Разделение на отсеки под бронепалубой в процентах к общему объему

 

 

	“Кёниг”	“Эмперор оф Индиа”	“Дерфлингер”	“Принсесс Ройал”
Маленькие отсеки, меньше 300 куб. метров
Средние отсеки, от 300 до 1000 куб. метров
Большие отсеки, свыше 1000 куб. метров

 

Эта таблица показывает, что количество маленьких отсеков (двойное дно, переходы и.т.д.) почти одинаково на немецких и британских кораблях. В то же время немецкие корабли обладали намного большим количеством средних отсеков, но у них практически не было больших отсеков, тогда как у британских кораблей последние занимали от четверти до половины всего подпалубного объема.

Доктор Бюркнер рассказал, что пробоина в бронепалубе “Принсесс Ройал” повлекла бы за собой затопление одного из важнейших машинных отделений и к бортовому крену до 15 градусов, тогда как у “Дерфлингера” в аналогичной ситуации крен не превысил бы 7,5 градусов. И действительно, мы знаем что поврежденный в ходе Ютландской битвы “Дерфлингер” принял через пробоины 3400 тонн воды, но остался на плаву и добрался до своего порта после сражения.

 

Между прочим, доктор Бюркнер один из тех, кто оспаривает справедливость истории, рассказанной впервые лордом Джоном Фишером, о том, что английской контрразведке удалось переиграть немецкую секретную службу в случае с чертежами наших первых линейных крейсеров. Лорд Фишер рассказывал о том, как он подготовил фальшивые чертежи и через немецких агентов в Великобритании, уже раскрытых, но не арестованных нашей контрразведкой по частям передал эти чертежи немцам, посчитавших их вполне реальными схемами наших строящихся кораблей. И адмирал утверждал, что введенные в заблуждение этой дезинформацией немцы построили “Блюхер”, считая, что он сможет реально противостоять кораблям нашего флота.

 

Но в своей статье в журнале “Шиффбау” доктор Бюркнер писал:

 

“Этот корабль вовсе не был нашим ответом “Инвинсиблу”, потому что решение Англии о постройке крейсеров класса “Дредноут” не было известно в Германии в тот момент, когда работы по созданию нашего корабля уже настолько существенно продвинулись вперед, и потому было уже невозможно изменить его вооружение и основные характеристики. “Блюхер” был просто развитием кораблей класса “Шарнхорст” и, в рамках своего плана, оказался вполне удачным кораблем. Его бронирование было лучше ожидаемого, и не меньше - а по броневому поясу даже больше - чем у “Инвинсибла”, а его подводная защита не ограничивалась снарядными трюмами, как у английского корабля, а охватывала все жизненно важные части”.

 

“”Блюхер” также имел и второстепенное вооружение в виде 150-мм пушек, которых не было на “Инвинсибле”, а его максимальная скорость в 28,5 узлов практически не уступала “Инвинсиблу” и была наибольшей среди всех кораблей в мире, оснащенных «комбинированными» силовыми установками, которые могли работать и на угле, и на мазуте. Настоящим, хотя и запоздалым “ответом” “Инвинсиблу” был “Фон дер Танн”, и Ютландская битва показала, что противники были вполне достойны друг друга”.

 

Что касается британского комментария по этому вопросу, то можно было бы сказать, что “Блюхер” был, пожалуй, самым лучшим и самым мощным броненосным крейсером (противопоставляя этот термин термину “линейный крейсер”), который когда-либо был построен. Бомбардировка, которой он подвергся в бою у Доггер-Банки перед тем, как пойти на дно, доказала силу его защиты.

Британские и немецкие чертежи в ту эпоху были, естественно, очень близки друг к другу, но доктор Бюркнер не соглашается с утверждением сэра Юстаса д'Эйнкура, что ”Баден”, последний из построенных немцами броненосцев, был сконструирован после того, как немцы узнали о создании кораблей класса “Куин Элизабет”, По словам британского конструктора, “Баден” был его “очень похожей, но худшей копией”.

 

“Это миф, - заявляет доктор Бюркнер. За исключением калибра и размещения артиллерийских орудий, общего распределения внешнего бронирования, «Баден» был построен в соответствии с совсем другими конструктивными концепциями. На самом деле, даже с точки зрения артиллерии, мы не можем сказать, что он был копией “Куин Элизабет”, потому что калибр и размещение пушек было одобрено Кайзером 6 января 1912 года после длительной дискуссии. А к этому времени в Германии не располагали никакими, даже самыми отрывочными сведениями о “Куин Элизабет”, за исключением того, что англичанами спроектирована новая корабельная пушка калибром 343 мм”.

 

Тут стоило бы отметить, между прочим, что в этом утверждении доктора Бюркнера содержится интересное противоречие. Либо немецкая разведка работала почти безрезультатно, либо заявления доктора Бюркнера не совсем точны. Чертежи броненосцев класса “Куин Элизабет” были разработаны в 1910 году. Корабль был заложен на стапеле в 1912 году. Если немецкая разведка к этому времени ничего об этом не узнала, кроме “слухов” об очень большой английской пушке, то она была гораздо менее эффективной, чем полагали те, кто сами боролись против нее!

 

Доктор Бюркнер сам понимает опасность, потому в следующей фразе он говорит:

“Сэр Юстас наверняка не предполагает, что мы обладали знаниями о вооружении “Куин Элизабет” и т.д. за девять месяцев до того, как они были заложены на стапеле”.

“Класс “Баден” был в действительности модификацией класса “Кёниг” и сохранил все его важнейшие характеристики, за исключением вооружения, а что касается последнего, то оно было выбрано в первые дни 1912 года”.

 

С другой стороны, доктор Бюркнер доказывает, что бронирование ”Куин Элизабет” делалось по образцу немецкого броненосца ”Кайзер”, строительство которого началось в конце 1909 года, больше того, что мы воспользовались немецкими идеями и установили второстепенное вооружение калибром 152 мм на “Айрон Дьюк” и последующих типах.

 

Затем он оспаривает утверждение, что скорость “Бадена” была ниже, чем у “Куин Элизабет”, а его защита хуже, чем у “Ройал Соврин”. Что касается защиты, немецкий ученый пишет:

 

“”Ройал Соврин” уступал “Бадену” по защите как надводной, так и подводной, за исключением 50-мм броневого пояса каземата, палубы, которая, впрочем, обладала слабой защитой от бронебойных снарядов, и ситуация еще осложнялась из-за ее явно выраженной наклонной плоскости и отсутствия угля для защиты.

“Баден” обладал, напротив, стальной палубой толщиной 28 мм, противоосколочной переборкой от 28 до 75 мм толщиной и угольными бункерами”.

 

“Сэр Юстас упоминал, что “Баден” давал скорость на три узла меньше, чем ”Куин Элизабет” и что это было главным недостатком силовой установки с топкой смешанного типа – для угля и для мазута. Создание дивизии скоростных броненосцев много раз обсуждалось в Германии и стало любимой идеей Кайзера, но она уже была оставлена в момент проектирования “Бадена”. Лишь пожертвовав боевой мощью или увеличив размеры корабля вне приемлемых границ, мы смогли бы осуществить ее, только используя силовую установку, работающую исключительно на мазуте. А это вопрос был спорный с двух точек зрения: вначале, потому что было невозможно гарантировать соответствующее снабжение во время войны, во вторую очередь, потому что уголь создавал превосходную защиту против снарядов, мин и торпед, в то время как мазут сам требовал защиты.

 

«В результате нам пришлось довольствоваться в случае с „Баденом“ скоростью не выше, чем у его предшественника – кораблей класса «Кёниг»».

 

Мы надеемся, что читатели не перевернут, не читая эти страницы, посвященные техническим аспектам, от которых большинство из них далеки. Но важно действительно понимать, что для того, чтобы выяснить такие аспекты, нужен был не просто какой-то доброволец, ввязавшийся в это просто ради приключений.

 

Разведчик, чтобы быть полезным, должен был обладать глубокими знаниями о машинах, рассмотренных подо всеми их аспектами. Он знал немало об артиллерии. Он обладал практическими знаниями электричества. Он был осведомлен в морской архитектуре и знаком с проблемами, затрагивающих обводы форм судов и сопротивление воды в стремительном вращении винтов. Он не был невежественен в металлургии и был на «ты» с оптикой. Кроме того, в последние предвоенные годы до войны, он стал знатоком радиотелеграфа, который как раз тогда начал стремительно развиваться.

 

И, имея все эти знания, ему надо было стараться вести себя так, чтобы ни у кого из немцев, служащих в соответственных военно-морских учреждениях, не могла и в голову прийти мысль, что он хоть что-то знает о таких вопросах!

 

Он должен был играть простака, если разговор переходил на технические темы и проглатывать самые дикие неточности, не подавая виду. Он никогда не знал, какая ловушка скрыта под невинной болтовней.

 

Некоторые из наших разведчиков были чрезвычайно хорошими актерами. Среди них был персонаж, которого в осведомленных кругах знали под псевдонимом „ священника-охотника“ хотя его имя никогда не упоминалось в церковном справочнике „ Crockford Clerical Directory“, да и не должно было никогда фигурировать там. Он был одним из чудес нашей разведывательной службы с песнями распутного комика, с желудком охотника, кирпично-красным носом и голосом, как у быка.

 

Он проделал блестящую работу в южных водах во время войны. Вот описание этого человека и его методов кем-то из тех, кто встречал его там:

 

„ Это было душной ночью, в течение последнего лета войны. В комнате нас было целая дюжина, пяти различных национальностей – даже шести, если считать шотландского журналиста. Мы не все были людьми из разведки, само собой разумеется, но каждый в этой комнате, был знатоком, искушенным в международной политике. Однако ни у кого из нас не было и десятой доли знаний, которые скрывались за внешне пустым и небрежным видом нашего гостя. Не было другого такого человека в Европе, я думаю, обладавшего такими же тайными знаниями о течениях, встречных течениях, скрытых течениях международной жизни в районе, за которым он должен был следить, не показывая никому вида.

 

Его сообщения были всегда точны до последней детали.

„И он сидел за пианино, в эту ночь там, а на столе рядом с ним стоял стакан, в два раза превышавший норму, до краев полный виски с содовой. Он горланил баритоном свои песни, аккомпанировал сам себе через пень-колоду, и заставлял наши животы болеть от смеха.

Но он не прикоснулся к своему стакану в этот вечер.

 

Наши стаканы он наполнял снова и снова, а свой опустошал обманным путем, выливая с перерывами в большую цветочную вазу.

Я это понял, потому что был натренированным наблюдателем и потому что я за ним наблюдал. Но я не думаю, что кто-то другой в комнате это заметил.

 

Когда мы попрощались и расходились по нашим респектабельным отелям, очень поздней ночью, один молодой иностранный офицер, служивший в разведке своей страны, сопровождал меня.

- Шикарный парень, этот X., - весело сказал он, пока мы гуляли по освещенной луной улице, - весельчак и, как все вы, англичане, полный псих. Но какой идиот, Боже мой! Как можно пить столько виски в этом климате!

Мы упомянули об этом случае, чтобы показать, насколько полезно для разведчика порой создать себе определенную репутацию.

 

Множество людей, естественно, желал бы работать в разведывательной службе. Когда ее видишь снаружи, то ощущаешь вокруг нее атмосферу волшебства, романтики и приключений, которая заставляла десятки молодых людей хотеть попытать счастья в этом ремесле. Десятки из них были отвергнуты просто потому, что у них не было необходимых технических знаний, позволявших им собирать или оценивать полученные сведения. К тому же многие были отвергнуты из-за того, что не обладали темпераментом, нужным для этой работы.

 

В работе разведывательной службы до войны не было ничего романтического для тех, кто ее делал. Несомненно, вспоминая об этом сейчас, по прошествии долгих лет, ветераны стараются найти в памяти предмет для радости в нескольких запомнившихся им случаях. Были моменты, когда волосы на голове вставали дыбом, но на это приятнее смотреть на расстоянии, чем из центра бури. Всегда хотелось противопоставить свое желание требованиям большой организации.

Но в своей эффективной практике, труд этот был часто довольно мрачным и порой разочаровывающим. Провалы были многочисленны. Месяцы напряженной работы и терпеливые исследования оказывались вдруг потраченными напрасно. Приходилось сталкиваться с совершенно глухими стенами без окон и дверей, через которые не смог бы пробиться никакой разум.

 

И затем, это была жизнь в изоляции. Среди разведчиков многие были отдалены от своих семей в течение целых двух или трех лет. Большая часть добровольцев представляла, что речь шла о деле на неделю или две, нечто вроде «рейда на вражеской территории», за которой последует быстрое и безопасное возвращение. Это было не так. Чтобы стоить чего-то, разведчик должен уйти в себя самого, углубившись в полное молчание, и переживать только в своей душе одиночество и страх, возбуждение и триумф. Не было никого, кому он смог бы рассказать о своей работе, никого, к кому он мог бы обратиться за советом, если не знал, как ему поступить. Может быть, порой он узнавал имя одного или двух других людей, делавших ту же работу, но он не назначал встречи с ними и даже, в действительности, никоим образом не мог и не должен был вступать с ними в прямой контакт. Вся его жизнь должна была быть скрыта в нем самом. Он должен скрывать свой собственный след и заботиться о том, чтобы случайно не раскрыть следа другого.

 

Прочные нервы были необходимы, чтобы сопротивляться напряжению. „Человек молчаливый и сильный“, описываемый романистками был бы идеальным типом, но, даже ему, утомленному и разбитому, обязательно потребовался бы отдых.