Глава III. «Брюквенная весна»

 

Да, было тяжело.

Но не надо думать, что было легче как Союзникам России, так и ее противникам.

Да, в 1917 году наступательная инициатива окончательно перешла к странам Антанты.

Союзные войска провели ряд наступательных операций весной 1917 года.

Однако в ходе боёв при Аррасе и, в особенности, при наступлении французской армии союзникам не удалось добиться успехов.

Союзные войска не смогли прорвать линию фронта и понесли тяжелейшие потери.

Нелегко было положение и союзников, в особенности Франции, которая делала колоссальное напряжение, привлекая в ряды войск все способное носить оружие мужское население и мобилизуя почти всю свою промышленность.

Но если французские правители и военные власти, внимательно следя за проявлениями неудовольствия в рабочем классе, не обнаруживали особой тревоги по этому поводу, то другое движение — в армии — крайне взволновало и напугало их.

Уже с 1916 года во французской армии было не вполне спокойно.

Тайно распространялись брошюры и листовки, агитировавшие против войны.

Русская революция затем произвела чрезвычайно сильное впечатление, и глухой протест против войны стал усиливаться.

При этих условиях апрельская неудача 1917 г. вызвала впервые серьезные волнения в некоторых частях.

В Энерне и в Шато-Тьерри вспыхнули в некоторых полках волнения.

— Нас повели на убой! — таков был общий клич в госпиталях, переполненных ранеными.

Неудачное апрельское наступление 1917 г. обошлось французам в 32 тысячи убитых, 60 тысяч тяжелораненых, 20 тысяч легкораненых и 5 тысяч пленных.

Возмущение не утихало.

В средине и особенно в конце мая 1917 г. дело дошло до открытого отказа некоторых частей исполнять военные распоряжения начальства.

Были случаи, когда солдаты останавливали поезда, входили в вагоны и приказывали машинисту поворачивать в Париж, где необходимо начать революцию.

Официально было удостоверено, что в некоторых частях образовывались солдатские Советы (которые так и назывались по-русски: les Soviets) и произносились речи о необходимости революционным путем кончить войну.

Военные власти на первых порах боялись прибегнуть к очень крутым репрессиям, и до сих пор утверждают, будто «всего» было расстреляно «около» двадцати человек в разных частях, причем были расстреляны «предводители».

Постепенно движение прекратилось, и к середине июня военные власти более, или менее успокоились.

 

Не лучше было положение и в английской армии.

Весной англичане наступали на Аррас и Мессин, и эти сражения стоили им 335 928 человек.

Эти наступления измотали и истощили английскую армию, но дали совершенно ничтожные стратегические результаты.

Все это вело к упадническому настроению среди не только солдат, но и офицеров, дезертирству и невыполнению приказов.

Да и в самой Англии усталость от войны чувствовалась сильно.

Мужское население, способное воевать, было почти поголовно взято уже в 1917 году.

В городах остались только те, без кого промышленность просто бы встала.

Февральская революция подтолкнула классовую борьбу в Англии, усилила влияние левых в рабочем классе.

Положение осложнялось еще и тем, что с начала войны до ноября 1916 года Англия потеряла от подводной войны судов торгового флота в общей сложности водоизмещением свыше 2 млн. тонн.

Так, только за один только апрель 1917 года она потеряла судов торгового флота водоизмещением свыше 545 262 тонн.

Эти потери ставили под сильнейшую угрозу не только питание населения Англии и работу военной промышленности, но и снабжение фронтов.

Если бы потери от подводной войны удержались на том же уровне во второй половине 1917 года, то германцы достигли бы своей цели.

Посол США в Англии У. Пэдж сообщал своему правительству в мае 1918 года: «То, при чем мы присутствуем, является поражением Британии».

Деятельность морского министерства была признана неудовлетворительной.

Весь руководящий состав министерства был сменен.

Правительство сделало большие заказы английским и американским верфям на постройку новых судов, скупало, где было возможно, готовые суда.

Нейтральные суда привлекались громадными фрахтами и премиями.

Когда и это не помогало, Англия забирала силой флот нейтральных стран, как она это сделала со скандинавскими странами, Голландией, Грецией.

Было проведено резкое сокращение импорта товаров и сырья.

Все это, в свою очередь, привело к резкому сокращению ввоза самых необходимых предметов питания.

Цены на продовольствие начали подыматься с первых дней войны.

Среди многочисленных причин дороговизны наибольшее значение имели три: острейший недостаток морского тоннажа, спекуляция оптовых и крупных розничных торговцев и инфляция.

В таких условиях правительству Ллойд-Джорджа пришлось продумать и проводить новый большой план разнообразных мероприятий, имевших целью выиграть войну.

Еще 19 декабря 1916 года Ллойд-Джордж выступил в палате впервые в роли главы правительства с программной речью.

Его речь была посвящена целиком войне.

Он решительно отверг мирные предложения, сделанные незадолго до того Германией.

— Для достижения победы, — говорил он, — нужна мобилизация всех ресурсов империи: вся нация будет мобилизована путем организации Всеобщей национальной службы. Судоходство и копи будут взяты под контроль правительства. Продовольственное положение серьезно. Жертвы нужны от богатых и от бедных. Несправедливое обогащение во время войны будет прекращено. Будет созвана имперская конференция, чтобы совместно с доминионами обсудить положение дел.

Если называть вещи своими именами, то это была программа жертв, которые требовались от масс для достижения победы.

В то время как военная программа, требовавшая больших жертв от масс, стала осуществляться немедленно и беспощадно, программа социально-политических реформ была только приманкой вплоть до окончания войны.

Ллойд-Джордж очень расчетливо позволял парламенту обсуждать эти реформы в течение почти двух лет, чтобы создать у английского народа впечатление заботливости правительства о его нуждах.

 

Что же касается Германии…

«И в Англии, — писал в своих воспоминаниях А. И. Деникин, — и во Франции чувствовалось большое моральное напряжение, и сильное расстройство всех экономических связей».

Но если союзники могли еще черпать большие людские запасы в своих колониях, из которых Англия, например, к весне 1917 года извлекла миллион человек, то Германия выкачала уже из своей страны все, что мог дать народ — все возрасты от 17 до 45 лет.

С огромным напряжением и ценою ослабления своих кадров и запасов пополнений, немцы создали к весне новых 13 дивизий, а для работ использовали широко и беспощадно пленных, особенно русских, и население оккупированных стран.

Все эти меры не изменили, однако, существенно соотношения сил, которые у Антанты превосходили приблизительно на 40 % численность армий центральных держав.

Промышленность в Германии испытывала жестокое потрясение.

Все фабрики и заводы, какие только могли быть использованы для военных целей, были мобилизованы, станки переделаны, изменено производство.

Это обстоятельство, в связи с критическим недостатком сырья, вызвало в стране острую нужду в предметах первой необходимости.

При таком полном напряжении, состязаться с противниками в отношении производства военных материалов Германия все же не могла. «Положение было невероятно трудно и почти безвыходно.

„Нечего было больше думать о наступлении, — говорил Людендорф. — Надо было сохранить резервы для обороны“.

Но тяжелее всего отзывалась блокада, которой подвергли Германию державы Согласия.

Все усилия немецкого правительства, практиков и ученых не приводили к желанным результатам.

Хлеб и жиры заменялись суррогатами, рацион населения дошел до минимума, потребного для существования; не только в стране, но и в армии приходилось прибегать к суррогатам из соломы и древесины для питания лошадей, иногда и людей.

Масса населения, особенно среднего класса, положительно умирала с голоду.

„Голодная блокада, организованная нашими врагами, бросила нас не только в физические страдания, но и в моральное отчаяние“.

„Вечное недоедание… создало упадок сил физических и нравственных и породило трусливое и истерическое настроение в немецком обществе“.

Неудивительно, что вся совокупность создавшейся обстановки вызвала большую усталость и потерю веры в победу у германского народа, правительства и армии.

В Австрии положение было не лучше: Галиция была разорена войной, двукратным переходом из рук в руки, беженством и болезнями.

В стране царил голод.

Что касается австрийской армии, то она никогда не представляла из себя особенно серьезной силы, требовала постоянной подпорки со стороны немцев, и теперь могла рассыпаться в любой момент от одного оглушительного удара.

Видный австрийский генерал фон Арц — далеко не пессимист — в начале апреля 1917 г. уверял, что „благодаря недостатку сырья и усталости войск, австрийская армия не может драться долее, чем до зимы“.

Едва ли, кроме высшего германского командования, какие-либо широкие общественные и народные круги желали продолжения войны.

Всю страну охватило страстное желание мира.

Оно парализовало волю страны к победе, ослабило приток живой силы, создало большие затруднения правительству в рейхстаге, крайне нервировало командование и подорвало дух армии».

С 1915 года население Германии и Австро-Венгрии стало страдать от недоедания.

Титаническими усилиями руководителей тыла, которые ввели карточную систему, удалось избежать голодных бунтов.

Но всем было ясно и то, что эти меры лишь отсрочивали катастрофу, а никак не уничтожали ее причину.

Учитывая создавшуюся ситуацию, Берлин решил активизировать дипломатическую «войну» и расколоть коалицию своих противников, вырвав из рядов Антанты ее наиболее слабое звено, каковым там считали Россию.

Летом Германия снова попыталась склонить Россию к заключению сепаратного мира и выходу из войны.

И причины для этого у нее были. Знаменитый брусиловский прорыв показал, что говорить о разгроме России преждевременно.

Через датского и шведского королей Берлин весьма прозрачно намекнул о своей готовности заключить мир при самых благоприятных для России условиях.

Инициатива подобных переговоров исходила от канцлера Т. Бетман-Гольвега.

Однако российский император оказался верен слову, данному союзникам в сентябре 1914 года, и от ведения каких-либо переговоров с противником категорически отказался.

Положение Германии еще больше ухудшилось после того, как 23 марта ей объявила войну Америка.

Тогда правители Германии решили больше не испытывать судьбу и сделали ставку на свой, как уже очень скоро выяснится, последний козырь во всей этой игре.

На томившегося в Женеве Ленина.

 

В последних числах марта на одном из вокзалов Женевы можно было наблюдать довольно забавную картину.

Небольшая группа прилично одетых людей садилась в поезд под ругань и оскорбления провожающих, которых было в несколько раз больше.

Казалось, еще немного, и дело дойдет до расправы, особенно если учесть, что один из провожавших все время пытался ударить зонтиком невысокоо мужчину с рыжей бородкой в черном пальто котелке.

К счастью для мужчины, которого собравшаяся у поезда толпа почему-то называла «предателем», ему удалось избежать прямого попадания зонтиком, и он поспешно скрылся в тамбуре.

Так русские политэмигранты провожали в Россию главаря большевистской партии и теоретика социалистической революции Владимира Ленина.

Ну а «подлым предателем» он стал по той простой причине, что ехал в Россию с прямого согласия немецких властей.

Для провожавших на женевском вокзале таким оригинальным способом Ленина меньшевиков, эсеров и прочих партийцев не было секретом и то, зачем он ехал в Россию.

Свергать Временное правительство и заключать сепартаный мир с Германией.

Потому и плевали ему и его присным вслед.

В полночь 3 апреля пломбированный вагон прибыл на Финляндский вокзал.

Первое же выступление Ленина на Финляндском вокзале сразу после прибытия завершилось призывом к «социалистической революции» и вызвало смущение даже среди ленинских сторонников.

 

Глава IV. «Росссию погубят либералы…»

 

«Русская армия к марту 17 года, — писал Деникин, — невзирая на все свои недочеты, представляла внушительную силу, с которой противнику приходилось весьма считаться».

И он считался.

5 апреля 1917 года начальник германского генерального штаба Гинденбург пришел к выводу, что существуют возможности начать мирные переговоры.

Надежды возлагались на неограниченную морскую войну, создающую перелом в войне, поскольку благополучие Антанты во многом зависело от поставок морским путем.

А германские подводные лодки, пусть и не так, как раньше, но все еще наводили ужас на союзные корабли.

Особую надежду немцы возлагали и на новое для себя оружие — танки, которые они впервые вывели на боевые позиции 14 мая.

С такими сильными козырями, как, во всяком случае, казалось в Берлине, можно было продолжать игру, и 15 мая 1917 года канцлер Бетман-Гольвег предложил России заключить мир.

«Нашей целью, — писал он в своей ноте, — является достижение договоренности, которая исключала бы „любую идею насилия“, когда ни одна сторона „не ощущала бы озлобления“».

Через две недели правительство России отвергло германское предложение о перемирии.

Однако окончательно идея сепаратного мира с Россией в 1917 году потеряла под собой почву только в июле с началом последнего с русской стороны наступления Брусилова.

Таким образом, именно у выступавших против войны большевиков к осени оказался на руках тот самый козырь, который во многом помог им придти к власти.

Но все это будет потом, а пока им предстояло пройти еще через июньский и июльский кризис, который чуть было не кончилося для них полным крахом.

Благодаря мобилизации промышленности, деятельности военно-промышленного комитета и отчасти несколько оживших органов военного министерства, боевое снабжение достигло размеров доселе небывалых.

К тому же усилился подвоз артиллерии, и вообще военного материала, от союзников на Мурманск и к Архангельску.

К весне мы имели сильный 48-й корпус — название, под которым скрывалась тяжелая артиллерия особого назначения — «Таон», состоявшая из крупнейших калибров.

В начале года произведена была реорганизация технических (инженерных) войск, с целью значительного их расширения.

Конечно, до совершенства было еще очень далеко, но и другим армиям хвалиться было нечем.

 

Но сначала скажем вот о чем.

Положение со знанием собственной истории в России довольно плачевное.

Во многом это объясняется тем, что основополагающие факты у нас или извращены, или малоизвестны.

Это касается и ситуации, сложившейся в Первой мировой войне ко времени Февральской революции.

До сих пор многие уверены в том, что Россия войну проигрывала.

На самом деле это не совсем так.

Хотя бы по той простой причине, что не Россия воевала с Германией, а Антанта с Центральными державами.

И Россия могла проиграть войну только при условии, если бы в ней победила Германия и ее союзники.

А это было невозможно по определению.

Особенно, если учесть, что весной в войну вступила Америка, которая сразу же значительно расширила масштабы экономической и военно-морской помощи союзникам.

Американские войска воевали с октября 1917 года на Западном фронте и с июля 1918 года на Итальянском фронте.

Весной 1918 года американские войска помогли французам остановить немецкие войска на подступах к Парижу.

Летом американская армия приняла участие в битве на Марне.

В сентябре 1-я американская армия провела первую самостоятельную операцию против вклинившейся Сен-Миельской группировки противника.

В дальнейшем 1-я и 2-я американские армии приняли участие в Стодневном наступлении, в частности, в Мёз-Аргоннском наступлении.

Также одна американская дивизия приняла участие в битве при Пьяве и битве при Витторио-Венето на Итальянском фронте.

Если говорить открвоенно, то воевать американцы не умели, и тем не менее их участие и особенно помощь сыграоли известную роль в окончательном разгроме Германии.

При этом надо помнить, что военная кампания 1917 года начиналась в условиях, благоприятных для держав Антанты.

Они имели почти 40-процентное превосходство в живой силе.

Опережала Антанта страны Четверного союза и в производстве боеприпасов и военной техники.

Сыграло свю роль и вступление в войну на стороне Антанты США.

«1916 год, — писал профессор Военной академии сначала по кафедре стратегии, а затем — истории мировой войны, А. М. Зайончковский, — был годом перелома, подорвавшим в корне военную мощь Центральных держав и, наоборот, доведшим силы Антанты до кульминационного развития.

 

Это был год, определивший победу Антанты в будущем.

Год, окончательно выявивший, что войну ведут народы, а не армии.

Вопрос о пропаганде, о воздействии на всю народную массу в деле войны входит определенной данной в работу оперативного штаба Людендорфа, при котором в конце 1916 г. организуется особое отделение пропаганды.

Общая обстановка истекшего года ясно показывала Центральным державам, что война ими проиграна, а потому в декабре они делают попытку начать мирные переговоры, но выставляют условия, совершенно не соответствовавшие соотношению сил обеих сторон, а потому попытка эта не находит отклика у держав Антанты».

В том же духе высказывался британский военный наблюдатель генерал Нокс.

«Накануне революции, — отмечал он, — перспективы кампании 1917 года были более радужными, чем в марте 1916

Русская пехота была усталой, но не так как двенадцать месяцев назад.

Запасы оружия, боеприпасов и техники были больше, чем накануне мобилизации 1914 г. и намного больше, чем весной 1915 или 1916 гг.

Ежедневно улучшалось командование.

Дух армии был здоровым.

Солдаты после зимней передышки забыли бы перенесённые испытания и наступали бы снова с тем же подъёмом, как и в 1916 г.

Нет сомнений, что если бы ткань нации в тылу не порвалась, русская армия снискала бы себе новые лавры побед в кампании 1917 году.

По всей вероятности, она оказала бы на противника нужное давление, чтобы сделать победу союзников возможной к концу года».

Ещё важнее взгляд изнутри Германии.

На этот счёт вполне ясно высказался ген. Эрих Людендорф, человек достаточно компетентный.

— Если бы русские, — говорил он, — в апреле или мае перешли в наступление и одержали хотя бы незначительные успехи, мы оказались бы тогда, как и осенью 1916 года, втянутыми в чрезвычайно тяжёлую борьбу. Наличие боевых припасов у нас также значительно снизилось бы. Когда теперь я мысленно переношу русские июльские успехи на апрель или май, то с трудом представляю, как бы верховное командование вышло из создавшегося положения. В апреле и мае 1917 году, несмотря на одержанную победу на Эне и в Шампани, только русская революция спасла нас от гибели…

 

Так оно и было.

Но точно также верно и то, что та самая «русская революция», которая спасла от гибели Германию, погубила русскую армию.

Как известно в марте к власти в России пришло Временное правительство.

В него вошли те самые либералы, которые, по меткому выражению Достоевского, и должны были погубить Россию.

Личностей в новом правительстве не оказалось. Оно было сформировано из представителей правой буржуазии и крупных помещиков, наиболее важные посты получили кадеты.

Они являли собой единственную в России либерально-демократическую партию и, будучи носителями «европеизированного» сознания, мечтали о преобразовании России парламентским путем по западному образцу.

Львов, Гучков, Милюков, Мануилов, Терещенко, Шингарев…

Это были честные и в большинстве своем способные люди, которые объявили амнистию политическим заключенным, провозгласили гражданские свободы, заменили полицию «народной милицией» и провели реформу местного самоуправления.

На большее они оказались просто не способны. По причине интеллигентской мягкости, с которой новое государство строить было нельзя.

Да еще в таких экстремальных условиях, в которых они очутились.

И как это ни печально для них, они, в отличие от Ленина, пытались делать революцию в белых перчатках.

«Что такое истинный кадет? — вопрошал в своих „Записках старого петербуржца“ Л. В. Успенский и сам же отвечал: — Прежде всего, все они были до мозга костей интеллигентами, даже интеллектуалами: полуполитическими деятелями, полупрофессорами.

Настоящий кадет выглядел, да и в глубине своей был человеком хорошо образованным, человеком с хорошими теоретическими познаниями по части истории страны, Европы, мира…

Среди них были англофилы…

Все они были несомненными западниками.

Всюду — и на кафедрах университетов, и на думской трибуне — они стремились быть прежде всего „джентльменами“…

Но при этом все они, начиная со своего идейного вождя и учителя Милюкова, оставались… „прекрасными теоретическими человеками“…

Они превосходно разбирались в политике Древнего Рима, в эпохе Кромвеля, во всем, что рассказывали о прошлом их современники — историк Сеньбос или наши профессора-сеньбосы Виноградов и Платонов.

Они были до предела „подкованными“ во всем, что касалось прошлого — далекого и близкого.

Но у них не было ни малейшего представления о реальных закономерностях современной жизни».

Однако в феврале 1917-го требовались совсем иные качества, и Ленин совершенно справедливо писал, что «эта партия… не может сколько-нибудь прочно властвовать в буржуазном обществе вообще, не хочет и не может вести по какому-нибудь определенному пути буржуазно-демократическую революцию… Кадеты — партия мечтаний о беленьком, чистеньком, упорядоченном, „идеальном“ буржуазном обществе».

Как должны были действовать все эти люди, кричавшие о свержении царизма?

Работать, засучив рукава, и обратить самое пристальное внимание на состояние армии, посольку именно в ней был залог их существования.

Вместо этого…

— Революция, признавал эсер С. Д. Масловский-Мстиславский, — застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими…

Как это не печально для России, но все эти люди так по большому счету и остались «евангельскими девами», ни на что не способными.

И далеко не случайно Ленин презрительно называл депутатов Государственной думы «революционерами в белых перчатках».

Революцию же надо было делать, засучив по локоть рукава, набухшие от крови.

Точно так же надо было наводить в стране порядок. Расстреливая и сажая.

«Мы, — откровенно писал по этому поводу член Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгин, — были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать.

Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… под условием, чтобы императорский караул охранял нас.

Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала — у нас кружилась голова и немело сердце…»

Именно это самое «онемение» сердца и привело к тому, что в самый критический момент в России оказалось две власти, которые не только не знали, что надо делать, но и всячески мешали друг другу.

Да ладно бы только друг другу!

Они мешали России.

И гробить ее они начали с похорон русской армии.

 

Именно эти люди и нанесли ей страшный удар в виде принятого 2 марта Петроградским советом пресловутого приказа № 1.

Не вызывает сомнения и то, что одним из инициаторов издания преступного приказа являлся А. Ф. Керенский.

Иначе просто не могло быть по определению.

Ведь именно он принял активное участие в судьбе Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.

По его настоянию в Таврическом дворце было выделено помещение, в котором разместился Совет.

Это была знаменитая комната № 13, в которой состоялось первое заседание Совета, избравшее Временный исполнительный комитет.

Затем Керенский соединил группу офицеров Временного Исполнительного Комитета с такой же группой, образовавшейся при думском Военном комитете.

Так появилась на свет Военная комиссия.

Ее возглавил сам Керенский, каким-то понятным только ему образом умудрился соеденить в себе функции руководителя боевой организации, призванной добивать царизм военными средствами, и звание члена Временного комитета Государственной думы, продолжавшего с царем бесконченые переговоры об «уступках».

Приказ № 1 был адресован столичному гарнизону, всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и матросам флота для немедленного исполнения, а рабочим Петрограда — для сведения.

Приказом предписывалось немедленно создать выборные комитеты из представителей нижних чинов во всех воинских частях, подразделениях и службах, а также на кораблях.

Главным в Приказе был третий пункт, согласно которому во всех политических выступлениях воинские части подчинялись теперь не офицерам, а своим выборным комитетам и Совету.

В приказе предусматривалось также, что всё оружие передается в распоряжение и под контроль солдатских комитетов.

Приказом вводилось равенство прав «нижних чинов» с остальными гражданами в политической, общегражданской и частной жизни, отменялось титулование офицеров.

С принятием Приказа был нарушен основополагающий для любой армии принцип единоначалия; в результате произошло резкое падение дисциплины и боеспособности русской армии, что в конечном итоге способствовало её развалу.

Последствия этого по своей сути преступного приказа были ужасны.

После его публикации уже никто в армии не мог толком разобраться, как же осуществляется руководство русской вооруженной силой.

Решение о наступлении теперь принималось на митинге, а строгого офицера можно было послать… куда всегда посылали в таких случаях.

Стоило командиру только заикнуться о дисциплине, как тут же слышался призыв укоротить царского сатрапа.

И укорощали!

Пока еще офицеров убивали редко, но отношение к ним стало настороженным, а с приходом к власти большевиков истребление командного состава стало повсеместным.

Усилились анархические настроения.

Военный трибунал и смертная казнь были отменены.

Это привело к тому, что воинский порядок не соблюдался, а командиры были вынуждены опасаться за собственные жизни.

К концу февраля дезертиров было уже более миллиона человек.

Комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, приказы стали делиться на боевые и не боевые.

«Я, — писал генерал М. Д. Бонч-Бруевич, — был убежден, что созданная на началах, объявленных приказом, армия не только воевать, но и сколько-нибудь организованно существовать не сможет».

Все так, армия — это дисциплина.

Солдат не имеет права рассуждать. Он должен повиноваться беспрекословно.

Помните, что говорил известный полковник у Гашека?

— Не будь дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили. Ну, разве это не так? Вообразите себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины…

Вот они и сидели…

И если солдаты были «вне себя от восторга» от Приказа, то военное командование и все здравомыслящие люди восприняли его враждебно.

— Приказ номер один, — говорил А. И. Деникин, — дал первый, главный толчок к развалу армии, подрывая дисциплину и лишая офицерский командный состав власти над солдатами…

Приложил руку к развалу армии и военные министры — Гучков и сменивший его в мае в результате апрельского кризиса А. Ф. Керенский.

Гучкова современники характеризовали, как человека с «большим самомнением и решительностью», который проявил «полное непонимание сути военного дела».

Так, Гучков узаконил некоторые положения «Приказа № 1».

По его инициативе прошла и масштабная чистка командного состава, в ходе которой в отставку увольнялись как неспособные генералы, так и требовательные к подчинённым военачальники.

Таким образом, он уволил и сместил со своих постов до 60 % лиц высшего командного состава действующей армии, названных им поименно.

Да, он выступал против деятельности солдатских комитетов в армии, но был вынужден согласиться на их легитимацию.

Гучков инициировал отмену национальных, религиозных, сословных и политических ограничений при производстве в офицеры.

Керенский начала свою предательскую по отношению к стране деятельность с назначения на ключевые должности малоизвестных, но приближённых к нему генералов, получивших прозвище «младотурки».

На должность начальника кабинета военного министра Керенский назначил своего шурина В. Л. Барановского, которого произвёл в полковники, а уже через месяц в генерал-майоры.

Помощниками военного министра стали активные участники февральски событий полковники Генерального штаба Г. А. Якубович и Г. Н. Туманов, люди, совершенно несведущие в военных делах.

12 марта 1917 года последовал новый удар по армии, посольку именно в этот день была отменена смертная казнь в России.

Лозунг отмены смертной казни был содержанием программ большинства оппозиционных партий, поэтому в условиях провозглашения народных свобод и завоеваний эта мера высшего наказания неизбежно становилась заложником послереволюционного правотворчества.

Важно было и мнение солдатских и рабочих масс, левых партий, контролировавших в значительной степени в этот период Петроград.

Мнение военных, которые каждый день сталкивались с невыполнением приказов и дезертирством, никого не волновало.

 

Уже в апреле, когда в стране разразился так называемый «апрельский кризис», стало ясно, что две власти есть гибель для страны.

Все дело было в том, что с пришедшим к власти Временным правительством многие связывали наступление долгожданного мира.

Союзники России были встревожены обострившейся борьбой между правительством и Советом.

Устные заверения министра иностранных дел Милюкова о верности России союзническому долгу не могли успокоить иностранных послов.

18 апреля к союзникам была отправлена Нота Милюкова.

Через два дня она была опубликована в «Вестнике Временного правительства».

Вопреки ожиданиям народа Милюков заверял союзников, что Россия придерживается всех обязательств и будет продолжать войну до победы.

Эта публикация была встречена с огромным негодованием.

Наибольшую ярость она вызвала среди солдат, которые считали, что мир уже практически заключен.

Случаи дезертирства и отказа от выполнения приказов стали массовым явлением.

Сразу же после появления Ноты в печати перед резиденцией Временного правительства собралась большая толпа вооруженных солдат, настойчиво требующих отставки министров.

Петроградский Совет занял выжидательную позицию.

Не осмеливаясь взять власть в свои руки, члены Совета поддержали требование об отставке Милюкова и Гучкова.

Активную пропагандистскую деятельность развернули большевики.

Они прямо призывали к свержению Временного правительства.

Ленин признавал, что выступление носило стихийный характер, а большевики лишь примкнули к нему.

Однако известен один из главных организаторов выступления.

Вольноопределяющийся Ф. Ф. Линде первым вывел на улицу Финляндский полк, к которому вскоре присоединились другие солдаты.

После обеда рабочие демонстрации были организованы по всему Петрограду.

Среди требований об отставке министров появились лозунги «Долой Временное правительство».

Это воззвание исходило целиком от большевиков.

Демонстранты находились у Мариинского дворца до самого вечера, пока не прибыли представители Петроградского Совета, которые уговорили солдат разойтись.

На экстренном вечернем заседании собрались члены правительства и Совета.

После долгого обсуждения было решено опубликовать разъяснения по поводу Ноты Милюкова.

21 апреля столицу наводнили толпы людей, которые требовали передачи всей власти Петроградскому Совету.

Им противостояли защитники Временного правительства.

Начались беспорядки и вооруженные столкновения.

Против демонстрантов были выдвинуты войска, но солдаты отказались выполнять приказ.

Появилась реальная угроза начала гражданской войны.

По воспоминаниям Гучкова, Временному правительству подчинялось лишь «три с половиной тысячи надежных войск против ста с лишним тысяч солдат остального гарнизона».

А ведь именно тогда надо было показать, кто хозяин в доме.

Особенно, если учесть, что в начале марта 1917 года думские руководители М. В. Родзянко и А. И. Гучков пожелали видеть на посту командующего Петроградским военным округом популярного среди солдат боевого генерала Корнилова.

Их привлекала, кроме того, легендарная храбрость этого маленького, но исключительно ловкого и по-восточному вежливого человека.

Деятельность первому «революционному» командующему пришлось начать с «акции», о которой он потом не любил вспоминать.

8 марта Корнилов в сопровождении группы офицеров штаба отправился в Царское Село арестовывать императрицу Александру Федоровну.

В интервью петроградским газетам Лавр Георгиевич говорил, что он действовал по указанию военного министра Гучкова, который при этом, возможно, руководствовался определенным политическим расчетом.

Арест императрицы должен был произвести на солдатскую массу впечатление полного разрыва нового командования со старым режимом.

Узнав о движении с окраин вооруженных рабочих (следствием чего и была упомянутая стрельба), Корнилов распорядился вызвать на Дворцовую площадь несколько частей гарнизона.

Далекий от мышиной суеты всех этих советов и министров Лавр Георгиевич обратился к правительству за разрешением направить войска на его защиту.

Но…

Гучкво заявил, что, если будет пролита хотя бы одна капля крови, то он уйдет в отставку.

Его примеру посоледовало еще несколько министров.

Против использования войск выступил и Петросовет, который заявил Корнилову о том, что вызов войск может осложнить создавшееся положение.

После переговоров с делегатами комитета, принявшими на себя прекращение беспорядков, главнокомандующий отменил свое приказание и продиктовал в присутствии членов комитета телефонограмму во все части войск гарнизона с приказанием оставаться в казармах.

Через час на улицах появилось воззвание Исполнительного комитета.

«Товарищи-солдаты, — говорилось в нем, — без зова Исполнительного комитета в эти тревожные дни не выходите с оружием в руках.

Только исполнительному комитету принадлежит право располагать вами. Каждое распоряжение о выходе воинской части на улицу (кроме обычных нарядов) должно быть отдано на бланке исполнительного комитета, закреплено его печатью и подписано не меньше, чем двумя из следующих лиц: Чхеидзе, Скобелев, Бинасик, Соколов, Гольдман, Филипповский, Богданов. Каждое распоряжение проверяется по телефону 104–06».

По сути дела это воззвание лишало Корнилова власти над амрией и передовало ее Петросовету.

Оскорбленный Корнилов подал в отставку.

Ответом было только новое «разъяснение» Временного Правительства от 26 апреля.

«Власть главнокомандующего войсками петроградского военного округа, — говорилось в нем, — остается в полной силе и право распоряжения войсками может быть осуществляемо только им».

Чтобы не входить в открытый конфликт с Советом, правительство предположило, что приведенное распоряжение «имело, по-видимому, целью предупредить и обезвредить попытки вызо<