Стадия раннепервобытной общины

СТАДИЯ РАННЕПЕРВОБЫТНОЙ ОБЩИНЫ

Общие сведения

Стадия раннепервобытной общины характеризуется простым присваивающим хозяйством так называемых низших охотников, рыболовов и собирателей и соответствующими ему примитивными формами общественных отношений. Но ни во временном, ни в про­странственном отношении эта стадия не была единообразной. За 25—30 тыс. лет ее существования человечество прошло зна­чительный путь развития и на теперь уже очень обширной области своего расселения создало разнообразные формы производственной деятельности.

Прежде всего на протяжении этой стадии наблюдался заметный рост производительных сил. Не менее чем в 3—4 раза расширился ассортимент орудий труда, в том числе особенно эффективных со­ставных орудий. Очень большое значение имело изобретение лука со стрелами, появление которого часто считают гранью между двумя этапами присваивающей деятельности: архаическим и более разви­тым охотничье-собирательским хозяйством, в ряде районов сочетав­шимся также и с рыболовством. Правда, грань эта не универсальна. В Южной Америке, Океании и Юго-Восточной Азии известны охот­ничьи общества, пользовавшиеся не луком со стрелами, а другим эффективным оружием дальнего действия духовой стреломе-тательной трубкой. Все же, как показывают археологические и эт­нологические материалы, шире всего как усовершенствованное охотничье оружие распространился лук со стрелами, и поэтому

в нем со сделанной оговоркой можно видеть важный рубеж между двумя этапами развития присваивающей экономики. Археологиче­ски эти два этапа соответствуют эпохам верхнего палеолита и мезо­лита. Немалое значение имели и другие сдвиги в вещественных производительных силах на этой стадии, в частности, приручение собаки, усовершенствование водных транспортных средств, орудий рыболовства (сети и простейшие крючки) и морского зверобойного промысла (гарпуны).

Прогрессировали субъективные производительные силы — про­изводственные навыки человека. Расширились знания о природной среде, накопился производственный опыт, улучшилась организация коллективного труда. Труд был простой кооперацией, т. е. сотрудни­чеством, не знавшим продвинутых форм общественного разделения труда. Он заключался в совместных трудовых затратах для выполне­ния более или менее однородных работ и мог принимать различные конкретные формы. Так, при загонной охоте объединялись трудо­вые усилия отдельных индивидов по отношению к одному и тому же предмету труда, а при охоте на мелкую дичь и собирательстве эти усилия параллельно применялись к различным, но однородным объ­ектам. Конечно, даже такую простую кооперацию не следует пони­мать упрощенно. Полной однообразности трудовых операций ни­когда не было. При той же загонной охоте выделялись опытные ор­ганизаторы, загонщики, новички, помогавшие разделывать и нести добычу, и т. д. Постепенное усложнение производственных навыков чем дальше, тем больше требовало хозяйственной специализации. Поэтому существовавшее уже в праобшине естественное разделение труда по полу и возрасту получило теперь дальнейшее развитие. Мужчина стал преимущественно охотником, а позднее обычно и рыболовом, женщина сосредоточилась на собирательстве, на до­машнем хозяйстве, стала хранительницей очага. Дети и старики по­могали трудоспособным членам общины. Старики, кроме того, обычно являлись хранителями коллективного опыта и активно уча­ствовали в изготовлении орудий труда. Подобное разделение функ­ций вело к росту производительности труда всего коллектива.

Значительной стала также пространственная вариативность в производственной деятельности. Ведь в первобытности человек в несравненно большей степени, чем позднее, зависел от природных условий. Отметим только наиболее разительные различия, связан­ные с особенностями природной среды. У общин, живших в умерен­ных, а тем более в северных широтах, собирательство, видимо, игра­ло меньшую роль, чем у общин субтропических и тропических широт. У первых ассортимент каменных орудий обычно был шире,

у вторых — ограниченнее, так как наряду с камнем широко приме­нялись дерево и бамбук. Первые создали долговременные искусст­венные коллективные жилища, вторые чаще обходились без них. И т. д., и т. п.

Стадия раннепервобытной общины — время существования че­ловека современного вида, и для ее исторической реконструкции широко применяют наряду с археологическими материалами этно­логические аналоги. Это — коренное население Тасмании и Авст­ралии, аэта Филиппин, семанги и часть сеноев Малакки, лесные андаманцы и ведды Шри-Ланки, бушмены пустыни Калахари, часть эскимосов, огнеземельцы и некоторые другие племена Юж­ной Америки. Правда, все это, как правило, — племена мезолитиче­ского облика, но в культуре многих из них сохранились и верхнепа­леолитические традиции. Это в ряде случаев позволяет исполь­зовать сведения по ним для исторической реконструкции стадии в целом.

 

Подъем производительных сил

Брак и семья

 

С возникновением родовой организации и свойственной ей ду­альной экзогамии в первобытном обществе возник брак, т. е. особый институт, регулирующий отношения между полами. Одновременно, а по другой точке зрения несколько позже, возник институт семьи, регулирующий отношения как между супругами, так и между роди­телями и детьми. Вопрос о начальной форме брака пока еще не мо­жет быть решен вполне однозначно. Исторические реконструкции по данным этнологии и отчасти археологии допускают две его ос­новные трактовки. Первая: исходной формой был групповой брак, лишь позднее сменившийся различными формами индивидуального брака и индивидуальной семьи. И вторая: с самого начала существо­вали индивидуальный брак и индивидуальная семья, которые в сво­ем развитии принимали разные формы.

Начало первому решению было положено Л.Г. Морганом. Он на­метил пять последовательно сменявших друг друга форм семьи: кровнородственная (брачная общность между всеми лицами одного поколения), пуналуальная (такая же общность с исключением из нее сиблингов), парная (непрочное и лишенное экономической основы соединение двух супругов), промежуточная патриархальная (семья с выраженной властью мужа) и моногамная (прочное соединение супругов с властью мужа как частного собственника). Две первые формы были основаны на групповом браке, остальные — на индиви­дуальном. Уже вскоре были получены несомненные свидетельства

 

против существования как кровнородственной, так и пуналуальнои семьи. Но одно дело частные реконструкции, другое — общая кон­цепция группового брака. Часть ученых продолжают придерживать­ся этой концепции, основываясь на анализе, во-первых, наиболее архаичных систем родства и, во-вторых, ряда сохранившихся брач-но-семейных порядков.

Существует два типа систем родства: классификационные, или классификаторские, и описательные, хотя ни те, ни другие не вы­ражены в чистом виде. В описательных системах, характерных для классовых обществ, имеются термины для отдельных родствен­ников — «отец», «мать», «сын», «дочь» и т. д. В противоположность этому в классификационных системах, характерных для первобыт­ных обществ, одними и теми же терминами обозначаются все муж­чины и женщины определенных возрастных и брачных классов, или категорий. В древнейших из таких систем «Эго» не делает термино­логических различий между мужчинами той группы, к которой при­надлежит его отец, женщинами группы своей матери или группы своей жены. Перед нами групповое родство, которое сторонники концепции исторического приоритета группового брака рассматри­вают как важнейшее доказательство в пользу своих взглядов.

Второе доказательство группового брака усматривается в некото­рых чертах брачной общности, этнологически фиксируемым на стадии раннепервобытной общины. В частности, они обнаружены у аборигенов Австралии с их системой так называемых брачных классов. Так, у австралийцев Западной Виктории племя разделено на две половины — Белого и Черного какаду. Мужчины каждой из этих половин с самого рождения считаются мужьями женщин дру­гой половины, так же обстоит дело и с женщинами. Аналогичная или же, чаще, более сложная система четырех или восьми брачных классов имеется и у других австралийцев. Система брачных классов не означает, что мужчины и женщины соответствующих классов со­стоят в фактическом групповом браке. Но они берут из предназна­ченного им класса мужа или жену и в определенных случаях (напри­мер, на некоторые праздники или находясь вдали от дома) вправе вступать в половую связь со своими потенциальными женами или мужьями. У аборигенов Австралии имеются и другие черты брачной общности, в частности, обычай «пирауру», или «пираунгару», даю­щий как мужчинам, так и женщинам право на нескольких «допол­нительных» жен или мужей. Это не просто внебрачные связи, кото­рые также широко практикуются, а именно браки, вступление в ко­торые оформляется соответствующим обрядом. Сходные брачные обычаи известны и у других племен на этой стадии развития, напри­мер у семангов. Они описаны Н.Н. Миклухо-Маклаем. «Девушка,

прожив несколько дней или несколько недель с одним -мужчиной, переходит добровольно и с согласия мужа к другому, с которым опять-таки живет лишь некоторое, короткое или более продолжи­тельное время. Таким образом она обходит всех мужчин группы, после чего возвращается к своему первому супругу, но не остается.у него, а продолжает вступать в новые временные браки, которые зависят от случая и желания». Так же спорадически, в зависимости от случая и желания, общался со своими женами и мужчина.

Большая часть ученых считают концепцию первичности группо­вого брака несостоятельной. Они исходят из того, что даже у наибо­лее отставших в своем развитии низших охотников, рыболовов и со­бирателей обнаружены парный брак и семья. Археологически на этой стадии также достаточно широко фиксируются небольшие одноочажные жилища. В них так же, как и в многоочажности круп­ных общинных жилищ, можно видеть косвенное доказательство в пользу исконности парного брака и семьи. Что касается доводов сторонников концепции первичности группового брака, то они не рассматриваются* как вполне убедительные. Обращают внимание на то, что для появления группового родства достаточно было одной только групповой солидарности, коллективистической природы первобытной общины. То же относится и к отдельным чертам брач­ной общности, которые могут истолковываться не как остатки группового, а как дополнение к парному браку, укреплявшее соци­альные связи в общине.

Казалось бы, при современном состоянии знаний эти две точки зрения существенно расходятся. Но по сути имеющиеся расхождения во взглядах не так уж велики. Уже один из учеников Л. Г. Моргана Л. Файсон понимал групповой брак не как сочетание всеобщего мно­гоженства и многомужества в двух взаимобрачных группах, а как пра­во-обязанность этих групп поставлять друг другу фактических супру­гов, совместная жизнь которых могла быть более или менее длитель­ной. Сходной с файсоновской точки зрения придерживаются и те, кто продолжает отстаивать идею первичности группового брака. Та­ким образом, спор идет не столько о фактической, сколько о поня­тийно-терминологической стороне дела. Что следует называть бра­ком применительно к его древнейшей форме: регуляцию отношений между фактическими супругами или между их взаимобрачными груп­пами? Но если групповой брак существовал лишь в потенции, то его проявлениями можно было бы считать всякую эндогамию —локаль­ную, кастовую, даже этническую. Видимо, групповой брак — миф.

Предметом споров остается также вопрос о локализации пер­воначального брака. Современные сторонники идеи первичности

группового брака считают, что он был дислокальным, т. е. супруги не селилисц совместно, а оставались жить в своих группах, эпизодиче­ски встречаясь где-нибудь, например в лесу. Действительно, такая форма брачных встреч этнологии хорошо известна, хотя, как прави­ло, уже на стадии позднепервобытной общины. Еще шире распрост­ранены различные обычаи, рассматриваемые как остатки дисло-кальности, и прежде всего уже известные нам обычаи обособления мужчин и женщин, а также всевозможные легенды о таком обособ­лении вплоть до легенд об отдельно живущих женщинах-амазонках. Напротив, сторонники идеи первичности парного брака рассматри­вают его как унилокальный, ведущий к совместному поселению суп­ругов и образованию ими семьи. Они не без оснований указывают, что всем низшим охотникам, рыболовам и собирателям свойствен не дислокальный, а унилокальный брак, что встречающаяся на более высоких ступенях развития дислокальность имела другие причины (например, отражала переходное состояние от поселения в общине мужа к поселению в общине жены) и что обособление полов незави­симо от возможностей их взаимобрачия было связано с межполовым разделением труда. Гипотезе начальной дислокальности недостает доказательности, и скорее можно полагать, что брак с самого нача­ла был унилокальным. Если это так, то брак и семья возникли од­новременно.

У низших охотников, рыболовов и собирателей наряду с матри-локальным или уксорилокальным и даже чаще его мы встречаем пат-рилокальный или вирилокальный брак. Нередко отсюда делают вывод, что матрилокальность и патрилокальность возникли параллельно. Но, возможно, перед нами ранний переход к патрилокальности в ус­ловиях бродячего мезолитического хозяйства, увеличивавшего роль охотника-мужчины. Ю.И. Семеновым показано, что при исходной матрилокальности с началом трудового распределения имели место два основных варианта развития зачаточных семейных ячеек, состо­явших из женщины с ее детьми и охотника-мужчины. В одних слу­чаях таким мужчиной оказывался брат женщины, и возникала ячей­ка, называемая большой материнской семьей. В других случаях им оказывался муж женщины, и возникала парная семья. Зависело это от того, насколько отдалялись друг от друга взаимобрачные группы при бродячем образе жизни. Живя по соседству, супруги имели воз­можность встречаться, оставаясь в сроих группах. Оказываясь раз-

>

обыденными большими расстояниями, они должны были поселять­ся вместе. Бывало, что при этом матрилокальность переплеталась с патрилокальностью, приводя к амбилокальности или к дуолокаль-ности. У сохранявшихся до недавнего времени низших охотников,

рыболовов и собирателей, тыся­челетия ведших бродячий образ жизни, материнских семей уже не было, но они известны в более поздних обществах, что позволи­ло гипотетически реконструиро­вать их первоначальную форму.

Какие же правила регулиро­вали заключение брака? Одним из них была уже известная нам экзогамия. Для обществ низших охотников, рыболовов и собирате­лей наиболее характерна дуально-фратриальная экзогамия в форметак называемого обязательного двустороннего перекрестно-дво­юродного, или кросскузенного, брака. Мужчины женились на дочерях братьев своих матерей или, что в данном случае то же самое, на доче­рях сестер своих отцов, т. е. на своих двоюродных сестрах. Из приве­денной схемы видно, что, если обозначить в соответствии с между­народной этнологической символикой мужчин из какого-либо од­ного рода темными кружками со стрелкой наверху (копье), их сестер — такими же кружками с крестовиной внизу (ручка зеркала), детей тех и других — аналогичными знаками с цифрой «1», всех их партне­ров из взаимобрачного коллектива — светлыми кружками с теми же символами, а брачные связи — двусторонними стрелками, то муж­чины из первого коллектива женятся на женщинах из второго кол­лектива, которые приходятся им одновременно дочерьми братьев матери и дочерьми сестер отца. Эти обозначения родства, разумеет­ся, групповые, так что фактически в брак вступали не только дво­юродные, но и троюродные, четвероюродные и т. д. братья и сестры. Экзогамия при этом не нарушалась. Ведь при унилинейном счете род­ства мужчины и женщины этих двух взаимобрачных групп вообще не считались сородичами. Такие браки были очень удобны, так как позволяли взаимобрачным группам сбалансированно обмениваться своими членами — братьями или сестрами. Их практиковали, в част­ности, аборигены Австралии, но в очень своеобразной форме, при ко­торой брачнорегулирующую роль наряду с фратриями играли брачные классы.

В некоторых обществах возникли иные разновидности кросску-зенных браков — односторонние, при которых несколько групп как бы по кольцу поставляли брачных партнеров друг другу. Это расши­ряло социальные связи каждой из групп. Такие браки бытовали в ря­де обществ Юго-Восточной Азии, Южной Америки и др.

I

В то же время существовали механизмы для предотвращения по­ловых, а тем более брачных связей между людьми, не принадлежав­шими к кругу потенциальных мужей и жен. Важнейшим из них был обычай избегания между такими лицами: запрещение разговаривать, приближаться друг к другу и т. п. У аборигенов Австралии наблюда­лось некоторое избегание между братом и сестрой и очень ярко вы­раженное — между зятем и тещей.

Особенностью парного брака была его известная аморфность и недолговечность соединения в нем супругов, а основанной на нем парной семьи — крайняя слабость в ней внутренних экономических связей. Прежде всего сама парность этого брака была относитель­ной, так как широко совмещалась с «дополнительными браками» типа австралийского пирауру и близкими к этому обычаями. Прак­тиковалась полигиния, в том числе в форме сорората — брака с не­сколькими сестрами, а в дальнейшем развитии — с сестрой умершей жены, и левирата — сожительства с женой старшего или младшего брата, а в дальнейшем развитии — с его вдовой. Наряду с этим или как альтернатива бытовала полиандрия. Часто мужчина на протяже­нии своей жизни менял несколько «основных» жен, женщина — не­скольких мужей. Допускались, а подчас и поощрялись добрачные и внебрачные половые связи, как ритуальные, так и бытовые. При­мером первых может служить так называемый искупительный гете­ризм, т. е, порядок, по которому девушка перед вступлением в брак должна была поочередно отдаваться многим мужчинам. Пример вторых — гостеприимный гетеризм, т.е. право мужчины на своих по­тенциальных жен при посещении им другой группы, а в дальнейшем развитии право гостя на жену или дочь хозяина. Вступление в брак не закреплялось каким-либо или по крайней мере сколько-нибудь сложным обрядом.

Основанна^ на таком браке семья, как и всякая семья, была не лишена определенной общности интересов. В процессе межполово­го разделения труда супруги в той или иной мере обменивались хо­зяйственной деятельностью. В частности, у аборигенов Австралии

^^

мужья широко пользовались продуктами собирательства своих жен, а жены — в известной степени охотничьей добычей мужей. Могло существовать даже некоторое общесемейное имущество, скажем, тюленьи шкуры, служившие для покрытия жилищ у огнеземельцев. Семья, кроме того, выполняла свои функции в социализации детей: заботу о них проявляла не только мать, но и отец. Но все эти функ­ции в парной семье были еще зародышевыми, так как семья не составляла самостоятельной, противостоящей общинной организа­ции ячейки. Как уже отмечалось, мужчины и женщины по большей

масти трудились раздельно и раздельно же пользовались продуктами своего труда; при этом они чаще кооперировались и делились со своими сородичами, нежели с родственниками по браку. Имущест­во, если оно уже начинало наследоваться, тоже переходило к бли­жайшим сородичам. Общесемейная собственность существовала скорее как исключение. Таким образом, семья была в основном дис-экономичной. Дети, как только они немного подрастали, воспитыва­лись не только и даже не столько родителями, сколько всей близкой родней. Вообще, каждый из супругов и их дети продолжали оста­ваться членами в первую очередь не своей семьи, а всей группы.

Общинная организация

Важнейшими ячейками рассматриваемой эпохи долго считались община и род. Какую роль играла каждая из этих ячеек и как они между собой соотносились? Социальная организация племен низ­ших охотников, рыболовов и собирателей, по которой обычно восстанавливается жизнь раннего первобытного общества, создает впечатление ведущей роли общины. Но вспомним еще раз, что это племена мезолитического облика, и возможно, что в позднем пале­олите, по крайней мере в приледниковых областях Евразии, род имел относительно большее значение. Поэтому и в данном случае в науке высказываются различные взгляды, что в значительной мере связано с расхождениями во взглядах на начальные формы брач-но-семейных отношений.

Раннепервобытная община, которую называют также локальной группой, состояла из группы или групп родственных семей, к кото­рым могли примкнуть семьи свойственников, друзей и т. д. Если та­кая группа была одна, общину называют однородовой, или компакт­но-родовой, если их было несколько — многородовой, или дисперс­но-родовой. Среди этнологически изученных общин преобладали многородовые. Община вела хозяйство в пределах определенной территории, осваивая ее в зависимости от сезонных условий то в полном составе, то небольшими группами-вплоть до отдельных се­мей. Соответственно варьировали кооперация труда и порядки рас­пределения добычи. Но независимо от этого раннепервобытная об­щина (или временами ее части) была реальным производственным коллективом. Именно такие общины, или локальные группы, обна­ружены у аборигенов Австралии, огнеземельцев, лесных педдов, бушменов и в других обществах этой стадии развития. Со своей сто­роны, археологические данные по Евразии свидетельствуют об уменьшении с конца позднего палеолита размеров раннепервобыт-ных общин, усилении их подвижности и общей атомизации.

Гипотетически реконструируемый некоторыми исследователями (число их убывает) ранний род, как и всякий род, был коллективом людей, осознававших свое родство по одной линии и связанных обычаем экзогамии. Родство в нем было не предковым, или вер­тикальным (возведение себя к общему родоначальнику), а гори­зонтальным. Предполагается, что первоначально горизонтальное родство осознавалось только в форме связи с общеродовым покро­вителем — тотемом (см_г о нем дальше). Люди рождались в опреде­ленном коллективе, имевшем общий тотем, и поэтому были сродни друг другу. Родство было явлением не столько биологическим, сколько социальным: не естественная, кровная близость определяла общность интересов, а наоборот. Однако уже вскоре стала осозна­ваться связь с этим коллективом через одного из родителей, и гори­зонтальное родство приняло форму филиации.

Даже самые ранние из известных этнологии родов не были еди­ными производственными коллективами: ведь значительная часть сородичей в силу обычая экзогамии уходила из своей общины в дру­гие. Очень часто именно это не лишало род большого экономиче­ского значения. Род, а не раннепервобытная община, считаася соб­ственником промысловой территории. Связи между сородичами, жившими вместе, были теснее, чем их связи с другими членами ран-непервобытной общины. В частности, об одной из групп аборигенов Австралии в конце XIX в. сообщалось, что сородичи в ней вместе живут и едят, ссужают друг другу своих женщин и держатся солидар­но. О социальном значении рода говорить не приходится: именно он был носителем экзогамного начала, сплачивавшего коллектив и под­держивавшего его связи с другими коллективами.

Сопоставляя эти данные, одни ученые пришли к выводу, что в об­щинно-родовой организации преимущественное значение имели ро­довые связи, другие — общинные. Первые полагают, что, поскольку собственность на земельную территорию была, как правило, родовой, основной ячейкой на раннем этапе первобытности был род, в своем полном составе образовавший социально-экономический коллек­тив — общину, и таким образом на данном этапе производственные связи совпадали с родовыми. Но как же род с его экзогамией мог оста­ваться целиком локализованным экономическим коллективом? Сто­ронники этой точки зрения видят ответ в реконструируемой ими пер­воначальной дислокальности брака, при которой раннепервобытная община и род совпадали. Вторые указывают, что поскольку гипотеза первоначальной дислокальности брака не более чем гипотеза, основ­ной ячейкой на любом этапе первобытности была община, род же лишь регулировал брачно-семейные отношения. Но если род не был

экономическим коллективом, почему же он обычно являлся собствен­ником основного условия производства — промысловой территории? На это сторонники второй точки зрения малоубедительно отвечают, что род был только номинальным собственником, фактическим же собственником была раннепервобытная община.

Казалось бы, перед нами неразрешимое противоречие. С одной стороны, род с присущей ему экзогамией не мог быть единым эко­номическим коллективом. С другой стороны, основа экономических отношений — отношения собственности — по большей части связа­на именно с родом. Однако это противоречие неразрешимо только тогда, когда род и раннепервобытная община искусственно разрыва­ются и жестко противопоставляются друг другу

Положение о том, что ранний род был не только бранно-регули­рующей, но и экономической организацией, совсем не требует обя­зательного допущения дислокальности брачного поселения. Даже и при унилокальном дуально-родовом браке приблизительно три четверти всей раннепервобытной общины составляли сородичи — взрослые, не ушедшие по браку в другую общину, и их дети. Это бы­ла локализованная часть рода, составлявшая вместе с тем и основное ядро, костяк древнейшей раннепервобытной общины. Но важно и другое: насколько органичным было включение в ее состав чуже­родцев, пришедших сюда по браку? Выше мы уже видели, что, хотя парная семья имела некоторые хозяйственные функции, экономи-черкие связи в ней были слабыми и непрочными. Следовательно, интеграция одного из супругов в общину другого была далеко не полной. Все это позволяет считать, что поначалу род и раннеперво­бытная община, родовые и производственные отношения были не тождественны, но в основном совпадали друг с другом. При этом ни род в целом, ни раннепервобытная община в целом не были основ­ной экономической ячейкой эпохи. Часть сородичей, вступая в брак в других общинах, в определенной степени утрачивала связь с ро­дом, а часть общинников, приходя по браку со стороны, лишь отчас­ти включалась в свою новую общину Строго говоря, такой ячейкой была только локализованная часть рода, являвшаяся в то же время костяком, ядром раннепервобытной общины. Именно поэтому тер­мины'«первобытная община» и «родовая община» могут употреб­ляться и очень часто употребляются в одном значении.

Организация власти

В раннепервобытной общине действовал принцип народовлас­тия, при котором определяющее значение имела коллективная воля всех ее взрослых членов. При этом, естественно, особый авторитет

имели зрелые» умудренные опытом люди, очень часто — старшее по­коление группы. Из их среды обычно выходили главари, руководив­шие повседневной хозяйственной, общественной и идеологической жизнью коллектива, однако конкретный характер потестарнои орга­низации мог принимать различные черты. В частности, главари мог­ли быть молчаливо признанными или выборными, а их деятель­ность — относительно самостоятельной или направляемой другими органами власти.

Простейшая организация власти отмечена у яганов и алакалуфов, у которых старшие по возрасту члены общины руководили другими общинниками. К этому близка организация, описанная у части ка­надских эскимосов. Их общины возглавлял старший из трудоспо­собных мужчин, который принимал решения, лишь посоветовав­шись со всеми взрослыми охотниками. В то время как он руководил охотниками, его жена ведала распределением охотничьей добычи. Несколько более сложной была организация власти у аборигенов Австралии, у которых существовали советы старших мужчин, выдви­гавшие из своей среды «больших мужчин» — старейших. Главарем обычно был самый старший, но если он не обладал нужными качест­вами или дряхлел, то создавалось нечто вроде двоевластия номи­нального и фактического главаря. Наряду с «большими мужчинами» имелись «большие женщины», руководившие женской частью об­щины. Бывало, что в раннепервобытной общине имелось несколько главарей, например, глав сезонных хозяйственных групп, на кото­рые периодически распадалась община, или отдельных родов в мно­городовой общине. В этих случаях кто-нибудь из них мог выделяться своими личными качествами и авторитетом, но формального сопод­чинения, как правило, не было.

Власть главаря или совета старейших основывалась на их опыте, примере образцовых действий, интеллектуальном и эмоциональном превосходстве, умении убеждать, иначе говоря, на их индивидуаль­ном или групповом авторитете. Формально она не имела обязатель­ной силы, но редко случалось, чтобы к советам или распоряжениям главаря не прислушались. Важнейшей заповедью, внушавшейся мо­лодежи во время инициации, являлось послушание старшим. Еще важнее другое: власть главаря служила интересам всей группы и, по существу, была конкретным повседневным воплощением ее воли. Поэтому она могла быть поддержана реальными действиями груп­пы. В отношении аборигенов Австралии хорошо известно, что ос­лушника, если он не успевал скрыться, ждала расправа. У андаман-цев, как сообщал о них их исследователь А.Р. Рэдклифф-Браун, не­покорному пришлось бы иметь дело с большинством туземцев, в том

числе со многими из своих собственных друзей. Такой порядок, рав­но как и продолжавшееся участие главарей в трудовой жизни общи­ны, позволяет говорить об организации управления на данной ста­дии как о примитивном народовластии, а не как об отделенной от народа власти профессиональных правителей.

В раннепервобытной общине еще не было разделения власти, скажем, на хозяйственную, военную и судебную. Во время мелких военных столкновений предводительствовали те же главари. Они же были хранителями и блюстителями обычаев группы. В некоторых обществах (аборигены Австралии, огнеземельцы, семанги) сущест­вовали лишь особые знахари и колдуны, также имевшие большое влияние на общинников и сородичей. Там, где власть обычного гла­варя и колдуна совмещалась в одном лице, она была особенно замет­ной и крепкой.

Как правило, главари не только продолжали участвовать в произ­водстве, но и не имели никаких льгот в потреблении. Однако, как показывают данные по низшим охотникам, рыболовам и собирате­лям, для всей главенствовавшей прослойки старших мужчин все же имелись определенные бытовые льготы. Там, где практиковалась полигиния, полигинны были преимущественно старшие мужчины, у которых иногда насчитывалось более десяти жен. Они же подчас претендовали на самые лакомые куски добычи. Но такие льготы оп­ределялись настолько обычаем, сколько естественным ходом вещей. Это в особенности относится к полигамии: тот, кто больше прожил, имел возможность вступить в большее количество браков.

Социальные нормы

Каждая община управлялась на основе не только свободного, ме­нявшегося от случая к случаю волеизъявления ее взрослых членов, совета старших, главарей. Существовали социальные нормы, т. е. обязательные, общественно-охраняемые правила поведения. Эти нормы — правила разделения труда, сотрудничества, распределения, взаимозащиты, экзогамии и т. п. — отвечали жизненно важным ин­тересам коллектива и, как правило, неукоснительно соблюдались. Кроме того, применяясь из поколения в поколение, они приобрели силу привычки, т. е. стали обычаями. Наконец, они были закрепле­ны идеологически — религиозными предписаниями и мифами. Все же, как всегда, находились нарушители общепринятых норм. Это требовало применения мер общественного воздействия — не только убеждения, но и принуждения. Практиковались самые различные способы принуждения — от порицания, осмеяния или ругани до фи­зической расправы. Крупные проступки влекли за собой серьезные

наказания: побои, увечье, а в особо тяжких случаях даже умерщвле­ние или, что по существу было тем же самым, изгнание из коллекти­ва. Так, у аборигенов Австралии, веддов, сеноев человек, нарушив­ший правила экзогамии, должен был уйти или умереть. Та же суро­вая кара ждала юношу, разгласившего тайны инициации. Наказание в этих случаях определялось старейшими и ими же приводилось в исполнение; нередко бывало, что исполнителями становились ближайшие родичи виновного. Напротив, случаи проступков, не имевших большого общественного значения, например, нарушения прав личной собственности или прелюбодеяния, разбирали между собой сами заинтересованные стороны. Важнейшей особенностью этих общинных норм был примат в них группового начала. Они ре­гулировали отношения не столько между личностями, сколько между группами соплеменниками и чужеплеменниками, соро­дичами и свойственниками, мужчинами и женщинами, старшими и младшими и в целом подчиняли интересы личности интересам коллектива.

К какой категории норм социальной регуляции относились эти нормы? В западной литературе их называют правовыми. Многие отечественные ученые считают их нормами морали (нравственнос­ти, этики) или обычного права. Но они едва ли были обычными мо­ральными нормами, так как общество принуждало к соблюдению многих из них не менее жестко, чем позднее государство к соблю­дению норм права. Поэтому А.И. Першицем предложено еще одно их понимание: как пока малодифференцированных, синкретных, включающих в себя и мораль, и этикет, и древнейшие зачатки права м оно норм.

Духовная культура

Уже довольно развитым производственной деятельности и соци­альной жизни людей раннепервобытной общины соответствовала их не менее развитая духовная культура. Это сказывалось в их мышле­нии и тесно связанном с ним языке, начатках рациональных знаний и искусства, мифологии и религии.

Отличалось ли качественно мышление дикаря от мышления позд­нейшего человека? Разобраться в этом вопросе не просто, и уче­ные отвечают на него по-разному. В частности, значительное рас­пространение получил взгляд, по которому первобытным людям на­ряду с вполне рациональным, логичным мышлением, основанным на практическом опыте, было свойственно иррациональное «пра-логическое» мышление, связанное с «коллективными представле­ниями» социальной среды. Например, дикарь, разумеется, хорошо

понимал разницу между кровью и охрой, но, так как было принято отождествлять кровь и охру, он, не задумываясь, их отождествлял. Существует и противоположное понимание мышления первобытно­го человека как целиком тождественного современному. По-види­мому, оба взгляда представляют собой крайности. Ведь тогда люди в несравненно большей степени, чем теперь, были подвержены воз­действию внушенных им средой взглядов, не поддающихся опытной проверке. В то же время «индивидуальные» и «коллективные» пред­ставления не были наглухо отгорожены и питали друг друга.

Первобытное мышление было еще недостаточно систематичным, неспособным к широким обобщениям и выработке понятий высо­кого уровня. Это находило отражение в языке, тяготевшем к конк­ретным, единичным, детализированным определениям, которые только начинали классифицироваться. Так, у аборигенов Австралии имелись обозначения для различных пород деревьев и для деревьев вообще, для различных видов рыб или змей и для рыб или змей во­обще. Однако видовых обозначений было мало, они употреблялись нечасто и, что особенно показательно, не шли дальше классифика­ции среднего уровня. Были собирательные обозначения для деревь­ев, кустарника, травы, но не