Зомби больше не вернется: смешанная экономика

 

Признать, что приватизация отнюдь не так универсальна, как полагают ее сторонники, – не значит броситься в другую крайность, говоря, что всеобщей должна быть государственная собственность и что приватизация не оправдана нигде и никогда. Существуют широкие области экономической деятельности, такие как сельское хозяйство и розничная торговля, в которых государственные предприятия редко бывают прибыльными. Бюджет не может выигрывать от владения убыточными предприятиями. Сравнительно небольших потерь в прибыльности, связанных с ограничениями, накладываемыми государственной собственностью, уже достаточно, чтобы свести на нет все преимущества от более низкой стоимости капитала.

В особенности довод о высоких издержках за пользование акционерным капиталом неприменим к малым некорпоративным предприятиям, которые в любом случае не имеют внешних акционеров. У предприятий малого бизнеса издержки за пользование внешним капиталом, в основном в форме банковских займов, обычно высокие. Однако при более высокой стоимости капитала по сравнению с государственными предприятиями и крупными частными корпорациями мелкий бизнес выигрывает в эффективности благодаря тесной связи между функциями собственности и управления.

Представление, что перед нами выбор – либо чистый капитализм laissez-faire, либо всеобщая социализация экономики, – следствие того, что можно назвать «великим забвением» уроков смешанной экономики. Смешанная экономика никогда не была и не является простым компромиссом между двумя крайностями. Скорее, она была формой эффективного и плодотворного взаимодействия частного и государственного секторов. Равнодействующая этого взаимодействия будет время от времени смещаться, иногда требуя приватизации государственных предприятий, иногда – расширения государственного сектора через национализацию или создание новых предприятий.

В этом выводе нет ничего удивительного, так как он – просто повторение общепринятой точки зрения, преобладавшей на протяжении большей части послевоенного периода. Тем не менее он несовместим с идеологией рыночного либерализма, воцарившейся после экономического кризиса 1970-х годов. В мышлении рыночного либерала провалы частного сектора и сохранение значительного государственного сектора по производству товаров и услуг – это результат беспочвенного политического сопротивления рыночным реформам.

 

Смешанная экономика

 

Чтобы найти правильный баланс между государственным и частным секторами смешанной экономики, не нужно изобретать ничего кардинально нового в экономической науке. Главная нерешенная задача, стоящая перед экономистами, – глубже понять, почему на рынках капитала могут возникать провалы, а стоимость акционерного капитала столь высока. Здесь вовлечены несколько факторов, и выводы, касающиеся стоимости акционерного капитала, зависят от их взаимодействия.

Во-первых, как говорилось в гл. II, на рынках акционерного капитала образуются иррациональные пузыри, которые затем лопаются. Поэтому инвестиции в акции колеблются гораздо сильнее, чем размер корпоративных прибылей, на основе которых рассчитывают доходность по акциям. Как следствие, риск по вложениям в акции более высокий и недооценивается моделью CCAPM, соответственно, норма доходности, запрашиваемая инвесторами, также выше.

Во-вторых, многие значимые риски, такие как риск безработицы, не могут быть застрахованы. Наличие этого «системного риска» делает инвесторов менее терпимыми к риску по акциям, приносящим низкую или отрицательную доходность во время экономического спада, когда риск безработицы повышается. Наконец, на рынке акций в очень разных положениях находятся крупные и политически влиятельные игроки, такие как Goldman Sachs, гарантирующие себе высокую доходность, и обычные мелкие инвесторы, которые, понеся убытки, покидают рынок.

В той степени, в которой эти провалы устранимы, премия по акциям будет снижаться, и предоставление товаров и услуг частным сектором будет становиться все более оправданным.[132]Пока же экономистам нужно перестать соревноваться в поисках хитроумного ответа на загадку премии за риск и сосредоточиться на анализе запутанной действительности.

Существующая теория естественной монополии и провалов рынка указывает на отрасли, где государственная собственность окажет, скорее всего, благотворный эффект. Это подтверждается и тем фактом, что в самых разных странах границы между частными и государственными отраслями по большей части совпадают. Эти границы время от времени смещались, но участие государства было более частым в капиталоемких отраслях с естественной монополией и в предоставлении общественных услуг, таких как здравоохранение и образование.

В отраслях, где остро стоит проблема провалов рынка, государственная собственность выглядит наиболее убедительным вы ходом. Так, для инфраструктурных отраслей есть несколько важных моментов. Во-первых, из-за высокой премии за риск и вытекающей отсюда проблемы близорукости решений, частные владельцы инфраструктуры инвестируют мало либо не столько, сколько необходимо для максимизации долгосрочной выгоды. Во-вторых, объекты инфраструктуры создают положительные внешние эффекты, которые не отражаются в доходах, получаемых владельцами этих объектов. Например, высокое качество транспортной инфраструктуры повышает стоимость земли в этом районе. Наконец, существуют трудности, связанные с естественно-монопольным характером многих инфраструктурных отраслей.

Что касается социальных услуг – здравоохранения, образования и проч., то разрыв между реальными условиями предоставления этих услуг и условиями, теоретически необходимыми для оптимальности рынка, настолько велик, что экономический анализ этих отраслей – невероятно трудная задача. Самые крупные проблемы возникают с информацией, неопределенностью и финансированием.

Ценность медицинских и образовательных услуг во многом обусловлена наличием у врачей, медсестер, учителей особых знаний, а также их способностью применять эти знания на благо пациентов или учащихся. Напротив, стандартный экономический анализ рынков исходит из предпосылки, что обе стороны одинаково хорошо осведомлены о природе товара или услуги. Асимметрия информации тесно связана с тем обстоятельством, что сложно предсказать заранее, какие выгоды принесет оказание медицинских или образовательных услуг, а иногда это трудно установить даже задним числом. Отсюда, в свою очередь, возникает серьезная трудность их финансирования через рыночные механизмы медицинской страховки или студенческого займа. В той или иной форме государственное участие в финансировании здравоохранения и образования неизбежно. Но как только государство начинает частично или полностью платить за услуги, наименее затратным выходом становится прямое предоставление этих услуг государством.

Наоборот, частное предоставление услуг наиболее предпочтительно там, где эффективен небольшой масштаб деятельности, при котором может конкурировать достаточно много фирм; где рынки хорошо функционируют, поощряя фирмы внедрять инновации и удовлетворять потребительский спрос и устраняя фирмы, не прошедшие отбор по качеству услуг. В частности, в секторах, где доминируют малые и средние предприятия и где крупные корпорации не в состоянии эффективно конкурировать, государственные предприятия едва ли способны проявить большее проворство. История моего родного штата Квинсленд, где в начале XX века были неудачные эксперименты с государственными мясными лавками, отелями и зверофермами, подтверждает этот вывод.

Всегда будет существовать ряд промежуточных случаев, в которых лучшее решение неочевидно. В зависимости от конкретных исторических обстоятельств или местных особенностей в разных обществах выбор падет на государственное обеспечение таких услуг (обычно в форме коммерческого государственного предприятия), частное предоставление услуг под надзором государства или некую промежуточную форму, такую как государственно-частное партнерство.

В отличие от большинства рассматриваемых в книге идей, смерть идеологии приватизации – это уже свершившийся факт. Скорее всего, большая часть экстренно национализированных во время глобального финансового кризиса предприятий вновь станут частными. Но право государственной собственности быть предметом публичной дискуссии и обсуждаться в качестве реального, а иногда просто необходимого варианта уже не отнять. Смешанная экономика обрела вторую жизнь и больше никуда не денется.

 

 

Литература для дополнительного чтения

 

Приведенная выше цитата Эша взята из публикации [Krasnolutska, Martens, 2008]. В ряде работ [Berman, 1998; 2002; Sassoon, 1998; Judt, 2005] можно найти прекрасные обзоры истории европейской социал-демократии. Классическая работа Пигу [Pigou, 1920; Пигу, 1985] об экономической теории общественного благосостояния заложила основы анализа внешних эффектов, который впоследствии был раскритикован Коузом в его теории прав собственности [Coase, 1960; Коуз, 2007], но не был ею заменен.

Захватывающее, хотя и своеобразное, описание атмосферы, в которой родилась работа Дж. Робинсон о несовершенной конкуренции [Robinson, 1932; Робинсон, 1986], дано в книге Шэкла [Shackle, 1983].

Термин «провал рынка» впервые появился в 1958 году [Bator, 1958]. Первый пример сопряженного употребления термина «провал государства» можно найти у Маккина [McKean, 1965]. Защита смешанной экономики от критики оппонентов приводится в книге Шонфилда [Shonfield, 1984]. Работа Гидденса [Giddens, 1999] заложила интеллектуальную основу для притязаний Тони Блэра на «третий путь» – на этот раз между тэтчеризмом и старой социал-демократической традицией, представленной Шонфилдом. Интервью с Рудольфом Мейднером, взятое Шонфилдом [Shonf eld, 1984], дает представление об интеллектуальном климате, в котором возник его план, а также о расцвете и упадке шведской модели.

Модель политики как «рынка голосов» принадлежит Э. Даунсу [Downs, 1957], но основополагающей в этом направлении стала работа Бьюкенена и Таллока «Расчет согласия» [Buchanan, Tullock, 1965; Бьюкенен, Таллок, 1997], а ее довольно доступный пересказ можно найти в книге Мюллера [Mueller, 1989]. В одной из своих наиболее ранних статей [Quiggin, 1987] я указывал на многочисленные проблемы в теории общественного выбора. Подход, основанный на анализе прав собственности, начинается с Коуза [Coase, 1960; Коуз, 2007], и его влияние до сих пор чувствуется, например у де Сото [Soto de, 2003; Сото де, 2004].

Кокетт интересно описал, как идеи рыночного либерализма превращались в политические проекты под крылом мозговых трестов вроде Institute of Economic Af airs [Cockett, 1995]. Бриттан дает взгляд на рыночный либерализм изнутри [Brittan, 1988]. История рыночного либерализма с позиций победителей рассматривается в книге Ергина с соавт. [Yergin, Stanislaw, 2002]. Глин описывает те же события с точки зрения разочаровавшегося, но не до конца, социалиста [Glyn, 2007]. Истон дал превосходный обзор рыночных реформ в Новой Зеландии и впервые предложил описывать подход к реформам Дугласа и его единомышленников как «рыночный ленинизм» [Easton, 1997]. Книга Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек» [Fukuyama, 1992; Фукуяма, 2005] дает прекрасное представление об интеллектуальной атмосфере 1990-х годов, как и ее огрубление – «Lexus и олива» Томаса Фридмена [Friedman, 1999; Фридмен, 2003].

Описание приватизации как меры, которой «каждый раз приходится искать новые обоснования», принадлежит Кэю и Томпсону [Kay, Thompson, 1986]. Они критикуют правительство Тэтчер и его последователей за практику приватизации государственных предприятий без изменения их монопольных позиций, которая хотя и позволяет продать по более высокой цене, но исключает выгоды от конкуренции. Термин «вашингтонский консенсус» принадлежит Вильямсону [Williamson, 1990], хотя впоследствии он открестился от его наиболее крайних интерпретаций. Дурбин высказался о власти банков в интервью радиостанции WJJG, его слова приведены в [Doster, 2009].

Мысли о связи приватизации с загадкой премии за риск по большей части основаны на моих изысканиях по этой теме за последние 15 лет, чаще всего совместных с Саймоном Грантом. Основные работы: [Quiggin, 1995; Grant, Quiggin, 2002; 2003; 2004; 2005; 2006]. Процитированное исследование МВФ – это [Davis et al., 2000].

Среди других работ нужно упомянуть следующие: [Akerlof, 1970; Акерлоф, 1994; Arrow, Debreu, 1954; Baumol, 1982; Baumol, Panzar, Willig, 1982; Bel, 2006; Chamberlin, 1933; Drucker, 1969; Friedman, Friedman, 1979; Krugman, 2009c; Merah, Prescott, 1985; Mill, 2008, Book V; Nairn, 1989; Nash, 1951; Shiller, 2003a; 2003b; 2008; Neumann von, Morgenstern, 1944; Нейман, Моргенштерн, 1970].

 

 

Заключение: экономика XXI века

 

Зомби из фильмов ужасов славятся своей живучестью. Этих фантастических мертвецов можно калечить сколько угодно – они упрямо надвигаются на свою жертву. Зомби-идеи, герои этой книги, столь же выносливы. Несмотря на кризис, среда профессиональных экономистов, как правило, продолжала жить как ни в чем не бывало. И теперь, когда кризис 2008 года завершился, рыночные либералы делают вид, будто его и вовсе не было.

Ричард Познер, являющий собой редкий пример рыночного либерала, который изменил свои взгляды и встал на сторону кейнсианства, заметил:

 

Механизмы рыночной корректировки работают на академическом рынке крайне медленно. У профессоров есть бессрочный контракт. У них есть толпа выпускников, жаждущих получить степень PhD. У них есть хорошо знакомый и отточенный технический аппарат. Выбить их из привычной колеи очень трудно (цит. по: [Cassidy, 2010, р. 28]).

 

Подход к экономике, доминировавший более 30 лет, не исчезнет просто потому, что его выводы не согласуются с фактами. Нужно предложить альтернативу зомби-экономике рыночного либерализма. Но прежде чем поговорить о будущем, следует еще раз окинуть взором прошлое.

 

Переосмысливая опыт XX века

 

Крах рыночного либерализма требует переосмысления опыта XX века и в первую очередь кризиса 1970-х годов. В целом достижения развитых экономик в период господства рыночного либерализма выглядят блекло на фоне достижений кейнсианской социал-демократии в послевоенный период.

И все-таки «золотой век» кончился хаосом и крахом 1970-х годов. Пока не наступил нынешний кризис, это крушение считали окончательным. Несмотря на все свои достоинства, кейнсианское управление экономикой оказалось в конечном счете неустойчивым, тогда как методы рыночного либерализма, на первый взгляд, давали надежду, что стабильность эпохи «великого смягчения» продолжится и в будущем.

Теперь эта точка зрения совершенно безосновательна. «Великое смягчение» потерпело фиаско ничуть не меньшее, чем то, которым увенчался послевоенный подъем. Если подъем наступит, то это произойдет благодаря мерам, с которыми рыночный либерализм, казалось, покончил навсегда. Как же тогда нам относиться к эре кейнсианства и ее бесславному концу?

Первая, пессимистичная, интерпретация гласит, что деловой цикл настолько глубоко укоренен в логике рыночной экономики и, возможно, во всех современных экономических системах, что его невозможно приручить. Потеряв голову от успеха, мы предаемся гордыне, а гордыня заслоняет от нас уроки прошлого. Мы забываем, что ресурсы ограничены, что бюджеты в конце концов нужно сводить с балансом, что зарплаты и доходы не могут без конца опережать рост стоимости производства и т. д. В 1960–1970-х годах гордыня привела к непомерно высоким бюджетным дефицитам и раскручиванию спирали зарплат и инфляции. В 1990–2000-х годах она заразила нас спекулятивной лихорадкой, которую по всему миру разнесли самозваные господа Вселенной – финансисты.

Но есть и другая интерпретация. Возможно, провалы 1970-х годов стали результатом ошибок, которых можно было избежать благодаря более глубокому пониманию экономики и более прочным социальным институтам. Если это верно, то настоящий кризис может стать точкой возврата к успешной политике, усвоившей уроки прошлого.