Не пытайся понять непонятное, друг.

Чашу в руки бери, оставайся невеждой,

Нету смысла, поверь, в изученье наук!”

“Рано утром я слышу призыв кабака:

“О безумец, проснись, ибо жизнь коротка!

Чашу черепа скоро наполнят землею,

Пьяной влагою чашу наполни пока!””

“Пьянство слаще, чем слава великих мужей,

Пьянство Богу милей, чем молитвы ханжей,

Наши пьяные песни и стоны с похмелья,

Несомненно, приятней для Божьих ушей”.

“Не у тех, кто во прах государства поверг,

Лишь у пьяных душа устремляется вверх!

Надо пить: в понедельник, во вторник, в субботу,

В воскресенье, в пятницу, в среду, в четверг”.

Иногда соображения Омара Хайяма относительно вина вообще принимает откровенно богохульную и даже богоборческую форму:

 

“Не позор и не грех — в харабад забрести.

Благородство и мудрость у пьяниц в чести.

Медресе — вот рассадник ханжей с подлецами!,

Я без жалости их повелел бы снести”.

 

“К черту пост и молитву, мечеть и муллу

Воздадим полной чашей Аллаху хвалу.

Наша плоть в бесконечных своих превращеньях

То в кувшин превращается, то в пиалу”.

“Брось молиться , неси нам вина , богомол ,

Разобьем свою добрую славу об пол.

Все равно ты судьбу за подол не ухватишь —

Ухвати хоть красавицу ты за подол!”

Есть среди рубаи Омара Хайяма также четверостишия совершенно издевательского содержания по отношению к религии:

“Чтобы Ты прегрешенья Хайяма простил —

Он поститься решил и мечеть посетил.

Но, увы, от волненья во время намаза

Громкий ветер ничтожный Твой раб испустил”.

“Я в мечеть не за праведным словом пришел,

Не стремясь приобщиться к основам пришел.

В прошлый раз утащил я молитвенный коврик,

Он истерся до дыр — я за новым пришел”.

Еще одна тема “Рубайята” — традиционная для ислама тягостная тема Предопределения:

“Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом.

Смертный, полный гордыни, ты просто смешон!

Ты для каждого шага находишь причину —

Между тем, он давно в небесах предрешен”.

Некоторые рубаи Хайяма посвящены также близкой к богохульству теме неуважения Бога к судьбам конкретных, маленьких людей, которые нередко уподобляются поэтом не только гончарным изделиям, но также куклам:

 

“Мы — послушные куклы в руках у Творца!

Это сказано мною не ради словца.

Нас на сцену из мрака выводит Всевышний

И швыряет в сундук, доведя до конца”.

Действия Бога по отношению к созданным Им существам выглядят в рубаи Омара Хайяма вообще не очень красиво и не милосердно:

“Ты не очень-то щедр, всемогущий Творец:

Сколько в мире тобою разбитых сердец!

Губ рубиновых, мускусных локонов сколько

Ты, как скряга, упрятал в бездонный ларец!”

“Изваял эту глину искусный резец

Не затем, чтоб разбил ее пьяный глупец.

Сколько светлых голов и прекрасных сердец

Между тем разбивает напрасно Творец!

“Я скажу по секрету тебе одному

Смысл мучений людских не доступен уму.

Нашу глину Аллах замесил на страданьях:

Мы уходим из тьмы, чтобы кануть во тьму”.

Еще одна тема рубаи Хайяма — это ощущение бессмысленности мира и его непознаваемости. Поэт приходит к выводу о том, что замыслы Творца в принципе недоступны для человека:

“Удивленья достойны поступки Творца!

Переполнены горечью наши сердца.

Мы уходим из этого мира, не зная

Ни начала, ни смысла его, ни конца”.

Некоторые четверостишья Омара Хайяма посвящены также тягостной загадке смерти:

“Плачь — не плачь, а придется и нам умереть.

Небольшое несчастье — однажды истлеть.

Горстка грязи и крови… считай, что на свете

Нас и не было вовсе, о чем сожалеть?”

“Мы уйдем без следа — ни имен, ни примет.

Этот мир простоит еще тысячи лет.

Нас и раньше тут не было – после не будет,

Ни ущерба, ни пользы от этого нет”.

“В прах судьбою растертые видятся мне,

Под землей распростертые видятся мне.

Сколько я не вперяюсь во мрак запредельный

Только мертвые, мертвые видятся мне…”

Темой некоторых рубаи Омара Хайяма является мучительное ощущение

мимолетности жизни:

“Разорвался у розы подол на ветру.

Соловей наслаждался в саду поутру.

Наслаждайся и ты, ибо роза мгновенна,

Шепчет юная роза: “Любуйся! Умру…””

Обычным мотивом рубаи Омара Хайяма является также грустный образ человеческого праха, превратившегося в глину:

 

“Я однажды кувшин говорящий купил.

“Был я шахом! — кувшин безутешно вопил. –

Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха —