Строительство государственного капитализма

К критике маоизма

Говоря об истоках маоизма, невозможно не затронуть тему формирования взглядов основоположника этой теории Мао Цзэдуна.

 

Естественно, Мао не родился марксистом. На протяжении своей бурной юности, прошедшей в хаосе Синхайской революции, Мао придерживался вполне либеральных и националистических взглядов. В эти годы ориентирами для будущего «великого кормчего», потрясённого царившими вокруг безобразиями, служили Дьюи и Паульссен, Кант и Джон Стюарт Милль, Адам Смит и Хаксли. Не уставая искать пути обновления разрушающегося на глазах Китая, в середине 10-х годов XX века Мао всё больше склоняется влево, пройдя путь от радикального реформаторства Кан Ювэя до самобытного анархизма Цзян Канху.

 

Само собой, главной движущей силой исправления действительности Мао считал крестьянство, и это вполне понятно, ведь Китай того времени – аграрная страна с практически отсутствующим рабочим классом и огромной массой безземельного и малоземельного крестьянства. Крестьянства, которое на протяжении всех прошлых веков составляло основное ядро многочисленных мятежей против феодальной знати и колониальных захватчиков, апофеозом которых стало восстание тайпинов – крупнейший военный конфликт 19 века и одна из самых кровопролитных гражданских войн в истории человечества, унёсшая жизни не менее 20 миллионов человек. Именно в среде мелких крестьян наиболее чётко прослеживалась тяга к «общинному коммунизму». И если в ходе тайпинской войны это стремление выражалось вполне явно, — через принудительное уравнение, — то к началу 20 века «коммунистические» настроения изрядно деморализованного крестьянства принимали больше религиозно-мистические формы в виде деятельности всевозможных даосских сект и тайных обществ, практиковавших создание сельских общин на принципах уравнительного коммунизма.

 

И вот это крестьянство, — соль земли китайской, веками пытавшееся сбросить иго местных царьков и заморских вандалов во имя построения «общества равных», — для Мао Цзедуна представлялось основным мотором будущих общественно-экономических преобразований. Эти мелкобуржуазные убеждения он пронесёт через всю жизнь, а вот во что выльются эти поначалу безвредные иллюзии «крестьянского социализма» с всеобщим уравнением, проповедью аскетизма и национализмом мы с вами увидим далее.

 

Первая марксистская литература, — «Манифест Коммунистической партии», — попала в руки Мао Цзедуна, когда ему было уже 28 лет. Разумеется, винить самого Мао в этом не приходится: дело в том, что до середины 1920 года китайских переводов трудов Маркса, Энгельса или Ленина не было вовсе, и первые китайские коммунисты воспринимали марксизм через вольные пересказы Ли Дачжао, одного из основоположников Компартии Китая, знакомого с японскими переводами Маркса и Энгельса ещё со времён обучения в Стране Восходящего солнца.

 

Именно к этому подвижнику в его «красный кабинет» в здании Пекинского университета приходили молодые люди, горящие желанием покончить с империалистическим и феодальным гнётом, превратить Китай в процветающую мировую державу. Среди таких горячо настроенных юношей был и Мао Цзедун. Ли Дачжао разъяснял ему и таким как он основы марксизма-ленинизма, но разъяснял их в своем понимании: пропуская элементы марксизма через сито традиционного мелкобуржуазного сознания, «обогащая» марксизм нотками волюнтаризма, национализма и даосской диалектики. На выходе получалась весьма оригинальная каша, которой Ли Дачжао потчевал первых китайских марксистов.

 

Вследствие этого внутри Коммунистической партии Китая изначально сложилась весьма специфическая ситуация в плане идеологической подготовки кадров, поскольку среди 13 основоположников (в число которых входил и Мао) не было ни одного представителя рабочего класса, ни одного человека, твёрдо стоявшего на марксистско-ленинских позициях. Спустя 6 лет после основания партии пленум ЦК КПК, состоявшийся в ноябре 1927 года, констатировал, что

 

«…одним из основных организационных недочетов КПК, имеющим огромное политическое значение, является то обстоятельство, что почти весь руководящий актив нашей партии состоит не из рабочих и даже не из беднейших крестьян, а из представителей мелкобуржуазной интеллигенции. КПК стала складываться как политическое течение и как партия еще в тот период, когда китайский пролетариат не самоопределился еще как класс и когда классовое движение рабочих и крестьян находилось еще в самом зачатке. Подъем национально-освободительного движения, в котором огромную роль сыграла вначале буржуазия, и в особенности мелкобуржуазная интеллигенция, опередил в Китае задолго рост классового самосознания и классовой борьбы эксплуатируемых масс. В этот период наиболее радикальные элементы мелкой буржуазии устремились в ряды нашей партии, занимавшей самое левое крыло на фронте национально-освободительного движения. Эти элементы и составляли первоначальное ядро китайской коммунистической партии. Массовый приток рабочих и беднейших крестьян в партию начался сравнительно поздно по мере развертывания революционного классового движения трудящихся. В силу этого руководящая роль в КПК и сохранилась за выходцами из мелкобуржуазных слоев. Поднятая волной революционного подъема и энтузиазма первого периода, не прошедшая теоретической школы марксизма и ленинизма, не знающая опыта международного пролетарского движения, не связанная с эксплуатируемыми низами китайского народа, стоящая в стороне от классовой борьбы рабочих и крестьян, значительная часть этих революционных мелкобуржуазных элементов не только не переварилась в КПК, не только не переделалась в последовательных пролетарских революционеров, но сама внесла в КПК всю политическую неустойчивость, непоследовательность и нерешительность, неспособность к организации, непролетарские навыки и традиции, предрассудки и иллюзии, на которые только способен мелкобуржуазный революционер» [1].

 

Точнее и лучше самих китайских коммунистов выявить причины прошлых и будущих бедствий вряд ли возможно. Именно укрепившаяся в партийном руководстве гегемония правых и левых мелкобуржуазных элементов, «освоивших марксизм…крайне односторонне, уродливо, затвердив те или иные «лозунги», те или иные ответы на тактические вопросы, не поняв марксистских критериев этих ответов» [2], стала материальной основой для рождения и развития такого явления как маоизм.

 

Маоизм: становление

 

На протяжении 20-30-х годов шло становление Мао Цзедуна как будущего теоретика маоизма. Вопреки утверждениям апологетов этого учения, с самого начала функционирования Коммунистической партии Китая в 1921 году Мао, примыкавший тогда к её правому меньшинству, упорно противостоял линии Коммунистического Интернационала и Политбюро РКП(б). Не было такого принципиального вопроса, где Мао Цзедун не имел бы своего мнения, расходившегося, — в большей или меньшей степени, — с мнением Коминтерна. Главным же предметом споров был вопрос о роли крестьянства в революции – после инспекционной поездки в Чаньша в 1926 году Мао окончательно утвердился в мысли, что именно крестьяне являются мотором не только антиимпериалистической, но и социалистической революций.

 

Закончилась его деятельность вполне закономерно: за свои провальные милитаристские авантюры на селе в период «восстаний осеннего урожая» в 1927 году Мао Цзедун был исключён из состава Временного Политбюро КПК. Кстати, именно тогда впервые прозвучало словосочетание «Мао Цзедун сысян» («идеи Мао Цзедуна», «маоцзедунизм»), которым члены Временного Политбюро характеризовали военный авантюризм[3] будущего «великого кормчего», приведший к провалу крестьянского восстания в родной для Мао провинции Хунань.

 

Вернётся в Политбюро он лишь в 1935 году для того, чтобы путём интриг и спекуляций возглавить КПК и окончательно утвердить гегемонию мелкобуржуазной идеологии в качестве генеральной линии партии. К тому моменту ситуация уже изменилась: рабочий фронт китайских коммунистов был полностью разгромлен, а с ним вместе погибли многие ценные кадры, стоявшие на твёрдых позициях Коминтерна; сама изрядно поредевшая партия была вынуждена отступить в наиболее отдалённые сельские районы, где единственной её социальной опорой выступали беднейшие крестьяне. В этих комфортных условиях «яньанского сидения» Мао Цзедун окончательно сформировал свои взгляды, ставшие базой маоизма.

 

Подробнее о противостоянии Мао и Коминтерна, маоизма и пролетарской линии мы расскажем в соответствующей статье, а пока перенесёмся в конец 30-х, когда Мао Цзедун, вставший во главе партии, не торопился исполнять решения Коминтерна о создании единого антияпонского фронта с Гоминьданом. Мао, нацеленный на будущее противоборство с Чан Кайши, не спешил распылять силы на войну с японскими захватчиками, надеясь переложить почётную миссию спасения родины на плечи буржуазных сил. Справедливости ради упомянем, что точно такой же позиции придерживался и Гоминьдан, лелеявший надежды на победу над японскими фашистами руками западных союзников. В любом случае, КПК отнюдь не являлась авангардом борьбы с фашизмом, в отличие, например, от коммунистических партий Малайи или Филиппин, ставших ядром яростного антияпонского народного сопротивления; КПК под руководством Мао, сделав ставку на аккумуляцию сил для будущего триумфа, укоренилась в глухих горных «освобождённых районах», лишь время от времени нанося удары по японцам.

 

Пассивность в антифашистской борьбе компенсировалась теоретической активностью «великого кормчего»: под руководством Мао Цзедуна Коммунистическая партия Китая медленно, но верно клонилась вправо. Первым шагом на этом пути стал VI пленум ЦК в октябре 1938 года, на котором Цзедун в докладе «Место Коммунистической партии в национальной войне» открыто призвал к «китаизации» марксизма. Тут же стоит сказать, что в 1948 году, после критики Коминформом правого уклона Компартии Югославии, так же выдвигавшей лозунг о «самобытном югославском марксизме», клика Мао пугливо приняла решение отказаться от использования термина «китаизация марксизма»[4], тем более, что в беседе с делегацией КПК 11 июля 1949 года Сталин прямо указал, что нет и не может быть никакого «китаизированного социализма» [5]. Разумеется, отказ от термина не привёл к отказу от принципа: мелкобуржуазный националистический курс извращения марксизма был продолжен и далее.

 

Вслед за этим Мао и его команда укрепляют своё положение проведением в 1941-42 гг. кампании «по исправлению стиля работы» (чженфын), в ходе которой Ван Мин, Бо Гу, Ло Фу и другие верные линии Коминтерна товарищи, ранее уже оттеснённые на второй план, окончательно отстраняются от партийного руководства по обвинению в механическом применении марксизма-ленинизма без учёта китайской специфики.

 

Расправившись с «догматизмом», Мао наконец получил возможность относительно свободного «творческого применения марксизма-ленинизма к китайским условиям». В результате размышлений об уникальности Китая, в начале 40-х годов он выдвигает столь же «уникальное» китайское дополнение марксизма – теорию «новой демократии», ставшую краеугольным камнем здания социализма с китайской спецификой.

 

 

Новая демократия

 

В идее «новой демократии» немного оригинальности; Мао скомпилировал директивы Коминтерна, касающиеся развития народно-демократических революций в полуколониальных странах, и, пропустив эти директивы сквозь сито мелкобуржуазного мировоззрения, исказив их революционный характер, выдал за собственное гениальное изобретение в рамках погони за международным престижем.

 

Ряд принципов, выдвигаемых «новой демократией», — отказ от лозунгов немедленного перехода к социализму, взаимодействие с непролетарскими классами, установление специфической формы парламентаризма, временное сосуществование частного и социалистического секторов в экономике и т.д. — являлись важными элементами т.н. народной демократии — новой формы диктатуры пролетариата, установленной в послевоенные годы в странах Восточной Европы (Венгрии, Чехословакии, Польше, Румынии, Болгарии), где рабочий класс, возглавив народно-демократические революции, приступил к подготовке установления социализма.

 

Конечной целью народной демократии являлись постепенная ликвидация экономического и политического влияния буржуазии, переход экономики на социалистическую основу с одновременной ликвидацией частного капитала, постепенное сосредоточение всей политической власти в руках рабочего класса; Матьяш Ракоши в своё время очень метко назвал принцип развития народной демократии «тактикой салями», ведь целью является аккуратная ликвидация буржуазии и её влияния слой за слоем, что действительно похоже на нарезание колбасы тонкими кусочками.

 

Ничего подобного не предусматривала маоистская «новая демократия». В первую очередь потому, что «новая демократия» являлась не диктатурой пролетариата, а некоей аморфной формой «власти четырёх классов» (пролетариата, крестьянства, мелкой буржуазии и национальной буржуазии):

 

«Что же такое новодемократическое конституционное правление? Это — диктатура союза нескольких революционных классов, направленная против национальных предателей и реакционеров. Некогда было сказано: «Есть еда — пусть едят все». Я думаю, что этими словами можно образно охарактеризовать и новую демократию. Если верно, что «есть должны все», то и власть не должна присваиваться одной партией, одной группой, одним классом» (За новодемократическое конституционное правление, февраль 1940) [6]

 

Более того – Мао Цзедун развеивает сомнения иных скептиков, — «новая демократия» вообще не имеет никакого отношения к диктатуре пролетариата:

 

«Некоторые выражают сомнение: не создадут ли коммунисты, как только они одержат верх, диктатуру пролетариата и однопартийную систему по примеру России? Мы отвечаем на это, что между новодемократическим государством союза нескольких демократических классов и социалистическим государством пролетарской диктатуры существует принципиальное различие. Конечно, отстаиваемый нами новодемократический строй создаётся под руководством пролетариата, под руководством коммунистической партии. Однако в Китае в течение всего периода новой демократии невозможен, а потому и не должен иметь места режим диктатуры одного класса и монопольного положения одной партии в правительстве. Мы не имеем никакого основания отказываться от сотрудничества с какой бы то ни было партией, общественной группой или отдельными лицами, если только они стоят на позициях сотрудничества с коммунистической партией и не занимают враждебной к ней позиции. (…) Историческое развитие Китая на современном этапе породит и соответствующий строй. В течение длительного времени в Китае будет существовать своеобразная форма государства и своеобразная форма организации власти, совершенно необходимая и закономерная для нас и в то же время отличная от строя в России, а именно новая демократия.» (О коалиционном правительстве, апрель 1945) [7]

 

И основной задачей этой рыхлой мультиклассовой власти являлось…построение национального капитализма, который якобы должен будет играть положительную роль в развитии экономики Китая:

 

«Почему мы называем нынешнюю революцию революцией буржуазно-демократической по своему характеру? Потому, что данная революция направлена не против буржуазии вообще, а против чужеземного национального гнёта и феодального гнёта внутри страны. Мероприятия этой революции направлены не на отмену частной собственности вообще, а на её охрану. В результате этой революции рабочий класс получит возможность, накопив силы, направить Китай на путь социалистического развития; однако в течение относительно длительного периода всё же будет в нужной мере развиваться и капитализм» (О коалиционном правительстве, апрель 1945)

 

«… Некоторые думают, что китайские коммунисты против развития личной инициативы, против развития частного капитала, против охраны частной собственности. В действительности это не так. Чужеземный национальный гнёт и феодальный гнёт внутри страны жестоко сковывают развитие личной инициативы китайцев, сковывают развитие частного капитала и разрушают достояние широких слоёв населения. Задача же новодемократического строя, установления которого мы добиваемся, именно в том и состоит, чтобы устранить эти оковы, положить конец этим разрушениям и обеспечить широким кругам китайцев возможность свободно развивать личную инициативу в обществе, свободно развивать частнокапиталистическое хозяйство, которое, однако, не должно «держать в своих руках жизнь народа», а должно приносить ему пользу, а также в том, чтобы обеспечить охрану всей частной собственности, приобретённой законным путём…» (там же)

 

«… Некоторые не понимают, почему коммунисты не только не боятся развития капитализма, но, наоборот, при определённых условиях ратуют за это развитие. Наш ответ очень прост. Когда на смену гнёту иностранного империализма и собственного феодализма приходит некоторое развитие капитализма, это явление не только прогрессивное, но и неизбежное. Это выгодно не только буржуазии, от этого выигрывает также и пролетариат и, пожалуй, даже в большей мере, чем буржуазия. Современный Китай страдает от избытка иностранного империализма и собственного феодализма, а вовсе не от избытка отечественного капитализма. Наоборот, капитализма у нас слишком мало…» (там же)

 

«…Новодемократическая революция ставит себе целью уничтожить лишь феодализм и монополистический капитализм, класс помещиков и бюрократическую буржуазию (крупную буржуазию), а не уничтожить капитализм вообще и не ликвидировать верхние слои мелкой буржуазии и среднюю буржуазию. Вследствие отсталости экономики Китая в течение длительного времени после победы революции во всей стране всё ещё будет необходимо допустить существование капиталистического сектора, представляемого многочисленными верхними слоями мелкой буржуазии и средней буржуазией…» (Современная ситуация и наши задачи, декабрь 1947) [8]

 

Заметим, что уверенность в благотворном влиянии капиталистического уклада на государство и народ возникла у Мао Цзедуна ещё в середине 30-х годов, в эпоху существования «освобождённых районов». Уже тогда, в своей речи «Наша экономическая политика» (январь 1934) Мао заявлял:

 

«…Мы не только не препятствуем частнохозяйственной деятельности, но поощряем и стимулируем её, если частные предприниматели не нарушают законов, изданных правительством. Ведь развитие частного хозяйства необходимо сейчас в интересах государства и народа…» [9]

 

Отрицая возможность, при определённой помощи социалистических стран, построения социализма без прохождения капиталистической стадии (как это произошло, например, в Монголии), Мао Цзедун ни словом не обмолвился о том, насколько долго должно продолжаться развитие капитализма. Утверждая, что «…общие положения нашей новодемократической программы остаются неизменными на протяжении десятков лет, на протяжении всего этапа буржуазно-демократической революции…» (О коалиционном правительстве), великий председатель фактически прокладывал путь буржуазным сторонникам «бесконечного китайского НЭПа», который всё никак не переходит в социализм.

 

Характерно, что один из наиболее ярких правых ревизионистов того времени, — печально знаменитый Эрл Браудер, такой же теоретик «социализма с американской спецификой», благодаря которому в 1943 году была распущена Коммунистическая партия США — восторженно отзывался о политико-экономической программе «новой демократии». В 1949 году, в своей речи «Китайские уроки для американских марксистов» Браудер буквально снимает шляпу перед гениальностью Мао Цзедуна, который, во-первых, понял и применил на практике ленинский тезис о «прогрессивном характере капиталистических экономических форм при подготовке и в ходе перехода к социализму», выдвинув идею «нового капитализма в Китае», а во-вторых, не пойдя на поводу у советских «догматиков», сформулировал национальную модель «китайского марксизма» [10]. Т.е. сделал то, к чему призывал и сам Браудер и чего не захотели понимать верные линии Коминтерна американские коммунисты, изгнавшие Браудера из своих рядов.

 

Столь нежное отношение американского ревизиониста к вождю далекой китайской революции объяснялось ещё и стихийным единством обоих теоретиков по вопросу «классового мира» между трудом и капиталом. Точно так же, как и Браудер, распространявший иллюзии о добровольном подчинении крупного капитала программе национального и международного расширения народного благосостояния, Мао Цзедун надеялся на «мирное разрешение» антагонистических противоречий между пролетариатом и буржуазией посредством некоего надклассового регулирования:

 

«…Само собой разумеется, между этими классами (пролетариатом и буржуазией) по-прежнему будут существовать противоречия, наиболее ярко выраженным из которых будет противоречие между трудом и капиталом. Поэтому каждый из этих классов будет иметь и свои особые требования. Замазывать эти противоречия, замазывать эти особые требования было бы лицемерием, было бы ошибкой. Но эти противоречия, эти особые требования в течение всего этапа новой демократии не будут выходить за рамки общих требований, да и нельзя допускать, чтобы они выходили за эти рамки. Эти противоречия и особые требования можно регулировать; при таком регулировании указанные классы могут сообща успешно осуществлять все мероприятия по политическому, экономическому и культурному строительству государства новой демократии» (О коалиционном правительстве)

 

Спустя 10 лет, в статье «О правильном разрешении противоречий внутри народа» (февраль 1957), Мао подтвердил свою верность принципам «мирного сосуществования» труда и капитала:

 

«Противоречия между рабочим классом и национальной буржуазией — это противоречия между эксплуатируемыми и эксплуататорами, которые сами по себе являются антагонистическими. Однако в конкретных условиях нашей страны, если соответствующим образом регулировать антагонистические противоречия между этими двумя классами, они могут превратиться в неантагонистические, могут разрешаться мирным путем. Коли мы будем регулировать их неправильно, если мы не будем применять в отношении национальной буржуазии политику сплочения, критики и воспитания или же если национальная буржуазия не примет эту нашу политику, то противоречия между рабочим классом и национальной буржуазией могут превратиться в противоречия между нами и нашими врагами» [11]

 

То есть, концепция «новой демократии» фактически являлась мягким китайским вариантом бухаринской идеи о «мирном врастании кулака в социализм» в условиях явного «ослабления классовой борьбы в переходный период».

 

Неудивительно, что все эти оригинальные мысли об особом китайском пути к социализму, о «мирном разрешении» противоречий, о «перевоспитании» национальной буржуазии и её добровольной «социализации» закономерно вызывали подозрения в Москве, о чём, кстати, упоминает и сам Мао в своей статье «О десяти важнейших взаимоотношениях», где говорится, что Сталин «стал подозревать, что наша победа титовского типа, и в 1949—1950 годах оказывал на нас большое давление» [12]. Примерно о том же самом, — т.е. о том, что «они (т.е. московские коммунисты) считали меня полу-Тито», — Мао доверительно рассказывал и делегатам Коммунистической Лиги Югославии в сентябре 1956 [13].

 

Дальнейшее развитие правый уклон КПК получил в 1945 году, во время VII конгресса. Степень произошедших здесь идеологических перемен изумляет: из устава исчез марксизм-ленинизм, вместо которого генеральной линией партии были объявлены некие «идеи Мао Цзедуна», являющиеся синтезом марксисткой теории и практики китайской революции. В «Резолюциях по некоторым вопросам партии», принятым здесь же, уже слышится несмелая и пока ещё косвенная критика работы Коминтерна в Китае. В дальнейшем, уже после смерти Сталина, пекинские руководители доведут «резолюции 45-ого» до логического финала: будет говориться и об «иностранной клике», ни черта не понимающей в китайских вопросах, и о «догматизме» русских марксистов, ответственных за все поражения китайских коммунистов в 20-30-е годы, и о «прагматичной» позиции Сталина, ошибочно заставлявшего КПК то развивать аграрную революцию, то останавливать работу на селе, то опять будоражить крестьян, и о спасительной роли Мао Цзедуна, единственного, кто смог исправить тяжёлое положение своими гениальными и безошибочными решениями. Сегодня всё это является не только частью официальной китайской историографии гражданской войны и предшествующих ей событий; мировая буржуазия в борьбе против марксизма-ленинизма полностью заимствовала маоистскую интерпретацию, которая, с одной стороны, «доказывает» ошибочность теоретических выводов Коминтерна, а с другой стороны – демонстрирует рациональный и прагматичный подход Сталина, якобы готового во имя исполнения одному ему понятных задач, сегодня говорить одно, а завтра другое, беспринципно изменяя свои позиции в зависимости от обстоятельств.

 

В том же 1945 году гражданская война между КПК и Гоминьданом, фактически не заканчивавшаяся и во время японской оккупации, полыхнула с новой силой. Разложившийся Гоминьдан, окончательно ставший выразителем интересов реакционных секторов буржуазии и феодальной знати, тесно связанных с Западом, не мог предложить уставшим от бесконечного хаоса и кровопролития массам ничего заманчивого, в то время как КПК, взяв курс на передел земли в пользу неимущих и строительство государственного капитализма в духе Сунь Ятсена, используя прогрессивную националистическую риторику раннего Гоминьдана и образ борцов за светлое будущее, неизбежно вызывала симпатии в широчайших слоях китайского народа. В этих условиях безостановочного роста поддержки со стороны крестьян, самого многочисленного класса страны, победа КПК в гражданской войне была лишь делом времени.

 

 

Период восстановления

 

Страна свалилась в глубочайший кризис, персональную ответственность за который несла мелкобуржуазная группа Мао Цзедуна. На фоне всеобщей катастрофы и неспособности ультралевых авантюристов исправить положение, вперёд вновь вышли буржуазные ревизионисты, приступившие преодолению последствий «большого скачка» посредством реорганизации экономической системы на основе капиталистического регулирования.

 

Нерентабельные предприятия были закрыты, по всей стране прокатилась волна массовых увольнений, изданы указы, поощряющие частное ремесленное и сельскохозяйственное производство, вернулась традиция огородничества, продуктовый рынок был освобождён от всякого государственного регулирования [21]. Централизованное планирование как неотъемлемый элемент социалистической экономики, было окончательно разбито.

 

Точно таким же образом был фактически ликвидирован контроль над ценами; Национальная ценовая комиссия перестала функционировать, национальные конференции по ценам, периодически проводившиеся в 50-е, более не собирались, большинство цен определялось окружными коммерческими бюро. Даже управление внешней торговлей было децентрализовано; провинциальные отделения различных национальных внешнеторговых корпораций работали независимо, зачастую даже сохраняя часть поступающей валюты [21].

 

Индустриализация забуксовала: если в 50-х годах крупные предприятия строились за счёт финансовой помощи СССР, если в эпоху «большого скачка» подобные же «сверхлимитные» заводы-гиганты возводились за счёт увеличения интенсификации труда и экспроприации самих трудящихся, то теперь, в эпоху, когда основой расширения производства становилась накопленная самим предприятием прибыль, подобные стройки даже не начинались из-за отсутствия необходимых доходов, способных обеспечить кредитование государственного банка. Инициативы китайского руководства по привлечению капиталов китайских эмигрантов, а так же деятельность созданных в Гонконге капиталистических предприятий, не приносила ревизионистам желанных прибылей. Лишь после 1972 года, когда китайские «коммунисты» открыли двери для западных империалистов, начался новый этап строительства современной индустрии, контролируемой государством.

 

Рентабельность как основная мера производства вышла на первый план, контроль над затратами и достижение прибыли затмили цели самого производства. Между предприятиями фактически установились рыночные отношения капиталистического типа.

 

В рамках всеобщей экономии практически полностью были ликвидированы социальные льготы для рабочего класса, а упразднение ранее существовавших «комитетов труда и капитала» окончательно оттеснило трудящихся от управления государственно-частным производством [29].

 

В сельской местности решительно укрепилась система «и рабочий и крестьянин», официально направленная на уничтожение различий между городом и деревней, но фактически превращавшая крестьян в рабов администрации кооперативов, производственных бригад и реорганизовавшихся коммун. В соответствии с этой системой, руководство сельскохозяйственных организаций, заключив контракт с руководством тех или иных предприятий, сдавало им в краткосрочную или долгосрочную «аренду» имеющуюся рабочую силу [30]. Причём, принудительно отправляемые на предприятия или сезонную работу сельские жители, всячески ограничивались по сравнению с «постоянными» рабочими не только в размере заработной платы, но и в гражданских правах: они не имели права приезжать на новое место работы с семьёй (учитывая, что срок «аренды» иногда доходил до 7 лет), не имели права претендовать на жильё на новом месте, на получение продовольственного пайка, на социальные льготы и даже на трудовое страхование.

 

Вполне естественно, что распродажа дешёвой рабочей силы стала, с одной стороны, ещё одним источником накопления капитала для коррумпированной администрации сельхоз предприятий, а с другой – мощным инструментом понижения заработной платы «постоянных» рабочих, которых на некоторых предприятиях к середине 60-х полностью заменили на «и рабочих и крестьян» [30].

 

Таким образом, мероприятия 60-х годов ещё меньше напоминали «переход к социализму», о котором всё ещё твердили китайские ревизионисты в своих пропагандистских листках. Напротив, в рамках всё более укрепляющегося государственного капитализма, происходило дальнейшая поляризация между рабочими и крестьянами, между промышленно развитыми, процветающими провинциями и отсталыми, нищающими регионами, между «рентабельными» и «нерентабельными» предприятиями, сельскохозяйственными организациями, производственными бригадами, между рядовыми трудящимися и административным персоналом.

 

Дополнительным фактором стал всё более усиливающийся разрыв между партийными кадрами (ганьбу) и народными массами, всё более усиливавшееся разложение партии под влиянием капиталистического уклада и антипролетарского курса. Смычка между партией и трудящимися, никогда не отличавшаяся крепостью, к 60-м годам превратилась в фикцию. КПК к тому моменту уже трансформировалась в конгломерат местных и отраслевых группировок (т.н. «гор» и «холмов»), банально деливших между собой «сферы влияния» в хозяйственной жизни страны [31]. Выражавшие интересы различных социальных слоёв (профессиональных военнослужащих, национальной буржуазии, мелкобуржуазных элементов, сельской и городской партийной бюрократии, землячеств), эти группировки неустанно сталкивались между собой, создавая временные союзы в рамках провозглашённой Мао Цзедуном «борьбы двух или нескольких линий». Несмотря на сложность взаимоотношений этих многочисленных внутрипартийных клик и столкновений их специфических интересов, можно прямо сказать, что ни одна из них не выражала интересы пролетариата, ни одна из них не опиралась на пролетариат, ни одна из них не рассматривала марксизм-ленинизм в качестве ориентира в деле строительства социализма.

 

Наоборот, пролетариат всячески оттеснялся не только от управления производством, но и от контроля над партией, превращённой в некий закрытый военно-политический аппарат, стоящий над рабочим классом, отдающий рабочему классу приказы, обязательные для исполнения, сколь бы глупыми они не были. В этой связи поучительна судьба выборных руководящих органов КПК, которые не получили сколько-нибудь заметного развития: лишь единожды были проведены выборы делегатов на съезд партии (VIII съезд). Точно такая же участь постигла представительные органы власти (систему собраний народных представителей), деятельность которых начала сворачиваться уже в эпоху «большого скачка», а к середине 60-х была окончательно упразднена, после чего вся полнота власти была сосредоточена в руках государственной бюрократии и тесно связанных с нею «ганьбу», ряды которых приобрели черты сословной замкнутости [32].

 

Для иллюстрации отрыва партии от масс, тенденции к корпоративизму и закрытости, можно привести пример с работами Мао Цзедуна: в период с 1949 по 1966 гг. из-под его пера вышло более 100 отдельных работ, произведений, речей, замечаний и указаний. Однако за тот же период в широкой публикации вышло немногим более 10 его произведений. Соответственно, все остальные труды были предназначены исключительно для распространения в рядах партийцев либо через «закрытые» периодические журналы, вроде «Цанькао цзыляо», «Цанькао сноси», «Гунцзо тунсюнь», либо посредством краткосрочных «курсов проработки». В итоге, возникла даже необходимость создания специальной системы связи «ганьбу» с массами – «отправка в низы» (ся фан), — в ходе которых партийные работники доносили до масс в виде отдельных лозунгов самые последние директивы руководства [32].

 

Подобная система ещё более укрепляла кастовый дух и презрение к массам со стороны «ганьбу», неподотчётных массам и совершенно бесконтрольных. К середине 60-х эта тенденция достигла апогея, когда, параллельно уже вполне официальному культу личности Мао Цзедуна, возник культ должности, культ власти «ганьбу». Характерной чертой этой перемены стало исчезновение обращения «товарищ» в отношении партийных людей; теперь «ганьбу» именуется только по занимаемой должности не только в обыденной жизни, но и на страницах печати [32].

 

Само собой разумеется, что система обособления партийцев от трудящихся вполне логично привела к фатальному разложению КПК на всех уровнях: не было такого буржуазного порока, которому бы не были подвержены «ганьбу». Расхищение государственных и частных фондов, коррупция, спекуляция, карьеризм, очковтирательство, интриганство, лживость, ханжество и двуличие, презрение вышестоящих к нижестоящим и всех вместе – к «простолюдинам»: таковы характерные черты «китайского коммуниста» эпохи 60-х годов.

 

Культурная революция

 

После провала «большого скачка» позиции мелкобуржуазной клики Мао Цзедуна существенно пошатнулись. Несмотря на авторитет «великого председателя», гениального главнокомандующего Красной Армии и основателя КНР, позиции Мао в партийных органах ослабли, да и сама его группировка мельчала день ото дня, чему косвенным свидетельством может стать усиление в преддверии «культурной революции» политического влияния жены Мао Цзян Цин, которая ранее политической деятельностью вообще не занималась