Блаженства (5:3-12). Продолжение 3.

 

Экскурс: Всемогущество Божие.

 

Прошлую беседу мы закончили вопросом, который часто возникает в чувствах и головах верующих людей: Если Бог всемогущий, то есть может всё совершить Своей волей, властью и силой, то почему в мире столько зла? Почему Бог уже сегодня не утешает плачущих? Почему Он уже сегодня не насыщает алчущих правды? Почему осуществление всех этих благ, согласно Священному Писанию и церковному учению, произойдет в эсхатологическом будущем, срок наступления которого, к тому же, никому не известен, оставаясь предметом веры и надежды?

Мы успели только намекнуть на то, что ответ Священного Писания на этот волнующий вопрос необычен и весьма отличается от наших представлений. Это звучит невероятно – и, тем не менее, ни Ветхий, ни Новый Завет не знают привычного для нас понятия «всемогущего Бога»! Само это выражение «Бог всемогущий» невозможно встретить ни в еврейской, ни в греческой частях Библии. Такого выражения в Писании просто не существует!

Несколько отступая от Писания в рациональную область логики можно вспомнить, что само понятие «всемогущества Божия» внутренне противоречиво. Оно парадоксально. Напомню тем, кто подзабыл логику, чтó называется «парадоксом». Логический парадокс – это внутреннее противоречие того или иного высказывания. Попросту говоря: если высказывание истинно, то оно одновременно ложно. Тот парадокс, о котором мы говорим, с древнейших времен получил название «парадокс всемогущества», или – в более популярной форме – «парадокс камня». Последнее название связано с самой примитивной, но и самой известной формой иллюстрации этого парадокса: «Если Бог всемогущий, то может ли Он сделать такой тяжелый камень, который Он не сможет поднять? Если Он сможет сделать такой тяжелый камень, который Сам не поднимет, то что же это за всемогущество? А если не сможет сделать такого тяжелого камня, то Он и не был всемогущим». – Смех смехом, но ведь эта логическая проблема в самых разных формах и с самых разных сторон обсуждалась многочисленными христианскими и мусульманскими богословами, атеистическими философами и учеными, среди которых такие умы как Дионисий Ареопагит, блаженный Августин, Ансельм Кентерберийский, Фома Аквинский, арабский философ и врач Аверроэс, Рене Декарт, Клайв Льюис, Бертран Рассел, Людвиг Витгенштейн и даже физик Стивен Хокинг.

Так как же нам быть с понятием «всемогущество Божие»? Ведь ни израильтянам вообще, ни конкретно ученикам Христа, когда они говорили о Боге, не было свойственно понятие «всемогущего Бога». – Правда, в довольно поздней эллинистической книге Премудрости Соломона, написанной на греческом языке, в двух местах в русском Синодальном переводе появляется прилагательное «всемогущий». Там в одном месте говорится о «всесильной руке Бога» (Прем 11:18), а в другом о «всесильном слове Бога» (Прем 18:15). Но это греческое слово (pantodu,namoj), во-первых, больше вообще нигде не встречается: его даже нет в словарях, а во-вторых, никем из ветхо- или новозаветных авторов не применяется по отношению к Богу.

Конечно, в силе или могуществе Бога у Израиля не было ни малейших сомнений. Это могущество избранный народ постоянно ощущал на своем опыте: и в Исходе из Египта; и во время странствия по пустыне; и много позже, когда Израиль переживал вражеские нашествия. Эту силу Божию во спасение воспевает, например, Псалом 123:

 

«Если бы не Господь был с нами, –

да скажет Израиль, –

Если бы не Господь был с нами,

Когда восстали на нас люди,

То живых они поглотили бы нас,

когда возгорелась ярость их на нас;

Воды потопили бы нас,

поток прошел бы над душею нашею;

Прошли бы над душею нашею

воды бурные» (Пс 123:1-5).

 

Так что в могуществе Бога у Израиля никогда не было сомнения. Отцы Израиля при исходе из Египта полагали (и это так понятно!), что вся мощь и сила Бога направлена на защиту избранного народа и против народов, враждебных Израилю. Вообще-то говоря, так считало и множество современников Иисуса Христа. А как иначе? – сказало бы большинство иудеев того времени. Разве в Законе не говорится о том, что Бог ненавидит язычников, врагов Израиля (Втор 7:1-3; 12:31)? Ну а те, кого ненавидит Бог, должны ненавидеть и израильтяне! А кого Бог ненавидит, на тех и направлена Его ярость и мощь! Это считалось само собой разумеющимся. И можно себе представить, как шокировали многих (не всех, но многих) слова Иисуса Христа о любви к врагам. Ведь столь привычному образу Бога, направляющего Свое могущество против врагов Израиля, Иисус противопоставил Свой образ Бога. Который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5:45). Понять и принять эти слова Иисуса Христа могли немногие. Но все же такие понимающие люди были. Ведь это было уже не древнее время отцов или Моисея. Шли века, и чем дольше Израиль общался с Богом, чем более развитым в интеллектуальном и богословском смысле становился Израиль, тем лучше понимал он и своеобразие могущества Божия. – Однако, о заповеди непротивления и даже любви к врагам у нас речь еще впереди.

Вернемся к вопросу о «все могуществе Божием». Да, Израиль не сомневался в «могуществе» Бога. Но во всех своих исторических бедах и даже катастрофах, когда Израиль говорил об этом могуществе, он думал вовсе не о том (как мы сегодня), будто Бог может сделать «всё, что только можно», – стоит ему захотеть. Такая мысль, как мы уже видели, абсурдна и парадоксальна. Израиль думал о всесилии правды Божией, Его верности, о том, что благоволение Божие, его дружба и любовь не могут быть побеждены и разрушены никакой другой силой. Но на основании этой веры ни Израилю, ни Иисусу Христу, ни Его ученикам не приходила на ум идея о «всемогущем Боге». Эта абстракция была чужда израильскому богословию.

Здесь у многих могут возникнуть сомнения, так как в Синодальном переводе Ветхого Завета читатель, проверив по словарю, найдет полтора десятка случаев, когда Бог назван «Всемогущим». Однако этому есть простое объяснение. Все дело в переводе, который происходит иногда трудными и извилистыми путями.

Там, где мы в нашем Синодальном переводе находим слово «Всемогущий», в еврейской Библии ничего подобного нет. Не вдаваясь в лингвистические сложности, скажем только, что древние переводчики Библии с еврейского на греческий язык в поисках по их мнению наиболее адекватного перевода нашли замечательное новое греческое слово – pantokra,twr, которое на славянский и русский языки переведено как «Вседержитель». Но ведь Пантократор, Вседержитель, вовсе не означает Всемогущий. Вседержитель – это абсолютно свободный, ни от кого и ни от чего не зависимый Суверен, Правитель («Держитель») «всего», то есть всей вселенной[46]. Бог «держит» всё, то есть правит всем, а вовсе не «что хочет, то и делает». А далее… далее произошла переводческая подмена. Когда греческая Библия была переведена на латинский язык, переводчики не смогли адекватно перевести слово Пантократор, и перевели так, как им показалось лучше, а именно словом Omnipotens. Так греческий Пантократор, то есть Вседержитель стал латинским Omnipotens’ом, то есть Всемогущим. Вседержитель в латинской Библии превратился во Всемогущего!

Да вот сравните всем нам известный Никео-Цареградский Символ веры на латыни и в православной традиции. Мы произносим начало Символа так: «Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли» и так далее. А на латинском языке это звучит так: «Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae,visibilium omnium et invisibilium» (то есть «Верую во единого Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого»). Иначе говоря, само понятие «всемогущества» не только происходит не из библейского мира, но из латинского языка, но и стало догматически значимым для Западной Церкви. Именно из латыни это слово проникло и в наши переводы Библии на русский язык. К счастью, в русском переводе иногда используется и слово Вседержитель. Замечательное слово! Но в учебники по богословию и вообще в богословский язык все же вошло – увы – не библейское, а латинское слово «всемогущий» и соответствующее ему понятие всемогущества.

Но возможно и возражение: разве в истории Авраама не сказано о том, что Богу всё возможно? «Есть ли что трудное для Господа?» (Быт 18:14), – говорит Бог Аврааму. Но ведь здесь речь идет не об абстрактном всемогуществе (мол, что пожелает, то и сможет сделать), а совсем о другом. Аврааму и Сарре Бог дарит в их старости новую жизнь и утешение. Речь идет о конкретном чуде новой жизни, о животворящей силе Божией, а не об абстрактном всемогуществе.

Новый Завет дважды подтверждает такое понимание ветхозаветного текста. Один раз в конце сцены Благовещения, когда Ангел говорит Марии: «у Бога не останется бессильным никакое слово» (Лк 1:37). Второй раз Иисус Христос реагирует на скептический вопрос Его учеников. Если уж праведному, да к тому же и богатому юноше трудно войти в Царствие Божие, и легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, «так кто же может спастись?». Иисус «сказал им: человекам это невозможно, Богу же всё возможно» (Мф 19:24-26). – Но в этих двух новозаветных местах речь тоже идет не об абстрактном всемогуществе, а о Боге Творце, о безграничной животворящей силе Божией: о чуде рождения Спасителя и о чуде дарования вечной жизни.

Следовательно, если мы, исходя из Писания, зададимся вопросом, в чем состоит могущество Божие, ответ будет примерно таким: «Божие могущество состоит не в том, что Он может делать все, что пожелает, но оно состоит в Его нерушимой верности и любви к нам, Его творениям. Своею мощью Бог может постоянно творить и давать новую жизнь. Не разрушать, а давать жизнь! Разрушают жизнь бесчисленные силы зла в этом мире, в том числе и люди. Власть же, сила и могущество Бога – Его любовь!». Таков ответ Иисуса Христа и христианства на парадокс всемогущества, который есть просто пустая забава человеческого ума.

Ну а там, где абсолютная любовь, – нет места насилию, подавлению жизни и свободы. Именно поэтому Бог не всё может: Он не может просто убрать из мира творящих зло и неправду. Могучий Бог бессилен там, где Он наталкивается на отсутствие любви к Себе и к другим. Заставить полюбить невозможно даже для Бога, ибо Он именно по Своей любви создал человека по Своему образу, то есть свободным выбирать любовь или ненависть, добро или зло.

Конечно, это довольно формальный и предварительный ответ на сложнейший вопрос о существовании зла в этом мире, и у нас в пределах наших бесед нет ни малейшей возможности этот вопрос обсуждать (не наша это тема). Но в одном мы можем быть уверены – в том, что Творец не может быть одновременно разрушителем, Спаситель не может быть одновременно губителем и Жизни податель не может быть одновременно убийцей жизни. Поэтому христиане веруют, что последнее слово нашей истории будет спасительнымсловом: к утешению всех плачущих и гонимых, к насыщению всех алчущих и жаждущих правды. Там, где эта вера принимается всерьёз, умом и сердцем, а не только на словах, последующие «блаженства» и заповеди Нагорной проповеди становятся понятными, получаются как бы сами собой.

 

*******

 

Однако, нам надо двигаться дальше, к следующим «блаженствам». Напомню, что всего их девять. Они разбиты на две строфы по четыре «блаженства», плюс еще 9-ое «блаженство». Первые четыре «блаженства» (то есть первую строфу) мы разобрали. Перейдем к 5-му «блаженству», которое открывает вторую строфу. Итак,

 

⁷ Блаженны милостивые,

Ибо они помилованы будут.

 

«Милость». К этому слову у нас в языке множество синонимов, оттеняющих те или иные стороны этого замечательного, божественного свойства души. Это и милосердие, и сердобольность, и жалость, гуманность, участие, сочувствие, сострадание… Призыв к милости, или милосердию мы находим также в Евангелии от Луки: «Будьте милосердны, как милосерден Отец ваш» (Лк 6:36)[47]. Да и вообще принцип милосердия проходит через весь Новый Завет. Это «блаженство» не обещает те или иные доказательства милости Божией на протяжение земной жизни, которая практически у всех полна лишений. Речь идет об эсхатологическом спасении, об оправдании «милостивого» перед конечным Судом Божиим, об оценке человека по его существу. Об этом неоднократно напоминает Новый Завет. «Обрести милость у Господа в оный день», то есть в день Суда (2 Тим 1:18) может искренне милостивый, человек, умеющий прощать обиды. Да и в молитве Господней «Отче наш» мы молимся: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф 6:12). Собственно, милость, или милосердие для евангелиста Матфея – центр проповеди Иисуса Христа и Его апостолов. «Милость превозносится над судом» (Иак 2:3). Именно милосердие называется «исполнением Закона». Иисус напоминает Своим последователям пророчество Осии (Ос 6:6): «Пойдите, научитесь, что значит: ‘милости хочу, а не жертвы’?» (Мф 9:13).

Стоит заметить, что само слово «милостивый», которое мы читаем в нашем «блаженстве», лишь два раза встречается в Новом Завете: здесь («блаженны милостивые») и второй раз – применительно к Иисусу Христу в Послании к Евреям, где Он назван нашим «милостивым и верным первосвященником» (Евр 2:7). И в самом деле: явление Бога в Иисусе Христе – это высшее проявление Божественной милости к людям.

Вообще говоря, в иудейской традиции высоко ценилась обязанность деятельного сочувствии к бедным и немощным. Израиль даже считал, что это свойство милосердия отличает его от прочих народов. В Талмуде сказано: «Кто милостив к людям, к тому будет милостиво Небо»[48]. От евангельской этики Иисуса Христа, однако, эта нравственная позиция существенно отличается. В иудаизме действовал строгий юридический принцип «причины-следствия», «действия-воздаяния». Человек юридически формально претендовал на равное воздаяние от Бога. Вся проповедь Иисуса Христа направлена против такого формального отношении человека к своим нравственным действиям и к своей жизни в целом. Иисус осуждает формально-юридически соблюдаемую «праведность», которая в то время преобладала в иудейской религиозности. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; … Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!» (М 23:23-24). И еще: «Так будут последние первыми, и первые последними» (Мф 20:16). У Бога иные критерии! Стоит также заметить, что в той же раввинистической традиции существовали и не столь уж либеральные тенденции. Известны наставления, которые прямо запрещали оказывать милость некоторым людям, а именно «невежественным am ha-arez» («людям земли», невежественным в Законе)[49].

Милость, доброта, согласно Нагорной проповеди, – не внешне обзывающий акт, как это было в сознании законников, а свойство глубоко внутреннее, когда человек полон со-чувствия, когда он не снисходит к другому, одаривая его актом милости, а способен отождествить себя (хотя бы отчасти) с другим. Это очень важно, так как помимо формальной бывает еще и ложная, неуместная доброта. Пример такой неуместной – при всей своей искренности – доброты приводит евангелист Лука в эпизоде посещения Иисусом Христом дома Марфы и Марии (Лк 10:38-44). Все помнят эту историю. Усталый Иисус пришел в дом Марфы и Марии. Разумеется, он был озабочен, обеспокоен, так как до Распятия оставалось совсем немного времени. В это страшно напряженное время Ему хотелось только одного – покоя, отдыха. Марфа любила Иисуса и потому хотела угодить Ему, приготовив для Него самую лучшую пищу. С этой благой целью она много суетилась, бегала туда-сюда, гремела посудой. Представьте себе, каково было все это видеть и слышать Иисусу? Не всякие нервы выдержат. А у Него они были напряжены, на пределе. В конце концов Он не выдержал и сделал Марфе мягкое замечание: она хотела быть доброй, а поступала на самом деле жестоко. Мы сами часто проявляем вроде бы нашу доброту, как нам кажется лучше. А уж человек, объект нашей доброты, вынужден благодарить и как бы быть довольным, нравится ему это или нет.

Рассуждать на тему милости и доброты можно бесконечно. Но мы сейчас перейдем к шестому «блаженству» (второму «блаженству» второй строфы).

 

*******

 

⁸ Блаженны чистые сердцем,

Ибо они Бога узрят.

 

Когда мы произносим слово «сердце» (в переносном смысле), мы думаем о чувствах человека. Однако, в таком смысле Священное Писание хотя и употребляет это слово, но редко. Сердце – в нашем языке явно прослеживается связь с понятием «середина», отсюда и «сердцевина» – не только и не столько место чувств, сколько самое сокрытое, сокровенное в человеке – тот центр, из которого формируется вся человеческая жизнь, часто неосознанно. В свое «сердце», то есть в центр своего бытия человек может помещать самого себя со своими эгоистическими желаниями, или какого-нибудь человека, даже любимого, или какой-нибудь предмет, скажем, автомобиль или фамильную ценность, или деньги, или любого другого идола. Но когда центр бытия, который есть Бог, смещается, тогда всё вокруг искажается, становится дисгармоничным, эксцентричным. Гармоничной жизнь становится только тогда, когда центром своих помышлений человек делает истинный центр всего творении, то есть Бога. Тогда всё становится на свои места.

Чистота сердца, о которой здесь говорится, – это не нравственная чистота (то есть отсутствие греха) ни в самом общем смысле, ни в частном смысле целомудрия. Чистота сердца – это честность, простота, искренность и бескорыстие в отношениях с Богом. Об этом мы читаем во множестве мест Ветхого Завета:

«Сердце чистое сотвори во мне, Боже,