Смысл названия поэмы «Мертвые души».

Название «Мертвые души» столь многозначно, что породило тьму читательских догадок, научных споров и специальных исследований. Словосочетание «мертвые души» звучало в 1840-х годах странно, казалось непонятным. Ф. И. Буслаев рассказал в своих воспоминаниях, что, когда он «в первый раз услышал загадочное название книги, то сначала вообразил себе, что это какой-нибудь фантастический роман или повесть вроде «Вия». Действительно, название было необычно: душа человека считалась бессмертной, и вдруг мертвые души! «Мертвые души» писал А. И. Герцен это заглавие носит в себе что-то наводящее ужас».2 Впечатление от названия усиливалось тем, что само это выражение не употреблялось до Гоголя в литературе и вообще было мало известно. Даже знатоки русского языка, например профессор Московского университета М. П. Погодин, не знали его.

Он с негодованием писал Гоголю: «Мертвых душ в русском языке нет. Есть души ревизские, приписанные, убылые, прибылые».3 Погодин, собиратель старинных рукописей, знаток исторических документов и русского языка, писал Гоголю с полным знанием дела. Действительно, это выражение не встречалось ни в правительственных актах, ни в законах и других официальных документах, ни в научной, справочной, мемуарной, художественной литературе.

  Жанр.

Определение Н.В. Гоголем жанра «Мертвых душ» Гоголь, автор критических статей и рецензий в «Современнике» Пушкина, видел появление множества повестей и романов и их успех у читателей, поэтому и задумал «Мертвые души» как «предлинный роман, который, кажется, будет сильно смешен». Гоголь «барин-пролетарий» (по словам А. Герцена), без дворянского паспорта, без имения, переменивший в поисках заработка несколько профессий, был близок к этим читательским слоям, и он стал изображать русскую действительность в форме романа, потому что социальная тематика и метод критического изображения жизни этого жанра соответствовали интересам и вкусам нового читателя, отвечали «всеобщей потребности», служили оружием в классовой борьбе, выражали требования передовых общественных групп. Такой роман, удовлетворяющий «всемирной… общей потребности» критического отношения к действительности, дающий широкие картины жизни, излагающий и жизнь и правила нравственности, и хотел создать Гоголь в своем «предлинном романе».

Но работа над «Мертвыми душами», захватывая новые стороны жизни, новых героев, заставляла предчувствовать возможности все более широкого развития произведения, и уже в 1836 году Гоголь называет «Мертвые души» поэмой.

Позднее повесть выступила как рассказ об одной человеческой судьбе. Поэма – лиро-эпический жанр, стихотворное произведение большого объема на сюжетной основе, обладающее лирическими чертами. Понимание жанра двоилось в сознании самого автора, и дальше он сам называл «Мертвые души то поэмой, то повестью, то романом. Эти противоречивые определения жанра сохраняются до конца – они остались в печатном тексте обоих прижизненных изданий «Мертвых душ» 1842 и 1846 годов.

 «Чичиковщина» - непроизводительная, насквозь паразитическая сила. Она не таила в себе более высоких форм благоустройства и хозяйствования. Она не имела будущего, но метко указывала на существующую безответственность как бюрократической системы, не думающей о благе государства, так и на невежественное помещичье сословие, единственно привилегированное, сплошь состоящее действительно из омертвелых душ.

Значительную роль в структуре «Мертвых душ» занимает «Повесть о капитане Копейкине», которую почти ни к селу, ни к городу рассказывает почтмейстер в перепуганной генерал-губернаторской канцелярии, будто Чичиков и есть капитан Копейкин, не сообразив того, что этот Копейкин, инвалид Отечественной войны 1812 года, не имел ни руки, ни ноги.

Кажется чисто вставной, со специальным заглавием «Повесть о капитане Копейкине», но она чрезвычайно важна, и ею дорожил Гоголь. Она была выброшена цензурой в первом издании «Мертвых душ». Внешне повесть связана с историей Чичикова, но внутренне подытоживает гоголевские размышления о российских делах. О них-то как раз никто из героев и не думал. Человек, явно достойный сожаления, всемерной и немедленной помощи, инвалид войны (Отечественной!), Копейкин обивает пороги ведомств, в отчаянии появляется в Петербурге, в министерстве, во дворце: «просит монаршей милости». Везде его гонят в шею, кормят ложными обещаниями. Государя в ту пору в столице не оказалось и, наконец, Копейкина, как беспокойного человека, выдворяют из столицы с фельдъегерем «дантистом». Пропал куда-то Копейкин, скрылся, а через два месяца в рязанских лесах появилась шайка разбойников, мстителей, и атаманом шайки был капитан Копейкин.

Если разъезды Чичикова по помещикам давали возможность показать всю Русь, так сказать, в горизонтальном разрезе, то «Повесть о капитане Копейкине» давала разрез вертикальный. И везде правители Россию грабят, над народом издеваются, духовно нищие, как ни оглянись - везде на Руси у власти «мертвые души».

Чичиков

Итоговый гоголевский вопрос: «Кто же он? стало быть подлец? Почему ж подлец, зачем же быть так строгу к другим? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставили свою физиогномию под публичную оплеуху, отыщется разве каких-нибудь два-три человека, да и те говорят уже о добродетели. Справедливее всего назвать его хозяин, приобретатель».