). Он очень не любил любые идеологии – правые и левые (стр. 191–2, 263, 265). У него было негативное отношение к духовно мертвому Западу с его смертоносным модернизмом (стр. 147, 171, 409, 440, 477, 508–9, 519, 528, 591), который он совершенно верно понимал как духовную болезнь. Он говорил, что Запад заражен болезнью под названием эгалитаризм (утопическая теория, в основе которой – уравнительное распределение ресурсов и благ в обществе) с его одобрением абсурдного и кощунственного «женского священства» и гомосексуализма, абсолютно чуждых всем православным.

Будучи русским, о. Александр видел одержимость Запада «правами», «социализмом» и «демократией» и считал все это грубым идолопоклонством и гордыней. Он понимал, что, подобно тому, как душа разлучается с телом, и тело умирает, так и Запад, потерявший душу, теперь мертв.

Очень убедителен его анализ духовного и морального падения Запада вследствие отвержения Христа, на котором, в своё время, вся западная цивилизация была основана – очень убедителен (стр. 447). Он также правильно понимал, что современному Западному христианству неизбежно предстоит умереть, прежде чем Христос сможет воскресить его из мертвых (стр. 451).

Упущения о. Александра

Дневники о.Александра представляют набор представлений типичного интеллектуала-эмигранта, выросшего в секулярной среде, но с точки зрения православия они знаменательны большим количеством упущений и недомолвок.

Так, о. Александр никогда не говорит о святости и святых, ни разу не упоминает святителя Иоанна Шанхайского и таких монахов, как о. Серафим (Роуз). Он даже почти не говорит ничего положительного о монашестве, но, наоборот, в типичном парижском стиле, часто выражается о нем негативно (стр. 271–2). У него не было никаких контактов ни на Святой земле, ни на святой горе Афон, ни в одной из поместных православных церквей в Восточной Европе, ни даже в России, которую он ни разу не посетил. Единственными исключениями были его краткие поездки в Сербскую церковь при коммунистическом югославском режиме и к монахам Коптской церкви (стр. 416–17).

У о. Александра не было и значительных контактов в РПЦЗ, за исключением лишь нескольких приходов в Северной Америке. Он никогда не был в кафедральном соборе Русской Зарубежной Церкви в Сан-Франциско. Кроме контактов со старыми и «более настоящими» (стр. 568–9) православными иммигрантами в Пенсильвании и замечательных православных контактов на Аляске, куда он совершил две удачные поездки, о. Александр общался также с модернистскими приходами в Финляндии. Другими словами, он имел мало контактов с живым православием.

Вместо того, чтобы интересоваться монашеской и аскетической жизнью, о. Александр Шмеман много времени посвящал изучению французской философии и литературы, романов Жоржа Сименона, письменных работ Жюльена Грина и русской светской литературы. Все это очень много говорит о нем.

Совершенно ясно, что французская и русская светская литература во многом повлияли на внутренний мир о. Александра. Он сам называет себя мятежником, бунтарем (стр. 63), «полемистом» (стр. 106). Он ненавидел любую привязанность к прошлому (стр. 73). Он был типичным русским светским интеллектуалом, который, родившись за пределами России, хотя и пришел в церковь, но так и не воцерковился (стр. 53). Таким образом, о. Александр был олицетворением парижской эмиграции, одним из последних представителей Петербургской аристократии и правящего класса, лишенных своих корней после того, как Петр I отделил их от народа.

О. Александр как литературный критик быстро разочаровался в третьей эмиграции, которая была преимущественно еврейского происхождения, и в оказавшемся ложным «религиозным возрождении» в 70-е годы среди советской интеллигенции. Он осознавал, что она (интеллигенция) попала под такое влияние Советского Союза, что уже не могла мыслить вне советских категорий (стр. 614). Его первоначально лестные слова, обращенные к хотя и великому, но светскому русскому писателю Александру Солженицыну, что он, якобы, «спаситель», сейчас кажутся абсурдными, но сам о. Александр слабо это понимал (стр. 488) и поначалу считал Солженицына гением (стр. 527–8).

В своей брошюре о Солженицыне (которого не ценил, потому что тот любил самое лучшее в РПЦЗ) о. Александр сказал, возможно, свои самые правдивые слова о Западе. Он написал, что «Духовная трагедия Запада» в том, что «он (Запад) решил сочетать неверие ума с религиозностью» («О Солженицыне», Монреаль, 1974 год, стр. 45). Это была и трагедия вестернизированной русской эмиграции (которая была вестернизирована еще до того, как обосноваться на Западе). Такова была и тенденция самого о. Александра: верующее сердце, но неверующий ум. Он сам это признавал (стр. 518).

К сожалению, «протестантская» рациональная сторона о. Александра имела мало времени на укрепление в личном благочестии, на святых отцов (стр. 109) и на то, чтобы православие стало «образом жизни» (стр. 57). Он отверг православие Петербургской аристократии, перешедшее с эмигрантами в Париж, и считал его зависимым от католицизма (стр. 158). У него было мало времени и на ностальгию, какая была присуща эмиграции. О. Александр часто говорил о разложении эмиграции (стр. 23, 85, 134), особенно в США, и о ее одержимости прошлым (стр. 123–24).