Изменение речевых норм: мифы и реальность

Очень часто за изменения языковых или речевых норм принимают изменение условий функционирования языка, которые нередко влекут за собою социальные катаклизмы. Поясню это на простом примере. Плакаты, украшавшие улицы советских городов, несли лозунги, которые характеризовались определенными языковыми особенностями. Сейчас советские лозунги на улицах давно не висят, а вместо них (нередко на том же самом месте) висят рекламные плакаты, язык которых значительно отличается от языка советских лозунгов. Было бы совершенно неправильно говорить об этом как о резком изменении «языка плаката». Дело не в том, что язык советских лозунгов претерпел серьезные изменения, а в том, что эти лозунги ушли в небытие и сохраняются только в исторической памяти. Соответственно, язык рекламы возник не как трансформация языка советских лозунгов, а как нечто новое, появившееся вместе с новым явлением — рекламными плакатами на русском языке.

Точно так же мы можем поражаться множеству речевых ошибок в публичных выступлениях политических деятелей, значительно превышающему число ошибок, которые допускали в публичных выступлениях советские вожди. Но делать вывод о снижении уровня языковой культуры отечественных политиков нет никаких оснований: ясно, что человек, читающий речь «по бумажке», в большей мере застрахован от ошибок по сравнению с человеком, который вынужден импровизировать.

«Наплыв» «иностранных» слов

Тексты, распространяемые современными средствами массовой информации, изобилуют словами, которые всего лишь двадцать лет тому назад в русской речи не употреблялись: такие слова, как пиар и ньюсмейкер, маркетинг и фьючерс, риелтор и девелопер, ремейк и блокбастер, и сейчас понятны далеко не всем носителям языка. Однако заимствование большинства из них связано с тем, что в нашу жизнь входят новые явления, для которых нет готового русского названия. Как правило, сначала соответствующая реалия бывает знакома относительно узкой группе «посвященных», которым обычно известно ее английское название. В этом случае соблазн пользоваться английским названием часто оказывается слишком велик; а по мере того как явление получает все более широкое распространение, все более широко известным становится и его заимствованное наименование. И множество людей, подающих заявки на получение грантов, уже не помнит, что двадцать лет тому назад само слово грант было мало кому известно.

Дальнейшая судьба заимствованных слов может сложиться по-разному. Когда в начале XX века в России начинали играть в футбол, поклонники новой игры пользовались английской футбольной терминологией. В дальнейшем некоторые слова прижились в русском языке (пенальти, аут), некоторые оказались вытесненными русскими аналогами (сейчас редко услышишь слова голкипер, бек, хавбек — вместо них используются такие наименования, как вратарь, защитник, полузащитник), а в некоторых случаях возникла конкуренция между заимствованным словом и его русским «переводом» (форвард и нападающий, офсайд и вне игры, корнер и угловой).

Именно так входят в русскую речь многие из кажущихся непривычными иноязычных заимствований. Специфика нашего времени лишь в том, что появилось очень много новых областей жизни, активно обсуждаемых в средствах массовой информации. Из-за этого иногда создается впечатление, что без иностранного словаря понять газетную статью простому обывателю почти невозможно.

«Низкое» в публичной речи

Публичная речь в наши дни стала весьма неформальной и сниженной, подчас доходящей до прямой грубости. Если сравнить язык современной газетной заметки с «дубовым» языком советских газет, контраст будет очевиден всякому. И нельзя себе представить, чтобы кто-то из позднесоветских вождей употреблял такие выражения, как «замочить в сортире». Но, как уже говорилось, это едва ли может служить основанием для того, чтобы говорить о снижении речевой культуры государственных деятелей: просто в брежневские годы мы не слышали спонтанной речи советских вождей, а наблюдая человека, читающего по бумажке, никаких заключений об уровне его речевой культуры сделать нельзя[4].

Орфографические ошибки, которые теперь попадаются даже на страницах респектабельных печатных изданий, легко ранимого человека могут привести в ужас. Не свидетельствуют ли они о снижении уровня грамотности пишущей братии? Мне кажется, что нет (хотя здесь я вынужден прибегать к косвенным умозаключениям — достоверный ответ можно было бы получить, дав прежним и нынешним журналистам написать трудный диктант и сравнив результаты). Скорее они свидетельствуют о том, что в условиях жесткого газетного бюджета приходится экономить на жаловании корректорам, сокращая их число. В результате ошибки остаются неисправленными.

Все сказанное можно выразить и по-другому. Уровень речевой культуры политиков и журналистов остался прежним — просто раньше у нас было меньше возможностей составить о нем адекватное представление.

Точно так же нет оснований говорить о том, что в речи в существенно большей степени присутствует скверноматерная брань. В устной неформальной речи положение мало изменилось: кто раньше не мог связного предложения построить без бляканья, этим искусством по большей части и не овладел, а кто не склонен был к матерщине, как правило, такой склонности и не приобрел. Проникновение скверноматерной брани на полосы печатных изданий свидетельствует не о языковых изменениях, а об упразднении цензурных ограничений.