Соотношение сил — добровольческих и казачьих

Отойдя до Ростова к концу декабря 1919 года, вернемся назад и посмотрим, каковы были силы Добровольческой и Казачьих армий к моменту кульминационных успехов их. Чтобы не впадать в ошибки и быть беспристрастными, сведения эти мы почерпнем из капитального труда главнокомандующего генерала Деникина “Очерки Русской Смуты”.

“Состав Вооруженных Сил Юга России, с мая по октябрь 1919 года, возрастал последовательно от 64-х до 150-ти тысяч. Таков был результат нашего широкого наступления.

Из этого состава около 20-ти тысяч оставались на Черноморском побережье против Грузии и в Терско-Дагестанской области против горцев, Азербайджана и Астрахани”²⁵⁷.

“Вооруженные силы располагались, — пишет генерал Деникин, —

ВОЙСКА КИЕВСКОЙ ОБЛАСТИ (генерал Драгомиров²⁵⁸) — 9 тысяч, впереди Киева и по р. Десне у Чернигова включительно.

ДОБРОВОЛЬЧЕСКАЯ АРМИЯ (генерал Май-Маевский) — 20 с половиной тысяч, от Чернигова к Орлу и до Дона (у г. Задонска).

ДОНСКАЯ АРМИЯ (генерал Сидорин) — 50 тысяч, от Задон-ска, до устья р. Иловли.

КАВКАЗСКАЯ АРМИЯ (генерал барон Врангель) — 14 с половиной тысяч — в районе Царицына, имея часть сил против Астрахани, на обоих берегах Волги.

ОТРЯД из состава войск Северного Кавказа (генерал Драценко²⁵⁹) — 3—5 тысяч против Астрахани с юга и юго-запада”²⁶⁰.

“Всего на противобольшевистском фронте Киев—Орел—Воронеж—Царицын—Астрахань мы имели 98 тысяч против 140— 160 тысяч большевиков”²⁶¹, — заключает генерал Деникин.,

Из этих цифровых данных видим, что Донское войско выставило на фронт чуть больше половины бойцов всего Юга России.

Кавказская армия, по существу чисто КУБАНСКАЯ, которую составляли три Кубанских конных корпуса, две Кубанские пластунские бригады, 2-я Терская казачья дивизия и некоторые конные полки горцев Северного Кавказа, оказалась малочисленной.

В “Кубанском календаре”, изданном в Белграде штабом войска, сказано: “Как выяснилось по подсчету в 1919 году, Добровольческая армия на 85 процентов состояла из кубанцев, численность которых временами доходила до 110 тысяч бойцов”²⁶².

“В Гражданскую войну, к концу 1919 года, под ружьем было около 110 тысяч кубанцев”, — повторил генерал В.Г. Науменко в карте Кубанского края, изданной в 1961 году в Америке.

Указав столь внушительную силу Кубанского войска “под ружьем” в 1919 году, оба издателя не отметили, где же находилась столь значительная сила войска?

Конечно, в эту цифру входили все тыловые части, учреждения и управление войском, но все же на фронте, по книге-сводке генерала Деникина, кубанцев было только 14 тысяч, составлявших Кавказскую армию.

Придем к ним на помощь:

а) с весны 1919 года и до конца его 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Шкуро все время находилась в составе Добровольческой армии генерала Май-Маевского. Дивизию составляли четыре полка кубанцев;

б) с лета того же года и до конца в Добровольческую армию входила 2-я Кубанская пластунская бригада генерала Геймана и 1-й Кубанский стрелковый полк полковника Туненберга²⁶³;

в) в Заднепровье находились 2-й Таманский и 2-й Лабинский полки Кубанского войска, потом ушедшие в Польшу с отрядом генерала Бредова²⁶⁴;

г) 3-й Запорожский и 3-й Уманский полки находились на Черноморском побережье против “зеленых” в районе Туапсе;

д) 3-й Кавказский и 3-й Черноморский полки находились в северо-западной части Ставропольской губернии как полицейская сила.

О строевых частях Терского казачьего войска у генерала Деникина в книге почти ничего не сказано.

Наверстаем этот пробел и по эмигрантской печати, и по расспросам участников, офицеров Терского войска:

а) 1-я Терская казачья дивизия действовала на Украине и потом, с 1-й Кавказской казачьей дивизией (Кубанской), составила 3-й Конный корпус генерала Шкуро, который входил в состав Добровольческой армии;

б) на Украине действовала 2-я Терская пластунская бригада, входившая также в состав Добровольческой армии. Потом она отошла в Польшу с генералом Бредовым;

в) 2-я Терская казачья дивизия входила в состав Кавказской армии;

г) на Тереке оставались 3-я и 4-я Терские казачьи дивизии, которые действовали на Астраханском направлении и против горцев;

д) на Тереке находилась и еще одна Терская пластунская бригада.

Строевые части Терского войска были широко разбросаны главным командованием на четыре фронта, разорвались между собой и не представляли компактной войсковой силы.

В подробностях об этом хотелось бы прочитать написанное терскими военачальниками и участниками.

“В начале октября 1919 года Вооруженные Силы Юга России занимали фронт параллельно нижнему плесу Волги до Царицына и далее по линии, примерно, Воронеж—Орел—Чернигов—Киев— Одесса. Этот фронт прикрывал освобожденный от советской власти район, заключавший 16 — 18 губерний и областей, пространством в 810 тысяч квадратных верст, с населением в 42 миллиона жителей”²⁶⁵, — пишет генерал Деникин.

Если взять фронтовую силу, которую выставили Донское, Кубанское и Терское казачьи войска, то их окажется не менее 75 процентов всех сил армий Юга России, то есть “белых войск”.

И эту массу войск, главным образом конницу, выставили только три области, пусть только из 16 губерний южной России, самой богатой и многонаселенной. И на 42 миллиона населения казаков было около 4 миллионов.

И эти области были казачьи. И ореолом славы и напряжения было войско Донское, сумевшее создать свою Донскую казачью армию и два года держать главный фронт, на который, как выразился в печати выдающийся войсковой атаман Всевеликого войска Донского, генерал Петр Николаевич Краснов²⁶⁶, “вся красная Русь идет на Дон”.

И Донское войско отразило натиск красных армий. И недаром в их войсковом гимне поется:

Всколыхнулся, взволновался

Православный Тихий Дон...

И заканчивается такими горделиво-призывными строками:

Славься, Дон, и в наши годы,

В память вольной старины,

В час невзгоды — честь свободы

— Отстоят твои сыны.

Генерал Деникин пишет: “На главном театре — по Дону и Салу — к началу января 1920 года было сосредоточено 54 тысячи бойцов и 289 орудий. Из них:

• Донская армия — 37 тысяч,
• Добровольческий корпус — 10 тысяч,
• Кавказская армия — 7 тысяч”²⁶⁷.

Из этих цифр видно, что Донская армия уменьшилась только на одну четверть своего состава, Добровольческая и Кавказская армии уменьшились ровно наполовину. К сему надо пояснить, что, по сводке Донской армии, в Добровольческий корпус генерала Кутепова входил Сводный Кубано-Терский корпус генерала Топоркова в 1580 шашек при 16 орудиях и 96 пулеметах, “выделенный из состава Кавказской армии в резерв Главнокомандующего”²⁶⁸, как пишет сам генерал Денинин.

К этому времени малочисленные 2-й Кубанский конный корпус генерала Науменко и наша 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Шифнер-Маркевича были уже на Кубани для усиления своих рядов и в сводку фронтовых частей не входили.

Не имея своей Кубанской армии, наше войско было разбросано своими дивизиями и полками, как и Терское войско, по разным фронтам.

Отход дивизии по Кубани

Дивизия в станице Кущевской. Она переполнена тыловыми войсками, обозами, бесчисленными беженцами. Невообразимая грязь кубанского чернозема на улицах. Она буквально по колена лошади. Станица большая и богатая.

С учения возвращаются казаки-малолетки. Их свыше полусотни. Под ними молодые, хорошо упитанные и отлично вычищенные строевые кони. Они просят повода. Против наших казаков “от Воронежа” эти казачата-малолетки выглядят просто мальчиками. Милые безусые лица, еще не видавшие горя и порохового запаха боя. Мне их стало жаль, севших в седла, в казачий строй в такую лихую годину. Но они были бодры и веселы, не зная, что их ждет “завтра”.

Переночевали. Дивизии приказано перейти в станицу Шкуринскую. Идем. Кругом равнинное снежное поле. Тишина.

Вошли в станицу. Разведя полки по квартирам, спешу в свой штаб полка. Широкий двор. В нем амбар, сараи, базы для скота. Большой дом. Двор зажиточный, но “по-степному”, то есть примитивно все в нем.

Въехав во двор, слез с седла. И вдруг ординарцы доложили, что сена и зерна для лошадей хозяин не дает даже и за плату, не говоря уже о пище для казаков. Это меня больше чем возмутило.

• Ты кто таков? — спрашиваю молодого хозяина, вызванного мною.
• Хозяин... а што? — отвечает он мне по-мужичьи.
• Сколько тебе лет? — желая узнать его возраст.
• А зачем Вам?., ну, двадцать четыре, а што? — немного смушенно отвечает он, видя мой строгий вид и какую-то подозрительность в моих вопросах.

Так, значит, ты казак 1-го Запорожского полка?., почему же ты не в полку?., почему ты не на фронте, когда твой год призван?.. Ты, значит, дезертир? — закончил я свою тираду грозных слов.

Он сразу же “все понял”, потупив глаза вниз. В это время подошел его старший брат, казак лет тридцати пяти. Отец у них умер, и он в хозяйстве “за отца”. Это был крупный белолицый мужчина с рыжей бородкой, подстриженной “лопаточкой”. Безусловно, он был служивый, возможно, что не только урядник, но урядник Конвоя Его Величества, так как говорил чисто по-русски и имел хорошее обращение.

— Почему твой брат не в полку? — спокойно, но твердо спрашиваю его.

• Он в отпуску, господин полковник... — отвечает “брат за отца” и тут же очень внимательно добавляет: —- А если что Вам надо из фуража иль покушать, то все у нас есть. Пожалуйста, располагайтесь как дома.
• Иди отпусти сена и зерна! — говорит он своему младшему брату тоном приказания и, видимо, лишь для того, чтобы убрать его с моих глаз.

Так нас встретила вторая кубанская казачья станица — своих строевых братьев-казаков, отошедших в седле и с тяжелыми арьергардными боями от самого Воронежа. И если крестьяне русских губерний по пути нашего отступления всегда безотказно давали казакам просимое, за что сотни и расплачивались, то здесь, в своем краю, отказ казака казаку был совершенно недопустим. В таких случаях я был строг и определенен. И своих строевых казаков в обиду не давал. Потом опишу и другие подобные случаи по ходу событий.

Дивизию почему-то перебросили дальше на запад, в станицу Ко-неловскую. Здесь были тыловые части и обозы корпуса генерала Кутепова. Я был на одном из собраний старших начальников, не выше чина полковника. Как о них сказать? По-моему, их смущало пребывание в казачьей станице. Здесь нельзя им было чувствовать себя “хозяевами положения”, как это было в русских губерниях, в селах, при полном бесправии и крестьян, и старост сел, деревень.

Здесь, в доме хозяина-казака, даже и у женщин-казачек надо все просить, спрашивать. А станичный атаман!.. Это не был боязливый староста села. Он был всегда из видных урядников, серьезный, умный, хозяйственный и довольно пожилой. Он всегда в черкеске, при погонах подхорунжего и при шашке с офицерским темляком. Он был по выбору всей станицы военно-административным главой десяти-пятнадцати-двадцатитысячного населения станицы. Бывали станицы и до сорока тысяч населения. Как такому маститому атаману сказать “ты” или “я тебе приказываю!”. Да он такого приказания и не исполнил бы. Добровольцы были словно сняты с высокого пьедестала.

Атаман Конеловской станицы, бородатый урядник лет пятидесяти, небольшого роста, широкий в плечах, спокойный и заботливый для нужд войны, он был замучен подводной повинностью для передвигающихся частей. В Конеловской простояли несколько дней. Я не раз был в станичном правлении, и мне было очень жаль этого доброго и заботливого атамана-казака.

Дивизии приказано было идти на станцию Тихорецкая через Уманскую и Павловскую станицы.

Дивизия выступила. Самый тяжелый путь был до Уманской. Здесь было мало снега, и потому обозы потонули в липкой грязи. В дороге брошены все сани. В станицу вошли вечером. Она удивила нас своим городским видом, постройками в центре. Нарядное и вместительное станичное правление, школы и, как редкость на Кубани, главная мощеная улица.

“Неужели и сюда дойдут большевики, в эту прекрасную казачью станицу?” — думал я, рассматривая хорошие нарядные дома богатых казаков, крытые цинковым железом²⁶⁹.

На следующий день дивизия двигается в станицу Павловскую. Проходим небольшую Атаманскую станицу и вышли за околицу. Влево от нас, в стороне, идет казак в черкеске. Он остановился, взял винтовку к плечу и выстрелил в сторону станицы. Это меня возмутило. Нажав коленями на тебеньки седла, вихрем подскочил к нему и крикнул:

— Ты почему стреляешь — такой-сякой?

Казак повернулся ко мне лицом, спокойно посмотрел на меня и отвечает:

— Эх, господин полковник!., все пропало!., пропала и моя Атаманская станица!., вот я и стреляю с горя, уходя из нее... я сам урядник... и ежели хотите — нате мою винтовку. А я выстрелил от горя... Простите меня, господин полковник!.. — добавляет он и, сняв папаху с коротко остриженной головы, поклонился мне, как бы еще больше желая показать этим, какое у него горе.

Он был выпивши. Я его понял. — А куда же ты идешь? — желая успокоить его, спрашиваю.

• Да иду туда, куда и все... а там... што будет... — тихо ответил он.
• Ну, иди с Богом... только не стреляй больше... ты понимаешь — можешь кого-нибудь убить случайно... и тогда что? — утешаю его.
• Да я в воздух стрелял, господин полковник!., што я, маленький... не понимаю! — как бы уже обиженно закончил он.
• В станице Павловской

Дивизия идет вдоль полотна железной дороги в Павловскую. Станица там очень богатая. Квартирьеры отвели мне большой кирпичный дом. Он полутораэтажный, высокий. Двор окружен непроницаемым забором с растворчатыми воротами и массивной калиткой. Через них не видно, что делается во дворе. Во дворе же большой дощатый амбар, какие-то сараи. Двор небольшой, но все в нем капитальной постройки, все чистое, нарядное, почти городское. Это меня удивило. Хозяин, видимо, не простой землероб. Поднявшись наверх, в передней меня встретил плотный телом казак, лет пятидесяти, в бешмете и с запорожскими усами.

Очень почтительно, совершенно без воинской натянутости, он встретил меня, назвав “господин офицер”, провел в залу, просил располагаться и немедленно же удалился в следующую комнату, очень чистую кухню, где хозяюшка что-то уже стряпала для меня и полкового адъютанта.

Зала — совсем городская, но на стене много казачьих снимков, к которым я и обратился. На одном из них группа станичных атаманов в парадной форме Кубанского войска и с насеками в руках. Среди них я узнал и своего хозяина дома. “Вон он кто!., поэтому так и независим”, — решил я.

Мы ужинаем с хорунжим Галкиным. Девочка, видимо дочка, лет десяти—двенадцати, подает нам кушанье из кухни. Подаст, поставит на стол с шаловливой улыбкой дитяти, которая “все знает”, и немедленно же, быстро уйдет на кухню, поглядывая на нас оттуда и все улыбаясь.

• Как фамилия твоего папы? — спрашиваю ее, задержав за руку.
• Гурбич, — отвечает она.

— А брат у тебя есть?

— Да... он есаул Корниловского полка, — ясно ответила она.

От этих слов у меня все перевернулось в душе. Хорунжий Гурбич²⁷⁰ прибыл с эшелоном в двенадцать казаков на пополнение в Корниловский полк в село Дивное на Маныче, перед Святой Пасхой 1919года. Эшелон привел хорунжий Иван Троян²⁷¹. Гурбич был интеллигентный офицер, остроумный, но самое главное, говорили, что он сын члена краевой рады, кажется, даже члена краевого правительства; вообще — сын видного общественного деятеля на Черноморье. Оказывается, я был “у своих”, почти родственников.

Я вызываю отца и мать к себе, рассказываю им об их сыне, о себе и прошу поужинать вместе на радостях. Хозяюшка, милая и приятная, по-европейски “гранд-дама”, улыбаясь, наотрез отказалась сесть, показав, что она занята на кухне. “Старик” согласился. Этому старику тогда было, думаю, не больше пятидесяти лет. Он был совершенно свежий и лицом, и здоровьем. Мне было тогда 27 лет, а Галкину 20—22. Для нашего возраста, и по станичному понятию, Гурбич был “старик”, которому требуется оказывать почет и уважение.

Он почти ничего не ел, кое-что спрашивал для поддержания разговора за столом, как хозяин дома, и отвечал на наши вопросы.

Он не верил в возможность победы нашей над большевиками, а следовательно, считал бесполезным продолжать войну против них. Услышав столь странное и страшное его определение, я с волнением спрашиваю его:

• А что же делать дальше тогда?..
• Что?.. Надо мириться с большевиками... Это наилучший исход... Сил нет!.. Казаки драться не хотят... они устали... Мы это здесь, в станицах, хорошо видим, — произнес он очень спокойно,
  деловито и, видимо, продуманно.

Услышав это, я будто “опьянел”. “Мир с большевиками... а атаманские фотографии на стене... как голые факты казачьей контрреволюции”, — пронеслась мысль в голове. Простят это красные?

• А как же Вы лично?.. Останетесь? — рублю ему.
• Да... останусь, — спокойно ответил он.

Я в полном недоумении. В моей голове это совершенно не вмещалось. Он бывший станичный атаман, очень зажиточный казак, у него городского вида и обихода дом, он член рады, сам внешне видный, как полковник старого времени, благообразный, спокойный, выдержанный, и вдруг — у него мир с большевиками... и он сам остается в станице.

Все это я высказал ему тут же, а он, спокойным жестом руки указывая на стены дома, на семью, что на кухне, и потом на двор с богатыми постройками, на вместительный амбар, крытый цинковой жестью и наполненный зерном, тихо произнес:

— Ведь этого же всего не унесешь с собою?.. А одному бежать — какой смысл?

Наш разговор прервал пожилой казак, прибывший из станичного правления. Называя очень почтительно Гурбича по имени и отчеству, он говорит, что его зовут на станичный сбор старики, где будет решаться вопрос, “чи обылизувать козакив, чи остатця у станыци”.

— Вот видите, полковник, казаки стоят на распутье. Но большинство их думает, как и я, — сказал он и пошел одеваться в “чэкминь”.