Еретические движения в Русском государстве (стригольники, жидовствующие)

Стригольники и жидовствующие.

Первые протестующие голоса против феодальной церковной организации стали появляться в конце 14 в. Начавшееся тогда еретическое движение в своей основе было городским, опиралось на молодое русское бюргерство, преимущественно на ремесленную его часть. Начавшись в Пскове, оно перекочевало в Тверь и Новгород, затем в Москву и, не смотря на все меры, продолжало оставаться там в течение полутора веков, изменяя форму и содержание, но сохраняя тенденцию бороться с феодальной церковью.

В настоящее время не имеется документальных сведений о начале ереси стригольников, как назвала первую русскую ересь церковь. Известно, что это название было дано сообразно с ремеслом("стригаль сукна" - суконщик) одного из основателей секты. Исходный пункт ереси лежит в местных псковских церковных отношениях, с трудом уживавшихся рядом с феодальной организацией новгородской архиепископской кафедры. Из столкновения городской церкви с притязаниями феодального сеньера, которым был новгородский архиепископ, и появилась секта стригольников.

В начале 14 в. Псков стал независимым от Новгорода в политическом отношении, и стало заметно стремление псковичей добиться того же и в церковном отношении. Зависимость выражалась в праве новгородского епископа собирать пошлины с псковского духовенства и призывать псковских клириков к своему суду. Вскоре возник конфликт между епископом и псковичами, который разрешился компромиссом – Новгород ограничил взимание поборов. Однако это устраивало не всех. Тогда и появились стригольники, отвергнувшие существующую законность, которые "оклеветали весь вселенский собор". Основания для этого найти было нетрудно. Первое, самое главное заключалось в том, что патриархи, митрополиты и епископы "духопродавчествуют" – берут мзду за поставление клириков. Против этого новгородские оппоненты не сумели возразить, оправдываясь только тем, что такая плата существует везде и, следовательно, она не запрещена канонами. Сделав такой вывод, стригольники признали, что если мзда берется везде, то нигде нельзя найти истинного священства; а т.к. истинной иерархии нет, то она и не нужна. Стригольники нашли в Священном писании, что апостол Павел повелел учить и простому человеку. И вот на место "учителей-пьяниц, которые ядят и пьют с пьяницами и взимают с них злато и серебро" еретики поставили сами себя учителями над народом – "творили себя головою будучи ногою, творили себя пастырями будучи овцами", как выражается один из их обличителей. И начались "страшные вещи": миряне судят священников и казнят их, "восхищают" сами на себя сан священства и совершают крещение. Характерной была позиция, которую еретики заняли по отношению к молитвам за умерших.

Эти общие черты стригольнической ереси совершенно ясны по своему характеру: перед нами движение, носящее не аскетическо-дуалистический характер, а протестанстко-реформационный. Как лютеранство, так и стригольничество выступают против эксплуатации местной церкви со стороны чужого духовного сеньера, т.о. стригольничество приходит отсюда к отрицанию тех положений, которые являются для этого сеньера и его клира источником дохода, необходимости профессиональной иерархии, необходимости содержания клира, необходимости молитв за умерших.

В лице жидовствующих мы имеем дело со сложным и широким явлением, сыгравшим немаловажную роль в событиях конца 15 – начала 16 века. Возникнув в Новгороде, ересь, по словам иосифа Волоцкого, проникла в Москву, ко двору самого князя, заразила самого митрополита Зосиму и перекинулась в заволжские монашеские скиты. Очевидно, что несмотря на уверения Иосифа, будто все еретики держались одних и тех же взглядов, дело было совсем не так, разнообразие социальной среды, захваченной ересью, должно было повлечь значительные оттенки в идеологии. Однако церковные историки пришли к самым противоположным выводам о сущности ереси. А.С. Архангельский пришел к выводу, что никакой ереси не было, а были только отдельные лица, высказывавшие критические мнения по поводу различных вопросов вероучения и церковного управления. На противоположном полюсе Е.Е.Голубинский, заявивший, что "ересь жидовствующих представляла из себя не что иное, как полное и настоящее иудейство, или жидовство, с полным отрицанием христианства". Между этими крайностями мнение Панова, который считает ересь жидовствующих непосредственным продолжением стригольничества, случайно испытавшим на себе влияние иудейства.

Для правильного суждения о ереси приходится оценить те источники, которые сообщают нам о ней. Имеются послания новгородского архиепископа Геннадия с отрывочными данными о еретиках; "Известие" митрополита Зосимы о соборе 1490 г. с обличением ереси и приговор этого собора по делу о еретиках; и сочинение Иосифа Волоцкого "Просветитель", целиком посвященное изобличению ереси. Последнее включает в себя 16 слов, изобличающих различные заблуждения еретиков, и в качестве предисловия дает "Сказание о новоявившейся ереси", представляющее из себя очерк ереси, где рассказывается, как ересь возникла в Новгороде, как из Новгорода проникла в Москву, и указываются поименно московские еретики. "Сказание" кончается рассказом о соборе 1490 г., а в 15 слове сообщаются сведения о соборе 1504 г. вставленные в книгу уже после ее выхода в свет.

Ценность двух первых источников не подлежит сомнению: они документально подтверждают существование ереси в Новгороде и дают возможность судить о характере этой ереси. Но к сообщениями "Просветителя" приходится относиться с большой осторожностью. В противоположность Геннадию, который имел лично дело с еретиками в Новгороде, Иосиф до 1503 г. находился в своем монастыре и писал о новгородских еретиках отчасти на основании сообщений Геннадия, отчасти на основании других слухов, которые до него доходили и притом передавал полученные сведения не только без всякой критической проверки, но и добавлял свои объяснения ереси. Именно в то время, как Геннадий, допуская некоторое иудейское влияние, считает, что ересь в Новгороде возникла главным образом под влиянием маркеллианской и массилианской ереси, Иосиф нашел ключ к ереси в слове "жид", и с его легкой руки и пошел неправильный термин "жидовствующие". В изложении идеологии еретиков Иосиф значительно расходится с приговором 1490 г, в котором нет и половины тех "ересей", о которых говорит Иосиф. Далее, московские еретики были политическими противниками Иосифа, т.к. стояли за секуляризацию церковных имуществ; поэтому при характеристике их Иосиф стремится прежде всего очернить их с моральной стороны, но про идеологию еретиков он может только сказать, что они "баснословия некая и звездозаконию учаху и по звездам смотрети и строити рождение и житие человеческое, а писание божественное презирати яко ничтоже суще и непотребно человеком". Поэтому сообщения "Просветителя" никоим образом нельзя класть в основу нашего суждения о ереси. Они могут иметь значение только после поверки другими источниками. Но для характеристики воззрений и методов осифлянской партии – сторонников Иосифа Волоцкого – "Просветитель" имеет, конечно, первостепенную ценность.

Появление ереси в Новгороде совпало с ожесточенной борьбой новгородских партий перед вторым походом Ивана III на Новгород. Эта борьба с самого начала была не чужда некоторых религиозных мотивов. Сокрушившая Псков и готовая сокрушить Новгород Москва казалась боярству и его религиозным идеологам антихристовым царством; когда падет Новгород, восторжествует Антихрист, и настанет кончина мира. Это ожидание находило себе поддержку в церковном документе: пасхалия была рассчитана только до 1492 года, который должен был соответствовать 7000 г. от сотворения мира. В одном сборнике 15 в. в конце пасхалии была сделана приписка, в которой говорилось "сие лето на конце явися в оньже чаем всемирное торжество пришествие твое". Такая же приписка повторяется в летописях 15 в. и ею оперируют в поучениях тогдашние иерархи.

За критикой иконопоклонничества следовала критика богочеловечества Иисуса Христа. Его еретики считали пророком, подобным Моисею, но не равным богу-отцу, находя, что немыслимо "богу на земле снити и родитися от девы яко человек"; бог един, а не троичен, ибо в рассказе о явлении бога Аврааму у дуба Мамвре ясно говорится, что тут были бог и два ангела, а не три лица троицы. Другими словами, еретики были строгие монотеисты, и отрицали все предметы культа, которые хотя бы косвенно напоминали о политеизме – иконы, мощи, кресты и т.п. Но учение Христа еретики не только не отвергали, но даже совершали евхаристию(обряд причащения), понимая ее, однако, в реформатском духе: хлеб – просто хлеб, вино – просто вино, это только символы, а не подлинные тело и кровь Христовы.

За критикой вероучения шла критика церковной организации. Мы не знаем, как относились еретики к высшей церковной иерархии, но следует предполагать, что они отвергали ее, по крайней мере, Геннадий обличает одного из еретиков, чернеца Захара, который не причащался сам и не причащал других на том основании, что не у кого причащаться, ибо все поставлены на "мзде" – старый стригольнический мотив. После этого можно поверить Иосифу, который уверяет, что еретики считали монашество противным евангельскому и апостольскому учению, ибо ни Иисус, ни апостолы не были монахами, и что даже более того – объясняли происхождение "образа иночества" кознями дьявола: основателю монашества Пахомию являлся вовсе не ангел, а бес в темной одежде, какую носят монахи, а не в светлой, как ангелы. Естественно, что еретики вслед за этим выражали сомнение в существовании загробной жизни и отвергали главную функцию молитвенников – молитвы за умерших: "А что то царствие небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? Ничего такого нет, умер ин, то умер, по та место и был..."

Вполне понятно, что новгородские еретики при таких взглядах на феодальную церковь и на монашество легко приобрели "ослабу" и даже покровительство у московского князя. Покончив в 1478 г. с новгородской самостоятельностью, Иван III воочию доказал новгородскому боярству, и князям новгородской церкви, что они были по-своему правы, считая Москву царство антихриста.

Таким образом, противоестественный на первый взгляд союз "благоверного" московского князя с "жидовствующими" еретиками находит себе вполне ясное объяснение: у союзников был один и тот же социальный враг. Но любопытный оборот дело получило в Москве, куда ересь перекинулась после падения Новгорода и где она получила новый вид связи с борьбой московских партий, разгоревшейся вокруг вопроса о монастырских землях.

69. Общерусские летописные своды.

летописные памятники, излагавшие историю отдельных областей и княжеств с общерусской точки зрения и включавшие в свой состав летописание различных феодальных центров средневековой Руси

Летописи в России, исторические произведения 11—17 вв., в которых повествование велось по годам. Рассказ о событиях каждого года в Л. обычно начинался словами: «в лето» — отсюда название — летопись. Слова «летопись» и «летописец» равнозначащи, но летописцем мог называться также и составитель такого произведения. Л. — важнейшие исторические источники, самые значительные памятники общественной мысли и культуры Древней Руси.

Новые явления в летописании отмечаются в 15 в., когда складывалось Русское государство с центром в Москве. Политика московских великих князей нашла своё отражение в общерусских летописных сводах. О первом московском общерусском своде дают представление Троицкая летопись начала 15 в. (исчезла при московском пожаре 1812) и Симеоновская летопись в списке 16 в.. Троицкая Л. кончается 1409г. Для составления её были привлечены разнообразные источники: новгородские, тверские, псковские, смоленские и др. Происхождение и политическая направленность этой Л. подчёркиваются преобладанием московских известий и общей благоприятной оценкой деятельности московских князей и митрополитов. Общерусским летописным сводом, составленным в Смоленске в конце 15 в., была так называемая Летопись Авраамки; др. сводом является Суздальская летопись (конец 15 в.).

Летописный свод, основанный на богатой новгородской письменности, «Софийский временник», появился в Новгороде. Большой летописный свод появился в Москве в конце 15 — начале 16 вв. Особенно известна Воскресенская летопись, кончающаяся на 1541 (составление основной части Л. относится к 1534—37). В неё включено много официальных записей. Такие же официальные записи вошли в обширную Львовскую летопись включившую в свой состав «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича», до 1560. При дворе Ивана Грозного в 40—60-х гг. 16 в. был создан Лицевой летописный свод, т. е. летопись, включающая рисунки, соответствующие тексту. Текст лицевого свода основан на более ранней — Никоновской летописи представлявшей огромную компиляцию из разнообразных летописных известий, повестей, житий и пр. В 16 в. летописание продолжало развиваться не только в Москве, но и в др. городах. Наиболее известна Вологодско-Пермская летопись Л. велись также в Новгороде и Пскове, в Печерском монастыре под Псковом. В 16 в. появились и новые виды исторического повествования, уже отходящие от летописной формы, — «Книга степенная царского родословия» и «История о Казанском царстве»

В. Н. Татищев и М. М. Щербатов положили начало изучению Л. Сорок лет посвятил исследованию «Повести временных лет» А. Л. Шлецер, очищая летопись от ошибок и описок, объясняя «тёмные» места. П. М. Строев рассматривал летописи как сборники или «своды» предшествующего материала. Используя методику Шлецера и Строева, М. П. Погодин и И. И. Срезневский обогатили науку множеством фактов, которые облегчили изучение истории русской Л.

И. Д. Беляев классифицировал Л. на государственные, фамильные, монастырские и летописные сборники и указал, что позиция летописца определялась его территориальным и сословным положением. Изучение истории летописания составляет один из самых сложных разделов источниковедения и филологической науки. Методы изучения истории летописания, примененные Шахматовым, легли в основу современной.

Вопрос 70

Че́тьи-мине́и или Мине́и че́тии — то же, что и четьи (то есть предназначенные для чтения, а не для богослужения) книги житий святых православной церкви, причем повествования эти излагаются по порядку месяцев и дней каждого месяца, откуда и название их «минеи» (греч. μηνιαίος «месячный, одномесячный, длящийся месяц»). Произведений этого рода пять:

4)ЧЕТЬИ-МИНЕИ

ЧЕТЬИ-МИНЕИ (Минеи-Четьи) – (от греческого μηνιαίος - месячный и старославянского четьи - чтения) - сборники оригинальных и переводных памятников, житийных и риторических церковно-учительных слов и других сочинений отцов церкви и предназначавшихся в средневековье для ежедневного «душеполезного» чтения в течение месяца.

Жанр «миней» – православных богослужебных книг для ежемесячного использования – начал складываться в Византии не ранее IX в. С X в. там уже бытовали минеи двух типов: (1) «служебные», предназначавшиеся для служителей клира и (2) «четьи», адресованные не только им, но и более широкому кругу читателей духовной литературы. Среди составителей Четий-Миней наиболее известен Симон Логофет или Метафраст (то есть «Пересказчик», 940–976) – византийский церковный писатель, перелагавший в популярной форме жития святых. Сборники, составленные Симоном Логофетом, получили широкое распространение среди южных и восточных славян в начале XI в.

Древнейшие списки Четий-Миней вошли в так называемую Супрасльскую рукопись (начало XI в.) и Успенский сборник (начало XII в.). Приподнятый стиль изложения Симона Логофета, нашедший отражение уже в этих первых, переводных текстах, стал образцом для авторов древнерусских составителей позднейших учительных сборников.

В первой половине XVI в., в условиях укрепления общероссийской государственности и возникновения предпосылок для создания общерусского культа святых (церковные соборы 1547 и 1549), тексты учительных книг и сборников, подобных Минеям, оказались особенно идеологически востребованными. Большую работу по собиранию «святых книг, которые в Русской земле обретаются», предпринял в те годы новгородский митрополит Макарий (1528–1563). Именно ему принадлежит заслуга в составлении сводного варианта Четий-Миней –так называемых Великих Миней-Четий, носящих теперь его имя.

Великие Минеи-Четьи – это 12 огромных книг (по числу месяцев года), регламентировавших годовой круг чтения на каждый день. К исполнению замысла митрополита были привлечены широкие круги русских писателей, переводчиков, книжников и переписчиков, начиная с известных публицистов и агиографов, таких, например, как Зиновий Отенский, Лев Филолог, Василий Михайлович Тучков, Ермолай-Еразм, дьяк Дмитрий Герасимов, пресвитер Илья, псковский священник-агиограф Василий-Варлаам до безвестных. Составительская и редакторская работа заняла у Макария, его помощников и «многих различных писарей» свыше 25 лет. Книжники обработали материалы всех подвластных митрополиту новгородских, псковских и ряда местных церковных и монастырских библиотек. Сбор книг по городам и монастырям Руси способствовал формированию будущей Патриаршей (Синодальной) библиотеки, разместившейся позже в Москве.

Современным архивистам известны три «чистовых» 12-томных книжных свода Великих Миней-Четий, приписываемых митрополиту Макарию и названных по местам их первоначального хранения: Софийский, Царский и Успенский (ныне хранятся в отделе рукописей Российского Государственного Исторического музея).

Внешнее оформление книг выдержано в торжественном и велеречивом стиле «древнерусского монументализма». Размеры каждого 12-томного книжного свода соответствуют названию «великих», так как насчитывают от 1500 до 2000 листов стандартного формата, именуемого «александрийский лист» (примерно соответствует современному листу печатной бумаги формата А4). Стиль сборников изощрен и витиеват. Пышность и «лепота» словесного оформления переложенных для «душеполезного чтения» текстов должны были соответствовать возросшему политическому величию Московского православного царства, а внешняя монументальность – грандиозности идеи Москвы как наследницы Византии в мировой истории, т.е. «третьего Рима».

В состав Великих Миней-Четий попали жития и похвальные слова святым, статьи из многочисленных религиозно-дидактических сочинений, русских и переводных – Торжественников, Прологов, Требников, сочинения «отцов церкви» – Василия Великого, Григория Богослова. Некоторые сборники вошли в состав сочинения Макария целиком – это Измарагд, Златоуст, Златоструй, Маргарит, Златая цепь. Без купюр в состав Великих Миней-Четий вошли также История иудейской войны Иосифа Флавия, Космография Космы Индикошгова, Хождение игумена Даниила и другие ценнейшие памятники древнерусской литературы, оригиналы которых в настоящее время не сохранились. Для XVI-го же столетия Великие Минеи-Четьи были самым полным собранием религиозных текстов, своеобразной «духовной энциклопедией XVI века».

В XVII в. Великие Минеи-Четьи были положены в основу новых сборников – Миней Четьих Чудовских (1600), Миней Германа Тулупова (1627–1632) и Миней И.И.Милютина (1646–1654), а в конце XVII – начале XVIII в. – в основу Миней Четьих Димитрия Ростовского (1651–1709), отличающихся образным, выразительным языком, почти близким современному. Ставшие излюбленным благочестивым чтением для грамотных христиан, Четьи-Минеи только в XVIII в. выдержали 10 переизданий и многократно перепечатывались в извлечениях. Особой популярностью Четьи-Минеи пользовались у старообрядцев (выписки из них часто встречаются в составе старообрядческих сборников – Цветников).

Агиография

Епифаний Премудрый. Епифаний родился в Ростове в первой половине XIV в

В авторском вступлении к «Житию митрополита Петра» Киприан, как отмечалось выше, говорит, что житие должно служить украшением святому. Образцом жития-украшения, словесной похвалы святому может служить епифаниевское «Житие Стефана Пермского».

В этом произведении наиболее полно и четко отразились взгляды Епифания на задачи литературного творчества агиографа. Обычные слова не в силах выразить величие деяний подвижников во славу Христа, но автор рассказа о святом — земной человек. И вот, призывая на помощь бога, уповая на покровительство восхваляемого им святого, агиограф стремится так пользоваться обычными средствами языка, чтобы у читателя создалось представление о святом, как о человеке совершенно иного духовного типа, чем остальные люди. Поэтому языковая вычурность — не самоцель, а средство, с помощью которого автор сможет достойно прославить героя своего повествования.

Агиограф в начале жития (что особенно характерно для памятников панегирического стиля) говорит о своих писательских возможностях с крайней степенью самоуничижения. Вот что пишет Епифаний в одной из тирад такого рода: «Аз бо есмь умом груб и словом невежа, худ имея разум и промысел предоумен, не бывшу ни во Афинех от юности, и не научихся у философов их ни плетения риторска, ни витийских глагол, ни Платоновых ни Арестотелевых бесед не стяжах (не освоил), ни философия, ни хитроречия не навыкох, а спроста отинудь весь недоумения наполнихся» [5]. Авторские признания в своей неучености, невежестве, в своей простоте противоречат остальному тексту произведения, в котором его ученость, эрудиция и умение владеть риторическими приемами проявляются в полной мере. Это искусный литературный прием, направленный все к той же цели — прославить, возвеличить святого. Если автор жития, блещущий в своем произведении и ученостью, и риторским искусством, не устает повторять о своем ничтожестве, то читатель и слушатель жития должен был чувствовать себя особенно ничтожным перед величием святого. Кроме того, авторские признания о своей неучености и литературной беспомощности, противоречащие действительному тексту, написанному этим самым автором, должны были создать впечатление, что все написанное — некое божественное откровение, наитие свыше.

Второе сочинение Епифания Премудрого — «Житие Сергия Радонежского» — носит более повествовательный характер, чем «Житие Стефана Пермского», стилистически оно значительно проще, более насыщено фактическим материалом. Целый ряд эпизодов «Жития Сергия» имеют своеобразный лирический оттенок (рассказ о детстве отрока Варфоломея — будущего Сергия, эпизод, повествующий о просьбе родителей Сергия не уходить в монастырь до их смерти, чтобы было кому помочь им в старости, и т. п.).

Если в «Житии Стефана Пермского» Епифаний показал себя виртуозом-стилистом, то в «Житии Сергия» он представал, кроме того, мастером сюжетного повествования. «Житие Сергия» пользовалось большой популярностью у средневековых читателей и дошло до нас в большом количестве списков.

Пахомий Логофет. В произведениях Епифания Премудрого экспрессивно-эмоциональный стиль достиг вершины своего творческого развития. В лице третьего представителя этого стиля в агиографии, Пахомия Логофета, он нашел мастера, придавшего ему официальный церковно-религиозный характер. Жития, написанные Пахомием, стали формальными образцами для всей последующей официальной агиографии.

Пришелец из Сербии, Пахомий Логофет начал свою литературную деятельность в 30-х гг. XV в. в Новгороде, при новгородском архиепископе Евфимии II. В дальнейшем он бывал в Москве, Троицко-Сергиевом монастыре, в Белозерском монастыре, вновь возвращался в Новгород. Умер Пахомий, по-видимому, в 80-х гг. XV в. Перу Пахомия принадлежит несколько оригинальных житий, из которых лучшее — «Житие Кирилла Белозерского». Помимо житий, он написал ряд похвальных слов и служб святым. Основная же деятельность Пахомия как агиографа состояла в переработке уже существовавших житий с целью придать этим житиям большую риторичность, большее соответствие жанровым канонам[8].

Как отмечает В. О. Ключевский, Пахомий Логофет «прочно установил постоянные, однообразные приемы для жизнеописания святого и для его прославления в церкви и дал русской агиобиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому было легко подражать при самой ограниченной степени начитанности».

ВОПРОС 71.

Д омостро́й — памятник русской литературы XVI века, являющийся сборником правил, советов и наставлений по всем направлениям жизни человека и семьи, включая общественные, семейные, хозяйственные и религиозные вопросы. «Домострой» возник в XV веке во времена Новгородской республики в Великом Новгороде. По мнению исследователей, текст «Домостроя» появился в результате длительного коллективного труда на основе существовавших на момент написания литературных источников. В середине XVI века «Домострой» был переписан духовником и сподвижником Ивана Грозного — протопопом Сильвестром в качестве назидания молодому царю. Однако, некоторые исследователи (Д. П. Голохвастов, А. В. Михайлов, А. И. Соболевский и др.) считают именно Сильвестра автором «Домостроя».Обновлённая редакция «Домостроя» была составлена иеромонахом московского Чудова монастыря, а позже игуменом — Карионом в XVII веке. В сильвестровской версии «Домострой»^[5] состоит из предисловия, 67 глав и «Послание и наказание от отца к сыну»

ЗНАЧЕНИЕ: Кроме религиозной, назидательной и поучительной частей, «Домострой» содержит очень важную информацию о социальном устройстве с множеством подробностей о быте и повседневной жизни боярского и купеческого сословий на Руси. Поэтому является кладезем для исследователей того времени. Эту книгу принимали за основу в вопросах создания семьи и ведения хозяйства. Энциклопедия домашнего хозяйства древней Руси Домострой. Кроме советов и рекомендаций, в нем были представлены правила проведения ритуальных обрядов. Свадьбы, празднества и ежедневное времяпрепровождение должны были согласовываться с этой книгой

«Хожение за три моря» («Хождение за три моря»)^[1] — памятник литературы в форме путевых записей (жанр хожения), сделанных купцом из Твери Афанасием Никитиным во время его путешествия в индийское государство Бахмани в 1468—1474(датировка Л. С. Семёнова^[2], ранее И. И. Срезневским датировалось 1466—1472 годами).

Сочинение Никитина было первым русским произведением, точно описывающим торговое и нерелигиозное путешествие. Автор посетил Кавказ, Персию, Индию и Крым. Однако большая часть записок была посвящена Индии: её политической структуре,торговле, сельскому хозяйству, обычаям и традициям. Произведение полно лирическими отступлениями и автобиографическими эпизодами.

В 1458 г. предположительно купец Афанасий Никитин отправляется из родной Твери в Ширванскую землю (на территории теперешнего Азербайджана). У него с собой путевые грамоты от великого князя тверского Михаила Борисовича и от архиепископа Тверского Геннадия. С ним ещё купцы — всего идут на двух судах. Двигаются по Волге, мимо Клязьминского монастыря, проходят Углич и добираются до Костромы, находившейся во владениях Ивана III. Его наместник пропускает Афанасия далее.
Василий Панин, посол великого князя в Ширване, к которому Афанасий хотел присоединиться, уже прошел вниз по Волге. Никитин ждет две недели Хасан-бека — посла ширваншаха татарского. Едет он с кречетами «от великого князя Ивана, и кречетов у него было девяносто». Вместе с послом они двигаются дальше.
В пути Афанасий делает записи о своем хождении за три моря: «первое море Дербентское (Каспийское), дарья Хвалисская; второе море — Индийское, дарья Гундустанская; третье море Черное, дарья Стамбульская» (дарья no-перс. — море).
Казань прошли без препятствий. Орду, Услан, Сарай и Берензань прошли благополучно. Купцов предупреждают, что караван подстерегают татары. Хасан-бек дает подарки осведомителям, чтобы они провели их безопасным путем. Неверные подарки взяли, однако весть об их приближении подали. Татары настигли их в Богуне (на отмели в устье Волги). В перестрелке были убитые с обеих сторон. Меньшее судно, на котором была и поклажа Афанасия, разграблено. Большое судно дошло до моря и село на мель. И его тоже разграбили и четверых русских взяли в плен. Остальных отпустили «голыми головами в море». И они пошли, заплакав… Когда путники вышли на берег, и тут их взяли в плен.
В Дербенте Афанасий просит помощи у Василия Панина, который благополучно дошел до Каспия, и Хасан-бека, чтоб заступились за людей, захваченных в плен, и вернули товары. После долгих хлопот людей отпускают, а больше ничего не возвращают. Считалось, то, что пришло с моря, — собственность владельца побережья. И разошлись они кто куда.
Иные остались в Шемахе, другие пошли работать в Баку. Афанасий же самостоятельно идет в Дербент, затем в Баку, «где огонь горит неугасимый», из Баку за море — в Ченокур. Здесь он живет полгода, месяц в Сари, месяц в Амале, о Рее он говорит, что здесь убили потомков Мухаммеда, от проклятия которого семьдесят городов разрушились. В Кашане он живет месяц, месяц в Езде, где «домашний скот кормят финиками». Многие города он не называет, потому как «много ещё городов больших». Морем добирается до Ормуза на острове, где «море наступает на него всякий день по два раза» (впервые видит приливы и отливы), а солнечный жар может человека сжечь. Через месяц он, «после Пасхи в день Радуницы», направляется на таве (индийское судно без верхней палубы) «с конями за море Индийское». Доходят до Комбея, «где родится краска и лак» (основные продукты экспорта, кроме пряностей и тканей), а затем идут до Чаула.
У Афанасия ко всему, что касается торговли, живой интерес. Он изучает состояние рынка и досадует, что солгали ему: «говорили, что много нашего товара, а для нашей земли нет ничего: все товар белый для бесерменской земли, перец, да краска». Афанасий привез жеребца «в Индийскую землю», за которого заплатил сто рублей. В Джуннаре хан отбирает у Афанасия жеребца, узнав, что купец не мусульманин, а русин. Хан обещает вернуть жеребца и ещё дать тысячу золотых в придачу, если Афанасий перейдет в мусульманскую веру. И срок назначил: четыре дня на Спасов день, на Успенский пост. Но накануне Спасова дня приехал казначей Мухамед, хорасанец (личность его до сих пор не установлена). Он заступился за русского купца. Никитину возвратили жеребца. Никитин считает, что «случилось Господне чудо на Спасов день», «Господь Бог сжалился… не оставил меня, грешного, милостью своей».
В Бидаре он опять интересуется товаром — «на торгу продают коней, камку (ткань), шелк и всякий иной товар да рабов черных, а другого товара тут нет. Товар все гундустанский, а съестного только овощи, а для Русской земли товара тут нет»…
Живо описывает Никитин нравы, обычаи народов, живущих в Индии.
«И тут Индийская страна, и простые люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, и все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. Из простого народа мужчины, и женщины все нагие да все черные. Куда я ни иду, за мной людей много — дивятся белому человеку».
Все доступно любознательности русского путешественника: и сельское хозяйство, и состояние армии, и способ ведения войны: «Бой ведут все больше на слонах, сами в доспехах и кони. Слонам к голове и бивням привязывают большие кованые мечи… да облачают слонов в доспехи булатные, да на слонах сделаны башенки, и в тех башенках по двенадцать человек в доспехах, да все с пушками, да со стрелами».
Особенно интересуют Афанасия вопросы веры. Он сговаривается с индусами пойти в Пар-ват — «то их Иерусалим, то же, что для бесермен Мекка». Он дивится, что в Индии семьдесят четыре веры, «а разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся…».
Афанасий горюет, что сбился с русского церковного календаря, священные книги пропали при разграблении корабля. «Праздников христианских — ни Пасхи, ни Рождества Христова — не соблюдаю, по средам и пятницам не пощусь. И живя среди иноверных, я молю Бога, пусть он сохранит меня…»

72. Древняя Москва

Ранняя застройка Кремля

По исследованиям М.Г.Рабиновича^[11], Н.Н.Воронина^[12], Н.С.Шеляпиной^[13], В.И.Федорова^[14] и др., Боровицкий холм был заселён славянами уже в XI веке. Найдены деревянные мостовые, датированные 1080-1090 гг.

На мысу Боровицкого холма в XII веке располагалось городище вятичей. Предположительно там была построена первая деревянная церковь Рождества Иоанна Предтечи. Одновременно в районе нынешней Соборной площади, на территории более древнего дьяковского поселения, располагалось городище, включавшее деревянную церковь и княжеское кладбище^[13]. Согласно летописи, в 1156 г. возведены деревянные стены Кремля, охватывающие оба городища.

В то же время, по данным Т.Д.Пановой, на территории Боровицкого холма отложений жилого слоя ранее середины XII века не обнаружено^[15].

Во всяком случае, Московский Кремль был заложен в середине XI века на высоком мысу, образованном при впадении Неглинной в Москву-реку. Такое расположение характерно для населенных мест, заложенных в то неспокойное время. Отсюда же и знаменитая треугольная форма московского Кремля.

Древние укрепления состояли из рва, песчаного вала и деревянной внутривальной конструкции. Крепостная стена усиливалась крюковыми жердями, предохранявшими брёвна от сползания по крутому склону. Укрепления неоднократно подновлялись.