Алфавит, Монологи, Носитель цвета

– Жёлтое солнце так пекло, что Ануру уже стало тяжело держать и терпеть его, и тогда он решил найти тень. Но больная нога не давала покоя. Ему нужно было быть у ручья, чтобы опустить ногу, успокоить ноющую боль. Но у ручья не было деревьев, и ему приходилось выбирать: или терпеть, или уйти. Бон, он где-то был вдалеке. Анур старался позвать его, но Бон был так занят сбором каких-то трав, что было не до него. Молодой лекарь ушёл в деревню за лекарствами, вот уже вторые сутки его не было здесь. Анур же волновался: «Не сбежал ли снова он, скотина!» Бон успокаивал: «Куда ему уйти от нас! У него же даже нет жело...» (Срыв.)

* (Г ера)... О ком?

– Вспомните, об этом я не мог узнать в газетах.

* (Г ера) О ком?

– Те слова, что слышали вы, вы помните их? «Придите и возьмите его, но оставьте тело!» – вы помните эти слова? Вы никогда и нигде не произносили ни журналистам, и ни даже своей жене. Об этом знают только вы и я. Подумайте, о ком я знаю... (Срыв.)

– Да, берки были похожи на стадо голодных волков. Их лохматые тела пугали, они с криками и воплями бросались на первую попавшую деревню и уничтожали всё что попадалось. Им не нужно было зерно, и они разметали его... (Срыв.)

– Я видел вашу звезду, я видел, как она упала. Я даже могу показать это место. И может быть, найдём и попробуем поднять её, господин? Не это ли является смертью бога... (Срыв.)

– Больно за него, потому что он смог нанести мне этот удар. Я пыталась крикнуть ему, но он уже не слышал меня. Я уже ушла из этого мира, но ещё не пришла туда. Я ещё могла видеть его и кричала ему, но он не слышал меня. Я видела его слёзы, но и видела страх. Он боялся за себя, не за меня. Он ненавидел меня за то, что я родила его, что я кормила его. За что? Я могла бы это стерпеть, я могла бы стерпеть удар ножа, но я не могу терпеть, когда ненавидят. Ненавидит сын только за то, что я родила его, только за то, что я кормила его, только за то, что я не знаю его отца... В чём вина моя? В чём? Почему мне никогда не везло? Почему, только родилась и уже была продана, как какая-то вещь? Почему названная мать учила меня и любила меня больше, чем родная? Почему же родная мать всегда обходила меня стороной? И почему же она прокляла меня? Почему? (Срыв.)

– Плот собирался всей деревней: кто-то приносил брёвна, кто-то вязал верёвки. Виновный же всего же этого был привязан к дереву, и уже тело его было в рубцах, в зубцах жертвенного ножа, – того самого ножа, что убил его мать. И плот уже был спущен на воду, и уже был изготовлен костёр, и каждый оспаривал право зажечь его первым. Вся деревня была против, вся деревня хотела увидеть, как горит человеческая плоть. Каждый хотел увидеть мучение и каждый проклинал его за болезнь, каждый считал, что только он и его мать виноваты. Деревня, почти уже вымершая, почти уже пустая, всё-таки гудела ненавистью, гудела проклятьями к молодому парню. Ему же уже было всё равно. Он не мог вернуть мать, он не мог вернуть себя, он жаждал только лишь бы быстрее... Он молил богов, чтобы огонь съел его сразу, и не мучил его... (Срыв.)

– Сердце зубастого Ануру показалось странным. Сердце должно быть горячим, но оно было холодным. И хотя оно истекало кровью, сердце всё-таки было холодным, – что-то было не то. Анур не мог понять, что это, но он знал, что это что-то неживое, и оно не могло дать жизнь этой птице. Ануру стало страшно. Зачем жрецам понадобилось оно, зачем он должен был отнести его и за это получить «жилО»? Лишь только за это, когда многие должны были пройти множество обрядов, чтобы вернуть этот шарик. А здесь всего лишь только сердце. Может быть это, а может быть что-то другое, напугало Анура. Он стоял в растерянности и не знал, что делать с ним. Да, он добыл его, и ему было тяжело. Да, где-то там, на площади лежал его сын, и этот сын отдал свою жизнь за этот кусочек непонятно чего. Сердце – не сердце, камень – не камень... не поймёшь. И эти муравьи, что они говорили там, что? Анур пытался вспомнить, но не мог сделать этого. Он понял только одно, что если он доберётся до пустоши – сын вернётся. Он понимал, что это колдовство, и что жрецы должны будут наказать его. Но он же никому не скажет этого. Они не будут знать об этом. Зато у него будет сын. Сын уже никогда не расскажет того. Ему лишь бы был вернут сын, лишь бы сын был живой. Сара – она кричала, и этот крик испугал его – он никогда не слышал подобных криков. Он видел, как умирают охотники в лапах зверя. Он видел, как на кострах очищения сгорали женщины, когда жрецы плясали вокруг, а она кричала. Но той боли, того крика он не слышал. (Срыв.)

– Он умирал среди песков, и он уже стал слышать голоса. Он испугался: «Это, наверное, и есть начало смерти. Но почему я их вижу множество, почему они такие разные? Или, может быть, я просто разговариваю с самим собой? Но я же не могу говорить женщиной... и причём не одна... Почему мне говорят о столь далёком будущем, где меня уже не будет? Как это может быть? Как? А где буду тогда я? Я сейчас умру, а они говорят 'нет'. Может быть, тогда правда, может быть, всё-таки кто-то найдёт меня сейчас, и я буду живой? Но эти голоса... Я боюсь их и хочу услышать... Почему человек умирает так медленно? Почему не умереть сразу? Почему мне надо обязательно мучиться? Почему я молюсь, и не помогает? Будь проклято это солнце! Оно печёт, но не может убить меня. Почему?» (Срыв.)

– Было написано множество книг, но если приглядеться, вчитаться в них, то мы можем увидеть упаднический характер. Человек, который потерял веру в жизнь, и потому он пишет подобное и страшное. Его можно, конечно, сравнить с Кингом, но ужасы, связанные с мистикой и современностью, ужасы связанные где-то в его бредовом мозгу. Я пытался прочитать, и меня попросили дать резолюцию, меня попросили написать введение сборника очередных его рассказов. Вы знаете, я не нашёл в них ничего замечательного... (Срыв.)

– На какой букве остановились мы?

* (Г ера) На «Т».

* (О льга) На «Т» – до конца не разобрали. А можно вам вопрос задать?

– Спрашивайте.

* (О льга) Вот скажите... Ой, господи, вопрос уже забыла. Извините.

* (Л ена) Давай я задам.

* (О льга) Давай.

* (Л ена) Вот мне недавно сказали, что я с другой планеты. Вы можете сказать, относительно нашего мира, это так?

– Думайте и решайте. Давайте начнём с того, что вы называете планетой? Планета – именно этот дом, где вы живёте сейчас?

* (Л ена) Нет, я имела в виду планету Земля.

– Прекрасно, Земля. Но знаете ли вы, сколько есть этих земель? Вы говорите о параллельных мирах – физических? – Физически есть и они. Когда-то «они» вам говорили об изменениях и непохожести миров. И уже трудно сказать, с этой вы планеты или с другой. Проще сказать, на том ли вы уровне. Важна не планета, не то, где вы будете в будущем, или где вы были в прошлом, – это не важно, на какой планете вы будете жить физически, – физически не должно интересовать вас, а вы должны интересоваться «как вы жили?» – прежде всего «как». Вас же интересует, на какой планете вы были, кем вы были в прошлой жизни, но не интересует, чем и как занимался этот человек.

* (Л ена) Почему, интересует.

– Интересует ли?

* (Л ена) Интересует.

– Если вам скажут, что вы были когда-то путаной, вы не поверите тому.

* (Л ена) Почему, поверю. Я сон видела.

– Вы будете искать множество оправданий. Почему? – потому что вы хотите видеть себя лучше. И скажем наоборот – всё что ни сказали бы вам, если это сказано в необычной обстановке, то вы обязательно в это поверите, вы обязательно найдёте множество доказательств. И если мы скажем, что вы были путаной, то вы скажете: «Да, я видела сон».

* (Л ена) Да, я видела.

– Если же мы скажем, что вы никогда ей не были, вы тут же найдёте другой сон, который будет подтверждать, что вы действительно никогда не были. Вы всегда найдёте множество-множество фактов, которые могут подтвердить то, что вы желаете. Давайте попробуем, сделаем так... (Срыв.)

–... зелёный цвет. Иногда нам приходится брать и другие краски. Это редко, но бывает.

* (О льга) Расскажите нам: что зелёный означает и какие оттенки зелёного бывают?

– Знаете, я рождаюсь гораздо раньше, чем носитель этих цветов. Ещё за год лоно матери уже приобретает зелёный цвет жизни, и этот цвет уже манит и приглашает детей. Дети, увидев его, приходят, и тогда «тайна рождения». И в этот момент я переливаюсь всеми радугами, я уже забываю, какой цвет мой – я меняю их все. Приходит время, и я снова приобретаю свой основной зелёный цвет. И когда ребёнок начинает шевелиться, и делает первые вздохи, я приобретаю столь яркий цвет, что даже матери могут увидеть его. И когда они разговаривают с детём, они разговаривают и со мной. И когда я слышу, как один из них говорит: «А нужен ли нам этот ребёнок?» – я чувствую страх ребёнка, и тогда из зелёного я становлюсь грязным, и тогда я уже боюсь самого себя. Ребёнок начинает выделять яды, и мать начинает плохо себя чувствовать. Ему бы, бедненькому, затихнуть, но он боится. А если отец говорит: «Может быть, не нужен он?» – а мать, чувствуя токсикоз, уже соглашается. Ребёнок тогда боится ещё больше, и тогда мать уже решает полностью... Тогда приходят другие цвета и стараются восстановить баланс. Проходит порыв у матери, отец успокаивается – успокаивается и ребёнок. Когда мать едет в автобусе и кто-то нечаянно толкнёт, то ребёнку становится больно, и эта боль передаётся матери. Мать, испугавшись «не навредила ли чего?» – начинает ругаться с толкнувшим. И тогда уже мать выделяет яды, и тогда уже ребёнок начинает задыхаться. И тогда опять я теряю чистый цвет, и опять я становлюсь грязным. Когда мать заходит и ей не уступают место, про себя она злится, и тогда злится ребёнок, и тогда мать чувствует его беспокойство... И если это повторяется часто, и если мать старается успокоить себя химией, то ребёнок постепенно начинает умирать, и тогда я теряю свой цвет полностью. Я зелёный, а значит, я даю жизнь, а значит, я признак жизни. Представьте, когда мать приходит и ложится на кресло, и когда в лоно, в дом ребёнка, входит чужеродное, и старается вырвать, вытащить его оттуда... Представьте, как кричит ребёнок, как он мечется и хочет уйти от смерти. Вы только подумайте, он ещё не родился, а его уже убивают... И тогда я становлюсь чёрным, я уже теряю всё. И вместе со смертью ребёнка умираю и я, потому что я – признак жизни, а жизнь уходит. И тогда в следующей жизни, я прихожу к матери уже чёрным цветом и не даю родить. И сколько бы потом ни мучилась, сколько бы она ни пыталась сделать это, никакая химия, ничто не может помочь, потому что я – признак смерти, и я не даю, и я не пускаю сюда детей. Я пугаю их, и они уже не приходят в этот дом, в это лоно. (Срыв.)

– Цвет радуги – это если всё хорошо. Но бывает, что я могу соседствовать и с голубым, а бывает и с чёрным – всё зависит от того, что происходит извне и внутри. Я ношу цвет, но я не даю ничего, я – всего лишь призрак ваших желаний, я – всего лишь призрак, столь неясный и столь необычный, и только в ваших представлениях. Я – всего лишь ваши реакции, я – всего лишь призрак того, что вы хотите. И если вы хотите умереть, если вы потеряли интерес к жизни, то со мной будут соседствовать чёрные краски или «ничто», не имеющее никакого цвета – оно самое страшное. Чёрный – это значит, что ещё можно вернуться, можно передумать, можно остановиться. «Ничто» – оно не имеет никаких красок, а это значит «истинная смерть», та смерть, после которой уже нет рождения. Это то, что вы называете действительно смертью, а всё остальное – это лишь только переход, это всего лишь «лифт», «метро» или какой-либо другой транспорт, который перемещает вас из одного тела в другое. (Срыв.)

– Зачем ему было упоминать об этой звезде? Властелины не любят, когда говорят о их смерти, да ещё если рядом слуги. Если про них кто-то говорит о падшей звезде, этот человек уже не может жить. Хан не был исключением и дал строжайший указ: «Сего мальчишку немедленно схватить, привязать к хвосту лошади, и пустить! За ним же пусть будут идти трое, чтобы не ушёл, собака. И если что-то останется от него, разметать по всему полю, чтобы не осталось и следа!» Говоря это, он так ехидно улыбался, и с такой злостью представлял ту картину, что уже было желание самому с этими тремя проскакать. Но не царское это дело... Мальчишка же, испугавшись и не поняв что случилось, стал кричать: «Господин, я же только хотел...» Что хотел он, хан уже не слышал. Никто не хотел знать, что продолжит мальчишка и для чего он пришёл сюда. И обещанный злотый должен был быть проглочен им. Хан не был скупым, он достал свой кулёчек и сказал: «Пусть всё съест эта собака!» И мальчишка, захлёбываясь, должен был глотать эти монеты. Печальная сказка... И более печально её продолжение... Кони были снаряжены быстро. Нашлось три охотника, которые сопровождали бы. И каждый из них уже представлял, уже рисовал картинки будущего развлечения. Мальчишка уже не плакал, ему уже нечем было плакать. Его никто не бил, его нельзя было ударить, таково было указание хана: «Относитесь к нему вежливо. Он – царь! Он принёс весть о моей смерти. Так пусть будет он почитаем и умрёт почитаемо!» (Срыв.)

– Что может быть горче детских слёз? Мальчишка плакал. Весь мир собрался в маленький кулачок, в котором умещались все слёзы мира. Он стоял и смотрел на мать, на отца, он не знал что делать. Отец же, что-то крикнув обидное, повернулся и пошёл. Мальчишка побежал за отцом, он кричал: «Папа!...» – но отец не слышал, отец был слишком злой, чтобы что-то слышать. Он ускорял шаги, мальчишка бежал, споткнулся о камень, поднялся. Мать же, увидев упавшего мальчишку, вскрикнула, и побежала за ним. Бежав, она кричала вдогонку проклятья отцу: «Остановись! Остановись! Услышь!» Отец повернулся, что-то сказал в ответ грубое и пошёл дальше. Мальчишка не хотел отставать, ему уже было всё равно: лежать, стоять. Он смотрел, как уходил отец, повернулся к матери и сказал: «Мама, папа нас больше не любит?» (Срыв.)

– Понимаете, Виктор Михалыч, моему сыну снятся странные сны, он мне рассказывает, а я боюсь. Ему снятся какие-то инопланетяне, к нему кто-то приходит, он даже завёл себе друзей. Представьте, он просыпается, рассказывает мне, что он играл в игрушки, которые ему подарил какой-то дядя в белом. И какая-то женщина, тоже в белом, рассказывает ему сказки. Мне кажется, здесь надо что-то думать. Ему всего 6 лет, а он уже рассказывает такие чудеса. Вы знаете, мне кажется, это больное воображение. Я бы попросила вас посмотреть моего ребёнка. (Срыв.)

– Приёмник принял его холодно. Мальчишки, больше из любопытства, выбежали наружу и рассматривали новенького. Новенький же, испугавшись и растерявшись, не знал, что делать. К нему подошла воспитательница и сказала: «Пошли!» Она привела его в палату, показала ему тумбочку, кровать, и сказала: «Теперь ты будешь жить здесь» – «А мама?» – «Мама? Маму ты увидишь только в субботу» – «Почему?» – «Надо, надо! Потерпи, сынок! Потерпи!»... (Срыв.)

– Давайте продолжим. Какую следующую букву будем рассматривать сейчас?

* (Г ера) «У»

– «У». Тогда вспомните слова, относящие к человеку, начинающего на «У».

* (Г ера) Умный.

* (О льга) Удивление.

– Удивление. Хорошо, любимый крик победы.

* (О льга) Ура.

– Ура. Хорошо, назовите мне слово, содержащее всего лишь только две буквы.

* (О льга) Уа.

* (Л ена) Уа. Ребёнок как будто кричит.

– А теперь произнесите наоборот.

* (О льга) Ау.

– В чём разница?

* (О льга) «Уа» – когда кричит ребёнок, рождается, а «Ау» – когда потерялся.

* (Л ена) Когда в лесу потерялся...

– Так, теперь давайте подумаем. На что похожа эта буква?

* (Л ена) Недоконченная «Х»?

– Нет, давайте говорить о предметах.

* (О льга) Рогатка.

– Рогатка?! Почему же не сосуд?

* (О льга) Сосуд?

* (Г ера) Рюмка, да.

* (О льга) Да, рюмка, наклонённая.

– Тогда давайте попробуем напишем прописную. Есть ли общее?

* (О льга) Общее?

– Общее – чаша. И там и там вы видите чашу, которая пуста. Вы здесь не видите, в отличие от иных букв, каких-нибудь чёрточек. Представьте, что вы – чаша, вы – сосуд, и вы стараетесь всю жизнь наполнить его, и вы наполняете, и довольно успешно. Слишком успешно, что порой чаша эта переполняется, и тогда происходит срыв, тогда вы стараетесь избавиться от груза, избавиться от содержимого этой чаши. Теперь вспомните возраст восемнадцатилетнего ребёнка. Каким он является? Какова основная черта его характера?

* (О льга) Стремление, наверное?

* (Г ера) Любознательность?

– Нет, нетерпимость. Он уже построил свой мир, и об этом говорили прошлые буквы. Он построил его, и он не хочет, чтобы он менялся. Для него уже всё понятно, для него уже есть чаша, которую он заполняет, и которой он является. И в виду своей жадности, он не собирается расставаться с этим грузом: он ещё молод, и он ещё не знает что такое боль. Вы скажете, что есть дети, которые потеряли многое, и которые уже знали больше, чем взрослые. Давайте не будем говорить о крайностях, давайте не будем говорить о той границе, которая дай Бог будет далека от вас. Теперь представьте эту чашу перевёрнутой. Или давайте ещё лучше, представим эту чашу в латыни. Здесь вы уже не видите никаких хвостиков, здесь уже чисто только чаша и не более. Что говорит об этом? Попробуйте ответить вы.

* (О льга) Перевёрнутая чаша?

– Давайте будем говорить о латыни. Чистая чаша, не имеющая ничего.

* (Г ера) Без опоры, наверное.

– Опора?

* (О льга) Нет, это не опора, это устремление вниз. И чаша, наверное, принимает сверху.

– Согласитесь, что в чашу можно положить только сверху, она не перевёрнута.

* (О льга) Но если есть отросточек, то она может вылиться вниз.

* (Л ена Ольге) Закруглённая «У», если перевернуть...

* (О льга Лене) Нет, я про русскую «У» говорю.

* (Г ера Ольге) Нет, он про латынь.

– Хорошо. Здесь вы представили чашу, и она действительно не имеет более ничего: для неё нет ни ручек ни рукояток, но она достаточно устойчива. И если человек пишет её с наклоном в какую-либо сторону, то это говорит о его характере, это говорит о том, что умеет ли он сохранять то, что уже получено. Представьте букву, наклонённую вперёд. Это что значит? – Это значит, что вы торопитесь, у вас нет терпения, вы стараетесь достичь, вы бросаете всё, лишь бы сделать что-то одно. И что в итоге? – В итоге вы бросаете и это дело, потому что появилось новое. И так это будет всегда незакончено. Теперь представьте букву, которая наклонена назад. Это значит, что вы достаточно консервативны, вы не желаете менять своих взглядов, вы достаточно стабильны и упорны, и что бы новое ни происходило, для вас это очень туго доходит. Вы это или не признаёте, или обвиняете ложью, или что ещё хуже, ставите в вину другим. Получается что? – Получается, вы должны написать её прямо, – но это тоже неверно. Буква, задняя стена чаши должна быть прямой, передняя же должна быть наклонена. Это значит, что вы уже познали старое и не хотите возвращаться к нему, вы идёте вперёд, но, не растеряв старого. Теперь представьте эту букву достаточно пузатой. Вы можете написать её так? – Можете. Это говорит не о жадности, хотя можно было бы и сказать, что да, похожи. Скорее всего, это говорит о том, что вы хотите как можно больше узнать, – не просто от жадности, а просто больше, больше и больше. Вы не можете объяснить причины, что заставляет вас искать – вы просто собираете, вы просто собиратель, вы – библиотека. Достаточно могучая библиотека, но бестолковая. Почему? – потому что вы просто собиратель, вы коллекционируете марки, и вам всё равно, зачем эта марка была издана, и что она обозначает. И если уж разговор идёт о ней, то вы просто говорите, как она была трудна, как её было трудно достать, и какова её ценность. Вы можете нарисовать что там есть, но это будет всего лишь карикатура, это будет всего лишь попытка создать что уже у вас есть. Теперь представьте, вы написали её довольно-то узко, чуть ли не слитно. О чём это говорит? – Это говорит о том, что вы слишком целеустремлены, до такой степени, что это переходит в растерянность, в совершенно крайние вещи, но это так. Вы столь устремлены, что всё теряете, вы видите только одну цель и больше ничего. Про таких говорят: «Больше своего носа он не видит...»

* (О льга) Скажите, наклон почерка – это как раз можно сказать о том, что вы говорили сейчас?

– Да, это характер. Всмотритесь, если почерк неаккуратен, обрывист и быстр – это значит, что человек всё в жизни старается сделать быстро, необязательно качественно, лишь бы быстро, лишь бы быстрее отделаться. Теперь представьте почерк очень аккуратный, педантичность переходящая в такую крайность, что с вами просто уже тяжело иметь что-либо. Вы будете самой натуральной занудой. Каждую чёрточку, каждый завиточек вы будете выводить, и не важно, что вы будете писать долго, а значит, и делать что-то будете долго. Вы будете стараться делать качественно, да, но при нехватке времени вы можете забросить это. Так лучше уж сделайте плохо, но сделайте, чтобы это всё-таки было. (Срыв.)

– «Ф» – мужичок, руки в бочок. Похоже, не правда ли? Теперь давайте представим эту же букву, но в латыни.

* (О льга) У нас с латынью плохо.

– Хорошо, тогда давайте напишем «Ф» прописной. Есть ли различия?

* (О льга) Нет.

* (Г ера) Размер? Нет не размер...

– О размерах мы говорили с вами уже. Тогда давайте что-нибудь вспомним из слов... «Фанатик» на букву «Ф».

* (О льга) «Фантаст».

– «Фантаст» на букву «Ф», «Фома» на букву «Ф». Что объединяет их?

* (О льга) Фома – он неверующий. Фантаст – он не верит, что это вроде как фантастика. И фанатик – это человек, который слепо переходит границу.

– Нет.

* (О льга) Нет?

– Нет. Может ли быть фантаст фанатиком до такой степени, что он просто не верит в реальность, и верит только в созданные собой картинки?

* (О льга) Да нет, не может.

– Не может? Тогда почему же когда-то вы спрашивали о воображаемых странах, когда-то вы спрашивали об эльфах?

* (О льга) Фэнтези.

– Разве нет? Фанат, фантаст и Фома. Фанат – это значит, исключающий всё только своё. А это значит и Фома уже в другое не верит, другое для него не существует. Фантаст – потому что он живёт в мире фантастики, потому что для него всего лишь только одна цель: он видит всего лишь только одну точку в мире и больше ничего – всё остальное ложно. Вот вам и Фома. И чтобы покрасивее нарисовать эту точку, и чтобы не обмануться в ней, чтобы прибавить себе сил дойти до неё, ему приходится фантазировать. И когда он защищает эту точку, он тоже будет фантазировать, выдумывать множество фактов, чтобы это доказать. Факт – на букву «Ф».