Глава VI. Кто перетянет одеяло?

 

«Смелый в бою, честный в долге, правдивый в жизни и еще десяток подобных эпитетов: так говорили и так воспринимали его все.

Все эти качества в их гармоничном сочетании, соединенные с серьезностью и даже некоторой торжественностью его духовного склада, придавали ему обаяние и непререкаемый личный авторитет, привлекали всеобщее внимание и доверие…»

Именно такую характеристику давало Корнилову большинство знавших его людей.

С первых же часов своего знакомство с генералом Керенский узнал еще одну черту характера Лавра Георгиевича: необыкновенное упорство в дсотижении своей цели.

Да и на предложенную ему должность Корнилов Георгиевич согласился, только получив заверение Временного правительства в полном невмешательстве в его оперативные распоряжения, в назначения высшего командного состава.

Особе внимание он отводил своему праву на проведение жесткой линии на фронте и в тылу и признание его ответственности не перед правительством, а «перед собственной совестью и всем народом».

И сразу возник конфликт.

Временное правительство выдвинуло на должность командующего Юго-Западным фронтом генерала В. А. Черемисова.

Корнилов усмотрел здесь нарушение своих прав, полагая, что это назначение возможно только по его представлению или после предварительного запроса.

Более того, он не сможет управлять войсками, если Юго-Западным фронтом будет командовать этот генерал, который в тяжелые дни отступления на посту командующего 8-й армией не проявил хладнокровия и высокого непоколебимого духа.

Но конфликт, скорее всего, произошел на почве личного соперничества.

По своей профессиональной подготовке, считали современники, Черемисов стоял не ниже Корнилова.

Он также обнаружил умение ладить с комиссарами и комитетами, а во время Калушского наступления проявил способность увлекать солдатские массы.

Такой конкурент, понятно, был весьма опасен для властолюбивого Корнилова, и именно потому он не желал его дальнейшего возвышения.

Керенский, оберегая авторитет государственной власти, искал возможность оставить в силе уже опубликованный указ.

Корнилов же, не получив ответа на свое требование, не вступал в должность.

На исходе четвертых суток Временное правительство пошло на уступки при условии, «чтобы генерал Черемисов был допущен к исполнению обязанностей командующего Юго-Западным фронтом, впредь до дальнейших распоряжений».

Корнилов-главковерх был нужен Керенскому как сильная личность, способная помочь стабилизировать политическую ситуацию, парализовать лево-экстремистские движения в стране, и прежде всего в армии.

Но и Керенский нужен был Корнилову.

Как глава правительства он «легализовал» бы действия верховного главнокомандующего по наведению порядка, установлению твердой власти.

Таким образом, их интересы в определенной мере совпадали и какую-то часть отведенного им судьбою пути они должны были пройти вместе.

Но договаривающиеся стороны имели и свои собственные виды друг на друга.

Для Керенского Корнилов был только исполнителем его политических замыслов.

Ему предстояло «отсечь» те структуры и те элементы, которые дестабилизировали положение «слева» и тем укрепить послефевральский демократический режим.

В представлении же Корнилова Керенский был слабым, колеблющимся политиком, наполовину главой государства, наполовину революционером.

Он не доверял ему.

В его ближайшем окружении нашлись люди, считавшие альянс с Керенским лишь шагом к устранению его самого и правительства, созданию новой сильной власти во главе с Лавром Георгиевичем.

А тогда уже нетрудно будет обуздать и революцию.

Приступив к исполнению обязанностей верховного главнокомандующего, Корнилов сразу же начал набрасывать проекты законов.

По его твердому убеждению только они могли вернуть армии былую боеспособность и мобилизовать всю страну на поддержку военных действий.

В первую очередь предполагалось введение смертной казни для подстрекателей, агитаторов, распространяющих слухи и подрывную литературу.

Временное затишье на фронтах позволило Корнилову более внимательно сосредоточиться на задуманной им программе оздоровления армии.

30 июля в Ставке состоялось совещание, на котором товарищ министра путей сообщения Э. П. Шуберский изложил удручающаю картину полного развала железнодорожного транспорта.

Подобное положение уже в ближайшее время могло оставить армию без подкреплений и боеприпасов.

Подводя итог обсуждению, Корнилов сказал, что России сейчас нужно иметь три армии — армию в окопах, армию в тылу, работающую на нужды фронта, и армию железнодорожную.

Он заявил, что в тылу должна быть установлена такая же жесточайшая дисциплина, которую он стремился установить на фронте.

3 августа он вручил Керенскому доклад с изложением законодательных мер, которые, на его взгляд, необходимо выполнить немедленно.

Временное правительство должно признать свою вину в унижении, оскорблении, сознательном лишении прав и значимости офицерского состава.

Во-вторых, оно должно передать функцию военного законотворчества в руки верховного главнокомандующего.

В-третьих, «изгнать из армии всякую политику, уничтожить право митингов», отменить декларацию прав солдата, распустить войсковые комитеты и убрать комиссаров.

Прочитав записку, Керенский раздраженно сказал, что со времени назначения Корнилова главковерхом все его обращения к правительству звучат как настоящие ультиматумы.

— Дело не во мне, — холодно ответил Корнилов, — а в обстановке, требующей немедленных и жестких мер…

3 августа Корнилов встретился с Керенским в Зимнем дворце.

Пробыв в Петрограде день, он не нашел взаимопонимания и, определив обстановку в столице как враждебную, уехал в Ставку.

Требования Корнилова стали известны газетчикам.

Левые силы почувствовали надвигающуюся угрозу своим планам.

Их пресса развернула против генерала Корнилова шумную кампанию.

 

Чувствуя, как шатается под ним трон, Керенский в середние августа провел в Москве Государственное совещание.

Цель Совещания определялась как единение государственной власти со всеми организованными силами страны ввиду исключительности переживаемых событий.

На самом деле Керенский пытался с высокой трибуны запугать всех несогласных с его политикой.

А потому и заверил в день открытия Совещания всех присутствующих на нем в том, что «железом и кровью» раздавит все попытки сопротивления правительству.

Однако Корнилов, к кому, в первую очередь, обращался Керенский, прибыл в Соскву только на следующи день.

 

Приезд Верховного Главнокомандующего был обставлен торжественно.

На перроне Александровского вокзала выстроился с развернутым знаменем и хором музыки почетный караул от Александровского военного училища.

На левом его фланге встала команда женщин-юнкеров.

Далее расположились депутации союза офицеров армии и флота, союза георгиевских кавалеров, союза казачьих войск, союза воинов, бежавших из плена, 6-й школы прапорщиков, женского батальона смерти.

Среди встречавших атаман Донского войска Каледин, генералы Зайончковский и Яковлев, городской голова Руднев, члены Государственной думы — Родичев, князь Мансырев, Ханенко и Щепкин, комиссар Временного правительства в Москве Кишкин.

Как только поезд остановился, из него выскочили текинцы и выстроились в две шеренги.

Пройдя между ними, Корнилов начал обход почетного караула, депутаций и представлявшихся лиц.

Весь его путь был усыпан цветами.

После короткого митинга офицеры с криками «Ура Корнилову!» подняли генерала и на руках вынесли на площадь, где он приветствовал восторженных москвичей.

На следующий день Лавру Георгиевичу — «первому солдату революции» предоставили слово на проходившем в первопристольной Государственном совещании.

«Низенькая, приземистая, но крепкая фигура человека с калмыцкой физиономией, с острым пронизывающим взглядом маленьких черных глаз, в которых вспыхивали злые огоньки, появилась на эстраде.

Почти весь зал встал, бурными аплодисментами приветствуя боевого генерала.

Свою речь Корнилов начал в минорных тонах, заявив слушателям, что русской армии, какой она была раньше, больше не существует.

— С глубокой скорбью, — оворил он, — я должен открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия без колебаний исполнит свой долг перед Родиной…

Затем он привел многочисленные примеры расправ солдат над офицерами, отказа их от выполнения приказов, бегства с боевых позиций.

— Армия, — продолжал он, — должна быть восстановлена во что бы то ни стало. Для восстановления армии необходимо немедленное принятие мер, которые я доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе без всяких оговорок подписались управляющий военным министерством Савинков и комиссар при Верховном главнокомандующем Филоненко…

Далее Корнилов кратко изложил основные положения своей записки: восстановление дисциплины в армии, поднятие престижа офицерства и улучшение его материального положения, наведение порядка в тылу.

— Я, — сказал он в заключение, — верю в светлое будущее нашей Родины, я верю, что боеспособность армии, ее былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя ни одной минуты. Нужны решимость и твердое непреклонное проведение намеченных мер…

Собравшиеся в зале проводили Корнилова аплодисментами.

Но это были аплодисменты разочарования.

Разговоры о развале страны и армии стали к этому времени привычными и, как все привычное, перестали взывать страх и будоражить эмоции.

От Корнилова ждали критики правительства и лично Керенского.

Но Корнилов, выполняя обещания, которые он дал премьеру, не сказал в адрес правительства ни одного резкого слова.

Казалось, сенсации не будет.

Но неожиданно темы, поднятые Корниловым, продолжил в своем выступлении донской атаман генерал А. М. Каледин.

Каледин потребовал упразднить Советы и комитеты, дополнить декларацию прав солдата декларацией его обязанностей, восстановить дисциплину и власть начальствующих лиц.

— От окончательной гибели, — заявил он, страну может спасти только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых, руках лиц, не связанных узкопартийными программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные комитеты и Советы…

Речь Каледина вызвала в зале настоящую бурю.

Керенский, взяв слово в качестве председателя, заявил, что правительство созывало совещание вовсе не для того, чтобы кто-то обращался к нему с требованиями.

После того, как все ораторы выстпили на трибуну поднялся Керенский.

Его короткое подведение итогов совещания вылилось в длинную и крайне эмоциональную речь.

Керенский сразу же заявил, что правительство не будет поддаваться давлению откуда бы, справа или слева, оно ни исходило.

Чем дальше он говорил, тем больше заводил самого себя.

— Пусть будет то, что будет, — иступленно кричал он в зал. — Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу! Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве…

Речь Керенского становилась все более бессвязной, а он все говорил и никак не мог остановиться.

Наконец, Керенский закончил и, обессилев, не сел, а упал в председательское кресло.

На часах было половина второго ночи.

Государственное совещание не оправдало надежд Керенского.

Он задумывал его для того, чтобы обеспечить правительству поддержку страны, а вместо этого и правые, и левые критики правительства увидели в „московском позорище“ доказательство его слабости.

На Совещании произошёл раскол между умеренными и революционными группами.

Конечно, Керенский был слаб, но, как это ни печально, об был слаб пока еще не настолько, чтобы не хлопнуть на прощание дверью.

И те, кто полагал, что Керенский — отыгранная карта, жестоко ошиблись в этом.

Что думал по этому поводу генерал Корнилов, мы не узнаем уже никогда…

Корнилов вернулся из Москвы, будучи настроен крайне отрицательно в отношении перспектив дальнейшего сотрудничества с Керенским.

После встречи с главковерхом генерал Крымов удовлетворенно сказал:

— Все идет хорошо. Решили больше не иметь дела с „ними“…»

Возвращение Корнилова в Ставку было безрадостным.

Сводки с фронтов и из тыла были чрезвычайно тревожными, и именно тогда на всю Россию прозвучало тревожным набатом слово «Рига»…

 

Рижский плацдарм обороняла 12-я армия генерала Д. П. Парского.

Она занимала фронт на протяжении свыше 200 км от побережья Рижского залива до разграничительной линии с 5-й армией у Фридрихштадта.

Приказам командующего армией от 4 августа 1917 года командирам корпусов и инспектору артиллерии армии генералу Радкевичу предписывалось провести перегруппировку артиллерии.

Однако из-за недостаточной оперативности и начавшегося вскоре наступления германских войск этот приказ выполнен не был.

Оборонительная позиция русских войск состояла из двух укрепленных полос.

В резерве командующего армией находились четыре пехотные дивизии, две стрелковые бригады и одна кавалерийская дивизия.

Боеспособность 12-й армии была слабой. В ротах не хватало солдат, а пополнение прибывало в недостаточном количестве и почти не обученное.

Дисциплина в частях была низкая, солдаты отказывались выполнять требования уставов под предлогом, что это «старый режим».

В шесть часов утра 19 августа немцы начали артиллерийскую подготовку на направлении главного удара.

2-я гвардейская пехотная дивизия противника быстро и почти без потерь переправилась на восточный берег Западной Двины против Икскюля и вклинилась в первую позицию русских.

Однако, дальнейшее ее продвижение встретило сопротивление частей 186-й пехотной дивизии.

 

Провести контрудар одновременно всеми силами не удалось, а частные контратаки успеха не имели.

20 августа противник возобновил наступление. Одновременно его тяжелая артиллерия начала обстрел Риги.

В три часа 14-я баварская дивизия прорвала отсечную позицию по реке Огер на правом фланге 21-го армейского корпуса и отбросила части 185-й пехотной дивизии.

Расширение прорыва противника на восточном берегу Западной Двины поставило 12-ю армию в тяжелое положение.

Командование армии в ночь на 21 августа приказало отходить на третью, неподготовленную позицию на реке Большой Егель.

Это решение подорвало веру войск в возможность остановить противника и, по существу, явилось первым шагом к сдаче Риги и началу беспорядочного отступления на север.

21 августа Рига, не видевшая в своих стенах неприятеля 207 лет, была оставлена, но «число пленных и военной добычи, — писал М. Гофман, — было меньше, чем мы ожидали».

Рижская операция стала последней операции первой мировой войны на русском фронте.

Почти одновременно с известием о падении Риги поступило сообщение о катастрофе в Казани, где взорвался большой оружейный склад.

Было уничтожено огромное количество военного снаряжения, более тысячи пулеметов.

Вскоре телеграф принес весть о том, что командира одного из корпусов генерала П. Гиршфельда, у которого в результате ранения были ампутированы обе руки, закололи штыками.

Правительственный комиссар Р. Линде, призывавший солдат к выполнению боевых приказов, был также убит.

Падение Риги произвело на страну ошеломляющее впечатление.

Все левые органы печати открыли жестокую кампанию против Ставки и командования.

Как и всегда в подобных случаях, в конце концов, прозвучало жестокое слово «предательство»…

«И в душу закрадывается мучительное сомнение, — писало черновское „Дело народа“, — не перекладываются ли на плечи, погибающего тысячами, мужественного и доблестного солдата, ошибки командования, недостатки артиллерийского снабжения, и неспособность вождей».

«20 августа 1917 года, — писал большевистский историк, — контрреволюционными силами Ставки во главе с верховным главнокомандующим генералом Корниловым и генералитетом Северногофронта был сдан кайзеровским войскам рижский плацдарм с городом Ригой.

Преступные замыслы Корнилова сдать Ригу и открыть тем самым дорогу на Петроград, о чем он открыто заявил на Государственном совещании в Москве 13 августа, контрреволюция стремилась использовать для нанесения удара „революционным завоеваниям солдат и рабочего класса“».

По утверждению этого историка, Корнилов использовал и такие мероприятия провокационного характера, как клеветническая кампания по обвинению большевиков в разложении армии, расправа с революционно настроенными частями, взрывы и поджоги военных заводов и объектов.

«Ставка, — объясняли мотивы „провокации“ „Известия“, — старается, запугиванием грозными событиями на фронте, терроризировать Временное правительство, и заставить его принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии, и ее организаций…»

Иными словами, левые обвиняли в сдаче Риги Корнилова, которому это поражение было выгодно, поскольку оно давало возможность перебросить войска под благовидным предлогом к Петрограду.

С последующим захватом власти и установление военной диктатуры.

Получалось так, что Корнилов отдал негласный приказ Ригу не защищать и отдать немцам.

Думается, мало верили в подобную чушь и сами «товарищи».

Впрочем, дело было уже не вере и правде.

Главное, посеять панику, подорвать веру в генерала, которого считали защитником отечества и спасителем России.

Того самого генерала, который давно уже доказал в боях то, что за Россию он был готов отдать жизнь.

В действительности, развращенный Северный фронт воевал плохо.

В ответ на обвинения Корнилова появился ряд резких резолюций, предъявленных правительству и поддерживавших Корнилова.

Так, Совет союза казачьих войск недвусмысленно писал в своей резолюции: «Смена Корнилова неизбежно внушит казачеству пагубную мысль, о бесполезности дальнейших казачьих жертв, и Совет снимает с себя всякую ответственность за казачьи войска на фронте и в тылу, при удалении Корнилова».

Так что, под Ригой не было никакого предательства, и русская армия потерпела поражение все из-за того же вселенского бардака, который царил в войсках.

Ну а то, что писали левые и советские газеты вряд ли можно воспринимать всерьез.

Их мало волновала правда, они как огня боялись Корнилова и стремились скомпрометирировать его любой ценой.

И многое из задуманного ими этим людям удалось…

 

Что же касается Керенского, то, по всей видимости, после сдачи немцам Риги он очень опасался того, что Корнилов не станет ждать и выступит сам.

Такое выступление означало для него конец.

Он не мог не видеть и того, что приготовления правых группировок в тылу и на фронте к перевороту после Московского совещания шли полным ходом.

Если верить некоторым наблюдателем, то все было готово к последней, решительной схватке.

После Московского совещания Корнилов продолжал снимать с фронта и концентрировать вокруг Петрограда значительное количество войсковых частей.

В конце концов, Керенский, по-видимому, все же пришел к выводу, что откладывать введение некоторых серьезных ограничений политических свобод и предложенных Корниловым радикальных мер подавления больше не следует, даже если подобная акция приведет к окончательному разрыву с Советом и народными массами.

Не мог он не согласиться и с введением в столицу верных правительству (а еще больше Корнилову) войск.

Конечно, чужая душа, потемки, но рискнем предположить, что в эти дни Керенский не только сожалел о своем решении выдвинуть Корнилова, но и изыскивал возможности избавления от него.

Как и для всякого грязного дела, ему нужен был только предлог, и когда он появится, рука у него не дрогнула…