А сдача – Вам, или Лекарство от Бедности

Мастер помнит, что он – Мастер, и поэтому – учится.

«Проблема» ученика лишь в том, что он себя не считает Мастером.

А вот если Мастер забывает, что ученик – это Мастер, тогда Мастер теряет Мастера.

 

«Что Вы проповедуете? – Пофигизм. – И что, Вам даже денежки по фиг? – По фиг. – И карьера Вам по фиг? – По фиг. – И женщины – по фиг? – Не, женщины нам не по фиг. – А как же принцип? – А по фиг принцип».

 

Есть мнение, что конфликт является признаком близости: далёкие люди не конфликтуют. Чтобы завершить тему конфликта, я скажу, почему, не любя и не избегая конфликта, я изредка конфликтую. Во-первых, вы знаете, что вопрос «ты меня уважаешь?» для пьяниц является действительно краеугольным: когда люди за одной стойкой доходят до такого предмета как взаимное уважение, вот тут-то и начинается самая горячая философия. И вот, я Вам скажу, что сейчас, работая на реализацию себя как социальной творческой единицы, я работаю пока не на деньги – я работаю на имя и на «респект» (внимание, уважение). И, поскольку заработать социальный респект является довольно-таки трудом, а наиболее важный респект – это респект самых близких, то есть, мнение какого-то дяди Васи гораздо менее значимо, скажем, мнений моей собственной мамы или любовницы (дядя Вася мне обычно до лампочки), то, если я не вижу в ком-то из близких респекта, то, значит, либо я сам в чём-то неправ и мне нужно всё подряд пересматривать, либо это не такой уж близкий человек, то есть, он, скорее всего, таки мне «дядя Вася». Я люблю выражать внимание и дарить подарки, люблю уважать, и я, согласно приближающемуся тридцатипятилетию, вправе ожидать неких знаков внимания, это попросту соответствует моему самоощущению: я уважаю себя и, в общем-то, не потерплю, особенно от близких людей, никакого уничижения, потому что знаю (для себя), что чего-чего, а униженья от близких я уже никак не заслуживаю. Можно не проявлять уважения, нет проблем, но вот знаков не-уважения как растущий львиный организм теперь я не потерплю. Если же мне хамит «дядя Вася» в очереди, то есть минимум два пути: не заметить или заметить. Разница в том, насколько это во мне застрянет. Если не застрянет, то Бог с ним. Если я решу, что это может во мне застрять и мне придётся потом это переваривать несколько дней – уж лучше я позволю себе в ответ оскалить зубы и зарычать: обычно это несколько отпугивает «чужих», да и своих, если что, приструнивает. Или, приняв самый из возможных отмороженный вид, прошествовать мимо нахала, то есть, сделать ещё нахальнее.

 

Мне снился сон под пятницу: девушка ходит под окнами, я думаю, что она – знакомая, которая вешала на днях объявление о съёме квартиры, я зову её: Алёна, она подходит и улыбается. Это – незнакомая девушка, красивой её не назовёшь, но симпатичная – очень, она похожа на меня, в веснушках, светлом весеннем пальто и широкополой шляпе, с полей которой свисают деревянные палочки для еды, по концам – обугленные; кстати, чудное зрелище, и девушка несчастной не выглядит. Она говорит: да, я вешала объявление, но, на самом деле, я не могу найти секса и мне не с кем пожить. Я просыпаюсь с мыслью: заходи, нам есть о чём побеседовать. Согласно гештальт-подходу и монодраме, это я к себе приходил. К тому же, это абсолютно реалистичный сон: «как взаправду». Самое смешное, что в тот же день вечером я вижу очень похожее существо и одетое в том же стиле во Дворце Пионеров, только прилагались ещё красные немыслимые колготы.

 

Я опять ношу чётки: я не читаю малу пальцами с мантрой, но я живу в мале, она почти постоянно на моей шее, пока мне не надоест. Эта волшебная вещь сообщает мне чувство огромной глубины и счастья. Медитация – и так хорошо, но мала делает её несравненно глубже, счастливей, этот процесс становится почти непрерывным.

 

Меня посещает чувство, что «ничего не происходит вобще», и от этого – огромное счастье. Происходит масса всего: вот сейчас – пошёл дождь. Но это – просто и только дождь, в нём нет ни грамма примеси ничего другого. Мы пьём чай – мы ни больше ни меньше пьём чай. Ничего не происходит, кроме происходящего. Никаких подтекстов, контекстов, только происходящее. Начинается лето. Потом будет осень. Потом зима. Зима будет иной, чем теперь. Недели идут по кругу. Потенциала наших отношений с любимыми хватит на много лет. Примерно в среду я иду в гости танцевать бади-джаз. На той неделе мне дадут денег дважды. В среду придёт Валера. Завтра зайдёшь ненадолго – ты. В четверг приезжает Таня, и в пятницу – день рождения Дашки. Всё, больше решительно ничего не случается.

В дзэн подобное называется «ву ши»: ничего сверх, ничего особого. Ничего, кроме совершенно цикличного счастья, почти обычного.

 

В пятницу вечером после репетиции мы играем спонтанный джаз. Серёжа садится за фоно: он – гитарист, и на фоно играет «от фонаря». А я стою рядом и нажимаю басовые клавиши одной правой. Я тоже в освоении фоно не продвинулся дальше детского «чижик-пыжика» и «жили у бабуси». Мне свойственно на пол-тона фальшивить. Но я в общих чертах понимаю логику инструмента и нажимаю басы, стараясь всего лишь попадать Серёге в ритм. Мы наслаждаемся минут десять. Наконец, он заканчивает, захлопывает крышку с видом джазмена в натуре и начинает кричать: это было круто, это было фламенко! – Это был спонтанный джаз. – Это был джаз!!! И мы радуемся по второму кругу, ещё минут семь. Он захлопывает крышку и кричит: это круто!!! Прибегают девчонки, стоят и в шесть лапок пиликают спонтанный джаз…

Я сильно люблю такие моменты. Я сильно люблю людей, с которыми такое возможно. Я ищу таких людей. Они у меня уже есть. Я не устаю от таких людей. Я ищу сначала – людей, а потом – что с ними может случиться творческого, а уже из этого можно слепить постепенно некий «проект». В последнее время такое стало со мной случаться довольно часто.

Взрослые гости назначают маленького мальчика «заседательствующим» и просят его в качестве заседательствующего отвечать на вопросы. Они говорят: Вадим Батькович, становитесь на табурет, чтобы Вас засняли все скрытые космические камеры и ответьте нам на вопрос: кто такой дедушка Ленин? А Вадик разводит лапами и говорит: дед Пихто!!!

Этого никто «не делает», это довольно часто случается где-то рядом «само собой».

 

И я чувствую, что мне всё по фиг, глубоко по фиг. Потому что всё так хорошо, а фига – растение вкусное и красивое. У меня две тревоги: главная: потерялась из виду Катя, вторая: не с кем, типа, пожить. Но, знаете что, партнёр – это уже не остро. Я хочу партнёра, но острое одиночество уже улеглось. Я могу очень спокойно существовать, если вижу – тебя – хотя бы по пятницам.

 

Я думаю, знаете о чём? Вот… о туфлях. Туфли – тоже не проблема, они есть. Но я мечтаю о туфлях. Одно дело – танцевать босиком. Другое дело – танцевать на хорошем полу в классных туфлях. О, это – кайф. А ходить в классных туфлях? Прогулка – это стрит-джаз, не вопрос. И, когда туфли тебя несут… когда они – твои крылатые сандалии… ты летаешь… Вот, я мечтаю – о туфлях.

 

Знаете, вот, вроде, некстати, но, на самом деле, назрело. Недаром в последнее время одна из модных тенденций: одеваться во что попало, но чтоб удобно. Потому что одежда – это попросту шкура: от холода и от посторонних взглядов. Больше одежда низачем не нужна, разве для специфического комфорта, которого мы не можем обрести нагишом. Но есть но! Во-первых, это известно, что возбуждает – не нагота. Возбуждает – одежда. Возбуждает – запрет. Нагота же сама по себе не вызывает вообще никакой реакции. Нагота делает человека доступным, и в то же время, делает незаметным. Когда рисуют ню, рисуют попросту человека как такового, а человек как таковой интересней человека в одежде. И, понятно, что возникает тенденция одеваться так, будто одежда не имеет значения вообще. Это комфортная шкурка, ни плюс ни минус. И большая часть моего гардероба – это секонд, это дешёвые, не такие яркие и максимально комфортные вещи. Но часть вещей мне хочется просто шикарных, часть вещей я покупал бы в дорогих бутиках. Почему? Потому, что в них чувствуешь себя – соответственно. Это Одежда с большой буквы. Это – респект самому себе.

Понты не надо кидать. Понты надо – реализовывать.

 

И то же самое – о психологической наготе, об открытости. Открытый, доступный человек – он в большой мере находится в безопасности. Потому что он обычно не вызывает «бу». Он просто такой, как есть. Он – никто, он такой же, как любой нагой человек.

Может быть, у Вас было такое ощущение: Вы сидите с людьми за столом и понимаете, что в Вашем правом соседе как бы ничего нет, он такой прозрачный, счастливый, и в нём какие-то тяжёлые вещи – отсутствуют, то есть, вот именно ощущение отсутствия некоторых тяжёлых вещей. В нём какой-то воздух сплошной, и такое чувство, что всё, что он собой представляет – это его телесная оболочка, полная чистым воздухом; воздушный шарик, того гляди улетит. Такое чувство возникает от детей, от достаточно зрелых людей. Всё, что он есть – это его телесная аватара. Больше – ни грамма примесей.

Когда я обнимаю своего Мастера, я понимаю, что его – нет. Он такой мягкий и от него ощущение, как от маленького. Ты обнимаешь просто некое существо, подобное медвежонку.

 

Давайте скажем о таком явлении, когда и Мастер и ученик – пропадают. Какая разница, кто Мастер, кто ученик? Нету обоих. Вам это, наверно, знакомо. Ошо предлагал такой метод: «иногда Вы попросту исчезаете». Вы сидите в саду, и ветерок течёт через Вас.

Мы пьём чай на балконе, и этот чай, этот трёп похож на то, что ничего не происходит вобще. Шумит ветер, о чём шумит ветер? Через нас течёт тихая речка существования. Мы не знаем, где её исток и где устье. Нам и незачем знать. Всё, что мы можем делать – это по мере сил расчищать своё русло, но сейчас – вечер, день ушёл, и мы даже этим не озабочены. Мы даже не знаем, эта вечерняя вода течёт снизу вверх или сверху вниз. Это не важно. Жизнь похожа на переливание из пустого в порожнее и чудеса в решете. Да, лишь бы было это пустое и это порожнее, это «густое» и это «творожное» (с.), лишь бы оно – текло. Всё проходит. Остаются лишь чудеса в решете.

Мне подают такой хороший чай и в такой красивой утвари, что уже это само по себе – неизмеримо. А вечер с его окошками? А радость, которая называется «эти глаза напротив»? А ощущение, что я пришёл в гости к семье, которую давно и очень люблю? А эти цветы, платки, минералы?

 

Я мог бы здесь и закончить, но я ещё не сказал нескольких важных вещей именно по той теме, о которой намеревался поговорить. Так что вот здесь начинается постскриптум, и он же – лекция.

 

«Единственный способ начать двигаться в другую сторону – это подать нищему гривенник, когда у тебя в кармане – только пятак».

 

Афоризм, приписываемый Фоме Гордееву

 

Давайте поговорим о таком явленьи, как мизери: нужда, нищета, несчастье. Образ нищего и императора любил использовать Ошо. Что делают друг с другом два нищих? Они друг у друга – клянчат. Дай мне, нет, ты мне дай, ты виноват, нет, это ты виновата. У императора нет проблемы нужды и нет проблемы делёжки. Приставка «Свами» у саньясинских мужских имён означает две вещи: человек отказался от себя как собственности и – человек становится себе Хозяином. Хозяин может не подать нищему, потому что некогда он и сам был – нищим, и он нашёл выход, он перестал жить во внутренней нищете. Подавать милостыню – это неуважение, это – не респект. Нищий может стать не нищим, проблема нищеты – ложна, об этом не знает нищий, но знает тот, у кого нищий просит. Поэтому мастер отвечает лишь: Бог подаст. Но для Мастера (Хозяина) нет никакой проблемы – дать нечто другу. Тебе это надо? Бери. Ты это просишь, тебе это нравится? Забирай. В моём балансе от этого не становится ни больше ни меньше. Если мне хочется нечто, я прикуплю, не вопрос. Но у меня всего – вдосталь.

Гурджиев называл «путь обывателя» равноценным духовным путям. Обыватель вообще не делает никакой практики и при этом кормит своим трудом двадцать человек.

Я хочу сказать, на мой взгляд, духовные пути вторичны житейским путям. Мы часто выходим «на тропу духа» именно потому, что потерпели катастрофу на житейском пути. Но факт в том, что у нас как у человеческих существ – всего пара ног. И, по какой бы тропе мы ни шли, мы идём по камням своими ногами. Ноги те же самые, и тропа, по сути, одна.

Мы выбираем разное. Ошо считается мастером для богатых. Но я, например, остаюсь саньясином уже 12-13 лет. У меня немного денег, и я не стремлюсь к богатству. То, что я – мастер, что бы я ни делал, я – мастер, это моё основное самоощущение. Когда я теряю его, я стараюсь к нему поскорей вернутся. Оно не значит, что ты – не мастер. Любой человек, умеющий идти ногами любой из троп, ну, он умеет ходить ногами! Я верю, меня убеждают, например, рисунки Хамида Савкуева, что бытие определяет сознание; ну, по меньшей мере до той поры, пока не наступит – наоборот, в твоей отдельно взятой жизни, как минимум.

И я выбираю путь очень доступного мастера. Да, я хочу денег. Мне нравятся деньги. Когда они у меня есть, у меня начинается деньготерапия под лозунгом «деньги тратить можно». Но я не вижу никакого смысла брать оплату за никакие свои «мастерские» услуги. Вы понимаете? Я не нуждаюсь. Вы не должны мне платить. Но Вы можете мне дарить деньги. И я пойду их тратить за Ваше здоровье!

Это и есть идея свободной оплаты. Вернее, это вообще не идея «оплаты». Никто ни за что не платит! Я люблю – дарить. Я не вижу никакого повода, чтобы Вы меня – покупали. Однако, если Вы мне хотите тоже дарить, дарите мне деньги, именно деньги я потрачу с максимумом комфорта, и извлеку максимум удовольствия.

Когда-нибудь как творческая личность я раскручусь до того, чтобы получать гонорары, премии и так далее. Я буду всё это брать, это ни что иное как выраженье респекта моему труду артиста или художника. Но я не вижу смысла быть дорогим «мастером», потому что мастерство само по себе вообще ничего не стоит. Это всего лишь вкладывание себя полностью в любимый процесс, и, по большому счёту, это – бесконечная оплата собственных счетов перед миром и Богом.

Но, по сути, я говорю даже не об этом. Я говорю о том осознании, что я ни в чём не нуждаюсь. Бывает так, что на острую потребность сразу же находится некий ответ, практически немедленно. Если ты действительно чего-то хочешь, то вот… что-то уже прямо здесь! Может, это не совсем то, чего ты ожидал, но это – непосредственный ответ на твою потребность. Когда ответ не приходит, значит, ты так хотел.

И вот, когда у меня исчезает страх за завтрашний день и я могу полностью положиться на «хлеб наш насущный даждь нам днесь»: о чём мне беспокоиться? Что бы ни принёс мне завтрашний день, это будет ничто иное как «хлеб насущный», горек он либо сладок.

И моё осознание в том, что на данный – практически на каждый данный момент – мне ничего не надо, ничего сверх. Я могу чего-то хотеть, могу о чём-то мечтать, однако, весь хлеб насущный у меня уже есть, и будет ещё!

У нас в семье последнее время «период тощих коров». Однако, он имеет огромный плюс. Мы так как-то замечательно минимализировались, подтянулись, у нас всё есть, есть даже избыток, и мало «лишнего». Это похоже на некий пост. Коровы похудели и стали активней, красивее и здоровее. У нас какие-то вещи стали «отсутствовать», и на их месте завелось множество тёплого, светлого и лёгкого – воздуха.

У К.К. «воины» старались минимализировать свой инвентарный список, чтобы не тратить ни грамма энергии на ненужное. Крайне минимализировать, вплоть до того, чтобы покупать столько штук спичек, сколько реально нужно в хозяйстве. Но, я Вам скажу, для меня Кастанеда – не единственный источник, есть чудесный североамериканский шаманизм, гавайский шаманизм, традиция Эстес, мало ли что ещё, у меня нет здесь желанья зацикливаться. И вот, я о минимализации говорил бы в терминах «факра». Факр – это намеренная бедность, некоторая аскеза. Через факр хорошо иногда проходить. И ты приходишь к тому, что вот, например, мировое господство – а на фига??? И ты можешь брать что угодно из изобилия, и давать что угодно, и купаться в мире, как в море, и жить постоянно среди своих и чужих даров, но, вот, всё, что тебе нужно «на самом деле»: это твой минималистский инвентарный список, и всё. А он у тебя есть практически в любом случае. Весь вопрос в том, чтобы чувствовать свою бедность не как вынужденную, а как «благородную». И не ждать подачки, а делать что-то своими руками. И не препятствовать тому, чтобы твоя бедность становилась бедностью состоятельной, качественной. А состоятельность берётся из состояния личности.

 

Я хочу немножко неожиданно под конец повернуть и сказать о чём-то совершенно другом.

Игорь Лютый говорит о пересмотре как о «recalling». Это нечто подобное гурджиевскому «самовспоминанию», это переназывание многих вещей, всех вещей. Это – пересдача существованию. Мы пересматриваем свою историю и говорим существованию: это теперь твоё, и делай, что хочешь. Пересмотр – это ничто иное, как сдача в плен. Как бы мы ни выигрывали, пересмотр состоит в том, чтобы намеренно – проиграть. Мы считаем своё имущество и отдаём его в руки существования, отпускаем его по течению. Мы выходим из-под власти обыденных установок, сдаваясь в плен силам существования.

Когда двое оказываются вместе и пересматривают, или они медитируют вместе, или они просто болтают за чаем вечером, или тотально «падают в любовь», по сути, они пересдаются друг другу и чему-то большему. Неким иррациональным силам, которые сделают всё остальное за них. Эти силы – и в них и вовне. Это – жизнь, это – магия. Быть с кем-то значит бесконечно себя терять, а не наоборот.

Если мы вдвоём не сдаёмся друг другу, то встречи не было вообще.

 

Суфи говорят, всё есть суфи. Дзэн говорят, нет пути, кроме дзэн. Даосы говорят, что и вовсе нет никакого пути. Экзистенциалисты скажут, что нет ничего, кроме бытия как такового. Религиозные люди скажут, что нет никакого не-Бога. У Вас нет чувства, что они говорят о чём-то одном? Есть нечто, кроме чего ничего не бывает.

 

В этом смысле, нет ни ученика ни мастера, нет никаких иерархий, нет методов, нет путей, нет просветления – нет не-просветления, нет Будды и нет не-Будды, нет два, нет не-два, нет дзэн, нет не-дзэн.

 

Достичь – просто, потому что нет нужды достигать. Нам некуда идти тысячи миль, одного шага достаточно. Выберите, что является для вас краеугольным, и занимайтесь этим. О-кей, через три дня окажется, что это уже не важно. Что теперь стало краеугольным? Делайте это. Но – делайте.

Младший Судзуки называл подобное «ограничение действия»: сосредоточьтесь на том, что Вы делаете в данный момент, что важно в данный момент. Может быть, сейчас ваш путь – акт дефекации. Я серьёзно!

Ошо говорил: с любым методом играйте три дня, если Вам понравится – три недели.

Есть чудесные практики на три недели. Есть сложные методы, но есть очень простые, хотя они кажутся самыми сложными.

Например, три недели – не спорьте, говорите лишь «да». Кто-нибудь Вас просит – не спорьте даже внутри. Просто сделайте, что он хочет. Не капризничайте. Сделайте нечто для другого – немедленно.

Или говорите «нет». Через три недели никакого «нет» не останется.

Если Вы хотите познать «мудрость идиотов», у Вас нет пути, кроме на три недели, да хотя бы на три дня, да хотя бы на пятнадцать минут каждое утро становится идиотом и вести себя как идиот. Только честно! Нужно сойти с ума. Через три недели в Вас не будет никакого идиотизма, Вы станете самым рациональным существом на земле. Но привычки, несомненно, останутся. Вы, например, можете начать смеяться в метро. Другие что-то подумают: вот, идиот! Но Вы-то знаете, что Вы – не идиот! Так что, если они сами – идиоты, Вас это никак не касается. А может, Вам так понравится быть идиотом, что Вы перестанете на них обижаться: ну, конечно, я же – идиот, ха-ха-ха.

Или – никого не слушайтесь три недели. Станьте, наконец-то, самим собой, всего-то на три недели, может, понравится… Любого директора посылайте в ж…у, даже любимого. Себя – тоже. Автора данного текста – тоже. Ошо… тем более!!!

«А поведай-ка нам, пустовойтов, вот что…»

 

Знаете самый простой способ достичь бытия?

Просто быть. Возьмите – и будьте. Фиг ли Вам медитация? Поживите три недели сполна.

Вдруг понравится.

 

И я хочу сказать наконец: вот мы мечтаем о духовном пути, о группах, об ошо – и при этом упускаем из виду собственную семью. Но семья, особенно, если в ней есть дети, это в восемьсот раз больше, чем группа! Абсолютно серьёзно!!! 05.05.07 22:38

Паззлы

Знаешь…

Будто ничего нет, кроме потока жизни; он изменчив, но в нём есть вещи довольно устойчивые; так что я смотрю на бегущую воду и неподвижные камни, изредка водовороты переворачивают даже крупные камни; и вот, мне кажется, что всё, что мне важно – эта речка жизни; вот мы пьём чай, вот мы сидим на дереве ночью… Есть сам этот поток, его можно громко обозвать «бытиё» - поток речки и сознавания, но даже сознавание не форсируется, оно просто присутствует, больше, меньше… Если пойти дальше, то можно обозвать это «дзэн»: если это «дзэн», это «дзэн»; если же нет, то это просто такая речка, со склонившимися деревьями, подводными обитателями и вышедшими попить косулями, со своими хищниками. Всё это проистекает, и всё это уходит, будто вода, хотя некие контуры неизменны, и порою с неба падает метеорит. Говорят, что «дзэн» означает «добро», и эта речка сладка.

 

На днях я задумался о роли химии и физиологии. Мне приходится раз в месяц съедать кусок химии – небольшой, но мощный кусочек лекарства. Его можно не есть (внутримышечно), однако, тогда мы имеем сезонные обострения просто как факт. Что довольно нормально для всех людей вообще, но у меня обострения проходят довольно остро. Сейчас есть надежда ремиссии, то есть ровного существования в течение нескольких (дальше невозможно просмотреть время) лет, без никаких или без особенных кризисов. Кризис в моём восприятии – явление вполне позитивное, но, когда я говорю «мы имеем обострения», я подразумеваю близких. Мне приходится непросто с собой, на меня самого это ложится полностью, но и близких от меня «заколбашивает»: я тогда в изменённом состоянии и я – другой, хотя это настолько же я, я в такой же мере осознан и понимаю и помню, что делаю; просто всё происходит иначе (странно). Мне плохо в изменённом сознании, изменённых эмоциях? Нет, мне хорошо, хоть и трудно, я учусь наслаждаться им; например, прошедшая весна была активной и радостной. Но, если есть надежда на ровное удерживание обычного состояния и на то, что кризисы случаются минимально редко, а ремиссия ассоциируется с минимальным лечением… О-кей, я съел внутримышечно кусок химии. Мне поплохело, и в голове возникло множество вечных неразрешённых проблем. Через несколько дней я съел другой кусочек химии, который – корректор к первому. И у меня сразу исчезли телесные неудобства и, к тому же, испарились вечные проблемы из головы. Тело чувствует себя плохо – плохо и голове; телу лучше – голова уже не заморачивается. Понятно, что слишком ставить на химию не приходится, я говорю просто о том, что я заметил как факт зависимость думалки от тела с его физиологическим, химическим содержанием; кстати, зависимость думалки от двигалки наблюдается очень чётко, если ты делаешь какую-то телесную практику, хотя бы мой излюбленный бади-джаз.

 

«Бади-джаз»: это гораздо шире, чем техника Габриэллы Рот. Техника хороша, её стоит пройти – и покинуть, техника приводит к пониманию: бади-джаз – это просто следование за телом, за течением организма, непротиворечивое… это танец как жизнь, как течение жизни, и, когда ты постоянно танцуешь, ты перестаёшь думать и воспринимать как думатель, ты перестраиваешь восприятие как танцор.

 

Мне не сильно хочется говорить о своих «проблемах», мне кажется, говорить об этом даже с психоаналитиком – детский сад. Более взрослый подход заключается в том, что «проблем не бывает». Что бы ты ни хотел сделать – попросту делай это. Но я хочу рассказать несколько вещей, которые «навязались», иначе мне трудновато будет двигаться дальше, пусть даже это и повторяющиеся постоянно идеи, от которых у меня стойкое дежа-вю. Я так болтал всю весну, что теперь я часто наблюдаю «нет слов». Без слов. После делания всю весну джиббериша – ерунды, мне хочется безмолвия, мне часто почти нечего говорить.

 

Я хочу, например, сказать о стремлении уйти в частную жизнь. Приходят люди, пьют чай, говорят нечто. Изредка они влюбляются в твоё искусство, а потом обижаются на тебя и тебя обижают: ты оказываешься не такой, как они придумали. Только несколько человек приходят снова и снова, они вновь и вновь приходят в твои гости и на твои круги, и только лишь несколько этих друзей знают тебя, как есть, и только если возможно общаться друг с другом как есть… А как есть – это живое, это единственное живое. «Искусство» живо в процессе создания, а после оно становится прошлым и через пару дней отмирает и сдаётся в архив. Публика смотрит, читает, вздыхает и критикует. Но живого это уже почти не затрагивает. Живое приходит, валяется с тобой на полу, болтает о возможности двоим разнополым друзьям жить вместе. Ты уходишь, и выпитый вместе чай исчезает. Чашка чая кончается. Изредка чашка бьётся – это значит: уходит близкий. Тогда раньше или позже покупается новая чашка. В моём доме с десяток любимых чашек, с десяток людей, которые время от времени, чаще, реже, заходят к тебе такому, как есть. Они такие, как есть. И вот, возникает ощущение бессмысленности пить чай с любой «публикой». Потому что как поступает «публика»? Она выпивает наскоро чай, а потом всю жизнь говорит: «он мой друг, я с ним пил» (с.) При этом «публика» не так часто ведёт себя как друзья. Я давным-давно говорю: невозможно разглядеть человека за пять минут, с человеком нужно проводить время, присматриваться, проходить через трудности, любые ситуации, и наблюдение возраста в том, что практически невозможно, чтобы людей, которые тебя рассмотрели, как есть, было множество: это не множество, это определённая и маленькая компания, хотя в неё приходят новые люди.

 

Я начитался Энрайта, и сразу заметил такую штуку: я хочу чувствовать себя «о-кей», и я чувствую себя «о-кей» лишь с теми людьми, для кого я «о-кей». Они – «о-кей» для меня. Но моё «о-кей» уязвимо, и самая уязвимая точка – это когда другие мне говорят, что я «не о-кей». Я стремлюсь избегать критики именно потому, что я уязвим для критики. И я принимаю советы и мнения лишь друзей, и жёсткие сообщения лишь от друзей. Остальное меня не касается. Но, на самом деле, в этом смысле меня затрагивает всё. Сообщения друзей принимаются, я знаю, что, несмотря ни на что, я для них «о-кей». Мне легче чувствовать, что другие «о-кей», чем, что я сам «о-кей». Но так не бывает. Либо всё вообще «о-кей», либо всё не «о-кей», либо выборочно «о-кей». Если я не о-кей, всё не может быть о-кей. Если я о-кей, всё о-кей. Важно понять, что моё о-кей вообще с другими не связано, учиться тому, чтобы «я о-кей» было само по себе, перманентно, независимо от чужого мнения, в частности, от поступков «публики». Тогда всё о-кей.

 

Когда играешь на гитаре, можно сознать момент, близкий к «недеянию»: когда есть лишь игра на гитаре, лишь чистое действие как таковое, когда в этом не осознаются «субьект», «объект», ничего, кроме Игры вообще… Есть лишь некое действие, которое происходит как бы само здесь-сейчас, например, игра на гитаре и пение. Когда ты стараешься играть и у тебя в голове куча вопросов: что и как я делаю, что не так, как это звучит, что обо мне подумает «публика», чего я хочу, как выгляжу, чего надо – весь результат – я запутываюсь. Игры на гитаре не происходит, происходит рефлексия.

Я думаю, это близко к «творчеству» вообще: не так важны твои вопросы, сколько то, что ты на самом деле делаешь, я бы даже не сказал, что ты делаешь нечто для себя, или для кого-то другого: всё это мешает делать; ты делаешь лишь потому, что ты делаешь, лишь затем, чтобы делать.

Что бы я ни делал, с чем бы я ни работал, это – работа с целостностью. Куда бы я ни шёл, я иду туда целиком. Когда я делаю рабочие записи, и они мне не нравятся, я понимаю, куда мне двигаться дальше, и это не столько относится к технике исполнения, сколько ко мне целиком.

 

Когда кто-то выпивает с тобой на улице стаканчик чая, и потом он уходит, это абсолютно единичное событие. Это «итиго итиэ»: один раз, одна встреча. Судзуки младший говорил о «вспышках существования»: происходит некий феномен здесь-сейчас, и, когда он кончается, его больше нет, им незачем заниматься; мне кажется, Судзуки вообще им больше не занимается, я занимаюсь прошедшим довольно долго. Всё как череда «вспышек существования»: завершённых полностью опытов, которые не повторятся. По Энрайту выходит, что, если я говорю: «Сейчас я сознаю, что набираю текст» - и я повторю ту же фразу через пять минут, её содержание будет уже совершенно иным, то же самое сообщение будет совсем про другое.

Устаёшь несколько от людей, которые бегут от тебя после первой чашки, впрочем, от тех, которые убегают после пятой чашки, устаёшь ещё больше.

Те же, кто приходит к тебе снова и снова, они привыкли друг к другу, и, всё равно, человек человеку может открываться бесконечно много, и быть с другом можно снова и снова. У друзей уже иссякли страсти друг к другу, это касается даже страсти общения. Всё, что остаётся – побыть друг с другом. Для меня это важно. Когда я один, а я львиную долю времени провожу наедине с собой, я есть. Когда я с другом, мы есть. И это разные стороны монеты, но монета одна и та же. Быть – это значит «ничего сверх», «ничего особого». Просто течение реки, которому следуем.

Правда в том, что даже чаепитие с друзьями из треснувших чашек – это тоже «один раз, одна встреча». Даже если встречи похожи. Люди уходят, и возвращаются уже несколько иными. Они, случается, уходят совсем. Но, если с кем-то пить чай, то с близкими. Это похоже на бесконечное чаепитие, да. Чай – проходит, он просто течёт, он почти ничего не оставляет после себя. Это воприятие течения жизни вобще. Оно низачем, оно настолько же бесцельно и замечательно, как чай, или как текущая речка. В чаепитии или течении может бесконечно много открыться. Всё это – ни к чему, это лишь течение, где-то медленно, где-то быстро, это природное течение, всё… В результате речка только впадает в море. Или пересыхает…

Можно проживать активно и пассивно. Активное проживание – это действие. Пассивное проживание – когда ты не занят со стороны. Это, может быть, пересмотр или поиск видений. Пересмотр часто основан на том, что мы не проживаем полностью каждый момент. Рефлексия часто значит, что я не целостен. Иначе, если я проживаю постоянно и полностью, в пассивной фазе мне действительно нечего делать: я переживаю только лишь то, что я – есть, что ветер дует, что стол груб, что пришёл кот, что собирается гроза, и снова – что я просто здесь есть. Я действительно не делаю ничего больше. У меня нет никаких объектов внутри, никакого субьекта, только лишь просто я, выглядящее пустым.

Я хочу учиться балансу пассивности и активности. Можно быть активным до тех пор, пока не свалишься. Можно быть пассивным до тех пор, пока тебя не погонит. Часто смену ритма задаёт партнёр, если он есть.

«Фаза плато»… нет активности совершенно, нет ничего, только ветер и ручей между нами. Всё пусто. Никто не делает ничего. Потом мы встаём и бродим по плато, разглядывая коряжки или собирая грибы, или смотрим в небо. Мы обходимся лишь несколькими фразами, больше нечего говорить, болтовня отсутствует.

 

Я очень люблю «фазу плато», люблю, когда всё течёт по кругу без особенных происшествий. Я был бы доволен тем, чтобы так и жить, мне большего не очень и нужно, даже особого искусства не хочется: делать что-то в течении жизни, пить с близкими чай, танцевать бади-джаз… Тогда получается, что я – человек без определённых занятий. Так есть. Я рисую, когда хочу рисовать, я пишу слова, когда у меня есть слова; когда слов нет, я обычно не говорю ничего. И я бы так и жил, только как живой человек. Я устроил свой уклад таким образом. Даже, если говорить об эзотерике, меня она не сильно сейчас волнует. Потому что суть, которую я начинаю порой различать для себя – суть не в том, чтобы двигаться от того, что есть, куда-то ещё, суть в том, чтобы жить как человек, вот и всё, как человек среди людей, чтобы быть своим бытиём. Я не знаю до конца этого человека! Я не знаю до конца даже самых любимых гостей. Я не знаю до конца жизни. И это стремление знать – стремление без конца. Знание приходит через проживание, но сегодняшнее знание завтра уйдёт, и снова остаётся лишь проживание.

Однако, я понимаю, что со временем ограничения станут жёстче, и мне, например, чтобы поддерживать даже тот же уровень существования, потребуется в два-три раза больше средств. Сейчас я устроился, но чтобы жить даже так же, мне необходимо будет гораздо больше средств, даже для того, чтобы поддерживать минимум. Этот вопрос существует уже сейчас, хотя я понимаю, что на несколько лет я могу позволить себе жить, как живу, и плыть по течению. Дальше я не могу смотреть – дальше лишь горизонт. Когда загорится красная лампочка, я просто возьму и переменю образ жизни, так уже было. Но красная лампочка уже подмигивает.

Я делаю ничего, и получаю ничего. Чтобы получать нечто, необходимо делать нечто.

Когда я начинаю думать, как и что делать, я только запутываюсь.

Всё, что я делаю из того, что может быть социальным, помещается в моём коробе для письменных принадлежностей. Я не вижу, как этот короб может быть социальным. Это асоциальный короб! Я не вижу для этого короба письменных принадлежностей социального выхода. Этот коробок социально отключён, одинок. Когда мне хочется, я обращаюсь к нему. Когда мне не хочется, я пью чай. Но это всё у меня, что могло бы быть социально значимым. И пока мне видится лишь один выход: стать-таки рисовальщиком, посвятить себя рисованию, потихонечку рисовать, делать это. Тексты – то же самое, только другая система координат. И есть ещё бади-джаз, который снова и снова меня привлекает. Это всё, что у меня есть, что могло бы быть для других и кормить. Хотя для других существует и времяпровождение как таковое, и я считаю, что важнее наших чаепитий ничего не бывает: моя жизнь и есть некое чаепитие.

 

И люди, которые приходят в мой коробок, где есть сад, двор, квартира в мансарде, они собираются здесь как на небольшом острове, который стоит среди незнакомого океана. Когда я выбираюсь в город, я вижу множество людей, к которым у меня нет никакого «доступа». Это некие аватары, за которыми то же особое и неизвестное бытиё, и к этому бытию нет доступа. Тех, к кому у меня есть доступ, кто открыт для меня – их, наверно, с десяток. Тех, кому я открыт.

 

Когда начинаешь думать, как и что делать, это приносит лишь напряжение. Оно может быть полезным и способствовать неким выводам. Например, когда тебе становится необходимо рисовать много, думаешь о том, что самое «времяёмкое» занятие – поиск идеи. Чтобы сделать картинку, нужна лирическая идея: что ты хочешь нарисовать, и графическая идея: как ты хочешь нарисовать. А само рисование – это уже некий непосредственный акт, очень лёгкий, простой. И вот, эти идеи приходят довольно редко. Ты сделал картинку – и у тебя уже нет идей. Если задаваться целью делать в день пару картинок, ты или входишь в напряжённый поиск идей, который, как правило, ничего не даёт, кроме мигрени, либо ты скатываешься к штампам. Устойчивые формы – штампы – это не плохо, однако, кажется, что можно заработать лишь штампами, и это как-то… кисло. Иначе же, когда ты просто живёшь по течению, идеи возникают пусть редко, зато непосредственно, они приходят легко, и рисовать больше, по сути, никому не надо, кому нужен этот лишний ширпотребпродукт? Тут уже выбираешь: то или это. Но, когда ты выбираешь непосредственность в творчестве, это не выглядит, как работа, это не может быть работой, а другого занятия тоже нет.

 

Я выбрал свою жизнь и устроил. Понятно, что есть другая сторона: избегание многих поверхностных контактов, избегание чужих дел, производства штампов, намеренное ограничение в информации, в результате – социальная отключённость, порою – до ощущения изоляции, беднос<