Сентябрь. Настроение поздней осени

 

И попрощаться в этот час,

Когда б ни пробил он, поверь,

Не будет времени у нас —

Мы попрощаемся теперь.

М. Щербаков

Холодно — а кровь

Уже не греет, лишь в печаль,

Лишь в крик, лишь в шёпот невзначай

Уходит с выдохом любовь,

Пока учусь играть на флейте…

…Слышишь, как это звучит:

папарам- парам…

Звуки двоятся в ночи

По парам, парам…

Холодно. Любовь

Уходит, как сквозь пальцы звук…

Кого же я просил: мой друг,

Хоть для страданий, хоть для мук

Мне флейту полную налейте!..

Г. Жуков

 

И ещё перечитывать «Осенний крик ястреба» — ну конечно. Ястреб поднимается так высоко, туда высоко, где уже нельзя жить, где уже разреженное пространство; вернуться оттуда нельзя, и ястреб, понимая, что гибнет — кричит; да, и себя самого чувствовать этим ястребом, залетевшим так высоко, откуда не возвращаются, где тебя уже рвёт на куски; да, там холодно, там ты взрываешься; да, есть эта невозможная высота, и ещё есть бездна падения, и уже не знаешь, где ты: ты безвозвратно взлетел, или ты безвозвратно упал в эту жизнь, в ад этой жизни. Да, вот был недавно на Салтовке: есть у нас такие новостроечные районы с типовыми многоэтажками: а про Камю говорят: «несчастное сознание»: нет, вот жить в этих домах, таких внешне убогих и одинаковых — вот что такое несчастное сознание, а не Камю; эти дома поневоле делают людей интровертами — потому что вот только внутри есть интерьер, ну, там уют, там внутри интересно, а снаружи это выглядит просто никак; нет, эти люди живут и не понимают; как сказала бы моя мама, если бы я пытался рассказать ей, что всё-таки, втайне, пытаюсь я переиграть в себе социум с его моделью работы: вкалывать от звонка до звонка за ничтожные деньги; понятно, что теперь уже другая модель; а старая ещё сохранилась; и вот, чтобы заработать эти минимальные деньги, надо трудиться; а вот, чтобы иметь много, надо быть больше организатором, администратором, чем рабочим; и у нас нет этих способностей, кажется, и, значит, мы шудры, низшая каста; и вот мама бы сказала, если бы я объяснял ей, что, всё-таки верю не в социальную модель минимальной зарплаты, а в формулу «делай, что нравится, а деньги приложатся», и вот, я занимаюсь тем, что мне интересно, а деньги почему-то не прилагаются; и значит, надо переходить на рельсы труда, (раб) работы; и вот, мама бы сказала: а как же иначе? — и вот, меня это злит, потому что я так не хочу; и вот, значит, это у меня — «несчастное сознание», а не у салтовских новосёлов, потому что я это вижу и замечаю; и вот — переживаю за людей и за маму; и значит, есть некое «как это должно быть» — ты что, знаешь лучше людей? лучше Бога? ты что, самый умный? — и вот, потому и несчастный. Читал Камю, потому и несчастный, а люди — довольны; а вот ещё «Речь о пролитом молоке» этой осенью кстати, тоже весёлое произведение; ну, сколько этого можно? Ещё я не понимаю, просто головою не понимаю, логически, откуда в таком бедном государстве, где минимальная зарплатня в три раза меньше прожиточного минимума, а моя пенсия ещё вдвое меньше — откуда столько богатых людей? столько дорогих магазинов, огромных квартир? Значит, есть эти люди? То есть, я вот что не понимаю: всё это на виду, то есть, легально, то есть, возможно по закону иметь эти деньги; а почему тогда такие нищие шудры? — ну, потому что ничего не умеют, кроме вагон разгружать; ну ладно, а хочется жить в среднем классе, не электричками ездить, а хотя бы в плацкарте; и вот, стараюсь понять, как я могу очутиться в социальном плацкарте, и даже если могу, я же не хочу для этого делать, заниматься пердолом — нет сил и нет времени; я хочу там — как я, со своими способностями. Ну, фигня это всё, просто так накипело; значит, показываю я вам сейчас индульгента. А так, конечно, конечно, факр, аскеза — хочешь и не можешь, значит, как бы и не хочу; как бы мирюсь, как бы терплю; как бы обхожусь своим минимумом; ну, как бы; а вообще, то, что у меня есть, уже даже минимумом не назовёшь; почти низшая экстремальная точка; буквально почти что минимум; здесь недалеко уже голым пойти на улицу: люди добрые, извините, что мы к вам обращаемся, мы сами не местные, etc. Ладно, а почему у тебя ничего нет? — ну, потому что хочу по-своему; то есть, ты знаешь, что делаешь? — да, знаю; значит, не жалуйся; значит, не жалуюсь; а всё-таки, почему? «Если ты такой умный, то почему такой несчастный и бедный?» — и вот поэтому не даю советов уже — что я могу посоветовать? — и, кстати, стал отвергать всякие советы морального, идеологического плана, потому что, всё равно, пока я сам внутри себя как системы не решу: это правильно, я это делаю; до тех пор никому не верю, даже себе самому — и хорошо бы ещё перестать у друзей стрелять деньги; «живи так, как будто ты здесь один» — хотя бы в материальном плане; золотое правило зрелости. А чужие морали: когда тебе кто-то другой или книга говорят: это вот правильно, — только грузишься, грузишь свою систему, пытаешься соответствовать; много думаешь — а что толку? Может, правда, пора читать не идеологов, а прикладников, применять конкретные методы к конкретным проблемам, потому что метод — это ты делаешь его или нет — и смотришь, что получается; ну, тут тоже надо ведь, чтобы система была согласна; как трудно бывает себя уговорить; спрашиваю себя: ты зачем столько куришь? — кто кого спрашивает? — уговариваю себя не курить, в результате курю ещё больше. Если я это делаю — значит, я могу прекратить; а вот не могу. Ну ладно. Представляю себе министерство; может, даже и ЦРУ; один из администраторов узнаёт, что готовится заговор; он начинает копать — копает, выкапывает кучу материалов, X-файлов, и узнаёт, что заговор этот тотален; не то, чтобы все – заговорщики — кто-то да, кто-то нет, но вредителей много, кто-то к нему присоединяется, кто-то копает уже под него, а вообще, вся система уже движется непонятно в какую сторону, прочь и прочь от того, что системою декларируется, мой герой обнародует свои находки, система не верит сама себе, и, в-общем, что переживает эта система? — шизофрению параноидальной формы; как раз мой диагноз; так что это — метафора внутреннего. Гурджиев там: люди — машины; если война — то всего лишь одни машины разрушают другие машины; это природно; единственный метод идти против природы, бежать из тюрьмы — самовоспоминание; то, есть, здесь механическая Природа — она, а есть ещё «хорошие» они, которые за нас — влияния С; здесь же и Кастанеда — у него вообще они нам дали свой разум; опять же бежать можно только через внутреннее безмолвие; или там социально параноидальные теоретики: сионистский заговор, etc., или там какие-нибудь экстрасенсы с их демонологией; это всё надоело; а всё равно, в пику гештальт-подходу — ну, есть во мне эти разные я, множественная личность, гурджиевские «множество я», то есть, явно разные я спорят, принимают решения, чувствуют… Где я, где они? Здесь только я, расщепленный я. Хорошо. Это мне больше нравится; в смысле, больше, чем любая паранойя: своя, социальная или эзотерическая. В конце концов, возможно, мой «агент Малдер» просто смиряется: ну, не смиряется, а так: ну их, всех, социум, система — это дано в задаче, просто дано, куда бы ни катилась эта система — туда пусть и катится, мне всё равно, поеду в деревню. Много чего в задаче дано, и неизвестных много, и методология есть, только большей частью пока неясная. Вопрос тоже слегка понятен; «ждите ответа»; да, я сейчас больше склонен этот ответ добывать, идти искать информацию, искать опыт, насколько его не хватает — куда-то идти; во многом у меня — нуль информации, или она устарела, или она есть, а меня не устраивает; значит, идти жить, делать что-то своими руками. Ну, это коан; залезаешь в мировоззренческие вопросы; залез — уже не вылезешь просто так, копаешь уже, пока не сколлапсируешь, пока не сдашься совсем; а пока ещё могу напрячь мозги — напрягаю. Устал напрягать мозги, а проще — не получается. Если сюда залез, уже — только вперёд, разбираться. Андрей спрашивал: а ты можешь не медитировать? — да, вот, я уже там глубоко, в медитации, а, когда медитируешь, всё больше себя накручиваешь; а как же иначе? — значит, что-то пошло не так, а как надо? — ну, тут я опять никому не верю, тут я один — в своём «надо». Ну, вот стараюсь писать, ходить, что-то делать физически, посуду там мыть; вообще, мобилизовать тело трудно. Уже там, в пассивности, в созерцании; нет, давай-ка вставай, на улицу шагом марш — или сиди и пиши, или танцуй — ну, я сейчас не танцую, не работаю с телом, с телесностью — метод кончился, «напряжённые позы» кончились; а вообще, иди-ка ты к людям, общаться; куда идти? — где эти люди? — вон там, полная улица; а что я с собою несу? — ну и дальше, по плану, вся эта херня. Я-я-я. Надоело. Знаешь, мне трудно поверить, что жизнь — не всерьёз; хочется поверить всем этим беспечным людям, даосам, которые говорят, что жизнь — это шутка; там, Ричард Бах, да: мы сюда приходим учиться и развлекаться. Ошо, который говорит, что серьёзность — это болезнь. Хочется им поверить. Только не вижу я этого ни в себе ни вокруг. Кажется, что кругом всё серьёзно; внутри серьёзно; в отношении я-и-мир, просто я-мир — всё серьёзно. Ржёшь не потому, что тебе весело, а потому что тебе напряжённо. Хочешь вывернуться наизнанку от напряжённости, не позволяешь себе, даже прослезиться вот — роскошь, и поэтому — ржёшь. Идиотским смехом. Вот, хочется спросить — по большому счёту: если мы всё сами решаем: почему папа решил умереть молодым? Это «несчастный случай» или он решил, что всё безнадёжно и жить не стоит — и почему? — а я не хочу его повторять в этом; жить я хочу; бабушка умерла невсерьёз? — так перед смертью мучилась — невсерьёз? — что она — училась или развлекалась? — и мама, живая мама — как она вкалывает, её ноги больные, её переживания, её жалость к себе — очень себя жалеет и очень при этом вкалывает — ей что, смешно? — она развлекается? — и ради чего? — ради меня? — ради меня не надо — я приспособлюсь — по-любому я приспособлюсь; я — адаптируюсь; потому что а как же иначе, «такова жизнь»; и вот, эта жизнь, которую вижу — и эта смерть, и это рабство, и этот труд — всё это не похоже на шутку; совсем не похоже. Это если говорить о родных. И собственные переживания — это не похоже на школьную игровую площадку — как утверждает Бах; всё это изматывает, всё это слишком; может быть, это похоже-таки на ту реальную школу, в которой учился; тяжело было до последнего класса — выпускной класс был лёгким, а прежде всё тяжело — на эту школу похоже — но это не развлечение; и вот, если нас учат — они нас учат, то больше похоже, что учат нас — отречению, раз за разом выкорчёвывают из нас самих и из жизни; да, я думаю, там, на грани смерти, на пике страдания, становится всё равно; вот этому — учат. И, может быть, жить — вопреки, вопреки всем Ницше, Сартрам — жить, жить, не ради смысла, а из упрямства, ради жизни, ради принципа жизни — жить. И в этом я больше к «пути воина» склонен, чем к путям беспечных людей (Джилл Эдвардз), это больше моё — путь воина, путь преодоления, путь страданий, хотя, конечно, хочется верить, что всё хорошо, хочется, чтобы так попустило, чтоб всё стало — просто. Мне родствен путь воина, путь дисциплины, путь воли. А хочется просто жить, не хочется всего этого внешне-внутреннего напряга. Я — из этого — вылуплюсь. Потому что вторая матрица — это шок, отторженье от матери, а третья матрица — это борьба, и чувство вины, и депрессия; и, всё равно — нет сил — а всё равно встаёшь и идёшь, делаешь два шага и падаешь, и снова встаёшь и идёшь; ведь там, впереди — четвёртая матрица — освобожденье, рождение; и вот, это брезжит уже, свет в конце туннеля виден уже — и я туда иду, к свету, в свет. И родится туда можно только пройдя эту жизнь — это рождение — сквозь; пройдя через всё насквозь; нет возможности суицида, сбежать нет возможности, потому что жизнь, смерть — всё это одно — куда ты сбежишь? Это хорошее правило — оно кажется мне хорошим: через любое своё состояние, любую ситуацию надо пройти, надо её пережить, иначе всё это будет тебя угнетать, все эти незавершённости, непережитости; а то мы ведь бежим от проживания, переживания — и всё это копим и копим внутри. Вообще, бывают же другие сценарии… Шизофрения — это однозначно трагичный сценарий; и очередное расщепление в нём — что ты не хочешь его принять, не хочешь его проходить — сколько можно, не хочу боли, не хочу напрягов, не хочу никаких трагедий! Хочу просто жить. Пытаешься переиграть судьбу, чтоб всё стало просто и хорошо. А это — сценарий, и оттого, что ты с ним не согласен, мучишься ещё больше, и вообще это несогласие — это только сценарный ход. И, всё-равно, не согласен, и пытаешься жить вопреки. Что там вопреки? Ищешь радость в себе, ищешь любовь — в себе, ну там, «простые радости» — вот очень вкусно — пирожки недалеко от «Научной». Тоже ведь правда жизни. Спокойная музыка внутри, нежный узор под веками, или птичку увидеть — тоже ведь радость, люди придут чай пить — как бы, не одна лишь муладхара. У других людей — другие сценарии. Я вообще, понимаю слово «псих» только лишь в клиническом смысле — если клинически, медицински псих — значит, псих; а иначе, нет; я говорю о себе как о психе в смысле, что я был клиническим психом; а теперь это только внутренне, в плане с самим собой сложностей; трудные состояния, они как-то переживаются, трудные мысли; а вот процесс-то необратим, и надо его проходить; и Санчес говорит, что шизофреники — это заблудившиеся, застрявшие воины, значит, надо только лишь завершать этот гештальт, становится воином на все сто; как не хочется! Как всех жалко! Хочется обнять кого-то и плакать. Хочется, чтоб на день рождения пришли много гостей и подарили подарки, это детское до сих пор: дарят тебе подарки — ты, значит, хороший. Я не могу позволить себе психоз, я собираюсь держаться; а это внутренне трудно, сводит внутри с ума. И уйти, чтобы отпсиховаться, таки просто некуда. Ладно, и я держусь. Я чувствую, что психоз попросту исключён; это только на крайний случай. Внутри — расширение в свет, много света, становление светом; идёшь в бесконечный свет, и ещё там почему-то — силуэты людей, там люди — и вот, неизбежное это вылупление в свет — в смерть — это вылупление в жизнь, в социальность; живи. Да, хочется внешней любви; кажется, что те, кого ты любишь, тебя игнорируют, тобою пренебрегают; хочется, чтобы тебя любили и принимали — ну, понятно, понятно, что это надо прежде всего давать себе самому, а с людьми тоже ведь хочется чувствовать себя полноценным, достойным, любимым; и опять смиряешь себя: нет — значит, нет; будем понижать чувство собственной важности; сколько можно; хочется же быть — человеком. Сколько можно смиряться, сколько можно делать из себя супермена, устал я быть суперменом, хочется расслабиться — не с кем и негде расслабиться. Да, я – супермен — как я живу, я воин — устал. Уйти просто некуда, всё завязано одно на другое. Хочу просто быть, и быть человеком. И всё. Хочется уйти куда-нибудь в Гималаи, в «психологически пустое пространство», уйти некуда, а здесь — пространство психологически полное; не то, чтобы тут просто много людей, а вот отдельных людей — очень много. Грустно, нет, даже напряжённо — не грустно, и ещё напряжённее оттого, что пытаешься не быть грустным, не показывать людям своей тоски, что — не согласен — грустить. «Повиснув на скале, отпусти и согласись принять опыт». А, на самом деле, устал от всех этих модальных глаголов. Понятно, я — перфекционист; «зачем делать что-то, если за это Нобеля не дают»; а как противовес — жизненная позиция: «не волнуйся, всё будет, как попало»; так и живу: наедине с собою — перфекционизм, в жизни — «всё, как попало», и хорошо. Не думать, быть спонтанным — вообще очень здорово; не пытаться решить принципиальных вопросов. Когда я спонтанный — всё хорошо. Непосредственность — хорошо. Только как-то спонтанности не хватает, остаёшься один — начинаешь думать, накручиваться, решать что-то в принципе. Когда же попустит? А ещё тут — дожди, и переживание прощания со всем своим прежним миром; прощаешься, остаёшься один; один; и отпадают остатки детско-юношеских миражей и иллюзий, там, «Винни-Пух» — это уже не мой мир; взрослый мир Силы; ну ладно. «Я даже думал — звать или не звать, идти в итог или забыться здесь» (Соснора). Нет альтернативы. Только дальше и дальше в свой свет, во взрослый мир, в гештальты и медитацию. Вышел — иди. Родился — живи. Расширяйся. Иди в свой Космос. Молчи. Индульгент тоже имеет право на существование.

Жизнь — это вообще диагноз необратимый.

Трагический сценарий даёт катарсис и просветление; просто не хочется быть трагиком в своей жизни.

Да, тут надо только идти всё дальше; то, куда я иду, уже присутствует здесь; а мир людей, социальность — это только её восстановление, возрождение; я уже теперь знаю, что всё будет в порядке, всё уже хорошо, только как-то трудно в пути; там — расширение сознания; а вот родиться в ту жизнь из этой — трудно.

Я думаю, что самое главное — быть вопреки всему человечным. 16- 17 сентября 2002

Две статьи 2003 года

 

"...В глазах Эко интеллигент- фигура, которой пристало не действовать,

а беспощадно (даже по отношению к самому себе) осмыслять действия остальных,

не из-за того, что он стремится уйти от выбора (он, кстати, вполне имеет право выбирать,

но как индивидуум), а потому что для действия требуется устранять полутона и двусмысленности

(такова незаменимая роль командующих фигур во всех процессах),

а интеллигентская функция состоит, наоборот, в том, чтобы выпячивать двусмысленности и освещать их...

Интеллектуальная функция может привести человека к результатам эмоционально непереносимым,

поскольку многие проблемы решаются только выводом, что они решения не имеют..."

(Послесловие переводчика к "Маятнику Фуко")

 

 

***

Время жёлтых обвалов ненароком пройдёт, и мир снова вернётся в фокус. Улитке снится монах, спящий в тростниковом доме в первую стужу под тоненьким одеялом, которому снится улитка, которые снятся мне. Я вижу себя во сне, и существует сновидящий, который видит во сне меня наяву. Жизнь- сновидение; разве разумно воспринимать её как реальность?- жизнь сновиденна и безмолвна; Некто пишет на полях жизни слова, которые я произношу под диктовку.

Заметки на полях

Марине Николайчук

Здравствуй, привет, Марина!

Я подумал написать что-то на полях твоих рассказов; чего-то там поподчёркивать.

Интересные штуки. Художественно незрелые. Это же нарабатывается. Говорят- я согласен- что зрелость художника связана со зрелостью человека как личности, зрелостью житейского опыта. А это значит, что настоящая проза текста- проза жизни- начинается- нарабатывается где-то там к сорока вожделенным годам. (А как же, блин, Вебер, написавший «Суперстар» в восемнадцать?- и ещё разные… вундеркинды?) Ну вот, такая есть мысль…

Вообще, прозу крутую- однозначно- труднее писать, чем стихи. Стих в каком-то смысле сам себя структурирует.

Таня Зуб как-то сказала: «Большую прозу написать- всё равно, что парк вскопать». Да…

Мне- однозначно- проще говорить- разговаривать, пиздеть, чем писать…

А тексты, которые, всё же, пишутся- это или тот же самый трёп, или же, наоборот, то, что вообще никогда не говорится, не произносится- и не существует в обыденном; оно в обычном сознании, речи, мысли- не существует. И вот- только этого для.

Кто-то сказал, дескать, мы все стремимся сочинить текст, равнозначный Святому Писанию по своей мощи. И у нас, дескать, ничего не выходит. Увы. Слава Богу.

Мураками, что ли, сказал, что абсолютного текста не существует.

Однако, есть очень хорошие тексты. Которые туда приближаются.

Тот же Мураками.

И, например, стихи Лены Михайленко.

Ты ей можешь это на ушко сказать. По большому секрету.

Я считаю, что умею стихи писать. То есть, что мне учиться тут нечему. Надо писать их- и всё.

И картинки я хорошо рисую- только сейчас я мало рисую.

И, значит, обучение- какая-то правка происходит в самом процессе.

Это природно дано.

Мне смешную штуку говорили, что я рисовать не умею, и стихи я пишу неправильно. И что это-то и прикольно. Учиться было бы даже вредно. Что я рисую, как дети рисуют.

Это я типа хвастаюсь.

А вот музыке мне учиться ещё- не переучиться.

Хотя тоже в процессе. Хотя тоже ведь какая главная заповедь?-

«Пой, как птица, если не можешь не петь- если можешь не петь, не пой.»

И насчёт театра- вот Калинаускас говорил, что у него есть список такой: что надо знать режиссёру- и что он его к своим пятидесяти пяти годам не исчерпал даже и приблизительно- и у меня вот что-то такое есть… список… и торможение происходит в том, что вот лично я чего-то не знаю. Я буду знать, постепенно. Я- черепаха. «Иногда черепахи прыгают сразу на тысячу километров». Это из моего письма Мите:

«…Я же творю черепашьими темпами. Просто НАДО что-нибудь параллельно. Павич говорил: я сочиняю в постели; за ночь придумываю две-три фразы… хорошо, если записать не забуду; а забуду- тоже ничего. Вот у меня похоже. Я могу сразу, быстро придумать много, много нагенерировать… чисто на осуществление не так много времени нужно. Но между такими прорывами столько черепашьего чуханья в животе. Тот же Павич: мужчина создаёт мысли из хлеба с сыром. Вот черепаха создаёт мысли из салата (и хлеба с сыром). И чтоб сочинить роман-рассказ-стих-письмецо-картинку, черепахе треба переварить просто парсеки улиц, салату, плову, горячего песка кругом, рыжего солнышка, прохладного ветра- и львёночка, который рядом лежит, «нежной попкой шевелит»….»- про львёночка- это из его стишка «Песенка про либидо»: «Рядом львёночек лежит, нежной попкой шевелит- я на львёнка не гляжу, я либидо сторожу».

Ну, то есть, я постепенно узнаю эти какие-то вещи в разных своих-общих процессах, так что… постепенно себя привожу в порядок. Есть продвижение.

А вот то, что меня шибко интересует- как раз настоящая проза- проза жизни и проза текста. И тут надо зреть, жить- и писать километры ученических сочинений…

Дзэнское понятие: «нет ещё»- «остающаяся незрелость».

Так что, я тут сначала на себя типа важности напустил: вот, значит, щищас напишу на Марину риценсию- такой себе Николай Гумилёв, являвшийся прыподавать стихосложение в шапке- а теперь я уже просто болтаю.

Потому что как я не умею прозу писать- так и ты не умеешь. И при этом мы пишем и говорим прикольные, интересные тексты. Что и требовалось на данный момент доказать. И вывод в том, что нам стоит обо всём подряд, обо всём на свете писать- разговарывать. Как сказал некий польский поэт: «Надо идти, надо бежать- не сдаюсь!» И вот мы могём- мы способны- наработать- нагенерировать в диалоге кучу всего интересного. И ура. И флаг нам в руки- и кучу транспарантов.

 

Знаешь анекдот?-

«Едут кум и кума на телеге. Въезжают в лес.

Она ему говорит:

-Кумэ! Я тебя боюся! Ты мэнэ сгвалтуешь!

-Я такый! Я можу!

Едут через лес. Она:

-Ой, кумэ, кумочко- я тэбэ боюся! Ты мэнэ сгвалтуешь!

-Я такый, я можу!

Выезжают из леса:

-Кумэ, а, кумэ? Я тэбэ боюся!? Ты мэнэ сгвалтуешь!?

-Я такый, я можу!

-Та ты так можешь, як я боюся!»

 

«-Кумэ, ты чего в моём огороде робыв?

-Та на зиркы дывывся.

-А чего у тебя морква з кышени стырчыть?

-Та ото ж.»

 

Ещё общие мысли.

 

О канонах и не-канонах. Де-то я читал о восточной живописи: что там есть школа строгого, традиционного, внешнего следования канонам- делать строго так-то и так-то- и есть школа внутреннего канона, в которой считается, что ежели ты внутренне, в своём бытии понимаешь канон, то рисовать ты можешь уже как угодно и что угодно- и всё равно получится правильно- потому что ты- правильный. То есть, учиться тебе нужно только лишь чуткости к Дао, воприятию и пониманию Дао. Для меня вообще интересная тема: каноны, традиции. И вот что я стараюсь сказать: не говоря уж о том, что- кто в нашем, скажем так, этносе следует Дао- то есть, кто правильный и откуда оно возьмётся здесь-и-сейчас; говоря вот о чём: что в этой ситуации, где нет понимания Дао- нет, просто нет правильного-неправильного, нет канонов, и делать можно всё, что угодно и как угодно, потому что «почему бы и не вот так?» Илья Перский утверждает… что ты прозреваешь миф, канон, свою мифопоэтическую основу именно в тот момент, когда в самой жизни осознаёшь мифологические моменты- что вот ты теперь попал и живёшь в ситуации мифа, в канонической ситуации; и что, если ты «прохавал» это по жизни, то и по твоему тексту будет заметно, что ты это «хаваешь». Перский считает, что постмодернизм- это именно тот случай, когда люди теряют миф, теряют канон, перестают понимать, что это они живут в своей жизни- в чём предмет их жизни- зачем и к чему- не понимают, что правильно- неправильно, можно-нельзя, этично-и-неэтично, логично-и-нелогично—- и ничего не находят взамен. Он называет постмодернистов «ворами» в противоположность «жрецам»- которые, якобы, понимают. И, наконец, он считает мой «роман» «Дом Ветра» типично постмодернистким творением. То есть, я сам не знаю. И вот. Поэтому мне всё равно, что правильно. Поэтому я считаю, что можно как угодно. «Не волнуйся, всё будет, как попало»- как мои знакомые выражаются. Поэтому- почти что угодно- «а почему бы и не вот так?» И, если я ищу мастерства- то ищу его, прежде всего в бытии- в том, что я есть, что я делаю в жизни и как я чувствую. То есть, как бы от этого происходит всё остальное. Объективных критериев нет. И ещё поэтому я остро осознаю возникновение игровых моментов, моментов реальности, которые «невсерьёз» или полувсерьёз, или не-разбери-поймёшь, в шутку или всерьёз. Хорошие игры затрагивают реальные чувства… И поэтому я люблю игровые- в смысле, рисковые- тексты- и иногда- положения. Вот.

 

Второе. Меня сильно интересуют «общие ситуации». То есть, я люблю сейшны. Я люблю вместе- может быть, потому, что уйму времени провожу наедине с собой. И отсюда идея групп, хэппенингов, тусовок… театр меня интересует как общее действо, общая ситуация- не как изменение (терапия), не как обучение, а как искусство общности. Давно я декларирую: «меня интересует, что несколько креативных личностей могут генерировать вместе». Я люблю болтать, потому что много молчу. И вот. Я полагаю, мало того, что уже существует для меня общий поток, общее коловращение и брожение- но я собираюсь и впредь быть в этом котелке и сыпать туда заварку. Например, засыпать, всё же, туда идею студии спонтанного творчества. Оно может проявляться не только в театре, а и в совместных текстах. Вывод: давай тусоваться!

 

Меня в твоих текстах вообще поразило вот что… это уже ближе к телу. Что мы с тобой- да и с другими людьми- в одно приблизительно время, хотя в разном возрасте- думаем, в-общем, об одних и тех же вещах и даже порой почти слово в слово… бывает, что по-разному и о-разном, а бывают моменты чёткого совпадения колебаний. Резонанс то есть… Общее знаковое пространство- мы живём в одном городе и видим одни и те же дорожные знаки; только смотря, кто насколько далеко и куда зайдёт. Общие архетипы. Тут я не знаю, радоваться ли, огорчаться. Одни и те же идеи и темы для медитаций витают над нами и просыпаются в наши неплотно затворённые чердаки- или снизу всходят в нас на дрожжах. Мы варимся в одной и той же среде- потому что эта среда везде одинакова и похожа, хотя люди в ней разные. Мы одномоментно медитируем на одни и те же книги и музыку. И мы даже приобретаем эффект, понимаешь, супа, когда варёные вместе овощи приобретают одинаковый запах и вкус... картошка, капуста, морковь, горох- всё это поварится вместе, побулькает- и пахнет одинаково- чесноком. (Импровизация). Понял? Ну, то есть, над нами становится некое общее «мы», которое, всё-таки, порою начинает давлеть и наглеть. Мы пробуем одни и те же стилистические приёмы и заморочки, и думаем, что это- иксперимент… не, блин… это- уже- эгрегор. Он есть. За что боролись- на то и напоролись. Хорошо или плохо- не суть.

Вывод: я хорошо отношусь ко всякого рода цитированиям, заимствованиям, подражаниям, стилизациям, etc., ко всяким чаепитиям с подозрительными обтрёпанными ангелами и слегка прибитыми соседскими музами. Потому что мы- одно. Одно варево. Общий котёл с похлёбкой.

Next!

 

Ещё Ерошка просила тебе сказать, что она твои тексты прочтёт- однако, что она, вообще-то, вся в своём мире: Атлантида, Саломея, Твин Пикс, Лафкрафт- всё вот такое,- что мира людей она, в отличье от меня, не любит, к нему не стремится- и поэтому что-то человечье может ей не понравиться; и чтоб ты, если что, не обижалась. «Раз мизантроп и филантроп решили вздуть друг дружку- всё потому, что филантроп испортил погремушку- хорошую! И новую! Испортил! Погремушку!»- это одна из наших отрядных речовок. «Раз мизантроп и филантроп решили вздуть друг дружку- всё потому, что филантроп нашёл себе подружку. Хорошую и новую нашёл себе подружку»… Передавала тебе Ерошка привет.

 

Теперь- немножко по твоим текстам.

 

«В коридорах».

Идея понятна. Даже немного слишком понятна. Меня прежде дразнила Мю, что пишу рассказки для «старшего школьного возраста»- правильные такие, идейные и моральные. И в твоём рассказке тоже мораль наперёд. Хоть в «Пионерской правде» печатай. Вообще же, хорошая штука, как выражается Митя, волнующая… Знакомые такие ситуации. Правдашние. Фразы, строки хорошие, сильные; почти что полностью точные, почти что в десятку. (Мне подарили Дартс… я кидаю дротики строго в центр- и осознаю, почему они летят по всей комнате. Где я в себе отклоняюсь. Пострадал Пушкин. Пострадала чужая книжка про военных китайцев и русский бизнес- дротик попал точно в сердце миниатюрному самураю на обложке…) Один, мне кажется, лажовый абзац: про гитариста… ну, почему бы и нет? Он гитарист гениальный, а инженер был бы всего лишь талантливый. Армия не получила новый прибор- фигня. Прибор другой сконструирует. Ребята погибли- так жёсткая правда в том, что они все равно бы погибли. А получила бы прибор армия- погибли бы люди на другой стороне. Блин, арифметика. Неистребимый в людях инстинкт войны. (В китайской этой книжке так прямым текстом написано: зачем люди воюют?- им просто хочется. Они застоялись. У них началась стагнация. У них естественное стремленье к экспансии. «Пошли, что ли, разомнёмся- морду соседу набьём». Дураки. Однако, неистребимые. Одного посодют- другой подрастёт). Абзац о «доцюне» сильный- самый острый такой- и ещё о «надо поговорить»… я вот тоже это знаю: надо сесть и поговорить, надо погулять в парке… когда расстаёшься… чтобы листья жёлтые были и можно было ходить по спинке скамейки… или даже надо хорошо потрахаться на прощанье… однако, знаешь… вот этот груз ответственности: он её, значит, бросил- а она скурилась, невроз нажила- что там ещё- или мать, которая невовремя, как всегда, пошла на работу- или пришла с работы- или позвонила по телефону- и человек, который не пришёл чудом, когда ему НАДО было чудом прийти, превзойти невозможное- или гитарист тот же самый- вот, на самом деле, я думаю- невозможно ни на кого взваливать эту ответственность. Это хуже, чем дло. Нельзя от других этого требовать. Нельзя этого требовать от себя. Тут надо только простить- и других, и себя, и всё. И, когда тебе так… хуёво… не самое лучшее- сидеть и ждать, когда зазвонит телефон или кто-то- некто- возьмёт тебя за руку. Иди и кого-то возьми за руку. Прочитай кому-нибудь по телефону всю «Над пропастью во ржи» за ночь. Или «Френни» и «Зуи». Очень полезно. (Я некогда приставал к прохожим: хэлп ми! Пожмите мне руку! (Дайте денег инвалиду русского рока! Я вам- минет, а Вы мне- восемьсот баксов!- были у меня некогда такие вот … Потом был и опыт некий… и всё, больше не хочется. Стоит в дурке поделать минет за две сигареты- и голубизна снимается, как рукой.) (Как-то курю я зимой вечером около магазина, давно. Подходит девушка: «Можно с Вами пройтись?» Прошлись до киоска. Она купила дирол. «Если ты не хочешь дирола- значит нам с тобою не по пути.» «Ты чего тут куришь на улице? Тебе плохо?»- «Мне хорошо»- «Тебе плохо!»- и так далее… погуляли минут двадцать и разошлись. На прощанье обнялись. Обещала назавтра в гости зайти- никогда не пришла. Сказала: спасибо, что помогли. Чем помог??…)

Ну, это просто такие заметки на полях. Вообще.

Да, а в наших домах самые эзотерические места- это не книжный шкаф и компьютерный стол.

Это кухня, санузел и лежбище. И коридоры…

И ещё: это уже из другой истории: может быть, каяться вообще не надо… ни сейчас ни когда. Вернее, каяться надо- а извиняться не надо. Для меня самое трудное в христианстве- это отрицание жизни и догмат изначальной греховности. Так жить нельзя. Так жить невозможно. Поэтому мне ближе жизнепринимающие религии и философии… только эта вот христианская интроекция- что «все во всём виноваты»- она очень глубоко, прочно сидит в нашем общественном подсознании…

 

«все зовут его Кот»

Вот это классная штука вобще, прикольная, вкусная и нежданная. Пару раз только режет слух чем-то астилистическим… Ну, это от моей любви к данным в прозе «отдельным реальностям»- метафорическим- где уместны имена Урод, Ниагара, Гамлет или Калигула- и как здрасьте- Олег, Саша, Викуленька… хотя иногда они тоже к месту, потому что- в моих вещах- речь идёт о смешеньи пластов реальности… Но это мои заморочки. Фразы тоже класснючие есть: про переход, в городе небо болеет бу, этот разговор молча, классного много. И штука совершенно неканоническая, атональная, произвольная. То есть, такое классное «что попало», наверняка подчинённое, всё же, некой авторской сверхзадаче- только от читателя скрытой и непонятно, какой. Состояния тоже чёткие… и, конечно, как, вероятно, и было задумано: резонный вопрос: а в чём дело? А что случилось? Чего стряслось? Где сужет? Про чего это всё?- Где-то ещё я такое видел в кино или читал… недавно… не помню… а! Кино «Храни меня, мой талисман»- такое чувство, что там главная интрига-то вообще спрятана, и что дело вовсе не в том, что на поверхности явлено- а в том, что там, глубоко- и что в чистом виде вообще не подходит к поверхности. (Примечание 05 года: да нет, понятно: может быть, этот замечательный фильм про нас и про Пушкина, про то, что там персонаж Янковского цитирует: гений – он такой же, как мы, так же мелок, как мы… нет, не так же! Иначе! – и вот, кино про то, что – иначе, про то, какие же мы в этом свете, можем ли МЫ быть такими, как он; то есть, идея там вполне явлена). Понятно, что ты, начиная писать, в какой-то момент пугаешься: чего это я буду убивать впечатления- живые впечатления и живых людей убивать- пугаешься, прячешься- но тогда- извините, о чём вообще базар? Тогда вообще не мучай клавиатуру. А штука-то получается классная- беспредметная, непонятно о чём. О любви?

Интересно. Опять же- фразочки интересные… ну да.

«Девица, как вы вообще относитесь к сексу?»

«А чего к нему относиться?»

«А всё-таки?»

«Я не делаю из него философии».

«А я- делаю…»

«И какая же эта ваша философия секса?»

«Девица, знаете… сейчас изложу… пойдёмте потрахаемся.»

Ну, а на самом деле, даже всё не так просто.

 

 

«Наизнанку»

Это вот пока что без комментариев… Интересная штука- рассказы о жизни… за жизнь… жанр отдельный. Одни люди это умеют, другие вообще не умеют. Есть потрясающие рассказчики, которых заслушаешься; есть такие нудоты. Ты хорошо рассказываешь. Ещё мне чего-нибудь расскажи. Это ж- вообще- про тебя? Вот… магические истории… коллекция значимых событий… или приметы времени… интересно само по себе. Вообще же, мине сдаётся, что. Что мине сдаётся? Что. Что я типа уже подустал это писать. Ну, ничего. Мне нравятся целиком метафоричные вещи, метафоричные тексты, в которых нет «биографии». Обычно трудновато в то пространство метафор попасть, прорваться (упасть?). Ещё мне кажется, что признак хорошей прозы- это её абстрагированность. То есть, самая хорошая проза- это проза без автора. Как сказал ответил Умберто Эко на вопрос, с кем он отождествляется в «Имени Розы»- как с кем? Конечно, как любой автор- с наречиями. А с другой стороны, интересно же и- когда проступает сквозь текст- сквозь жизнь- сильная личность, си