От поддержки мятежников к «крестовому походу»

 

Если внимательно проследить хронологические вехи того пути, по которому шло присоединение ис­панской католической церкви к во­енному перевороту, то сразу же бросится в глаза один факт: сама быстрота этого присоединения да­ла военной диктатуре и франкист­скому фашизму массовую базу.

Поддержка церкви, проявившая­ся не только в хвалебных богослу­жениях, но и в прямом участии церковнослужителей в военном перевороте, а также поддержка ча­сти армии стали составляющими франкистского фашизма и сыграли в создании единой партии ту роль, которую ИТФ и ХОНС никогда не смогла бы сыграть одна.

В середине ноября 1936 года монсеньор Исидро Гома-и-Томас, кардинал-архиепископ Толедский и примас Испании, обнародовал «Инструкцию для епархиальных священников и ответ на вопросы о нынешней войне».

Именно в этом тексте, написан­ном крупнейшим испанским авто­ритетом в области религии, тексте, насильственный дух которого не выдерживает никакой критики да­же по прошествии времени и с уче­том всех обстоятельств, и были впервые употреблены слова «кре­стовый поход».

«Эта война... в ее народном и на­циональном аспекте не является войной политической... И если ны­нешний конфликт принял форму гражданской войны, то лишь пото­му, что он разворачивается на ис­панской земле... но надо признать, что, по существу, он обретает ха­рактер истинного крестового похо­да в защиту католической веры... войны против марксистского ком­мунизма... Это не война между классами, а война между система­ми или цивилизациями. Доказа­тельством служит тот факт, что именно религиозные и патриотиче­ские чувства подняли Испанию против Анти-Испании... Татарская душа, дух коммунистического ин­тернационализма развратили хри­стианскую душу большой части на­шего народа, ополчили их против Испании... Открытое столкновение этих двух Испании было неиз­бежным... На нашей земле Христос схватился с Антихристом».

Приведенный фрагмент из «Ин­струкции» кардинала Гома-и-Томаса вызывает по меньшей мере два замечания.

Во-первых, автор противоречит сам себе.

С одной стороны, он утверждает, что опасность пришла извне (та­тарская душа и т. д.), с другой — признает, что существуют две Ис­пании.

Обвинения кардинала абсурдны, так как испанские массы проявляли революционные настроения еще до широкого распространения комму­нистических идей в стране.

Второе замечание касается двой­ственности выражения «крестовый поход», которое имело два смысла.

Во-первых, беспощадной войны со всеми противниками христиан­ской веры; во-вторых, войны, кото­рую должно было вести испанское государство за свое существование, при том что церковь, не располагая для этого ни войсками, ни властью, поддержала бы ее всем своим ду­ховным авторитетом.

Следует, наконец, отметить, что сам выбор этого выражения «крестовый поход» был для Испании двусмысленным: речь шла не о возвращении гроба господня, а о Реконкисте в том смысле, в каком ее понимали в древности католиче­ские короли.

Если внутри испанской католиче­ской церкви только баскское духо­венство и некоторые служители культа и католические деятели ре­спубликанской зоны вроде Хосе Бергамина сразу же выступили против духа «крестового похода», то в глазах католических кругов Франции и других западных стран маска «войны за бога», «священной войны» была сорвана с войны на уничтожение только весной 1937 года.

Разумеется, бомбардировки Мадрида на протяжении всей осени 1936 года, когда Франко надеялся террором воздушной войны прину­дить город к сдаче, уже показали мировому общественному мнению истинное лицо этих варваров; для них не имели никакого значения жертвы и руины, которые они мно­жили в своей гордыне, достойной величайших садистских подвигов, известных истории человечества.

Но только трагедия Герники и ее последствия раскрыли почти для всего мира глубинную сущность «крестового похода».

Атмосфера лжи, созданная фран­кистским руководством вокруг преднамеренного разрушения ле­гионом «Кондор» древнего города басков, позволила группе француз­ских католиков во главе с

Католическая церковь Испании повсеместно, за исключением Каталонии и Страны Басков, встала на сторону Франко, провозгласив фашистский мятеж «крестовым походом».

161

Эммануэлем Мунье, основателем газеты «Эспри», разоблачить клеветниче­ские приемы франкистской пропа­ганды, которая пыталась перело­жить ответственность за эту траге­дию на республиканцев. Бомбарди­ровка Герники предвосхитила раз­рушение беззащитных городов в годы второй мировой войны, от Ковентри до Хиросимы.

Как только клевета франкистов была разоблачена, стало ясно, что, не считая принесения в жертву мно­жества человеческих жизней, Ис­панская война была войной на уничтожение политических против­ников, а не новым «крестовым по­ходом» во имя Христа. В против­ном случае баскский народ, в боль­шинстве своем исповедующий ка­толицизм, пришлось бы счесть внезапным и необъяснимым вопло­щением Антихриста.

На самом же деле ни прелаты ис­панской католической церкви (не сказавшие ни слова в осуждение бойни в Гернике), ни каудильо (оправдавший «рыцарский подвиг» нацистских летчиков из легиона «Кондор») не могли простить ба­скам двух вещей.

Во-первых, их позиции, подры­вавшей в корне тезис о том, что все католики поддерживают мятеж.

Во-вторых, их верности прави­тельству Народного фронта, про­ведшему через кортесы 1 октября 1936 года статут об автономии Страны Басков.

Эти соображения были весьма далеки от идеалов защиты католи­цизма.

В данном случае мы имеем дело с союзом, основанным на совпаде­нии интересов, со сговором кау­дильо и католической церкви, на­правленным против баскского на­рода и республики Народного фронта, обливаемых грязью.

Из этого сговора наибольшую выгоду извлекла церковь. В обмен на свою поддержку она добилась от Франко восстановления своих огромных привилегии, уничто­женных Второй республикой кон­ституционным актом, провозгласившим отделение церкви от госу­дарства.

Со своей стороны Франко, с при­сущей ему холодной расчетли­востью, прибегал к услугам церкви всякий раз, когда ему необходимо было поправить свои дела.

Детищем этого союза-сговора вскоре после трагедии Герники ста­ло пресловутое «Коллективное письмо испанских епископов», на­писанное собственноручно прима­сом Испании, кардиналом Гома-и-Томасом.

Доподлинно известно, что ини­циатором этого письма был сам Франко.

Чтобы успокоить бурю возму­щения, охватившую самые широ­кие круги международной обще­ственности после гибели Герники, каудильо (как об этом рассказала три месяца спустя газета «Эуско-Дейа») обратился 15 мая к карди­налу с просьбой составить доку­мент, способный повлиять на като­лическую общественность Европы.

Каудильо намекнул, что это дол­жно было быть нечто вроде «Кол­лективного письма» всех епископов Испании в поддержку «националь­ного движения».

Кардинал Гома-и-Томас не только выполнил просьбу, но и по­шел дальше. Начиная с 7 июня он стал рассылать всем испанским епископам в виде пробных отти­сков (для апробации) составленный им текст письма, который сопрово­дил запиской, оправдывающей со­держание этого письма в выраже­ниях, несколько странных для слу­жителя бога и веры.

«Речь идет, — говорилось в этой записке, — о пресечении и принятии активных контрмер против враж­дебного общественного мнения и пропаганды, которые способство­вали, даже в значительной части католической прессы, созданию

В Стране Басков священнослужители поддерживали добрые отношения с «гударис», баскскими бойцами Народной армии, и гражданским населением республиканской зоны.

за границей атмосферы, в корне враж­дебной Движению».

Редко в своей истории испанская церковь совершала подобный опрометчивый шаг. Ведь речь шла не о защите веры, а о спасении движения.

Не довольствуясь этим актом поддержки франкистского фашиз­ма, примас Испании идет дальше.

Он освящает свой союз — и союз церкви — с каудильо, разослав свое «Коллективное письмо», скреплен­ное подписями всех епископов Ис­пании (за исключением трех — епи­скопов Витории и Ориуэлы и кардинала-архиепископа Таррагоны Видаль-и-Барракера, нахо­дившихся в изгнании и отказав­шихся поставить под ним свою подпись), всем католическим епи­скопам Франции, Италии, Герма­нии, США, Латинской Америки и других стран. Подобная акция име­ла своей целью получить своего ро­да согласие мировой католической иерархии.

Что же конкретно говорилось в

164

этом «Коллективном письме», за которое 37 лет спустя испанская ка­толическая церковь публично принесла свои извинения испанско­му народу?

Письмо состояло из ряда посту­латов. Мы приведем лишь три ос­новных, составляющих суть доку­мента.

В первом утверждалось, что су­ществует «русский коммунистиче­ский заговор», обрисованный сле­дующим образом:

«27 февраля 1936 года, вскоре по­сле победы Народного фронта [речь идет о февральских выборах. — Ж. С], русский Коминтерн принял постановление о революции в Ис­пании и выделил на ее финансиро­вание колоссальные средства».

И кардинал продолжает:

«Наличие русского коммунисти­ческого заговора... подтверждается многими документами».

Второй постулат говорил о «не­нависти к религии».

Источник таковой примас усма­тривал не в периодически повто­рявшихся на протяжении всей исто­рии Испании вспышках антиклери­кализма, а «в России». Он уточнял, что эта «ненависть... была экспор­тирована людьми с Востока с извращенными умами (sic !)».

И наконец, пытаясь оправдать продолжавшийся уже более года и принесший массу жертв и разруше­ний конфликт, этот князь церкви рассматривает войну как «воору­женный плебисцит».

Даже по прошествии многих лет трудно сказать, какой из постула­тов является наиболее абсурдным.

Первый — о «русском заговоре» — не только никогда не получил ни малейшего подтверждения, но про­сто смехотворен, если вспомнить, что в 1936 году победа Народного фронта явилась для русских пол­ной неожиданностью. Ведь СССР не имел даже официальных дипло­матических отношений с Испанией.

Второй постулат настолько безо­снователен, настолько грубо про­тиворечит историческим фактам, что на нем не стоит и останавли­ваться. Однако он напомнил нам аналогичное утверждение о «рус­ском заговоре», сделанное в 1936 году каноником Лутилем в париж­ской газете «Круа».

«У испанцев было все для счаст­ливой жизни. Осененные лазурью, не зная нужды, они могли мечтать, греясь на солнышке, и играть на мандолине (sic). Однажды из Москвы прибыли шестьдесят евреев, им было поручено внушить этому народу, что он очень несча­стен».

Тут-то, по утверждению высо­коученого служителя господа, «все и началось».

Что касается попытки предста­вить гражданскую войну «воору­женным плебисцитом», то это зву­чит по меньшей мере как несураз­ность. Напомним, что участниками этого странного «плебисцита» являлись фашисты итальянских моторизованных дивизий, нацист­ские насильники из легиона «Кон­дор», а также сотня тысяч марок­канцев, которые были не более испанцами, чем легионеры Терсио.

Франко и примас Испании надея­лись, что «Коллективное письмо» сгладит впечатление от разруше­ния Герники. Однако далеко не вся католическая общественность одо­брила это послание, оно встретило и глубокое неприятие.

Если архиепископ Парижский, кардинал Вердье считал, что этот документ «проливает свет на ис­тинное положение вещей», то такие видные представители француз­ских католических кругов, как Жак Маритэн, Франсуа Мориак, Жорж Бернанос, Габриэль Марсель, Жак Мадоль, выступили против него.

Полемизируя с испанским доми­никанцем Менендесом Рейгадой, Жак Маритэн в предисловии к кни­ге Альфредо Мендисабаля «У ис­токов трагедии» писал следующее:

«Если вы считаете эту войну справедливой, то не говорите о ее священном характере. Уже тот факт, что люди убивают друг друга и считают это необходимым во имя социального устройства или национальных интересов, сам по себе достаточно ужасен. Так не убивайте же во имя господа Хри­ста, ибо он не воитель, а бог мило­сердия и прощения, принявший смерть за всех людей. Его цар­ствие — не от мира сего».

Газета «Сет», орган доминикан­цев во Франции, так изложила свою позицию:

«Можно говорить все, что угод­но, но Испанская война — не кре­стовый поход. Она явилась в пер­вую очередь результатом пронун­сиаменто и имеет слишком много политических аспектов, чтобы не быть приравненной к походу за освобождение Гроба Господня».

Эта оценка более чем справедли­во указывала на неуместность при­менения в данном случае понятия «крестовый поход». Однако фран­цузская газета спутала походы в Палестину и крестовые походы ис­панских королей в эпоху Рекон­кисты.

Заметим, кстати, что позиция французских католиков, воспри­нявших приравнение гражданской войны к новому «крестовому похо­ду» как оскорбление своих рели­гиозных чувств, не встретила одоб­рения верхов французской католической церкви.

Испанская церковь и единая пар­тия, фактическим лидером которой был Франко, не ожидали столь рез­кой реакции строптивых католи­ков. Они развернули грязную кле­ветническую кампанию против Жака Маритэна, которого называ­ли в своих газетах и речах не иначе, как «выкрест».

«Маритэн, — писала газета «Коррео эспаньоль», — занял позицию, полностью вытекающую из его мерзостного прошлого. Он — еврей,

165

и его поступки отмечены печатью этой расы... Никогда не вредно на­помнить, что евреи понимают лишь язык кнута, а не убеждение словом».

На что Мориак ответил на стра­ницах «Фигаро»:

«Жак Маритэн вовсе не «вы­крест», как это утверждает ми­нистр из Саламанки [речь идет о шурине Франко Серрано Суньере, повторившем слово «выкрест» в одной публичной речи. — Ж. С]. А если бы он и был таковым, я бы любил его и восхищался им ни­сколько не меньше. Но он — не выкрест!»

В той же статье Мориак указы­вает еще на одну проблему, пред­ставляющую в его глазах исключи­тельную опасность:

«В результате всего происшед­шего для миллионов испанцев огромное несчастье, что отныне поставлен знак равенства между христианством и фашизмом».

И действительно, испанская ка­толическая церковь сделала для этого все возможное.

Обличая уничтожение трех тысяч человек на острове Мальорка за пе­риод с августа 1936 года по март 1937 года в своих знаменитых про­изведениях «Огромные кладбища под луной» и «Скандал истины», Жорж Бернанос так писал об этом:

«Я был потрясен не столько са­мими казнями, сколько тем, что их публично одобрило подавляющее большинство священников, мона­хов и монашек этого многостра­дального острова».

Несколько лет спустя в «Письме к англичанам» (1942 год) Бернанос, считавший, что «испанские собы­тия отравили христианство», резко критиковал «испанскую клерикаль­ную диктатуру», ее «черный тер­рор» и «человеконенавистничество, проповедуемое во славу Бога, со­творившего человека».

Вновь возвращаясь к чувству ме­сти, «вдохновлявшему организато­ров этих систематических избиений невинных людей, брошенных в тюрьмы франкистского режима», Бернанос беспощадно клеймит их, обвиняя в том, что они доверили это «дело генералу, получившему епископское благословение».

При внимательном рассмотре­нии поведения испанской церкви во время собственно гражданской войны прежде всего поражает бы­строта ее эволюции.

Действительно, от слов о «крас­ной опасности» и «необходимости защиты веры и отечества», зазву­чавших с церковных кафедр в первые же недели гражданской войны, высшие сановники церкви дошли до защиты «национального движения», то есть единой партии фашистского типа.

Некоторые историки, как, напри­мер, Пьер Бруэ и Эмиль Темим в своей книге «Революция и война в Испании», придают, на наш взгляд, слишком большое значение одному абзацу из «Коллективного письма», где, по их мнению, «представители испанской церкви кате­горически отказываются санкцио­нировать все то, что таит в себе национальное движение».

Но что же именно сказано в этом абзаце?

Дословно в нем говорится сле­дующее: что испанская церковь не будет поддерживать «тенденции или намерения, которые могли бы в будущем извратить благородный облик национального движения».

Однако единственный случай трений, возникших между высши­ми сановниками церкви и «нацио­нальным движением», имел место уже после гражданской войны, в 1940 году, когда бывший примас испанской церкви (в 1931 году) кардинал Сегура выразил недо­вольство поведением андалусских фалангистов. Они потребовали, чтобы имена фалангистов, погиб­ших на полях сражений, были вы­биты золотыми буквами на стенах кафедрального собора в Севилье. Кардинал воспротивился этому.

Но этот конфликт отнюдь не за­вершился «отказом санкциониро­вать все то, что таит в себе нацио­нальное движение». Вместо этого был удален неуступчивый карди­нал, которому пришлось на время покинуть страну.

Вместо критики «национального движения» прелаты церкви во гла­ве с кардиналом Гома-и-Томасом предпочли пожертвовать одним из своих деятелей, дабы не порывать ни в малейшей мере с тем, что ста­ло светской властью церкви, а именно с единой партией, образ­цом «всяческих добродетелей».

За исключением этого эпизода, никогда за все время с 1936 по 1939 год ни один прелат испанской церк­ви не возвысил свой голос во имя умеренности, милосердия или про­щения. Трения между франкизмом и церковью начались лишь после их совместной победы над респу­бликанцами, когда пришла пора делить власть и определить сим­волы нового государства.

Примас Испании кардинал Гома-и-Томас вплоть до своей смер­ти в 1940 году не переставал твер­дить, что гражданская война была «священной войной» и что солдаты франкистской армии были «божьи­ми воинами, сражавшимися за ос­новные принципы всякого цивили­зованного общества».

В 1937 году этот прелат высоко­мерно отнесся к письму президента автономного правительства Стра­ны Басков Хосе Агирре, в кото­ром тот, будучи католиком, выра­жал свое удивление тем, что выс­шие служители церкви обходят молчанием «убийство многих свя­щенников и монахов-басков, един­ственным преступлением которых была любовь к своему народу». Действительно, после развала Се­верного фронта 466 священников и монахов были арестованы или рас­стреляны.

166

Кардинал ответил следующим образом:

«Мы глубоко сожалеем о за­блуждениях, вследствие коих неко­торые священники предстали перед военным судом и были расстреля­ны, ибо в своих деяниях священ­нослужители никогда не должны отступать от норм онтологическо­го и морального благочестия, к че­му их обязывает посвящение в столь ответственный сан духовно­го пастыря».

С точки зрения кардинала, свя­щенники, примкнувшие к мятежни­кам, «не отступили от норм онто­логического и морального благоче­стия», а священники-баски, остав­шиеся верными республике, тем самым эти нормы нарушили.

Позиция, занятая в этом вопро­се кардиналом Гома-и-Томасом, встретила решительную оппози­цию со стороны одного из католи­ческих прелатов: епископ Витории монсеньор Матео Мухика, нахо­дившийся в изгнании в Ватикане, ответил на письмо примаса весьма сухо:

«По моему мнению и по мнению ряда весьма уважаемых лиц, озна­комившихся здесь с Вашим пись­мом, очевидно... что оно содержит намек на то, будто расстрелянные священники заслужили эту ужас­ную участь. Что касается меня, то я не могу ничего подписать, что пря­мо или косвенно означало бы одо­брение или содержало бы на­мек на обоснованность этих каз­ней».

Примас Испании не ограничился одобрением казни баскских свя­щенников.

Исидро Гома-и-Томас (написав­ший впоследствии в оправдание своей позиции книгу «Во имя Бога и Испании») прикрывал своим ав­торитетом самые отвратительные пасквили, печатавшиеся в газетах «национального движения».

Кардинал одобрил эмиссию де­нег с портретом диктатора и с над­писью «Франко, каудильо Испании милостью божьей».

Он встречал верховного главу «движения» на пороге кафед­ральных соборов и церквей и со­провождал его, как некогда сопро­вождали королей Испании, до самого алтаря, где каудильо, чья хладнокровная жестокость была прекрасно известна его окруже­нию, молился на коленях о дарова­нии ему «прощения Господа».

Он же взял под свое покрови­тельство отца Игнасио Менендеса Рейгаду, когда тот, став исповед­ником христианнейшего «генера­лиссимуса», написал в «Нацио­нальной войне в Испании с точки зрения морали и права», что Испанская война была «самой свя­щенной за всю историю человече­ства».

Нетрудно понять, почему в нача­ле 70-х годов испанская церковь, порвав со своим страшным про­шлым, открыто «попросила про­щения у испанского народа» за свои дела в эпоху гражданской войны.

 

Услуга за услугу

 

Хотя «мучительное переосмыс­ление» испанской церковью своей позиции в годы гражданской вой­ны продемонстрировало ее поли­тическое чутье, понимание сложив­шейся ситуации и потому достойно уважения, однако не мешает тем не менее глубже уяснить мотивы ее поведения в 1936-1939 годах.

Подобный анализ может быть плодотворным лишь с учетом кон­кретных исторических условий, а именно двойного кризиса, который сотрясал Испанию в 1931-1936 го­дах и во время гражданской войны.

Речь идет о кризисе испанской на­ции и кризисе общества, унаследо­ванных от монархии Бурбонов.

Церковь, на протяжении веков почитавшаяся одним из столпов Испании, тотчас же вступила в кон­фликт с новыми республиканскими институтами.

Церковь тайно поддерживала все попытки, имевшие целью реставра­цию монархии, в надежде на вос­становление своих традиционных привилегий, которых ее лишила ре­спублика, правда конституцион­ным путем, в законодательном порядке.

Поскольку все эти попытки одна за другой заканчивались провалом, церковь усмотрела в июльском мя­теже возможность восстановить свой политический вес и влияние.

Таким образом, классовые инте­ресы церковников — и это вполне логично — побудили их соскольз­нуть от надежд на восстановление монархии к поддержке, а затем и к прославлению «национального дви­жения». Повторяем, такое соскальзывание церкви было вполне логичным.

Все архивные документы, ме­муары, свидетельства очевидцев говорят о том же: за исключением священников-басков и некоторых религиозных деятелей республи­канской зоны, все духовенство с эн­тузиазмом встретило мятеж как возможность восстановления сво­их позиций в государстве.

Оно с энтузиазмом восприняло восстановление двухцветного зна­мени и королевского гимна, «18 брюмера» Франко, «войну во имя Бога» и «крестовый поход», созда­ние единой партии фашистского типа и введение «национального приветствия» (Saludo nacional), ко­торое, согласно декрету от 24 апре­ля 1937 года, состояло «в поднятии руки с открытой ладонью под углом 45 градусов от вертикальной оси тела».

Духовенство встало на сторону «национального движения», когда поддержало «Коллективное пись­мо», составленное Исидро Гома-и-Томасом, и ни единым словом не осудило разрушения Герники и варварские бомбардировки Барсе­лоны итало-франкистской авиа­цией весной 1937 года.

167

Ни единым словом не осудило!.. Список можно продолжить, но он был бы ужасным.

В 1938 году посол фашистской Германии в Бургосе фон Шторер, сменивший на этом посту фон Фаупеля, сообщая в секретной депеше, адресованной министерству ино­странных дел, о положении церкви в новом тоталитарном государ­стве, официально созданном вес­ной того же года под названием Национал-синдикалистское государ­ство, писал:

«Единственно, что кажется до­статочно очевидным при нынеш­нем положении дел, — это значи­тельно возросшее влияние католи­ческой церкви при настоящем ре­жиме».

Значительно возросшее?

Слабо сказано. Действительное положение вещей заслуживает то­го, чтобы на нем остановиться подробнее.

Среди руин и бедствий Испании католическая церковь восстанови­ла свои привилегии в полном объе­ме.

Путем декретов Франко восста­новил их одну за другой, признавая тем самым услуги, оказанные духо­венством его делу.

Сотрудник генерального управ­ления по делам церкви при мини­стерстве юстиции Хуан Сото де Гангоити в 1940 году, вскоре после падения республики, выпустил кни­гу «Отношения между католиче­ской церковью и испанским государством», где с дотошностью ар­хивиста составил перечень всех этих привилегий.

Из комментария к перечню мы не только узнаем, какие законода­тельные акты закрепляли участие церкви в «личной, семейной, обще­ственной и государственной жиз­ни» испанцев, но и можем почерп­нуть ряд пикантных подробностей о сотрудничестве разных монаше­ских орденов с тюремной админи­страцией (подобные соглашения были заключены с орденом дев милосердия и другими монашески­ми орденами), некоторые мрачные подробности о передаче церкви прав на приходские кладбища (пра­во уничтожать «все могильные па­мятники, склепы, ниши и т. д. ... все символы масонских сект или какие-либо другие символы, могу­щие оскорбить католическую веру или христианскую мораль») и впол­не земные подробности относи­тельно денежного содержания всей иерархии священнослужителей.

В этом изобилии законода­тельных положений, касающихся восстановления церковных приви­легий, необходимо уметь отличить главное от второстепенного.

Второстепенным было: восста­новление календаря официальных религиозных праздников; запреще­ние «публиковать и пускать в про­дажу литературу порнографическо­го содержания»; новое подтвер­ждение святотатственного характе­ра «богохульства и поношения святых»; назначение капелланов во все воинские части; восстановление св. Якова в качестве «покровителя Испании», а св. Фомы — в качестве покровителя школ; учреждение Дня воздвижения, «который был изобретен Испанией для всего За­пада», и т. д.

Попутно заметим, что после вой­ны началось повальное увлечение всякими святыми покровителями, что приводило порой к курьезам. Вот пример в духе мрачного юмо­ра: ангел-хранитель стал покрови­телем полиции; св. дева Лоретская — покровительницей летчиков, а кондитеры (это уж похоже на шутку) получили в патроны «сла­достное имя Марии».

Что же касается главного, то бы­ли восстановлены религиозное обучение и церковный брак, воз­вращены владения церкви и восста­новлен орден иезуитов.

Наиболее важной из этих четы­рех акций, несомненно, стало по­явление иезуитов в зоне мятежни­ков.

Орден, восстановленный в своих правах декретом от 3 мая 1938 го­да, рассматривался отныне как «в высшей степени испанский», как краеугольный камень «испанского духа» (Hispanidad)  — попытка спеку­лировать на былом величии Испании, когда «над империей никогда не заходило солнце».

Но на деле речь шла о другом.

Изощренные в богословских спо­рах иезуиты призваны были содей­ствовать искоренению влияния ре­спубликанских и социалистических идей, популярных в некоторых слоях населения. Они же должны были со школьной скамьи воспитывать молодежь в духе веры и религиозного образа мыслей.

В качестве компенсации за этот двойной вклад в борьбу против «гнилого либерализма и безбожно­го марксизма» иезуитам вернули всю их собственность. А как мы знаем, их богатства были весьма значительны.

Естественно, что возвращение иезуитов и внедрение их в те звенья государственного аппарата, где их вклад мог быть и был наиболее значительным, изображались во франкистской прессе отнюдь не как уступка церкви, а как восстановле­ние справедливости, как возмеще­ние за те «гонения и фанатические меры», которые были декретиро­ваны республикой в январе 1932 го­да, через девять месяцев после ее установления.

А также как «славное возрожде­ние испанской традиции, утверж­давшей существование католиче­ской церкви в качестве совершенно­го общества». (Формула, которую теологическая история обосновы­вала путем весьма сложных догматических построений.)

Поскольку Франко потребова­лось более двух лет, чтобы вспом­нить, что иезуиты олицетворяют «славное возрождение испанской

168

традиции», мы можем предполо­жить, что в силу своего партикуля­ризма и независимости этот орден, основанный Игнатием Лойолой, всегда внушал светской власти определенное опасение, ибо дей­ствия его были непредсказуемы.

В действительности же восстано­вление ордена иезуитов и внедре­ние его в повседневную жизнь Ис­пании венчало собой целый ряд уже принятых мер в области обра­зования.

Начиная с 26 августа 1936 года все средние и высшие учебные заве­дения получили приказ направлять «сведения о преподавателях», об их «прошлой деятельности и полити­ческих настроениях». 21 сентября во всех учебных заведениях фран­кистской зоны было восстановлено преподавание богословия (исклю­чение составили лишь школы для «детей арабов в протекторате Ма­рокко и в африканских колониях», которые не следовало восстанавли­вать против себя слишком несвоевременным обращением в хри­стианство). 23 сентября было отме­нено совместное обучение мальчи­ков и девочек в средней школе, а также на двух младших курсах пе­дагогических институтов.

С марта 1937 года изучение хри­стианской доктрины становится обязательным для всех детей школьного возраста. Месяц спустя, 9 апреля, всем учебным заведениям было предписано вывесить «напро­тив входной двери в классах» икону божьей матери, дабы входящие мо­гли ее сразу заметить и произнести ритуальную фразу: «Аве, Мария, пречистая, непорочно зачавшая».

В то же время от учителей потре­бовали произносить ежедневно вплоть до окончания военных дей­ствий специальную молитву бого­родице.

Хотя юристы управления по де­лам культов пытались представить подобную меру как естественное возрождение народного обычая, она представляла собой едва при­крытую и отнюдь не случайную тенденцию ориентировать учебный процесс на каждодневное исполне­ние религиозных обрядов с целью воспитания молодого поколения в духе христианской доктрины и со­блюдения католической обрядно­сти.

Нелишне отметить, что боль­шинство мер, касающихся рели­гиозной практики в школах, было лишь восстановлением порядка ве­щей, существовавшего при монар­хии.

Еще до возвращения иезуитов в Испанию активную деятель­ность по возрождению роли церк­ви в области образования развер­нул бывший профессор литерату­ры Мадридского университета, рьяный католик и монархист Педро Саинс Родригес, назначенный Франко на пост министра просве­щения. Серрано Суньер писал (а этим уже немало сказано), что это был «наиболее зараженный вати­канским духом законодатель, кото­рого когда-либо знала Испания».

С 1938 года религиозное обуче­ние в школе уже включало в себя начальный цикл катехизиса, начат­ки священной истории; дело дошло даже до попыток более углублен­ного изучения католической дог­мы.

Для получения степени бакалав­ра учеников обучали ведению дис­путов в сфере апологетики.

Короче говоря, все делалось для того, чтобы в соответствии с офи­циальными инструкциями религия легла в основу учебного процесса на всех уровнях.

Возрождение старых церковных праздников и учреждение новых сопровождалось введением в шко­лах обязательных церемоний, имев­ших своей целью окончательно порвать с недавним прошлым, от­меченным печатью «отвратитель­ного безбожного материализма».

Мальчики должны были выхо­дить из школы «настоящими па­триотами и правоверными католи­ками», девочек школа готовила к «высокой роли матери семьи и хра­нительницы домашнего очага».

В целом образовательная систе­ма представляла собой совокуп­ность надлежащим образом подоб­ранных и увязанных религиозных и патриотических принципов и норм поведения, заимствованных из бы­лой истории «испанского величия».

Особенность этих мер в том, что они представляли собой безудерж­ное и разнузданное идеологическое наступление, которое Р. П. Дуокастелья охарактеризовал как «рели­гиозную инфляцию».

Все эти меры были направлены на то, чтобы укоренить в подсозна­нии учащихся мысль о том, что цель жизни воплощена в пяти ос­новных понятиях: «Борьба, Жерт­венность, Дисциплина, Боевой дух, Подвижничество».

Для внедрения этого идеала, не­сколько излишне сурового для де­тей школьного возраста, офи­циальные инструкции настоятель­но рекомендовали использовать испанские народные песни, во­енные марши и гимны, а также изу­чение биографии «выдающихся христианских героев».

В целом это предприятие можно охарактеризовать прекрасной фра­зой Пьера Вилара: «Монументаль­ная идеологическая и педагогиче­ская система, носившая на первый взгляд возвышенный философский и исторический характер, провод­никами которой часто были люди весьма посредственные».

На практике же все это вылилось в ура-патриотическое ханжество.

Церковь сумела распространить подобный дух и за пределами школы. Все должностные лица, обязанные приносить присягу, дол­жны были ответить на следующий вопрос:

«Клянетесь ли вы перед Госпо­дом и святыми евангелистами в

169

безусловной верности каудильо Ис­пании?»

Вопрос, на который надо было ответить утвержденной формулой.

Помимо этого, специальным декретом публичным библиотекам предписывалось изъять из фондов «все произведения социалистиче­ского и коммунистического толка».

Учителей обязывали «использо­вать на уроках только те книги, со­держание которых соответствует святым принципам религии и хри­стианской морали и на образцах которых с ранней юности воспиты­вают патриотические чувства».

Из школьных и публичных би­блиотек были изъяты все печатные издания, которые, по выражению официальной инструкции, «не представляли художественной или исторической ценности и могли в то же время быть использованы для распространения вредных для общества идей».

Этим должны были заниматься специально созданные цензурные комиссии.

В вопросе брака и развода цер­ковь одержала полную победу, че­му немало способствовало назна­чение в начале 1938 года на пост министра юстиции ярого католика и монархиста графа де Родесно. Обязательный гражданский брак, узаконенный Конституцией 1931 года, и сам принцип равноправия супругов были упразднены как «не соответствующие религиозным чувствам испанского народа».

Главный объект нападок церк­ви — развод — был объявлен «проти­воречащим национальному духу».

Новое законодательство замени­ло юридически правомочный граж­данский брак, введенный при Вто­рой республике, обязательным цер­ковным, существовавшим (до 1931 года) во времена монархии.

Гражданские браки, заклю­ченные в период 1931-1936 годов, утратили фактически с этого времени свою юридическую силу.

В результате в целом ряде слу­чаев сложилась парадоксальная си­туация. Поскольку (в республикан­ской зоне) многие приходские ар­хивы сгорели, супруги, желавшие развестись, заявляли, что они соче­тались лишь гражданским браком, и брак считался расторгнутым. В то же время во многих семьях за­конные дети лишались прав насле­дования только потому, что их ро­дители не были обвенчаны в церк­ви.

И последнее (по времени, но не по значению): сразу после победы Франко церковь добилась от него возвращения всех имуществ, «экс­проприированных по распоряже­нию либеральных правительств».

Преамбула закона от 9 ноября 1939 года без всяких обиняков гла­сила, что этот акт явился «лишь данью благодарности за само­отверженное поведение испанского духовенства, которое весьма спо­собствовало успеху нашего победо­носного крестового похода».

Откровенней и не скажешь: услу­га за услугу!

В соответствии с тем же законом церковь получала отныне от госу­дарства ежегодную дотацию в раз­мере 67 миллионов песет по денеж­ному курсу того времени (точнее, 66 899 429 песет, что в пересчете на каждого из