Детоубийственный стиль: садистская фаза

В 1962 г. археолог Александр Маршак, задавшись вопросом, способен ли был палеолитический человек фиксировать временную последовательность, исследовал кость с нанесенными на нее отметинами, смысл которых оставался неизвестен, и предположил, что зарубки обозначают дни, составляющие лунные фазы. В течение следующих десяти лет он исследовал под микроскопом тысячи таких костей и опубликовал результаты в книге «Истоки цивилизации», которая вместе с работой Андре Леруа-Гурана о доисторическом искусстве произвела революцию в современных взглядах на доисторического человека.

Однако в эмпирическом материале Маршака есть несколько необъясненных моментов, менее выразительных, чем сами его исследования, и требующих пересмотра системы интерпретации материала. Эти-то необъясненные моменты и пригодятся нам в качестве предисловия к групповым фантазиям палеолитического человека:

1. Хотя на всех изученных Маршаком костях и запечатлена последовательность фаз, похожих на фазы лунного цикла, их продолжительность очень неустойчива - одни циклы насчитывают всего 25 дней, а другие целых 35. Поскольку лунный цикл на самом деле не подвержен вариациям, а всегда составляет 29,5 суток, Маршак пытается объяснить отклонения облачными ночами и неточностью в определении момента, когда луна начинает убывать или прибывать. Однако даже если отвлечься от того неправдоподобного факта, что человек палеолита на протяжении 10000 лет был одержим системой, правила которой определялись случайно, объяснение Маршака сталкивается с серьезными эмпирическими трудностями. Даже с неточными правилами отсчета в этой системе должна была действовать самокорректировка. По замечанию самого Маршака: «Если в исчислении в тот или иной момент допущена ошибка на один день, она обязательно будет исправлена благодаря следующей серии лунных фаз... Таким образом, методу свойственна самокорректировка в течение нескольких месяцев». Однако большая часть образцов Маршака, описывающих промежуток времени в несколько месяцев, не дает правильной суммы дней, и он просто игнорирует этот факт. Получившееся число в большинстве случаев меньше, чем сумма дней прошедших за это время лунных циклов. Например, кость из Бланшара, которую Маршак анализирует наиболее полно, содержит 69+63+40=172 отметины. Он сравнивает это число с суммой дней в шести лунных месяцах - 29,5'6 =177 и приходит к заключению, что эти числа примерно соответствуют друг другу «плюс-минус несколько дней». Но ведь 172 - это на целых 5 дней меньше, чем 177, получается, что в этом шестимесячном периоде каждый лунный месяц состоит из 28,7, а не из 29,6 дней.

2. Кажется маловероятным предположение, что выгравированные на тысячах костей слегка неточные отметки, обозначающие лунный цикл. являются частью некой важной религиозной системы. Если цель - отмеривание отрезков времени, как полагает Маршак, то для этого достаточно одной-единственной кости со стандартным циклом вместо множества костей с тысячами вариантов.

3. Большинство костей окрашено в красный цвет, и Маршак мимоходом замечает, что это может быть связано со «смертью, кровью, рождением или и обновлением», однако не делает серьезных попыток согласовать это со своей лунной теорией.

4. Хотя на костях ни разу не попадалось изображения самой луны, на многих из них были вырезаны животные в течке, стельные кобылы или вагинальные символы, или же кости была придана форма женского торса. Таким образом, в «лунных» записях присутствует тема половых отношений. Под конец книги Маршак спрашивает читателя: «Связан ли этот образ с лунным циклом через историю рождения, смерти и рождения заново, а также через сопоставление лунного и менструального циклов?», однако не возвращается назад и не анализирует свою исходную лунную теорию в свете этого предположения.

Как теперь уже вполне можно догадаться, я считаю, что с помощью отметин на костях следили за менструальными периодами, а не за лунными циклами - объяснение, в которое укладываются все описанные выше странности. Менструальные периоды, в отличие от лунных, длятся в среднем 28 дней, а не 29,5, и отклоняющаяся продолжительность одного цикла никак не компенсируется следующими. Красная охра на костях символизирует менструальную кровь, а изображенные на них сексуальные сцены связаны с выбором времени для половых сношений: женщину в менструальный период избегали. На костях вырезана не луна, а сексуальные сцены, поскольку наблюдению подлежал не лунный цикл, а ненадежный женский сексуальный цикл. Все это не исключает полностью роли луны - как мы увидим позже, многие группы верили в физическую связь луны с чревом - однако средоточием системы являются сексуальные отношения и менструации, а не луна.

Что мог значить для палеолитического человека образ менструирующей женщины? Ввиду скудности дошедшего до нас доисторического материала вначале я обращусь к современным племенам охотников и собирателей и проанализирую их групповые фантазии, а затем уже перейду к нашим доисторическим свидетельствам и, отдавая себе отчет в вероятных различиях между тем и другим материалом, посмотрю, нельзя ли здесь провести какие-нибудь полезные аналогии.

Поскольку из всех групп охотников и собирателей лучше всего документирована жизнь австралийских аборигенов, я опишу подробно эту группу, а затем лишь вкратце коснусь других охотничьих племен с тем, чтобы распространить на них модели, обнаруженные среди аборигенов Австралии. Прежде всего, по стилю детства австралийские аборигены, как и все современные охотники и собиратели, находятся в детоубийственной фазе. Это значит, что они не только без угрызений совести убивают значительную часть своих новорожденных, но и воспитывают оставшихся, комбинируя суровое небрежение, физическое и эмоциональное насилие с симбиотической сращенностью. Начнем с того, что до недавнего времени многие австралийские племена поедали своих детей, причем не от голода, а от желания магического обладания, настолько мало усматривалось разницы между собственными детьми и всеми остальными. Некоторые поедали плод, прибегая для этого к аборту - живот беременной женщины сдавливали и вытаскивали плод за голову. Другие съедали каждого второго ребенка, чувствуя так называемый «голод к младенцам», и заставляли других детей участвовать в пиршестве. (То, что антрополог, описав эти обычаи, пришел к заключению, будто родительский каннибализм по отношению к детям «похоже, не влияет на развитие личности», и бывают «хорошие матери, [которые] поедают собственных детей», говорит скорее о качестве антропологического исследования, чем об аборигенах.)

В работе Артура Хипплера, которая из всех полевых исследований воспитания детей у аборигенов заслуживает наибольшего доверия, делается вывод, что матери «невнимательны» к детям, а «рутинно жестокое» насилие даже над самыми маленькими детьми перемежается с «открытым небрежением» и использованием груди для контроля поведения. На эмпатию нет и намека. Исследователь отмечает: «Я никогда не видел, чтобы хоть один взрослый йолнгу, любого пола и возраста, прогуливал малыша, начинающего ходить, показывал ему мир, объяснял что-нибудь, проявлял эмпатию к его потребностям. Зная рискованность категорических утверждений, в данном случае я полностью уверен в сказанном». Далее он говорит, что любое стремление растущего ребенка к независимости расценивается матерью как попытка бросить ее, а поскольку мир рисуется «враждебным и опасным, полным демонов», индивидуация может иметь место лишь в незначительной степени. Кроме того, обычной практикой является постоянная сексуальная стимуляция растущего ребенка обоими родителями, избиение и насилование старшими детьми и запугивание со стороны других членов группы, потому не удивительно, что в итоге вырастает взрослый с магическим образом мышления, очень примитивный как в психологическим, так и в технологическом отношении.

Благодаря такому инфантицидному стилю отношений с детьми изначальный устрашающий фетальный опыт видоизменяется незначительно, лишь усиливаясь под влиянием столь же устрашающего воспитания. Поскольку родитель фактически так же инфантилен и беспомощен, как новорожденный, то любой взрослый обладает столь же карающим и преследующим суперэго, что и у психотических индивидов в современном обществе. Как у всех охотничьих племен, у аборигенов психика характеризуется скорее массивным расщеплением и проекцией, чем регрессией; использованием архаических защитных механизмов мании величия и всемогущества; неопределенными границами себя как объекта; смешением эрогенных зон и преобладанием фантазий изнасилования, а также обилием во взрослой жизни параноидных фантазий, которые требуют постоянных ритуалов уничтожения с целью отвести вездесущую назойливую тревогу.

Групповая жизнь охотничьих племен, подобных аборигенам, - это мир, полный чревных предметов, и протекает она в измерении, которые аборигены называют «сном», где любое дерево, яма или камень наделены «священным» мифическим смыслом, то есть фетальной ролью. Большая часть жизни аборигенов - это в прямом смысле кошмар; в самом деле, одно тщательно выполненное исследование показывает, что во время ритуалов они пребывают буквально между сном и бодрствованием. Любая возможность получить удовольствие пробуждает садистское инфантицидное суперэго, которое требуется умилостивить. Рождение, достижение зрелости, женитьба, охота - практически любой потенциальный повод для радости навлекает возмездие Ядовитой Плаценты в ее немодифицированном виде и требует проигрывания целиком фетальной драмы смерти и рождения заново.

Драма инициации совершается по той же схеме, что и у всех примитивных племен, отличаясь чрезвычайно конкретными фетальными символами. Главной фигурой аборигенных ритуалов является Ядовитая Плацента, которую в одной из ее форм представляет опасная, но сексуально возбуждающая, обильно менструирующая женщина - так называемая алкнаринтья. Она не только изображается неистово менструирующей; говорят, что она вымазывается в крови и владеет магическим бычьим голосом (тьюурунга) - деревянным диском с плацентарными кругами и петлями, который называют «двойником» или «тенью» вновь рождающегося мальчика. Некоторые племена даже называют этот бычий голос «плацентой», а другие - «внутренностью чрева», и он является главным религиозным предметом, который передают вновь рождающемуся посвящаемому. Цель ритуала инициации - это (1) побороть чудовищную и Ядовитую Плаценту, представленную в виде бычьего голоса, который, предполагается, хочет проглотить посвящаемого, и (2) воссоединиться с плацентой - в конце церемонии посвящаемому отдают его бычий голос. В этом ритуале рождения заново присутствуют все объекты фетальной драмы. Пуповину изображает церемониальный шест, воткнутый в яму, куда мужчины сливают немного собственной крови. Чрево - это круглый котлован, на стенках которого вырезан плацентарный Змей; сюда бросают посвящаемого и закапывают. Ядовитая Плацента - это бычий голос, который затем прикрепляют к пуповинному шесту, а шест вращают так, что все сооружение издает страшный шум: он должен напугать посвящаемого. Смертельная борьба за рождение включает множество мучительных испытаний, как, например, радикальное надрезание (пенис надрезается снизу до уретры). В ходе церемонии пускается немало настоящей крови. Кровь из надреза, называемого «влагалищем» мальчика, собирают и размазывают по его телу, что символизирует его рождение, а мужчины племени вскрывают себе вены, чтобы дать еще крови, которая часто выпивается посвящаемым - это как нельзя яснее символизирует поток плацентарной крови, идущей к плоду - посвящаемому. Магическая плацентарная кровь из раны от надрезания иногда даже используется племенем в качестве средства повышения плодовитости, поскольку обладает свойством вызывать рождение заново не только людей, но и животных, тем самым обеспечивая группу дополнительной пищей.

Даже такое краткое описание иллюстрирует как роль плаценты и ее крови в примитивных ритуалах, так и решающее значение менструирующей плацентарной женщины в мифах и церемониях, гораздо более важное, чем ее же роль в сексуальном табу. В самом деле, само слово «табу» происходит от полинезийского «тупуа», что означает «менструация», и известно, что в любой примитивной культуре менструальное табу связано с основами основ групповой жизни. «Сильнее страха смерти, позора и расчленения на части было уважение примитивного мужчины к менструальной крови. Меры, которые он принимал, чтобы избежать этого таинственного вещества, влияли на время принятия им пищи, сна и сезона охоты; со своей стороны, примитивная женщина, неспособная отделить себя от своей крови, знала, что от ее табуированного состояния зависит безопасность всего общества».

Поскольку кровь Ядовитой Плаценты была доступна зрению в качестве менструальной крови, то последняя в буквальном смысле обладала маной, была sacer - то есть и опасной, и желанной одновременно. А раз все родовые узы являются «кровными узами», связывающими членов клана, то обряд инициации, делающий человека членом клана, представляет собой буквально приобщение его к плацентарной крови - посвящаемого совершенно недвусмысленно вводят в групповую фантазию совместной плаценты. Каждый новый член любой группы инсценирует групповую фантазию своей связи с общей плацентой, выпивает ли он при этом плацентарную кровь или клянется в преданности плацентарному флагу либо какому-нибудь другому символическому предмету. Менструирующая женщина представляет собой Ядовитую Плаценту, и в любой когда-либо существовавшей группе в качестве одного из центральных объектов групповой фантазии можно обнаружить кровавую женщину. Поэтому все, что верно для австралийских аборигенов на уровне конкретной действительности - верно на фантазийном уровне и для всех остальных групп, даже в наше время. В оставшейся части этой главы моей задачей будет подкрепить эмпирическими доказательствами эту на первый взгляд странную концепцию.

Для начала я вернусь к находке Маршака - палеолитическим костям, на которых отмечены фазы менструального цикла. Использовались ли они в качестве «счетчика» менструальных циклов или как часть ритуала, выполняющая функции «рассказчика». - это вопрос второстепенный: кости были менструальные, то есть, по сути, плацентарные. Иногда эти кости могли даже использоваться как бычий голос, ибо многие из них имеют отверстия, позволяющие подвешивать кость на веревке - аналогично так называемым «палочкам» (bagguettes) и другим палеолитическим жезлам, на которые, говорит Мэринджер, наносились те же «петли, круги и спирали... как на жезлах австралийских аборигенов». Лишь плацентарный ключ дает разгадку смысла палеолитических предметов и ритуалов. Широко распространенные «вульвальные диски» с нанесенными на них различными вульво-подобными символами - это тоже Ядовитая Плацента, и использовались они в ритуалах подобно бычьему голосу. То же можно сказать о множестве других вульвоподобных символов, которыми изобилуют пещерные рисунки, и о знакомых нам статуэтках «Венер», которые не только выкрашены красным, но и состоят почти из одного лишь живота, без ног или лица, а кроме того, иногда даже выполнены так, что со спины статуэтки явственно видны признаки менструации.

Идея, будто гротескные кроваво-красные статуэтки изображают «Венеру», богиню любви, или каким-то образом связаны с возрастанием плодовитости людей - это чисто защитная концепция, придуманная современными людьми. Во-первых, эти статуэтки каждой своей деталью демонстрируют полное сходство с обильно менструирующей сткнаринтьей к аналогичными персонажами у других охотничьих племен - начиная с такой черты, как красный цвет, и заканчивая такими, как пугающее отсутствие лица и обрамление из волос. Во-вторых, эти фигурки не могут иметь отношение к плодовитости людей, потому что современные охотничьи племена в высокой степени инфантицидны, и родители редко выказывают желание иметь более одного ребенка сразу. Палеолитические родители, несомненно, были столь же склонны к инфантициду: об этом говорят не только доисторические ископаемые находки, демонстрирующие очень непропорциональное соотношение полов - свидетельство избирательного убийства детей женского пола, но и дошедшие до нас весомые доказательства, что люди палеолита были ритуальными каннибалами, поедавшими мозг своих детей. Одно из самых обычных заблуждений во всех антропологических и исторических исследованиях архаики - приписывание мотивов «повышения плодовитости людей» элементам, которые на самом деле являются частью фетальной драмы: символическое влагалище или чрево, или фигура матери выражают вовсе не желание иметь больше детей, а желание быть плодом. Верно и то, что фетальная драма часто вступает во взаимосвязь с «плодовитостью» стада или плодородием земли, но это уже взрослое наслоение, а не детское желание. И в любом случае это не относится к количеству детей.

Палеолитическая фигура менструирующей Ядовитой Плаценты наиболее отчетливо выражена в знаменитом большом барельефе из Лоссель, на котором изображена женщина, вся кроваво-красного цвета, держащая рог со своей менструальной кровью в форме полумесяца и с тринадцатью зарубками, по числу менструальных периодов в году. Вот что говорит об этой фигуре Маккали: «Как и все более поздние богини культа матери-земли, она не предназначена быть предметом любви, ей надо лишь служить, умиротворять ее... принесением в жертву человеческих детей... В правой руке она держит рог бизона. Положение рога придает ему сходство с серпом луны (которая, подобно женской плодовитости, подвержена циклическим изменениям), сам же он служит сосудом для крови. Рог, полный крови, символизирует в культе Критского быка высшую степень плодовитости. Ее левая рука лежит на животе, зоне, имеющей большое значение в ритуалах плодовитости и плодородия». Хотелось бы лишь добавить, что речь идет на самом деле не о рождении, а о рождении заново, и не о «ритуалах плодовитости», а о фетальных ритуалах. Правая рука, держащая сосуд с наводящей ужас менструальной кровью, и левая, положенная на живот, - это ключ, позволяющий разгадать, что же на самом деле представляет собой вместилище крови.

Обратившись к работе Леруа-Гурана по доисторическому искусству, мы обнаружим, что эти плацентарные символы повторяются повсюду в нескольких формах. Основное открытие Леруа-Гурана - это то, что в пещерном искусстве все животные и символы выбраны и расположены в соответствии с некой разделяемой всеми символической системой; «женские» животные и знаки в центре, а «мужские» животные и знаки на периферии. Например, в пещерном искусстве бизон всегда является «женским» символом, и обнаружено много рисунков, на которых бизоны и женщины изображены в одинаковых позах, как будто эти образы могут заменять друг друга. Образ зверя-женщины - это Ядовитая Плацента, а вспомогательные «мужские» символы - это плод. Драма, изображаемая в глубине темных пещер, - это та же фетальная сцена, что разыгрывается во всех темных соборах такого рода: битва со зверем - Ядовитой Плацентой, смерть и рождение заново охотника-плода.

Наилучшим примером таких рисунков может служить знаменитая композиция из пещеры Ляско.

Маршак описывает эту сцену следующим образом: она изображает «нагого мужчину с птичьей головой и пенисом в состоянии эрекции, лежащего или падающего перед раненым бизоном, у которого вываливаются внутренности. Здесь же мы видим копье в теле бизона, птицу на палке и предмет чрезмерно разветвленной формы», который обычно называют «копьеметом». Если вы повнимательнее присмотритесь к сцене, то заметите в такой интерпретации несколько явных ошибок. Прежде всего, копье находится вовсе не в теле бизона - оно наложено поверх тела, а «острием» обращено от бизона, что очень странно, если речь идет о сцене пронзания зверя копьем. На самом деле «копье» - это вовсе не копье. Палеолитические копья - это колья с небольшими камнями на самом конце, здесь же нарисована длинная линия с ответвлением на некотором расстоянии от наконечника. «Копьемет» на рисунке тоже не похож ни на один из когда-либо виденных палеолитических копьеметов, которые представляют собой короткие палки с легкими зарубками на конце, в то время как здесь опять изображен ветвящийся символ, очень похожий на само так называемое «копье». И то, и другое - на самом деле варианты стандартного плацентарного символа - ветки с Дерева Жизни, упоминавшегося выше; этот символ в пещерном искусстве часто рисуют рядом со зверем. Человек с птичьей головой - это, конечно, шаман, а вовсе не охотник, и рядом с ним нарисован его шаманский пуповинный жезл с птицей на верхушке - точно такой же мы обнаруживаем у многих современных шаманистских групп. Пенис у шамана напряжен, совсем как в примитивных мифах, поскольку он родился заново, обновил свои жизненные силы. «Внутренности», вероятно, вовсе не внутренности, потому что это сцена шаманского ритуала рождения заново, а не охоты; линии изображают менструальную кровь, как на фигурках «Венеры». Сцена фактически полностью отображает фетальную драму и содержит все пять ее элементов, описанных выше: (1) Ядовитая Плацента (женщина-зверь с «ветвями жизни»), (2) Страдающий Плод (умирающий шаман), (3) Скверна (менструальная кровь). (4) Питающая Пуповина (шаманский жезл с птичьей головой) и (5) Космическая Битва (вся композиция, противостояние опасного зверя и шамана).

Все абстрактные знаки доисторического искусства Леруа-Гуран тоже делит на женские и мужские. Главный женский знак узнать легко, потому что это или вульвальный символ (треугольник, овал, прямоугольник), или, в терминах Леруа-Гурана, знак «раны». В то же время «мужские» знаки в действительности не являются фаллическими, хотя и возникает мысль, что такими символами могут быть копья или что-нибудь подобное - на самом деле это обычно точки или короткие штрихи. Ныне в психоаналитическом символизме точки или короткие штрихи в сочетании с треугольником обозначают детей в чреве, думаю, что это касается и палеолитического искусства. Черты сходства лучше всего выявляются при сравнении детского рисунка с типичным пещерным рисунком.

На рисунке слева мы видим два палеолитических «женских» вульвальных знака в сопровождении множества точек под ними. Справа рисунок маленького мальчика по имени Ричард, пациента Мелании Кляйн. На рисунке изображен красный «мерзкий осьминог» (сплошной круг) и маленькая рыбка слева под осьминогом. Этот «плохой осьминог», по словам мальчика, «кипит яростью», «очень голодный» и хочет съесть рыбьих «деток» в воде, которых он, Ричард, должен снова «оживить». Графическое описание Ричардом фетальной драмы, неоднократно появляющийся в его рисунках красный «плохой осьминог», который сражается в воде с рыбьими детками, соответствуют аналогичной драме, запечатленной в пещерных рисунках. И действительно, любой, кто преподавал живопись маленьким детям, может подтвердить, что плацента, которую учителя часто называют «солнце» или «мандала» - первое, что рисует большинство детей. Обычно такой рисунок очень похож на «осьминога» Ричарда или на «вульвальные» знаки палеолита - думаю, что в обоих случаях мы имеем дело с воспоминаниями о настоящей плаценте.

Итак,, палеолитическая пещера - это святилище чрева, где изображается фетальная драма. Леруа-Гуран подытоживает свой исследование следующими словами: «Очевидно, что для людей палеолита сердцевину и суть пещер составляли панно в центральной части, на которых преобладали животные женской категории и женские знаки, дополненные животными мужской категории и мужскими знаками. Вход в святилище, обычно узкая часть пещеры, украшается мужскими символами, животными или знаками; обратная сторона пещеры, часто в виде узкого туннеля, украшена теми же знаками...» Иными словами, большая центральная полость содержит плаценту, а узкие туннели на обоих концах - рождающиеся плоды. Поэтому не удивительно, что в пещерной грязи обнаруживаются такие отпечатки ступней молодых людей, как будто молодежь плясала в пещерах - таковы найденные в Ле Тук д'Одубер пятнадцать отпечатков ступней возле двух вылепленных бизонов - открытие, которое, по словам аббата Брейля, «наводит на мысль о некой церемонии инициации».

Приравнивание друг к другу опасного зверя и Ядовитой Плаценты, с которым мы сталкиваемся в пещерном искусстве, можно распространить на весь образ жизни любой группы охотников и собирателей, прошлого и настоящего. Одно из любопытных этнографических открытий, сделанных в последнее время, состоит в том, что, просто собирая необходимую для жизни пищу, можно с легкостью укладываться в несколько часов в день. Джек Хэрлан, специалист по ранним формам земледелия, однажды в одиночку вышел в «обширное поле примитивной, дикой пшеницы», еще растущей в горных районах Ближнего Востока, и, используя серп возрастом около 9000 лет, собрал зерно так быстро, что «семейная группа... могла без труда собирать урожай диких злаков за три недели или чуть больше и даже, не очень много работая, делать такой запас зерна, которого хватило бы больше, чем на год». Современные группы собирателей могут жить столь же обеспеченно: «отнюдь не голодая... они получают все необходимые калории, не очень много работая. Даже бушмены в таком сравнительно безлюдном районе, как Калахари, по результатам анализа потребления и расхода энергии, получают 2100 калорий в день, а разыскиванием пищи занимаются меньше трех дней в неделю. По-видимому, в более богатых природных условиях доисторических времен охотники и собиратели были еще лучше обеспечены пищей». Когда современному собирателю показывают, как обрабатывать землю, он обычно смеется над самой идеей земледелия, как бушмен, который сказал: «Зачем мы будем сажать растения, когда Разумеется, при этом так и хочется спросить: «Зачем же тогда охотиться?» И оказывается, что охота - на самом деле деятельность, связанная с групповой фантазией, ибо она чрезвычайно неэкономична и требует затратить калорий больше, чем достанется с добычей. Иначе говоря, охота, как и война, - это групповая фантазия, выполнением которой занимаются мужчины в то время, как женщины собирают пищу для поддержания этой религиозной деятельности. «Убийство зверя» - это главным образом игра, в которую играют по фетальным, а не по пищевым мотивам, независимо от того, где это происходит, в лесу или в пещере. Культ «животного-покровителя», ныне признаваемый историками религии в качестве изначальной религии групп охотников и собирателей и включающий поклонение «животному-духу», который правит над всеми существами и лесами, является перенесенным культом плацентарного зверя, который питает, держит в страхе, убивает и порождает все живые существа, а самой группе может представляться по-разному - то ли это медведь-дух, то ли Повелительница Животных. Как указывает Элиаде, убийство этого священного животного каждый раз является ритуалом - душу животного почитают и обращаются к ней в ритуальной манере, особые ритуалы выполняются с костями, особенно с черепом и длинными костями, часть тела животного часто предлагается богу. ритуальных манипуляций требует кровь животного, и т. д.

Сохраненные в ритуальных целях черепа и длинные кости священных плацентарных животных, а также людей, доходят до нас иногда из очень отдаленных времен, как находка в Шукутьен (400 тыс. лет до н.э.). и прежде чем оставить тему палеолита, мы уделим им пристальное внимание. Найдено много черепов, в основании которых видны явные следы декапитации и увечения с целью извлечения и поедания мозга. После этого череп сохраняли: или выкладывали круг из черепов в особом месте пещеры, или окружали череп кольцом из камней. Многие из этих черепов принадлежали принесенным в жертву детям, и большинство было покрыто красной охрой. В подобном состоянии обнаруживали и медвежьи черепа - собирание и ритуальное поедание мозга из черепов как людей, так и животных было важным древним ритуалом, многие элементы которого те же, что и в ритуалах культа черепов у некоторых современных примитивных народов: у айнов, тунгусов и в племенах охотников за головами Новой Гвинеи. Все эти культы черепов основаны на жертвоприношениях плацентарному зверю-духу или Повелительнице Зверей с церемониями, подчеркивающими, что душа зверя или человека находится в мозге. Считается, что хранение черепа защищает племя от самых разных несчастий, в том числе и от возмездия за охоту.

Идея, будто черепа тоже могут символизировать Ядовитую Плаценту, кажется странной, однако на деле оказывается справедливой, как можно убедиться, рассмотрев детали ритуала. Например, у охотников за головами асматов поход за головами служит прелюдией ритуалу инициации - рождения заново, а кровью из отрезанной головы вымазывают посвящаемого, совсем как кровью из надрезанного пениса у австралийских аборигенов. Голова - это явно символическая плацента. Ее поджаривают, в основании вырезают дыру, через которую вынимают мозг и затем поедают его, что отражает оральный садизм инфантицидного стиля воспитания. Затем череп выкрашивают в красный цвет и кладут между вытянутыми ногами или в паху посвящаемого - после этого он считается родившимся заново и ползает вокруг, как новорожденный ребенок. С культом черепа связано много других плацентарных символов, от имени мифического первого охотника за головами («Человек с раной») до церемонии, предшествующей охоте, когда «мужчины садятся вокруг каменного диска, который носила на животе мать-прародительница... выпячивают животы в сторону диска и вздыхают», как беременная женщина во время родовых схваток.

Все эти символические «плацентарные диски» у примитивных племен, которые могут называть их брюшными дисками или бычьими голосами, кажутся не столь уж удивительной находкой, когда знаешь, что большинство примитивных племен сохраняет и подвергает ритуальным манипуляциям саму плаценту, выходящую вслед за ребенком. Плаценту называют «двойником», «душой», «братом» или «тайным помощником» ребенка и либо ритуально хоронят в специальном месте, либо прикрепляют на дерево или на верхушку шеста, который становится после этого Деревом Жизни. Иногда плаценту приносят в жертву, а иногда ее или остаток пуповины сохраняют в качестве могущественного магического амулета, который вешают на шею или талию ребенка или хранят в специальных корзинках. В некоторых племенах сохраняемый остаток пуповины называют «персональным змеем»; если его умилостивить, то он, будучи мостом в чрево, приносит своему обладателю большое богатство. Иногда плацента новорожденного даже съедается присутствующими при рождении взрослыми. Плацентофагия до сих пор практикуется в разных странах и даже возрождается в последнее время многими приверженцами здоровой пищи в Калифорнии.

Ярчайший пример связи между поверьями относительно плаценты, идеей «души» и групповой фантазией можно найти в ритуалах баганда. Плаценту они называют «дух-ребенок» и помещают на банановое дерево, плоды которого затем съедаются дедушкой, так что дух ребенка остается в клане. В ходе церемонии присваивания ребенку имени пуповину кладут в молоко, где она должна плавать (если не плавает, то клан отказывается от ребенка), а затем пуповину сохраняет владелец. Плацента короля, которую называют «двойником» короля, считается, обладает смертоносной силой. Ее всегда тщательно высушивают и хранят вместе с пуповиной в запечатанном горшке, который ставят на особый трон в специально для этого предназначенном священном доме. Королевской плаценте поклоняется все племя;

люди обращаются к ней «король», медиум передает им «послания» плаценты, и ей приносятся человеческие жертвы. В каждое новолуние Королевская плацента смазывается маслом и выставляется под нарождающийся месяц с тем, чтобы придать ей новую силу. Затем начинается семидневное празднование, а потом, когда луна идет на убыль, проходят менструальные периоды всех женщин. Истинное могущество, или мана, группы заключено именно в Королевской плаценте, ведь новый король начинает считаться обладателем королевской власти лишь после того, как ему передадут плаценту старого короля. (Баганда настолько остро чувствуют плацентарную силу «двойника», что любой другой «близнец» человека, например, его собственная тень, считается не менее уязвимым; баганда убеждены, что на тень опасно наступать, увидевший ее на стене погибнет, а любая еда, на которую человек нечаянно отбросит свою тень, станет ядовитой. Многие примитивные племена тоже боятся тени-«двойника».)

Универсальный смысл церемонии обрезания проясняется при сравнении с ритуальными действиями, которые выполняются с плацентой. За очевидным эдиповым смыслом церемонии обрезания, когда ребенку уродуют пенис, скрывается фетальный смысл - сходство между перерезанием пуповины после рождения и обрезанием крайней плоти во время рождения заново. И крайнюю плоть, и плаценту часто называют «двойником», и то, и другое нередко съедают, и то, и другое часто помещают на дерево или хранят. В современном еврейском обряде брисе мойель (обрезающий) дает младенцу в качестве компенсации за срезанную крайнюю плоть ярмулку (плацентарный диск), а также немного кроваво-красного вина - совсем как у аборигенов, где посвящаемый в обмен на свою крайнюю плоть получает бычий голос и настоящую кровь, которую должен выпить. Австралийские аборигены даже красят отрезанную крайнюю плоть в красный цвет, а потом или кладут для мальчика в сумку, или вешают на тотемное дерево (Дерево Жизни), чтобы тотемное животное размножалось. Таким образом, крайняя плоть, плацента, «двойник», бычий голос и менструальная кровь символичны и выполняют роль плацентарного «Красного Змея», который, по словам аборигенов, «управляет сердцем и кровью человека и его тотемным местом, это источник, из которого люди получают кровь».

Когда аборигены рождаются заново в обрядах инициации и по нескольку дней подряд литрами пьют человеческую кровь,, они буквально «связывают себя» с кровью тотемного клана, а кроме того, воссоединяются со своими собственными плацентами. Доказательство, что эта церемония - не просто символическая «кастрация», можно найти у тех примитивных племен, где инициацию часто проходят женщины (по окончании своего первого менструального периода): их одевают в красное и заставляют пить красную воду, как будто это тоже священная (плацентарная) менструальная кровь, объединяющая их с группой. У членов одного австралийского племени, барди, плацентарные воспоминания настолько четки, что в этом племени берегут свои настоящие плаценты, как это делают баганда, тоже называют их своими «двойниками», верят, что плацента живет в крови рук, а по ночам видят сны, в которых плацента является и дает советы.

Итак, мы видим, что любой элемент групповой фантазийной жизни в группах охотников и собирателей является переживанием заново фетальной драмы в совершенно конкретной форме. Когда шаман описывает, как предпринял опасное путешествие, чтобы добраться до Великой Богини Моря, виновницы осквернения группы, он вновь переживает собственное рождение в такой же прямой форме, как и пациент Грофа под ЛСД, от периодических сокращений матки до прохождения между тазовыми костями по родовому каналу. Вот как описывает эти переживания один шаман антропологу:

«Земля разверзается под шаманом, но часто лишь для того, чтобы сомкнуться снова; и долго приходится ему бороться, прежде чем он сможет, наконец, крикнуть: «Теперь путь открыт»... он на пути к владыке морских зверей... слышны лишь вздохи и стоны... как будто духи внизу под водой... Он встретит много опасностей в своем полете вниз ко дну моря, и самые страшные - сто три больших катящихся камня... он должен проскользнуть между ними и стараться, чтобы камни его не раздавили... открывается путь... дорога вниз сквозь землю... Он почти скользит, как будто падает сквозь трубу, настолько пригнанную к его телу, что он может остановиться, прижимаясь к стенкам».

Этот немодифицированный вариант фетальной драмы я обозначил как «садистскую» фазу инфантицидного стиля, поскольку первоначально он осуществляется в виде риту