Децентрализация и «Большой скачок»

 

Следующим шагом на триумфальном пути маоизма стал отказ от применения советского опыта индустриализации и строительства социалистического хозяйства, о чём официально было заявлено на закрытой второй сессии VIII съезда КПК в мае 1958 года. Несмотря на то, что первый пятилетний план, составленный и реализованный при непосредственной помощи СССР, дал отличные результаты, ни буржуазное крыло, ни мелкобуржуазную клику Мао Цзедуна советский сценарий дальнейшего экономического развития не устраивал.

 

Почему?

 

Камнем преткновения здесь выступало требование жёсткой централизации экономического управления, необходимого как для успешного строительства единой промышленной системы, так и для успешного её функционирования на основе плановых показателей. Для национальной буржуазии, чьи интересы выражало правое крыло КПК, это обозначало потерю экономической независимости, сужение возможности для манёвра, подчинение производства потребностям общества в рамках реальной социализации и планирования. Для группы Мао Цзедуна, придерживающейся мелкобуржуазных воззрений, централизация так же символизировала скованность и окостенелость, замедление темпа социалистического строительства, подчинение индивидуальной инициативы некоему механически действующему центральному органу.

 

Уже в 1956 году Мао Цзедун вполне откровенно проводил мысль о вредности централизованного руководства промышленностью в своей архиревизионистской статье «О десяти основных отношениях»:

 

«…Здесь хотелось бы остановиться и на вопросе о самостоятельности промышленных предприятий при наличии единого руководства. Сосредоточивать всё и вся в руках центра или провинций и городов и не предоставлять предприятиям никаких прав, никакой возможности для маневрирования и никаких выгод — вряд ли целесообразно…

 

… Взаимоотношения между центром и местами тоже представляют собой противоречие. Для разрешения этого противоречия нужно в настоящее время обратить внимание на то, чтобы, при условии укрепления единого руководства со стороны центра, несколько расширить права местных органов, предоставить им большую самостоятельность и возможность заниматься более широким кругом дел. Это отвечало бы интересам строительства у нас могучего социалистического государства. Для такой огромной страны, как наша, с таким многочисленным населением и с такими сложными условиями гораздо лучше иметь не одну, а две активности — в центре и на местах. Мы не должны, подобно Советскому Союзу, сосредоточивать всё в центре и связывать местные органы по рукам и ногам, не оставляя им никаких прав для маневрирования. Развитием промышленности должны заниматься не только центральные, но и местные органы. Даже предприятиям центрального подчинения и тем необходимо содействие местных органов. В сельском же хозяйстве и торговле тем более необходимо опираться на них. Короче говоря, развёртывание социалистического строительства требует выявления местной активности, а укрепление центра — учёта местных интересов…

 

…Одним словом, там, где централизация возможна и нужна, её необходимо осуществлять, а там, где она невозможна и не нужна, её не следует насильно вводить. Провинции, города, округа, уезды, районы и волости должны иметь надлежащую самостоятельность и надлежащие права, должны бороться за них…» [12]

 

Вскоре, при поддержке буржуазного крыла партии, эти мудрые пожелания были реализованы на практике: под централизованным государственным контролем остался лишь военно-промышленный комплекс, часть нефтяной промышленности, отдельные добывающие и сталелитейные предприятия, «жизненно важные для национальной экономики», в то время как 80% остальной промышленности перешло под местное управление [18].

 

Причём мероприятия по децентрализации сопровождались экономическими переменами, идентичными проведённым чуть позже в СССР реформами Косыгина-Либермана. Во главу угла была поставлена рентабельность, а не потребности населения, расширились торговые отношения непосредственно между отдельными предприятиями, причём цены на продукты производства, — за исключением основных товаров, вроде риса, стали, угля и т.д., — устанавливались местными коммерческими бюро. Свободный рынок на многие товары широкого потребления расширялся и поощрялся властями [21].

 

Таким образом, в условиях, когда централизованное социалистическое планирование лишь зарождалось, когда управление смешанных предприятий по-прежнему состояло из представителей старых капиталистических кругов и коррумпированных ими аппаратчиков, подобного рода меры содействовали отнюдь не увеличению темпов развития социалистической экономики, а укреплению буржуазного класса в рамках государственно-капиталистической модели.

 

Совершенно понятно, что курс на «самостоятельность» отдельных предприятий и сворачивание централизованного планирования, вкупе с усилением капиталистических элементов, вроде рентабельности и рационализации, привёл к закономерным результатам – общее производство 1957 года резко упало по сравнению с показателями 56-ого.

 

Выросла безработица и нищета, поскольку Госсовет в ноябре 1957 года издал директиву, разрешающую предприятиям, — в рамках экономии капитала, необходимого для дальнейшего расширения производства, — ликвидировать «излишнюю» рабочую силу. Тысячи трудящихся были уволены, реальная зарплата десятков тысяч других была снижена. При этом позиции бывших капиталистов, буржуазных спецов и их «помощников» из руководящего состава КПК остались незыблемыми, поскольку директива Госсовета не касалась основного административного аппарата и технической интеллигенции [18].

 

Более того – введённая в 1956 году новая шкала заработной платы увеличивала доходы администрации и высшего технического персонала по сравнению с рядовыми трудящимися [21]. Эта же реформа предусматривала систему индивидуальных доплат и премий, ещё больше увеличив разрыв в доходах между работниками «преуспевающих» и «нерентабельных» предприятий в городе и на селе [21]. Кроме того, взятый курс устанавливал широчайшие права местной администрации в деле регулирования не только продолжительности рабочего дня, но и в формировании заработной платы, коррекции порядка оплаты труда и других сторон трудовых отношений [22].

 

Тем самым, «китайский социализм» содействовал углублению противоречий как между самими трудящимися, получавшими за равный труд различную заработную плату, так и между работниками физического и умственного труда, разрыв в доходах между которыми доходил до соотношения 10:1 [21].

 

Таким образом, в результате всех этих пертурбаций, к концу 1957 года экономика Китая, направляемая буржуазным крылом КПК, вступила в фазу стагнации, что весьма обескуражило как правых, так и мелкобуржуазную группу Мао Цзедуна. Усилив натиск на ЦК, Мао Цзедун, в своём типичном антимарксистском духе, потребовал мобилизации революционных масс, предполагая, что энтузиазм и революционный запал трудящихся способны компенсировать недостатки материально-технического характера. И вот, в ходе второй сессии VIII съезда КПК, помимо отказа от советского опыта строительства социализма, якобы задающего недостаточно высокие темпы развития, было провозглашено начало кампании «Трёх красных знамён», предусматривающей укрепление генеральной линии партии, создание огромных сельскохозяйственных коммун и осуществление «большого скачка» в развитии промышленности.

 

Придерживаясь «генеральной линии», выраженной в абстрактном лозунге «три года упорного труда – десять тысяч лет счастья», предполагалось увеличить темпы промышленного производства более чем в 6 раз без привлечения дополнительных капиталовложений. Учитывая, что никаких колоссальных накоплений, необходимых для исполнения столь циклопических задач в Китае не было, а от перераспределения национального дохода в условиях и так низкого уровня жизни трудящихся ждать приходилось немногого, задача изначально выглядела утопичной. Но для Мао Цзедуна и примкнувших к нему правых (да-да, политика «большого скачка» поначалу полностью была поддержана группой Лю-Дэна) никаких проблем не было: Китай – это великая страна с великим народом, способным свернуть горы по своему желанию. Именно в этот момент усилились националистические, великодержавные тенденции внутри КПК, выражавшиеся и в клятвах «догнать и перегнать» страны Запада (характерно, что именно Китай, а не СССР первым решил «гнаться» за Западом), и в пространных рассуждениях о том, что «ветер с Востока одолевает ветер с Запада», и в перманентных восхвалениях китайских экономических достижений по сравнению с «ничтожными» успехами Великобритании, США, Франции, Швеции и т.д.

 

Другим аспектом антимарксистского подхода, очень ярко проявившимся именно в эпоху «большого скачка», стал самый вопиющий идеализм. Залогом успеха выдвинутого экономического курса китайские ревизионисты считали «революционизацию сознания», в то время как неудачи будто бы проистекали не из объективных причин, а из «устаревших представлений», «консервативности мышления», «правых взглядов». И чем хуже обстояли дела на трудовом фронте, тем сильнее раскручивался маховик «социалистического воспитания» масс, включавший в себя «митинги борьбы», обряды «критики и самокритики», роспись стен революционными лозунгами и дацзыбао, восхваление бедности и аскетизма, бесконечные собрания и заучивание наизусть тех или иных изречений Мао Цзедуна.

 

При всей этой ультралевой, антимарксистской казарменно-коммунистической риторике общий правый курс на децентрализацию экономики и уничтожение плановой системы оставался неизменным. Больше того – он был расширен до невиданных пределов.

 

Рассчитывая на «местную инициативу», в ведение уездов, волостей и районов были переданы задачи промышленного строительства. Возникавшие повсеместно мелкие промышленные предприятия, — шахты, рудники, механические цеха, ремесленные мастерские и т.д., — спешно строились с техническими нарушениями, были лишены необходимого оборудования и квалифицированных специалистов, в связи с чем не отличались ни качеством, ни производительностью.

 

Очень скоро ставка на мелкие и мельчайшие предприятия дошла до абсурда, когда мелкая индустрия вторглась в требующие применения крупномасштабного производства отрасли – машиностроительную и сталелитейную. Началась знаменитая «битва за сталь» с её возведёнными на огородах тиглевыми печами, в которых несчастные китайцы с угрозой для жизни (после начала «стальной» авантюры резко возросло количество производственных травм) переплавляли в болванки сковороды и кастрюли. Гораздо менее известна столь же провальная кампания «муравьи грызут кость»: попытка производства тяжёлого оборудования (турбин, компрессоров, моторных агрегатов и т.д.) с помощью мелких металлообрабатывающих станков.

 

Безумие охватило строительную сферу после того, как летом 1958 года в рамках повальной децентрализации Госсовет предоставил строительным организациям не только право распоряжаться по своему усмотрению выделенными финансовыми средствами, но и возможности пересмотра ранее установленных государственных норм строительства, а так же корректировки строительных проектов «в соответствии с местными условиями» [23]. Естественно, что эта инициатива мгновенно привела к резкому ухудшению качества строительства с одной стороны, и обогащению связанных со строительными корпорациями партийцев и буржуазных спецов.

 

Точно такой же результат дал беспрецедентный по своему идиотизму шаг, когда местные власти получили право выпуска займов, размеры и сроки выплат по которым всецело определялись коррумпированной верхушкой волостей, уездов, кооперативов и коммун [24].

 

И, как будто бы этого было мало, на места была спущена задача ещё и организации народного образования. Несмотря на отсутствие педагогов и качественной учебной литературы, словно по мановению волшебной палочки при предприятиях и «народных коммунах» возникли тысячи самочинных «народных школ» и «народных институтов», работавших кто как мог. Качество образования естественно резко упало, хотя уже в октябре 1958 года правительство отрапортовало, что в 17 провинциях Китая неграмотность «почти полностью» ликвидирована [25]. Небывалое достижение, учитывая, что к началу 1958 года около 40% рабочих были неграмотными, а крестьяне не умели читать и писать практически повально.

 

Вообще, подобные феноменальные успехи сопровождали все стадии «большого скачка». Плановые и статистические органы, чьи функции свелись исключительно к фиксации обещанных и уже достигнутых на местах рекордов, регулярно сталкивались с фантастическими результатами не только в производстве, но и в науке. Так, например, по сообщениям прессы, только за 2 недели «большого скачка» в Пекинском университете было разрешено 680 научных проблем, из которых более 100 относились к «важным областям науки и техники», а в городе Шэньянь учащиеся техникума после 65 дней «упорной работы» спроектировали и построили самолёт [25]. Подобного рода достижения, вроде строительства за 5 часов литейного цеха площадью 680 кв.м., сыпались на Китай словно бы из рога изобилия [26].

 

Естественно, секрет таких свершений заключался отнюдь не в «беспрекословном следовании генеральной линии» КПК, а в практике приписок, очковтирательства, завышенных на бумаге показателей и откровенных выдумок со стороны местного руководства. Этому весьма содействовал установившийся благодаря децентрализации экономический хаос и развал плановых органов, не способных увязать показатели ни в масштабах страны, ни даже на локальном уровне, а уж тем более – проверить реалистичность выдаваемых местными властями цифр.

 

Между тем, всеобщая дезорганизация, ставка на «местную инициативу», отказ от регулирования и требование небывалых достижений очень скоро привели к нехватке сырья и материалов для массово возводимых предприятий. Первым эта эпидемия всеобщего дефицита сырья, топлива и электроэнергии уже весной 1958 года накрыла промышленно развитой Шанхай, а затем начала распространяться по всей стране, вызвав нарушение специализации и производственных связей, поскольку предприятия были вынуждены самостоятельно обеспечивать себя материалами и полуфабрикатами в условиях тотального дефицита. Дальнейшее развитие этого акцента на автаркию вело к обособлению провинций, волостей, уездов, предприятий и «народных коммун», ориентированных на применение местных, доступных ресурсов, теряющих связи с другими звеньями промышленной цепи.

В сельском хозяйстве дела шли ещё «веселее».

 

Укрупнение архаичных, лишённых механизации крестьянских хозяйств и кооперативов в колоссальные «народные коммуны» под управлением государственной администрации стало кульминационной точкой «большого скачка». Административным образом произошло обобществление быта и земельных наделов, рабочая сила крестьян полностью перешла в ведение местной администрации, распоряжавшейся ею по своему усмотрению.

 

Материальное стимулирование, — как и в промышленности, — было ликвидировано под «революционные» лозунги о «борьбе с пережитками прошлого». Более того: государство, под предлогом необходимости капиталовложений в промышленность, не расплатилось с крестьянством даже за накопленные за 1958 год трудодни [27]. Кооперативное хозяйство, выстроенное в прошлые годы последовательной коллективизации, было разбито, всё имущество, все фонды и ресурсы кооперативов в приказном порядке были переданы под управление верхушки «народных коммун».

 

Административно-командное управление «народными коммунами» на практике выразилось в милитаризации труда и создании огромных «трудовых армий», перебрасывавшихся с одного участка на другой. Ударный труд в ночное время с целью выполнения непомерно высоких планов, выставленных руководством коммун, стал нормой жизни. Сельское хозяйство стало полем для безудержных и антинаучных экспериментов, направленных на «подъём» производительности труда: наиболее известным из таких опытов стала приснопамятная борьба с воробьями, не меньший вред был нанесён плодородности почв придуманной ревизионистами практикой ручного «глубокого рыхления», призванной компенсировать отсутствие механизации, а так же хаотичным и поспешным возведением ирригационных сооружений, что приводило к подтоплению участков, к их заболачиванию и засолению.

 

Тем не менее, уже в конце 1958 года власти торжественно рапортовали о небывало высоком урожае в 375 млн. т, то есть в два раза выше, чем в прошлом году, что являлось феноменальным явлением в истории экономики. Правда, меньше чем через год правительство публично опровергло эти цифры, «снизив» урожайность до 250 млн.т., однако и эти цифры вызывали подозрение. Закономерные, надо сказать, подозрения, потому что уже в 1959 году в стране, увеличившей урожайность на 60-90 % (в соответствии с цифрами, озвученными на партийном совещании в Бэйдайхэ в августе 1958), началась нехватка продовольствия. Однако, воодушевленное фиктивными цифрами руководство уже на VI пленуме ЦК КПК в декабре 1958 года приняло решение о сокращении посевных площадей в связи с умопомрачительной урожайностью.

 

Однако, бесперебойные крики о скором наступлении коммунизма (некоторые «народные коммуны» даже составляли индивидуальные планы перехода к «местному» полному коммунизму), не могли изменить реально сложившегося положения. Уже к началу 1959 года стала очевидной ошибочность взятого ультралевого курса, перечёркивающего все реальные достижения, завоёванные посредством массовой мобилизации рабочих и крестьян. Однако мелкобуржуазная группа Мао Цзедуна с потрясающим упорством продолжала настаивать на эффективности кампании «трёх красных знамён».

 

Несмотря на некоторые корректировки фантастических планов, с каждым днём ситуация в экономике ухудшалась. Любые попытки взглянуть правде в лицо пресекались на корню; особенно усилились репрессии против «правых элементов» после Лушаньского пленума ЦК в августе 1959, на котором против линии Мао Цзедуна довольно осторожно выступил Пэн Дэхуай, выражавший мнение буржуазного крыла КПК.

 

Наконец, в 1960 году наступил логический итог ультралевой авантюры: сначала, в связи с погодными условиями, последствия которых были усугублены разрушительными опытами «большого скачка», резко упало производство продовольственных культур в сельском хозяйстве, в результате чего, несмотря на массированный экспорт зерна из Австралии и Канады, в стране начался голод, унёсший жизни, — по официальной оценке 1980 года генсека КПК Ху Яобана, — около 20 миллионов человек[28].

 

Катастрофа в сельском хозяйстве тотчас же повлекла за собой цепь нарушений во всей экономической цепи. Лишённые сырья, закрывались предприятия лёгкой и пищевой промышленности, множество мелких и средних производств закрылось потому, что государство не могло обеспечивать рабочих пропитанием. Отток трудящихся в деревню вызвал ещё большую нехватку сырья, в результате чего приостанавливалась работа даже крупных заводов. Ударные стройки массово консервировались. Общее производство упало ниже предшествовавшего «большому скачку» периода.

 

 

Период восстановления

 

Страна свалилась в глубочайший кризис, персональную ответственность за который несла мелкобуржуазная группа Мао Цзедуна. На фоне всеобщей катастрофы и неспособности ультралевых авантюристов исправить положение, вперёд вновь вышли буржуазные ревизионисты, приступившие преодолению последствий «большого скачка» посредством реорганизации экономической системы на основе капиталистического регулирования.

 

Нерентабельные предприятия были закрыты, по всей стране прокатилась волна массовых увольнений, изданы указы, поощряющие частное ремесленное и сельскохозяйственное производство, вернулась традиция огородничества, продуктовый рынок был освобождён от всякого государственного регулирования [21]. Централизованное планирование как неотъемлемый элемент социалистической экономики, было окончательно разбито.

 

Точно таким же образом был фактически ликвидирован контроль над ценами; Национальная ценовая комиссия перестала функционировать, национальные конференции по ценам, периодически проводившиеся в 50-е, более не собирались, большинство цен определялось окружными коммерческими бюро. Даже управление внешней торговлей было децентрализовано; провинциальные отделения различных национальных внешнеторговых корпораций работали независимо, зачастую даже сохраняя часть поступающей валюты [21].

 

Индустриализация забуксовала: если в 50-х годах крупные предприятия строились за счёт финансовой помощи СССР, если в эпоху «большого скачка» подобные же «сверхлимитные» заводы-гиганты возводились за счёт увеличения интенсификации труда и экспроприации самих трудящихся, то теперь, в эпоху, когда основой расширения производства становилась накопленная самим предприятием прибыль, подобные стройки даже не начинались из-за отсутствия необходимых доходов, способных обеспечить кредитование государственного банка. Инициативы китайского руководства по привлечению капиталов китайских эмигрантов, а так же деятельность созданных в Гонконге капиталистических предприятий, не приносила ревизионистам желанных прибылей. Лишь после 1972 года, когда китайские «коммунисты» открыли двери для западных империалистов, начался новый этап строительства современной индустрии, контролируемой государством.

 

Рентабельность как основная мера производства вышла на первый план, контроль над затратами и достижение прибыли затмили цели самого производства. Между предприятиями фактически установились рыночные отношения капиталистического типа.

 

В рамках всеобщей экономии практически полностью были ликвидированы социальные льготы для рабочего класса, а упразднение ранее существовавших «комитетов труда и капитала» окончательно оттеснило трудящихся от управления государственно-частным производством [29].

 

В сельской местности решительно укрепилась система «и рабочий и крестьянин», официально направленная на уничтожение различий между городом и деревней, но фактически превращавшая крестьян в рабов администрации кооперативов, производственных бригад и реорганизовавшихся коммун. В соответствии с этой системой, руководство сельскохозяйственных организаций, заключив контракт с руководством тех или иных предприятий, сдавало им в краткосрочную или долгосрочную «аренду» имеющуюся рабочую силу [30]. Причём, принудительно отправляемые на предприятия или сезонную работу сельские жители, всячески ограничивались по сравнению с «постоянными» рабочими не только в размере заработной платы, но и в гражданских правах: они не имели права приезжать на новое место работы с семьёй (учитывая, что срок «аренды» иногда доходил до 7 лет), не имели права претендовать на жильё на новом месте, на получение продовольственного пайка, на социальные льготы и даже на трудовое страхование.

 

Вполне естественно, что распродажа дешёвой рабочей силы стала, с одной стороны, ещё одним источником накопления капитала для коррумпированной администрации сельхоз предприятий, а с другой – мощным инструментом понижения заработной платы «постоянных» рабочих, которых на некоторых предприятиях к середине 60-х полностью заменили на «и рабочих и крестьян» [30].

 

Таким образом, мероприятия 60-х годов ещё меньше напоминали «переход к социализму», о котором всё ещё твердили китайские ревизионисты в своих пропагандистских листках. Напротив, в рамках всё более укрепляющегося государственного капитализма, происходило дальнейшая поляризация между рабочими и крестьянами, между промышленно развитыми, процветающими провинциями и отсталыми, нищающими регионами, между «рентабельными» и «нерентабельными» предприятиями, сельскохозяйственными организациями, производственными бригадами, между рядовыми трудящимися и административным персоналом.

 

Дополнительным фактором стал всё более усиливающийся разрыв между партийными кадрами (ганьбу) и народными массами, всё более усиливавшееся разложение партии под влиянием капиталистического уклада и антипролетарского курса. Смычка между партией и трудящимися, никогда не отличавшаяся крепостью, к 60-м годам превратилась в фикцию. КПК к тому моменту уже трансформировалась в конгломерат местных и отраслевых группировок (т.н. «гор» и «холмов»), банально деливших между собой «сферы влияния» в хозяйственной жизни страны [31]. Выражавшие интересы различных социальных слоёв (профессиональных военнослужащих, национальной буржуазии, мелкобуржуазных элементов, сельской и городской партийной бюрократии, землячеств), эти группировки неустанно сталкивались между собой, создавая временные союзы в рамках провозглашённой Мао Цзедуном «борьбы двух или нескольких линий». Несмотря на сложность взаимоотношений этих многочисленных внутрипартийных клик и столкновений их специфических интересов, можно прямо сказать, что ни одна из них не выражала интересы пролетариата, ни одна из них не опиралась на пролетариат, ни одна из них не рассматривала марксизм-ленинизм в качестве ориентира в деле строительства социализма.

 

Наоборот, пролетариат всячески оттеснялся не только от управления производством, но и от контроля над партией, превращённой в некий закрытый военно-политический аппарат, стоящий над рабочим классом, отдающий рабочему классу приказы, обязательные для исполнения, сколь бы глупыми они не были. В этой связи поучительна судьба выборных руководящих органов КПК, которые не получили сколько-нибудь заметного развития: лишь единожды были проведены выборы делегатов на съезд партии (VIII съезд). Точно такая же участь постигла представительные органы власти (систему собраний народных представителей), деятельность которых начала сворачиваться уже в эпоху «большого скачка», а к середине 60-х была окончательно упразднена, после чего вся полнота власти была сосредоточена в руках государственной бюрократии и тесно связанных с нею «ганьбу», ряды которых приобрели черты сословной замкнутости [32].

 

Для иллюстрации отрыва партии от масс, тенденции к корпоративизму и закрытости, можно привести пример с работами Мао Цзедуна: в период с 1949 по 1966 гг. из-под его пера вышло более 100 отдельных работ, произведений, речей, замечаний и указаний. Однако за тот же период в широкой публикации вышло немногим более 10 его произведений. Соответственно, все остальные труды были предназначены исключительно для распространения в рядах партийцев либо через «закрытые» периодические журналы, вроде «Цанькао цзыляо», «Цанькао сноси», «Гунцзо тунсюнь», либо посредством краткосрочных «курсов проработки». В итоге, возникла даже необходимость создания специальной системы связи «ганьбу» с массами – «отправка в низы» (ся фан), — в ходе которых партийные работники доносили до масс в виде отдельных лозунгов самые последние директивы руководства [32].

 

Подобная система ещё более укрепляла кастовый дух и презрение к массам со стороны «ганьбу», неподотчётных массам и совершенно бесконтрольных. К середине 60-х эта тенденция достигла апогея, когда, параллельно уже вполне официальному культу личности Мао Цзедуна, возник культ должности, культ власти «ганьбу». Характерной чертой этой перемены стало исчезновение обращения «товарищ» в отношении партийных людей; теперь «ганьбу» именуется только по занимаемой должности не только в обыденной жизни, но и на страницах печати [32].

 

Само собой разумеется, что система обособления партийцев от трудящихся вполне логично привела к фатальному разложению КПК на всех уровнях: не было такого буржуазного порока, которому бы не были подвержены «ганьбу». Расхищение государственных и частных фондов, коррупция, спекуляция, карьеризм, очковтирательство, интриганство, лживость, ханжество и двуличие, презрение вышестоящих к нижестоящим и всех вместе – к «простолюдинам»: таковы характерные черты «китайского коммуниста» эпохи 60-х годов.

 

Культурная революция

 

После провала «большого скачка» позиции мелкобуржуазной клики Мао Цзедуна существенно пошатнулись. Несмотря на авторитет «великого председателя», гениального главнокомандующего Красной Армии и основателя КНР, позиции Мао в партийных органах ослабли, да и сама его группировка мельчала день ото дня, чему косвенным свидетельством может стать усиление в преддверии «культурной революции» политического влияния жены Мао Цзян Цин, которая ранее политической деятельностью вообще не занималась.

 

«Великому кормчему» противостояло буржуазное крыло КПК во главе с Председателем КНР Лю Шаоци и Генеральным Секретарём КПК Дэн Сяопином, сконцентрировавшее в своих руках рычаги не только экономической, но и политической власти.

 

Со второй половины 1962 года, как только наметились первые признаки стабилизации экономического положения, группировка Мао Цзедуна вновь перешла в пока ещё робкое наступление. Именно в этот период маоистская клика была усилена группировкой Линь Бяо, выражавшей интересы части профессиональных военных, которым импонировал взятый «великим кормчим» пропагандистский курс на милитаризацию общественно-экономической жизни страны под лозунгом «учиться у Народно-Освободительной Армии», а так же националистические и гегемонистские рассуждения Мао. Упомянем здесь, что именно Линь Бяо стал подлинным архитектором религиозного культа личности Мао Цзедуна: в период 63-65 гг. в вооружённых силах одна за другой разворачивались кампании «за социалистическое воспитание», в основе которых лежали указания Линь Бяо (министра обороны на тот момент) на необходимость обязательного чтения военными кадрами произведений великого вождя. Он же, с целью ускоренной «революционизации сознания», приступил в 1964 году к распространению в войсках знаменитой «красной книжечки», кладезя мудрости для любого офицера и солдата.

 

Всё это не удивительно, ибо именно армию, а не пролетариат, мелкобуржуазный мыслитель Мао Цзедун теперь рассматривал в качестве реальной основы нового революционного похода к коммунизму. Это становится очевидным после прочтения письма к Линь Бяо от 7 мая 1966 года [33], в котором «великий председатель» вкратце расписывает свои планы по превращению армии в «большую школу», которая выучит социализму весь китайский народ. Немудрено, что первый призыв к «пролетарской культурной революции» прозвучал отнюдь не из пролетарского рупора, а со страниц главной армейской газеты «Цзефанцзюн бао» 18 апреля 1966 года.

 

Следующим шагом стало формирование в мае 1966 т.н. «Группы по делам культурной революции», куда войдут наиболее рьяные деятели мелкобуржуазной клики Мао Цзедуна во главе с Цзян Цин, формально не занимавшей никаких постов в КПК. Таким образом, именно эта команда должна была возглавить очередную грандиозную кампанию, официально направленную против реально имевшихся негативных явлений – буржуазного ревизионизма и попыток реставрации капитализма. Но из-за того, что за дело взялись мелкобуржуазные ревизионисты, использовавшие привычные их классовому сознанию методы, столь великое начинание закончилось так же, как и предыдущая попытка ультралевых оказаться в коммунизме с помощью «большого скачка» — т.е. катастрофой для китайского народа.

 

Вслед за учреждением руководящего органа «культурной революции», в начале лета 1966 года началось формирование молодёжных банд, которым предстояло стать непосредственным инструментом реализации мероприятий «культурной революции». Подчеркнём – и вновь Мао делает ставку не на организованный рабочий класс, а на некую аморфную массу «революционной молодёжи», якобы «чистой» от буржуазного влияния, якобы преисполненной абстрактной «революционной энергией».

 

Причём, толчок этому кажущемуся «стихийным» движению «отважных застрельщиков» дал активный участник группировки Мао Цзедуна, руководитель органов госбезопасности Кан Шэн, который с помощью своей жены фактически организовал первый отряд «красногвардейцев» (хунвейбинов) под руководством Не Юаньцзы в стенах Пекинского университета для проведения кампании «критики» против «реакционного» ректора Лу Пина. Именно Юаньцзы стал автором знаменитого дацзыбао «Решительно, радикально, целиком и полностью искореним засилье и зловредные замыслы ревизионистов!», публично озвученного в эфире национального радио 1 июня, после чего движение охватило и другие учебные заведения столицы, достигнув особого размаха к августу 1966 года, чему содействовала прямая помощь вооружённых сил, снабжавших отряды «красногвардейцев» связью, транспортом, типографским оборудованием и финансами. 18 августа, на огромном митинге в Пекине, Мао официально объявил о создании организации «хунвейбинов».

 

Что из себя представляло это движение, чем оно руководствовалось в своей неустанной борьбе против «старого мира»? Отнюдь не марксизмом-ленинизмом. Основным источником теоретической «мудрости» «красных гвардейцев», их ориентиром, выступала та самая «красная книжечка» с обрывочными цитатами Мао Цзедуна, а так же непосредственно указания «великого кормчего» и членов «Группы по делам культурной революции», интерпретируемые каждой бандой на свой лад. Это неудивительно, ведь никакой конкретики, никакого подлинного классового анализа эти источники не содержали. Уповая на стихийность «революционных масс», которые сами могут разобраться, кто их враг, а кто друг, мелкобуржуазная клика Мао Цзедуна ограничивалась размытыми фразами о «чёрных ревизионистах» и «четырёх старых пережитках», которые должны быть сокрушены революционным потоком.

 

Более того: после знаменитого дацзыбао Мао Цзедуна с призывом «разрушить буржуазный штаб», атакам «хунвейбинов» подверглась непосредственно Компартия Китая, что привело к фактическому развалу как её собственной структуры, так и всех массовых организаций (профсоюзов, комсомола, пионерской организации и т.д.). К осени 1967 года прекратило свою деятельность Политбюро ЦК КПК, все региональные бюро ЦК, большинство местных комитетов, а так же партийные организации на производстве.

 

Таким образом, под лозунгами «очищения» партии от «вредных элементов» мелкобуржуазной кликой Мао Цзедуна была практически ликвидирована сама партия.

 

Понятно, что при отсутствии чёткого политического руководства со стороны авангарда рабочего класса, при отсутствии конкретики в вопросах мер по преодолению имевшихся налицо отклонений, при попустительстве анархии со стороны репрессивных органов и полном снятии ответственности за противоправные действия, «борьба», которую вели «хунвейбины», с первых же дней приобрела черты реакционного погрома.

 

«Критика недостатков» на деле выливалась в избиения и публичные унижения обвинённых в «реакционности» и «консерватизме»; «борьба за новую культуру» оборачивалась разрушением культурного и исторического наследия китайского народа; «борьба с пережитками» влекла за собой охоту за лицами, подверженными, по мнению «красногвардейцев», «буржуазному влиянию» в одежде и поведении, в погромы книжных магазинов и массовом сожжении «вредных» книг, в демонтаже памятников (была снесена даже статуя Сунь Ятсена в Нанкине), в разграбления жилых домов и бесконечном украшении всего и вся портретами Мао Цзедуна и плакатами с его мудрыми речениями.

 

Между тем, клика «великого кормчего» всячески содействовала развитию «революционного творчества масс»: мало того, что устами министра внутренних дел Се Фучжи, милици