Возвращение из Египта в Назарет (2:19-23).

¹⁹ По смерти же Ирода, – се, Ангел Господень во сне является Иосифу в Египте
²⁰ и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди в землю Израилеву, ибо умерли искавшие души Младенца. ²¹ Он встал, взял Младенца и Матерь Его и пришел в землю Израилеву. ²² Услышав же, что Архелай царствует в Иудее вместо Ирода, отца своего, убоялся туда идти; но, получив во сне откровение, пошел в пределы Галилейские ²³ и, придя, поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется реченное через пророков, что Он Назореем наречется.

Итак, в 4 году до РХ, когда умер тиранический царь Ирод, Иосиф во сне получает новое указание от Бога: «Встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди в землю Израилеву, ибо умерли искавшие души Младенца». В этих словах явственно звучит мотив из Книги Исход: «И сказал Господь Моисею …: “Пойди, возвратись в Египет, ибо умерли все, искавшие души твоей”» (Исх 4:19). Только речь идет уже не о возвращении в Египет, а о возвращении «в землю Израилеву». Так иудеи называли Палестину. Правителем Иудеи и Самарии после смерти Ирода римляне по его завещанию назначили его сына Архелая, с титулом «этнарх». Этот Архелай из всех сыновей Ирода был самым отвратительным злодеем. Он пользовался столь дурной репутацией, что император Август спустя 10 лет, в 6 году РХ, его снял и отправил в изгнание в Галлию, а его область (Иудея и Самария) перешла под непосредственное управление Рима.

Иосиф еще раз получает во сне откровение по причине злодейского правления Архелая не останавливаться в Иудее, предположительно в Вифлееме, но поселиться в Галилее, которой управлял не столь опасный сын Ирода Антипа. Местом постоянного пребывания своего семейства Иосиф избрал Назарет. То, что Назарет назван городом, – историческое недоразумение. Такой «город» неизвестен ни из Библии, ни из других источников. Даже во времена блаженного Иеронима (IV – V век), Назарет был крохотной деревней. Эта неточность свидетельствует о том, что Матфей, скорее всего, не очень хорошо знал географию Палестины и, возможно, был городским жителем (для него Иисус просто должен был жить в городе).

Однако для евангелиста Назарет имел принципиальное значение. Он видит в этом исполнение сказанного «через пророков, что Он Назореем наречется». О каких пророках пишет Матфей, – неясно. Это слишком общее выражение – «пророки». И какое отношение имеет тот факт, что Иосиф с семейством «поселился в городе, называемом Назарет», к тому, что «Он Назореем наречется»? («Он», как мы, конечно, понимаем, – это Иисус). Да и цитаты такой – «Он Назореем наречется» – ни у кого из пророков в Ветхом Завете не существует. Все это загадочно. Ученые делали множество предположений относительно того, чтó имел в виду евангелист Матфей. Совершенно очевидно, что для Матфея Назарет имел, как уже сказано, принципиальное значение. Но какой смысл он вкладывал в слово «Назорей» (Nazwrai/oj)? Очевидно, он понимал это слово как синоним наименованию Иисуса «Назарянин» (Nazarhno,j), которое мы встречаем у евангелиста Марка (Мк 1:24), то есть «человек из Назарета». Но возможно ли произведение слова «Наз о рей» из названия местности Наз а рет? Здесь возникает ряд лингвистических трудностей, которые мы не имеем возможности обсуждать. Вывод многочисленных исследователей таков: произведение «Назорея» из «Назарета» возможно, хотя и необычно, и понятно только тем, кто знаком с особенностями еврейского языка и орфографии. – А таковыми и были иудеохристиане – первые читатели Евангелия от Матфея.

На какое же место Ветхого Завета мог ссылаться Матфей? Тут возможно несколько объяснений. Упомянем только два из них.

1. Возможно, Матфей думал при этом о тех местах из Книги Судей (Суд 13:5.7; 16:17), где посвящающий себя Богу человек (не пьющий вина и крепких напитков, не стригущий волосы, например, Самсон) называется по-еврейски נזיר(незир), в греческом переводе – «назирей» (Nazirai/oj). Легкое изменение «назирея» в «назорея» могло принадлежать самому Матфею. Такое толкование в смысле ветхозаветного аскетического «назирейства», или «назорейства» существовало уже в древности, у Тертуллиана[23]. Так толкует в XVI веке и Мартин Лютер. На это заметим только, что уж больно не похож известный нам из Евангелий Иисус Христос на не пьющего вина и не стригущего волосы назорея. Таким скорее мог быть Иоанн Креститель.

2. Раз уж Матфей говорил не об одном, а о нескольких пророках, то он мог думать о еврейском слове נצר (незер), «отрасль, отросток, ветвь». Так у Исаии сказано: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его» (Ис 11:1). Эта «отрасль» издавна толковалась применительно к Мессии. «Отраслью» грядущий Спаситель действительно назван у нескольких пророков: не только у Исаии, но также у Иеремии и у Захарии. Еврейское слово «незер» (отрасль) созвучно еврейскому названию места «Назерат» (то есть Назарет). Евангелист видит в этом созвучии не просто игру слов, но некий Божественный смысл.

Почему же евангелисту потребовалось прибегать к таким сложным лингвистическим ухищрениям, чтобы связать «город Назарет» с теми или иными местами Ветхого Завета? Да дело в том, что для иудея было странно и трудно представимо, чтобы Мессия пришел из никому не известного и ничтожного Назарета. Вот Вифлеем – иное дело! Действительно, в Евангелии от Иоанна мы читаем пренебрежительное высказывание о Назарете: «из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин 1:46). Чтобы доказать, что этот маленький городок тем не менее входил в Божественный замысел о Мессии, Матфею и потребовалось прибегнуть к столь сложному толкованию пророческих текстов.

Итак, Иисус назван Назореем. Это, мол, предсказано в Писании. Чтó это означает, Матфей разовьёт позже: Назарет находится в «Галилее языческой» (Мф 4:15). Это заранее предуказывало путь Мессии Израиля к язычникам, на что указывал святой Кирилл Александрийский. И ещё: христиан иудеи уже в I веке стали устойчиво именовать «назарянами», «назореями» (ноцри). Таким образом, Иисус, когда он пришёл в Назарет, в Галилею языческую, стал «назареем», то есть «христианином», что, возможно, и желал отметить Матфей.

Беседа № 7.

В прошлой беседе мы разобрали до конца вторую главу Евангелия от Матфея. При внимательном рассмотрении мы можем утверждать, что в ней, как и в случае первой главы, евангелист Матфей преследовал не только и даже не столько исторический, сколько богословский интерес. Своими рассказами о чудесной звезде, о волхвах, об избиении младенцев, о спасении в Египте и о возвращении из Египта Матфей приводил на память читателей образы из древней истории Израиля, прежде всего, из истории Моисея, которые бросали свет на то, кем был Иисус Христос.

Действительно, и рассказ о бегстве святого семейства в Египет, и решение царя Ирода избавиться от соперника путём убийства новорождённых младенцев – все это, как мы уже обсуждали, напоминает нам библейские рассказы о Моисее, послужившие неким каноном, образцом для литературного формирования историй о детстве Иисуса Христа. Эти истории стремились выразить следующее:

Властители иудейского народа на рождение Спасителя реагировали точно так же,как двор фараона реагировал на предсказание, что пришло время, когда Бог спасет Свой народ из египетской неволи. С самого начала предводители иудейского народа показали себя врагами своего же народа и его Мессии, истинного Вождя и Пастыря. Но их происки, конечно, не помешали Богу привести к исполнению в жизни Иисуса Христа Свою благую волю. Это очень важно для евангелиста Матфея, и поэтому он во второй главе особенно часто цитирует Писание: «да исполнится реченное Господом через пророков…».

Мы уже обсудили то влияние на народное благочестие, какое оказала замечательная история со звездой и волхвами. Немалое впечатление произвел и рассказ об иродовом избиении младенцев в Вифлееме. Разумеется, простой народ не знал реальную историю царствования Ирода Великого. Но история с младенцами очень впечатляла, и повлияла на то, что имя царя Ирода стало нарицательным. Вспомним знаменитую сценку из Пушкинского «Бориса Годунова». Царь Борис, подозреваемый в убийстве царевича Димитрия, просит юродивого: «Молись за меня, бедный Николка». Юродивый же в ответ: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит».

В отличие от истории с волхвами влияние отрывка о бегстве в Египет было ограниченным. Хотя этот короткий текст в несколько строк тоже вызвал множество апокрифических рассказов об Иисусе, когда Он был в Египте в возрасте между 1 и 8 годами. В апокрифах указывались различные места жительства святого семейства в Египте: Каир, Мемфис, другие города. В этих народных рассказах Младенцу поклоняются дикие звери, пальмовые деревья, перед Ним рассыпаются в прах египетские идолы. Или вот совсем уж замечательный пример народной фантазии из «Арабского евангелия детства Спасителя»:

Однажды некий бесноватый сын египетского жреца ворвался в приют, где остановились Иосиф и Мария с Младенцем. Бесноватый мальчик напал на них. «Все прочие, бросив их, убежали. А госпожа Владычица Мария, постирав перед тем пеленки Господа Христа, на жердях их сушить развесила. Подбежал бесноватый мальчик этот и, одну из пелен схватив, на голову себе положил. Как тут начали бесы, в змей и ворон обратившись, изо рта его стремглав выпрыгивать! И тотчас, волею Господа Христа исцеленный, стал этот мальчик Бога славить, а потом и Господа, его исцелившего, благодарить принялся» [24].

Да, таких наивно-трогательных историй рассказано было немало. Этим и отличаются апокрифы. В противоположность более поздним фантастическим легендам евангелист Матфей не склонен прославлять Иисуса всякими чудесами. Он придерживается скупого на слова и трезвого рассказа о том, как Бог сохраняет Младенца при минимальном количестве сверхъестественных событий. Внимание концентрируется на основной богословской теме: спасительном промысле Божием, который избавляет Иисуса от злого замысла Ирода. Злобность Иудейского царя, который убил детей собственного народа, привела Иисуса в Назарет, так что Он с тех пор именуется Назореем, точно так же, как и верующие в Него во времена евангелиста Матфея назывались «назореями». И всё это – во исполнение слов Писания.

Вообще говоря, рассказы второй главы Евангелия от Матфея носят, как сказали бы психологи, «архетипический» характер. Структурно похожие рассказы встречаются у очень многих народов в самые разные времена истории. В Библейских историях Ветхого Завета и их народных пересказах мы читаем о Моисее: там и сон фараона с предсказанием, и толкование его сна учеными астрологами, там и испуганная реакция фараона, и убийство детей и чудесное спасение младенца Моисея. В рассказах об Аврааме снова: знамение на небе, толкование неким мудрым астрологом, страх царя Нимрода, желание убить многих мальчиков и спасение младенца Авраама. В последней книге Библии, в Откровении апостола Иоанна мы читаем о знамениях на небе, о Драконе, который желает проглотить рождаемое Дитя и о восхищении Младенца на небо. И не только Библейские истории, но и легенды многих других народов повествуют о той же типичной ситуации. Примерно то же рассказывалось о рождении будущего императора Августа; о комете, предсказавшей рождение другого императора, Нерона. А если мы отправимся на Древний Восток, то узнаем нечто подобное о рождении Гильгамеша, о том, как его пытаются убить, сбросив с высокой башни, и о том, как его спасает орел и воспитывает в удаленной тиши некий крестьянин. Легендарные истории о пророке Заратустре, о персидском царе Кире, об индуистском боге Кришне, о рождении Гаутамы Будды, о сверхъестественном рождении Чингисхана и так далее и так далее. Рассказов этих не счесть. О чем это говорит? О том, что все эти легендарные истории, во-первых, – независимо от их исторической достоверности в деталях, – имели под собой повторяющуюся, постоянно воспроизводимую историческую основу; во-вторых, они настолько глубоко проникли вглубь общечеловеческой душевной жизни, что стали некими знамениями, которые указывают на очень важную религиозную истину, которая лежит неизмеримо выше их исторической достоверности. Поэтому и евангельские истории о рождении и детстве Спасителя воспринимаются душой всякого человека непосредственно, как нечто близкое и родное. Поэтому Рождественские истории приобрели такую значимость в церковном Предании, в христианской культуре, в народном сознании и творчестве.