Изменения «языковой картины мира»

Однако тревога, связанная с языковыми изменениями, «порчей языка», не совсем беспочвенна. Дело в том, что язык отражает определенный способ восприятия и устройства мира — «языковую картину мира». Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений данного языка, складывается в некую единую систему взглядов и предписаний, которая навязывается всем носителям языка. Представления, формирующие картину мира, входят в значения слов в неявном виде, так что человек принимает их на веру, не задумываясь. Пользуясь языковыми выражениями, содержащими неявные смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир.

Сниженная речь и цинический взгляд на вещи

Своими особыми «картинами мира» характеризуются и различные разновидности одного языка. Так, в статье, посвященной скверноматерным выражениям в русском языке, Ю. И. Левин заметил, что мир, описываемый данной лексикой, — это мир, «в котором крадут и обманывают, бьют и боятся, в котором “все расхищено, предано, продано”, в котором падают, но не поднимаются, берут, но не дают, в котором либо работают до изнеможения, либо халтурят — но в любом случае относятся к работе, как и ко всему окружающему и всем окружающим, с отвращением либо с глубоким безразличием». Иными словами, матерщина по самой своей природе выражает цинический взгляд на мир, и есть смыслы, которые на матерном языке просто невозможно выразить. Поэтому расширение сферы использования скверноматерной лексики приводит к тому, что расширяется круг людей, которым навязывается соответствующий взгляд на жизнь, — а это уже может вызывать тревогу. (Впрочем, проблема матерщины имеет еще правовой аспект. Имеется довольно существенное число людей, которые не хотят слушать скверноматерную брань или читать напечатанные матерные слова en toutes lettres, и их права должны уважаться. Поэтому запрет на матерные выражения в средствах массовой информации можно приветствовать. В то же время нелепо было бы запрещать матерщину в частной беседе или произведениях, адресованных тем, кто не придерживается столь жестких правил. Тем более очевидно, что бывает невозможно обойтись без упоминания скверноматерных выражений в научных сочинениях, специально посвященных их функционированию; понятно, что лингвист, приводящий их, не матерится, а занимается цитированием чужой речи.)

Наплыв речений, заимствованных из уголовного жаргона или просто сниженной, «приблатненной» речи (разборки, кидалово, разводить, лохи), также навязывает специфический, «блатной» взгляд на жизнь и соответствующую систему ценностей: «Умри ты сегодня, а я завтра». В этой системе подлинные ценности девальвируются, заменяются блатными аналогами. На «фене», «блатной музыке», как и на скверноматерном языке, невозможно выразить чистые чувства, искреннюю веру, бескорыстную любовь — все это неизбежно окрашивается в цинические тона.

Таким образом, опасность массового вторжения в литературную речь элементов, присущих различным видам «сниженной» речи, носит вовсе не лингвистический характер. Дело не в «порче» языка, а в «порче нравов»; точнее, в том, что неприметным образом циническое представление о мире подается как нечто само собою разумеющееся, не имеющее альтернатив.

Иноязычные заимствования

Существенно влияют на языковую картину мира и иноязычные заимствования. Заимствование бывает оправданным в тех случаях, когда заимствованное слово заполняет лакуну в русской языковой картине мира. Самый простой случай — появление новой реалии, которая до того появилась за границей и уже получила свое наименование на одном из иностранных языков. Конечно, для обозначения новой реалии вовсе не обязательно брать иноязычное слово: можно воспользоваться богатейшими словообразовательными возможностями русского языка; но иногда оказывается проще, не прибегая к словообразованию, использовать готовое слово. Заслуживают внимания случаи, когда мы имеем дело не столько с новой реалией, сколько с новым способом смотреть на мир. Интересной в этом плане оказывается категория интересного. Определить, что такое интересное, достаточно сложно; но во всяком случае ясно, что это не просто нечто любопытное, занимательное. Категория интересного занимает важное место в современной жизни: преподаватели стремятся пробудить у учащихся интерес к изучаемому предмету, создаются клубы по интересам, разносторонние люди интересуются самыми разными явлениями. Распространенный способ отказаться от обсуждения какого-либо вопроса — сказать, что он не представляет интереса.

Категория интересного для нас столь привычна, что кажется странным ее отсутствие в традиционном (в частности, средневековом) миропонимании. Для ее обозначения европейские языки выбрали слово, восходящее к латинскому глаголу interesse ‘иметь важное значение’ и первоначально обозначавшее выгоду, пользу. Русский язык первоначально заимствовал слово интерес именно в этом значении ‘выгода, польза’ (ср. выражения в чьих-либо интересах, играть на интерес ‘на деньги’), а затем, вслед за западными языками, перенес заимствованное слово на новую категорию. Поскольку категория интересного раньше в картине мира отсутствовала и была заимствована с Запада, оказалось естественным заимствовать и ее обозначение.

Бывает и так, что заимствованное слово меняет свое значение, приспосабливаясь к языковой картине мира заимствующего языка. Французское слово courage ‘храбрость, мужество, бодрость’, попав в русский язык, втянулось в поле «загула», так что русское кураж имеет мало общего со своим французским прототипом. Но и в этом случае заимствование можно считать оправданным. В языковой концептуализации мира обнаруживается смысл, для которого нет традиционного обозначения, и один из способов заполнить лакуну — приспособить для выражения этого смысла иноязычное слово, пусть даже «в оригинале» оно значило нечто иное.

Из сказанного, вероятно, уже ясно, что неоправданными мне представляются заимствования, размывающие языковую концептуализацию мира. Скажем, заимствованное слово деликатный (из французского delicat ‘нежный, тонкий; вкусный; хрупкий; щекотливый; впечатлительный; тактичный; прихотливый’) в русском языке значительно сузило значение и употребляется только для оценки тактичного поведения в сфере человеческих отношений. Это соответствует вниманию к отношениям между людьми, характерному для русской языковой картины мира. Такое заимствование можно считать вполне оправданным: слово деликатный не полностью синонимично таким прилагательным, как чуткий или тактичный. Однако в последнее время, как заметила Ирина Левонтина, слово деликатный стало «расширять» свое значение. Конечно, на самом деле, речь может идти не о «расширении» значения, а о том, что слово заново заимствуется из западных языков (скорее всего — из английского) и употребляется, например, в рекламе в сочетании деликатная стирка. Такое вторичное заимствование расшатывает сложившийся фрагмент русской языковой картины мира, в котором понятие деликатности занимает весьма важное место. Говоря о стирке, гораздо лучше было бы использовать русское по происхождению прилагательное бережный.