Три прославленных имени подземной Моравии

Первый тип спелеоархеолога чаще встречался в прошлом столетии, когда подлинная спелеоархеология, по сути, еще не существовала. Но уже тогда было немало археологов (имена многих нам уже известны), которым доставляло удовольствие вести раскопки в пещерах. В первую очередь это были люди, имевшие естественнонаучное образование или испытывавшие просто влечение к такого рода деятельности. Примеры мы, вероятно, отыскали бы в любой стране, где существуют пещеры, но для разнообразия посидим-ка дома, ведь мы еще не знакомы с тремя героями подземного мира Моравии, представлявшими «героическую» генерацию основателей моравской и вообще чехословацкой спелеоархеологии. Один из них осуществлял свои исследования на севере Моравии, деятельность двух других проходила в Моравском красе и не ограничивалась одними пещерами. Интересы всех троих были почти тождественны, но все-таки они не были друзьями: слишком уж часто они конкурировали друг с другом, сталкивались на одних и тех же стоянках, словно бы Моравия была мала для них, часто обменивались резкими мнениями и выражали скепсис по отношению к суждениям друг друга. И тем не менее все вместе они создали то, на чем впоследствии выросла всемирно признанная репутация моравских исследований палеолита.

Ванкель, Кржиж, Машка. Они имели разные профессий, обладали разными характерами. Индржих Ванкель был врачом, Мартин Кржиж — нотариусом, Карел-Ярослав Машка — школьным учителем. И жили они в разных местах: Ванкель недалеко от Бланска, Кржиж в городке Жданице под Гржибы, Машка — в Новом Ичине (позднее в Тельчи). Парадоксально, но Ванкель попал в Моравский крас непосредственно из Праги, где он родился, между тем как Машка, родившийся в Бланске, всю жизнь провел далеко оттуда, так же как Кржиж почти что брненец, в молодые годы использовавший литературный псевдоним «Лишеньски» — по месту своего рождения.

Ванкель (родился в 1821 г. и вырос в Праге) был, по сути, еще романтик; Кржиж, который был на 20 лет его моложе, — самобытный самоучка, в своих позитивистских и этнологических толкованиях зачастую давал волю своей фантазии; зато Машка, бывший еще десятью годами моложе и воспитанный уже в духе позитивизма, в первую очередь ценил факты, и стремление к точному знанию было у него, естествоиспытателя XIX в., в крови.

Таковы примерно были те трое, чьи имена связаны с самыми известными пещерами Моравии: Ванкеля, «отца моравской предыстории», — с пещерой Бычи скала, Машки — с пещерой Шипка, Кржижа — с пещерами Кулна и Костелик (наименование последней он включил в название одной из своих книг: так иногда называют всемирно известную пещеру Пекарна).

Ванкель уже фигурировал в нашем повествовании как первый чехословацкий исследователь пещерного медведя, а пещеру Бычи скала мы уже навестили среди других наиболее интересных пещерных погребений. Уже этого само по себе было бы достаточно, чтобы «Моравия прославилась своими древностями», как написал когда-то Ян Неруда. Ванкель, молодой пражский врач, который в 1848 г. перевязывал раненных на баррикадах повстанцев, обрел в прекраснейшей земле Моравии свой второй дом. «Докторский дом» в Бланске он еще в 1854 г. превратил в музей «пещерного человека». В 1867 г. в пещере Бычи скала он нашел первые несомненные палеолитические орудия.

Во времена, когда состарившийся Ванкель собрался навеки покинуть свой Моравский крас, моравская спелеоархеология обрела взамен достойного его преемника в лице молодого Машки. Он родился в Красе, и любовь к пещерам была у него в крови. Еще будучи студентом, он помогал доктору Ванкелю в исследованиях и обработке находок… Сначала он собирался стать слесарем, затем учился в Техническом институте в Брно, потом в Вене… и в 1878 г. стал учителем в Новом Ичине. Хотя в окрестностях этого североморавского городка было одно-единственное место с карстовыми проявлениями, Машка тотчас отыскал к нему путь. Это был Котоуч, высокая, тогда еще не изгрызенная карьерами гора, сложенная юрскими известняками, неподалеку от Штрамберга. Машку здесь в первую очередь привлекла пещера Чертова дыра на южном склоне Котоуча (ныне она уже не существует, ее уничтожили каменные карьеры, открытые там со времен Машки). Чертова дыра издавна была окружена легендами — их в 1704 г. записал иезуит М. Таннер. Другой церковный автор Я. Я. Стржедовски в своей «Священной истории Моравии» (1710) указывал, что в Чертовой дыре якобы обитали некие обезьянолюди. Это действительно интересное совпадение, если учесть, что в то время еще никто не мог даже подозревать ни о теории Дарвина, ни о костях и кремневых орудиях неандертальцев, скрытых в пещерных отложениях Котоуча.

Нашел их там Машка: в Чертовой дыре только орудия древнего человека, а в пещере Шипка — то и другое.

Пещера Шипка с ее двумя входами на высоте 130 м над современной речкой Седлничкой в науке о палеолитическом человеке занимает одно из самых видных мест. Однако в те времена это был пустынный провал на склоне одиночного скалистого холма в глухом краю. По счастью, в своих стремлениях прославить Шипку Машка обрел серьезных союзников: субсидировали исследования моравские провинциальные власти, а также Терезианская академия в Вене, владевшая Котоучем, и даже бургомистр Нового Ичина. Раскопки, начавшиеся в 1879 г., продолжались до лета 1883 г. Самая важная находка была извлечена из зольного слоя в одном из боковых ходов пещеры уже на второй год. То была «шипская челюсть».

«Бесценный этот остаток скелета допотопного человека — писал Машка, — был найден дня 26 августа 1880 г. в низком боковом коридоре, именуемом Езевчи дыра, в небольшой нише у левой стены. Он лежал на глубине около 1,4 м, у самого дна пещеры, в ненарушенном слое золы и углей на краю большого очага, вместе со множеством каменных орудий, а также с более крупными костями и зубами пещерных медведя и льва, пещерной гиены, волка, носорога, мамонта, зубра, оленя и лошади, животных преимущественно допотопных, ныне уже вымерших, так что в древнем, т. е. делювиальном, происхождении челюсти не может быть сомнения».

С виду пустяковый обломок человеческой челюсти с несколькими зубами, а сколько споров велось вокруг него за прошедшие 100 лет, сколько ученых мнений было высказано!.. Но прав был Машка, как правы были и Ванкель, Волдржих, Шафхаузен: они говорили о челюсти восьми-девятилетнего человеческого ребенка. Конечно, ребенка «неспециализированного» неандертальского типа, потому-то была она столь массивна с невыраженным подбородочным бугром. В то же время ей присущи и черты, характерные для позднепалеолитического человеческого типа, и это делает ее еще более интересной с точки зрения одного из вероятных свидетельств эволюционных отношений обеих форм.

Стратиграфические наблюдения свидетельствуют о том, что «челюсть из Шипки» относится ко времени около 40 тысяч лет назад, к сравнительно теплой фазе, датируемой приблизительно серединой последнего ледникового периода.

После Шипки (ее мы и сегодня найдем на Котоуче, причем с памятной доской, посвященной Машке) наступила очередь еще более известной палеолитической стоянки под открытым небом — Пршедмостья. Сенсационное открытие огромного захоронения 20 человек, вероятно, под развалинами хижины-землянки…

То, что оставил после себя Машка, разумеется, очень важно и для пещерного палеолита. Машка — один из немногих исследователей своего времени, независимо от французской схемы палеолита, которую столь многие ученые механически принимали на веру, он уже в конце XIX столетия выявил на отечественной почве главные эволюционные фазы культуры палеолитического человека. Чешский Мортилье, говорил о нем позднее профессор Карел Абсолон. А Шипку Машка определил как «наиболее древнее человеческое селище на территории Австро-Венгрии». И, конечно, был абсолютно прав, так как челюсть неандертальца (первое антропологическое свидетельство такого рода в Центральной Европе) была найдена на месте стоянки охотников за пещерным медведем среднего палеолита, с первой для Центральной Европы стоянкой типичного культурного комплекса той эпохи — мустье.

По иронии судьбы, именно Карел Абсолон был тем, кто позднее отрицал, что Моравия в то время была заселена человеком. Но правда все-таки восторжествовала, и Шипка получила заслуженное признание. Она была превращена в заповедник, а Моравским музеем в 1965 г. была издана целая книга, посвященная этой пещере, в которой использован Абсолонов атлас каменных орудий и заново осмыслены дневники раскопок Машки. Произошло это ровно через 50 лет после смерти исследователя.

Если Ванкель написал о Моравском красе гармоничную и в какой-то степени носящую мемуарный характер книжку «Картинки Моравской Швейцарии», то Кржиж своим «Путеводителем по моравским пещерам», первое издание которого появилось в 1884 г., положил начало традициям современной спелеологической и спелеоархеологической литературы. Позднее, в 1889–1890 гг., вышла книга Кржижа «Кулна и Костелик».

Кулна — огромная пещера в области слоупско-шошувского комплекса в северной части Моравского краса. Огромная, не в длину, а по своим общим размерам, вместимости (отсюда и ее название^[13]), она имеет входы с двух концов и образует туннель длиной 87 м при ширине 25 м и высоте 8 м.

В Кулне попробовали свои силы почти все те, кто когда-то пытался вести раскопки в Моравском красе: Ванкель в 1880 г., Кржиж в 1881–1886 гг., Ян Книес в 1887–1914 гг. Колоссальная пещера никому не отказывала в возможности попытать счастья. Хотя лучшее свое достояние она приберегла все же на самый конец, для современных исследователей из Моравского музея, копавших там в 1961–1976 гг. Вспомним хотя бы лишь верхнюю челюсть неандертальца из находок 1965 г. (позднее были найдены и другие останки этой формы древнего человека) или три десятка среднепалеолитических орудий, раскиданных среди камней четырнадцатого слоя пещерного заполнения на глубине 10–15 м от современной поверхности.

Наверное, вы заметили, что в первом перечислении исследователей Кулны пропущено одно имя? Имя, вероятно, не столь известное, как остальные, но обойти его все-таки нельзя. Имя человека, любившего Крас, заставшего еще «великую тройку», младшего сверстника Машки и в конце концов его товарища по профессии, хотя и на «более низкой ступени». Родился Ян Книес, о котором пойдет речь, в 1860 г. в Тасове, поблизости от Велкого Мезиржичи. Отец его учительствовал в Красе, а мать была родом из Кржтин. Ян Книес еще в детстве слышал рассказы о пещерах. Поэтому когда в 1876 г. поступил в учительский институт в городе Брно, то при первой же возможности отправился в пещеру Выпустек за костями пещерных медведей. А три года спустя он попытался уже самостоятельно вести раскопки в пещере Бычи скала, в 1880 г. — в пещере Пекарна, но оттуда его прогнали, поскольку он не имел разрешения на раскопки от ее владельца, капитула города Брно.

С 1886 г. Ян Книес преподавал в Бланске и все свободное время посвящал раскопкам; но при этом ему не хватало времени на воскресные посещения церкви, что, конечно, учителю не пристало. Местный священник был депутатом окружного сейма, и потому Книес вынужден был уехать из Бланска. Но, по счастью, он остался в Красе, даже оказался в селении, носящем имя Красово (хотя в его время оно именовалось по-немецки — Рогендорф). Книес вел раскопки в основном в пещере Балцарка и одним из первых стал промывать выкопанную глину через сита, наградой ему были многочисленные маленькие косточки мелких животных, ценимые в современной палеонтологии куда выше какой-нибудь огромной и бросающейся в глаза кости.

Не удивительно, что вся школа, где преподавал Книес, была завалена костями и «напоминала скорее костницу (помещение для хранения костей из старых склепов), чем школу, — как воспоминал сам Книес позднее. — Я получил малолестное замечание от навестившего школу инспектора, который сказал мне утром: „Господин учитель! Вы не понимаете, с каким отвращением я к вам хожу, куда ни глянь — одни кости“».

Действительно, продолжаться так дальше не могло, и Книес решился на героический поступок: он купил в Слоупе участок земли, построил на нем небольшое одноэтажное здание, назвав его Красовым музеем. 8 июля 1906 г. при огромном стечении народа из окрестностей и из Брно музей был торжественно открыт. В течение многих лет он служил пристанищем для коллекций Книеса и ему самому. Только когда Книес, пережив разные невзгоды военного времени (включая военный суд), вышел в 1919 г. на пенсию, он предложил свой музей моравским окружным властям, которые и приняли его в 1922 г. Коллекции Яна Книеса и сегодня занимают свое достойное место в современном Моравском музее в Брно.

 

 

«Папа» палеолитической археологии

Анри Брейль был священником, но храму, возведенному руками человека, он предпочел храм природы — пещеры стали его домом, ацетиленовая лампа — третьим оком, а пачка шелковистой бумаги и плотницкий карандаш — самыми верными спутниками в его походах за красотами пещерных святилищ. Немногие знают, что почти все иллюстрации, демонстрирующие пещерную живопись и гравюры в научных и научно-популярных книгах, до недавнего времени так или иначе основывались на копиях, которые Брейль терпеливо выносил из-под земли в течение десятилетий своей плодотворной жизни.

Недавно исполнилось 20 лет с тех пор, как он умер в Исль-Адам под Парижем (1961). И 100 лет с того дня, как он родился в городке Мортэн в Нормандии (1877).

Первым настоящим учителем Брейля (в области спелеоархеологии) и приятелем был великий Картальяк, который в 1902 г. публично раскаялся в своем скептическом отношении к пещерному искусству. Отправившись вдвоем в непризнанную тогда пещеру Альтамира, они осмотрели все новым взглядом и заново обследовали. Труд, посвященный палеолитическому искусству Альтамиры, изданный в 1906 г., открыл длинный список монографий о пещерных «картинных галереях» Франции и Испании, принадлежавших перу Брейля и его сотрудников (последней в этом списке стояла книга о подземных святилищах пещер Тюк д’Одубер и Три брата, увидевшая свет в 1958 г.). Книга об Альтамире была напечатана в Монако. Князь Монако Альберт вошел в историю палеолитических исследований прежде всего тем, что в 1910 г., последовав советам некоторых выдающихся французских археологов и палеоантропологов, основал Институт палеонтологии человека, получивший даже собственное здание на бульваре Сен-Марсель в Париже…

Кафедру предыстории в этом институте занял Анри Брейль. В промежутке между двумя мировыми войнами Брейль осуществил многочисленные экспедиции в Южную Африку, за «пекинским человеком» в Китай. Он стал профессором Коллеж де Франс, членом Французской академии и везде играл главенствующую роль, чем бы ни занимался. Однако всему предпочитал все-таки пещеры. Им обследовано около 100 пещер Франции и Испании, несколько сот рабочих дней он провел за расчисткой при свете ацетиленовой лампы и исследованием пещерных рисунков и гравюр, которые сначала требовалось «прочитать» и понять, прежде чем их удавалось верно скопировать. Важным подспорьем в работе была его художественная одаренность, благодаря ей миру явились сегодня столь широко известные сокровища самой древней человеческой культуры. Результаты своих многолетних исследований Брейль в конце концов изложил в большой, прекрасно иллюстрированной книге, изданной в 1952 г. под таким названием: «Четыреста столетий настенного искусства».

Конечно, с ним работали многие: во-первых, его учитель Картальяк (книгу об Альтамире они написали в соавторстве), затем коллеги из Института палеонтологии человека — антрополог Марселэн Буль и специалист по предыстории Г. Обермайер. С этим последним Брейль работал в Испании, где познакомился с французом Р. Лантье, позднее вышло в свет их популярное пособие «Люди древнего каменного века». Аббат Андре Глори, ученик Брейля, принадлежавший к более молодому поколению, в 1953–1963 гг. исследовал сокровища одной из наиболее значительных пещерных «галерей» в пещере Ляско.

Брейль принадлежал к тем счастливцам, кто уже при жизни добился безоговорочного признания своих научных заслуг. Не только в старости, но и в сравнительно молодом возрасте он был признан одним из выдающихся европейских ученых в области палеолита. Именно потому его мнение имело большое значение для ученого из Моравии Карела Абсолона, пригласившего вскоре после первой мировой войны Брейля в Чехословакию и продемонстрировавшего ему свой «классический» разрез отложений в пещере Пекарна. Именно тогда в Моравском красе произошла встреча наиболее прославленных французского и чехословацкого исследователей палеолита.

 

 

Покоритель Мацохи

Абсолон, как и другие чехословацкие исследователи, не был исключительно спелеоархеологом, его наиболее известное исследование Долни Вестонице^[14]об этом ясно свидетельствует. Но сам он большее научное значение придавал другой из своих научных акций — изучению пещеры Пекарна. Именно на этом материале им была построена картина территории Чехословакии в древнем каменном веке.

Мать Абсолона Каролина была дочерью «отца моравской предыстории» Индржиха Ванкеля. И какой же это был бы внук Ванкеля, если бы он не был очарован таинственной красотой подземного мира?.. С малых лет Абсолона влекло в Крас. И сколько им сделано для его познания! В 1909 г. Абсолон открыл пещеры Пункевни, в 1914 г. покорил пропасть Мацохи, достигнув ее почти неприступного дна, пройдя вновь открытым путем через залы со сталактитами и сталагмитами и коридоры (а позднее, в 1933 г., и по подземной водной системе Мацохи). Кто из тысяч посетителей этой пещеры, пускающихся в романтическое плавание по подземному руслу реки Пунквы, вспоминает Абсолона и его соратников и представляет те непомерные усилия, которыми все это было оплачено?