Лучшая концепция государственного телерадиовещания

 

…принадлежит моему, слава те господи, бывшему, товарищу по работе Владимиру Кулистикову (партийная кличка Вован). Уйдя с НТВ на руководящую должность на ВГТРК, Вован объяснял перешедшему следом журналисту базовые принципы новостной работы на государственном телевидении.

Инструктаж был так хорош, что его начали передавать из уст в уста в дословном виде:

— У нас верстка простая: первое — Путин, второе — Путин, третье — Путин. И сиди, «бабло» получай!

 

Один телезритель

 

Формула вышеописанного Вована напомнила мне одну старую телевизионную байку.

В позднесоветское время в «Останкино» пришел заместитель министра обороны: записать поздравление с Днем Советской армии. Сел в студии, положил перед собой листок — и все по листку, не поднимая головы, оттарабанил.

— Товарищ генерал, — предложил гостю режиссер, любитель прекрасного, — вот видите: красный огонек горит? Это телекамера. Вы туда все это скажите, там — миллионы телезрителей, и вы к ним обращаетесь…

На все эти демократические изыски генерал ответил с военной прямотой:

— У меня один телезритель — министр обороны.

 

Русская Швейцария…

 

Зима 2000 года, горные районы Чечни. Командующий федеральными войсками генерал Казанцев угощает журналистов и в застолье добродушно шутит:

— С вас всех, — говорит, — надо снять по паре дней отпуска. Смотрите, куда я вас привел! Красота! Горы, сосны, воздух… Швейцария!

— Лишь бы швейцарцы не вернулись, — мрачно заметил телеоператор N.

 

Прикладная пушкинистика

 

Лужков, человек без комплексов, говоря о рачительном ведении городского хозяйства, начал вдруг цитировать «Скупого рыцаря». Цитировал, разумеется, своими словами, на радость психоаналитикам. В частности, упомянул Юрий Михайлович «седьмой сундук, сундук еще неполный».

У пушкинского Рыцаря, как сейчас помню, сундуков было шесть. А у московского мэра где-то, стало быть, есть и седьмой.

Я бы на месте Счетной палаты этим фактом заинтересовался.

 

Прикладная пушкинистика-2

 

Осенью 2003 года жители российских городов регулярно натыкались на плакаты с сентенцией большой мыслительной глубины: «Пробуждение РОССИИ, ее движение к ЕДИНСТВУ — неужели в этом не вся ее история?».

Вопрос носил характер риторический: к тому времени уже всем было ясно, что именно в движении к ЕДИНСТВУ — вот такому, заглавными буквами пропечатанному, — и состоит вся, как есть, история России. Тем более если автором этого умозаключения является не хрен собачий, а Пушкин, и писано это им, как утверждает плакат, в письме Чаадаеву.

Задумчивое лицо Александра Сергеевича над цитатой не оставляло сомнений: именно Грызлов и Пехтин грезились поэту как светлое будущее России.

Растроганный прозорливостью гения, я полез в любимый десятый пушкинский том, в письма.

И гений в очередной раз удивил. Оказывается, ничего такого он Чаадаеву не писал.

А писал вот что: «Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется) (…) — как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон?»

Вот ведь незадача! Говоря о «пробуждении», Пушкин, оказывается, имел в виду пробуждение от татарского ига (привет члену политсовета Шаймиеву). И не делал пошлых умозаключений о том, в чем заключается история России, а вступаясь за нее перед горьким философом, утверждал, что история эта у нас — есть.

Но какая разница, что имел в виду Пушкин, когда на носу — выборы, в моче — революционная целесообразность, и моча все время ударяет в голову?

«Это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние…» — как писал Александр Сергеевич Петру Яковлевичу в том самом письме.

 

Целесообразность

 

В послевыборную ночь я брел по останкинским коридорам. Параллельным курсом двигались два известных политолога, отговорившие свое в эфире одного федерального телеканала и направлявшиеся на другой.

Они рассуждали о туманных перспективах СПС.

— Им добросят голосов, — предполагал один.

— Могут не добросить, — скептически пожимал плечами другой, впоследствии оказавшийся более прозорливым.

Они обсуждали это вслух, прилюдно, совершенно бытовыми голосами, как будто речь шла б прогнозе погоды на завтра, а не о деянии, предусмотренном Уголовным кодексом РФ в статье 142 («фальсификация избирательных документов»).

До четырех лет лишения свободы (это я так, на будущее).

 

«Зоолетие»

 

Празднование трехсотлетия Санкт-Петербурга удалось, прежде всего, по части воровства и показухи, рекордным даже по российским меркам.

Друзья питерцы с некоторой гордостью (как новейшую достопримечательность) показывали мне на Фонтанке дом, за фронтоном которого не было вообще ничего — это было нечто вроде театральной декорации…

А Гостинный двор отреставрировали, напротив, роскошнейшим образом — но только ту его часть, которая могла быть видна с Невского при проезде президентского кортежа. Если бы дорогой ВВП рискнул пешочком пройтись вдоль по Большой Садовой и завернуть за угол, он бы увидел конец финансирования. За углом начиналась разруха — сразу, без переходов и полутонов.

Кстати, о финансировании. Рассказывают, что ближе к славному дню Эдуард Кочергин, главный художник юбилея, пришел на прием к некоей даме из мэрии Санкт-Петербурга, курировавшей хозяйственную часть, и попросил денег. Не нулей, которых было вывалено в смету из федерального бюджета несчитано, а реальных бумажек, чтобы расплатиться с подрядчиками.

В ответ руководящая дама начала на Кочергина кричать неблагим матом:

— Вы что! — закричала она. — Что вы, как маленький! Вы что, не знаете, что этих денег давно нет!

Вор, орущий на обворованного, позволившего себе заикнуться насчет недостачи — даже не выразить неудовольствие, а просто удивиться, — вот сцена из новых времен, ожидающая своего Сухово-Кобылина…

 

Запах

 

Помимо несостоявшегося лазерного шоу, главным воспоминанием о днях юбилея стало воспоминание о запахе мочи, надолго пропитавшем город на Неве. Количество муниципальных туалетов было явно не рассчитано на два миллиона гостей.

Означенный запах помаленьку пропитал и международную арену…

Воспоминание Алексея Германа, приглашенного в Константиновский дворец, на самую что ни на есть престижную встречу российской элиты с высочайшими гостями юбилея. Как почти всякий не слишком молодой человек, спустя какое-то время после начала церемонии (длившейся, разумеется, очень долго), классик кинематографа почувствовал настоятельную потребность ненадолго отлучиться.

Ненадолго — не получилось. Классик ходил по коридорам дворца в поисках нужного места, но как раз нужного места не было, и никаких указателей тоже (чай, не Эрмитаж). И тогда Герман, чья, так сказать, чаща терпения помаленьку переполнялась, вышел во двор, где, по счастью, обнаружилось большое дерево с кустарником.

И художник устремился к природе.

Уже войдя в природу, он обнаружил под деревом здоровенного детину. Детина был в строгом костюме, из-за уха под пиджак тянулся характерный проводок: кого-то он тут, у дерева, охранял. Когда Герман приступил к тому, зачем пришел, с другой стороны дерева, застегиваясь, вышел премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.

Как говорится, всюду жизнь.

Впрочем, на петровских ассамблеях биотуалетов тоже не было, так что юбилейный запах можно считать вполне, так сказать, аутентичным…

 

Труба

 

Отдельная страница в будущей саге о «зоолетии» Санкт-Петербурга — история реставрации вышеупомянутого Константиновского дворца с превращением оного, разумеется, в резиденцию президента:

О смете говорить не будем, чтобы не расстраивать бюджетников. Речь о другом. Рассказывают, что работники кремлевской администрации, принимая работы, обратили внимание на трубу ТЭЦ, торчавшую на горизонте: труба портила пейзаж, могущий открыться дорогому гаранту из окон дворца. Местным властям было предложено немедленно убрать эту гадость с глаз долой.

На робкие возражения, что ТЭЦ обеспечивает теплом целый район, было отвечено, что хер с ним, с районом, а портить пейзаж любимому президенту никому не будет дозволено. Но тут выяснилась действительно неприятная вещь: оказалось, что от этой чертовой трубы обогревается и сам Константиновский дворец.

Тогда было велено, для пущего благолепия, раскрасить широкую эту хреновину в цвета российского флага и нарисовать на ней орла — натурально, двуглавого. Реализации патриотического проекта помешали законы перспективы: труба оказалась не только широкой, но и круглой, в связи с чем орел неотвратимо приобретал вид, во всех смыслах, бойлерный…

Решено было ограничиться флагом.

И доселе стоит там ТЭЦ, вся в триколоре, и из триколора идет патриотический дым.

 

Верный товарищ

 

Одним из штрихов в мужественном портрете нашего нового президента (а на изготовление портрета были брошены все СМИ) стала такая деталь: когда Собчак проиграл выборы, Путин проявил принципиальность и ушел вместе с ним, не бросил учителя… После смерти Собчака об этом рассказывалось особенно часто.

Иногда, к ужасу христианского мира, слово «Учитель» писали с заглавной буквы.

Для будущих историков в этой связи будет любопытно свидетельство депутата Ленсовета Бориса Вишневского. А видел и, главное, слышал он, как в коридорах Смольного к только что победившему губернатору Яковлеву подошел некий чиновник и сказал:

— Владимир Анатольевич, там у вас в приемной сидит Путин, просит принять.

— Чтобы я этого мудака больше не видел! — грозно крикнул в ответ новый губернатор Петербурга.

Но неисповедимы пути господни: увидеть вышеупомянутое Яковлеву все-таки пришлось. И даже выпало счастье поработать под его руководством.

 

«Расемон»…

 

Вообще, сверка версий — жутко познавательная штука.

Василий Пичул делал телефильм к десятилетию октябрьских событий 93-го года, а я как раз зашел в монтажную — и увидел дивную «склейку»: Хасбулатов рассказывал про разговор в тюремной камере, после своего ареста, с генеральным прокурором Казанником.

— Я сказал ему: вы представитель закона, прекратите немедленно это безобразие! Я требую освобождения!

Через секунду в мониторе о том же самом эпизоде рассказывал Казанник:

— Я вошел в камеру, он упал мне в ноги, говорит: умоляю вас, выпустите меня отсюда…

 

«Курск»

 

— Наняли блядей по десять долларов!

Этот текст, по свидетельству Сергея Доренко, принадлежит президенту России Путину. Время и обстоятельства произнесения фразы: на следующий день после показа по ОРТ жен погибших подводников, в городке Ведяево.

Жены проклинали генералитет и лично главнокомандующего. Главнокомандующий, увидев это, позвонил на ОРТ и сказал (см. выше).

Ну, разумеется. Целиком состоя из одной холодной головы и будучи большим специалистом по спецоперациям, наш президент весь появляющийся в прессе «негатив» рассматривает, в свою очередь, как спецоперацию против себя. В этой системе координат жены погибших подводников и не могут быть ничем иным, кроме как «блядьми, нанятыми по десять долларов».

Моральные оценки опустим. Самое интересное тут, с моей точки зрения, не оценки, а именно — расценки. В холодной президентской голове имеется, стало быть, прайс-лист на блядей по проведению дискредитационных акций…

Что же: надо признать, это у нас стоит довольно недорого.

 

Обморок

 

А этот эпизод из жизни президента России я видел своими глазами — разумеется, в останкинском мониторе. Если бы мы показали увиденное на всю страну, образ гаранта, ей-богу, дополнился бы для населения неожиданными красками…

Шло награждение в Кремле. Ритуал был прост и отработан десятилетиями. Дама в трибунке произносила очередное имя; награждаемый шел к президенту, гаранту передавали коробочку с наградой и диплом, девушка подносила лауреату цветы.

Имя — награда — цветы, имя — награда — цветы…

На очередном витке этой процедуры дама, называвшая имена, лишнего слова не говоря, просто рухнула в обморок прямо в трибунке. От волнения или духоты — бог его знает. С грохотом, успев цапануть рукой по включенному микрофону, она рухнула прямо к ногам президента.

Ни один рефлекс не выдал во Владимире Владимировиче мужчину. Гарант переждал падение, шагнул поближе, с любопытством юнната заглянул в лицо упавшей и, чуть поджав губы, качнул головой: мол, надо же, чего бывает!

Охрана в несколько секунд вынесла тело из залы. Еще через несколько секунд в трибунке стояла другая женщина, и награждение продолжилось.

 

Чего он хочет?

 

Виктор Петрович, левачивший на своем «Мерседесе» восьмидесятых годов сборки, узнал меня по голосу, на светофоре разглядел — и завел разговор о политике. Полагаю: чтобы сделать мне приятное (я уже давно произвожу впечатление человека, которого хлебом не корми, дай поговорить о политике).

Некоторое время Виктор Петрович вслух рассуждал о неисповедимых путях собственного недавнего волеизъявления. Я, сказал он, сначала думал вообще не ходить. Ну их всех. А потом че-то посмотрел, посмотрел — и решил пойти.

— И за кого проголосовали? — бестактно поинтересовался я.

Виктор Петрович даже пожал плечами:

— За Путина. За кого ж еще?

Я не стал помогать с ответом, и Виктор Петрович самостоятельно провел анализ давешних претендентов на второе место. Анализ начался у Тургеневской, а к Сретенке уже закончился, причем ехали мы быстро.

— Ага, — сказал я. — А Путин?.. Ответ на этот вопрос тоже был готов,

— Во-первых, не пьет, — уверенно ответил Виктор Петрович. — Во-вторых: я помню, включаю телевизор, а он по-немецки говорит. Значит, голова-то на плечах.

Возразить было нечего.

— Вот только я не понимаю, — продолжил Виктор Петрович, — чего он вообще хочет?

— То есть? — не понял я.

— Ну, чего хочет? Вообще.

— Вы у меня спрашиваете? — уточнил я. — Ну.

— А почему у меня?

— Ну, вы же там, наверное, знаете…

(Леонид Якубович рассказывал: однажды ему пришло письмо от телезрителя — с просьбой передать это самое письмо Клоду Ван Дамму. Телезритель полагал, что все, кто появляется в ящике, там, внутри, и живут — и все промеж собой дружат. По той же, видимо, логике я должен был знать, чего хочет Путин…)

— Виктор Петрович, — сказал я. — Он ведь уже четыре года тут президентом. Теперь вы мне его еще на четыре года выбрали. И у меня же спрашиваете, чего он хочет.

Подумав немного, Виктор Петрович сказал:

— Ну.

— Я не знаю, — почти не соврал я.

Вскоре, расплатившись с учетом инфляции и бережно попрощавшись с положительным Виктором Петровичем, я навсегда покинул «Мерседес» восьмидесятых годов сборки. Некоторое еще время я думал о самом Викторе Петровиче (год сборки его головы могу только предположить, но, кажется, начало пятидесятых). Потом мои мысли перескочили на Путина. И правда же: и не пьет, и по-немецки говорит, как тот Чуковский Крокодил Крокодилович… И ведь чего-то, наверное, хочет…

Ну да ладно; у нас есть еще минимум четыре года. Может, расскажет.

 

По просьбе публики

 

Афиша в Нижнем Новгороде, обнаруженная мною через несколько дней после избрания Владимира Владимировича на второй срок, гласила: «Камера пыток продлена по просьбе публики».

 

 

Как я был телезвездой

 

Эпизоды.

— Перестаньте улыбаться, держите себя в руках!

Гример Наташа

 

Как живут Шендеровичи

 

«Звездой» меня сделала Генпрокуратура — в июне 95-го, уголовным преследованием программы «Куклы».

Все это было очень приятно и занимательно, но имело, разумеется, и оборотную сторону: мое имя стало появляться в прессе в самых неожиданных контекстах.

Поначалу я обижался и даже звонил в редакции, а потом плюнул — и виртуальный «Шендерович», окончательно отделившись от меня, зажил своей собственной жизнью.

Он эмигрировал в Америку и разводился с женой, оформлял ПМЖ в Германии и владел престижным московским клубом, говорил какие-то немыслимые пошлости в интервью, которых я вообще не давал, а однажды был госпитализирован с сердечным приступом.

Добрые люди сообщили об этом по телефону моей маме — по счастью, как раз в тот момент, когда у мамы был я сам.

Впрочем, случались и вещи приятные. Так, однажды из «Московского комсомольца» я узнал, что зарабатываю тридцать пять тысяч долларов в месяц. При первом удобном случае я, разумеется, позвонил олигарху Гусинскому и попросил привести платежную ведомость в соответствие с информацией в прессе.

Олигарх весело послал меня на некоторые буквы родного алфавита.

Наконец, в одно прекрасное утро, заглянув в интернет, я обнаружил висящий на пол-экрана анонс: «Шендерович обвиняется в убийстве испанки». Покрывшись холодным потом, я щелкнул «мышью». Через несколько секунд выяснилось, что речь идет об испанском хирурге Херардо Шендеровиче, у которого на столе во время операции умерла пациентка.

Ну, слава богу… То есть… ну, вы поняли.

 

 

Репутация

 

Дело было в Петербурге, в гостинице «Октябрьская». Некоторое количество газет и радиостанций попросили об интервью, и я решил выболтаться с утра пораньше.

Нарезав утро по получасовые кусочки, ровно в половине одиннадцатого я встретил у лифта первую журналистку. Мы прошли в номер. Коридорная, сидевшая у лифта, проводила нас выразительным взглядом. Впрочем, не могу сказать, что мы ее сильно удивили.

У коридорной всё было впереди.

Через полчаса мы с девушкой вышли из номера. Девушка села в лифт, а через минуту из лифта вышла другая — и мы пошли ко мне в номер! Коридорная часто задышала. Когда мы проходили мимо нее, смесь презрения и брезгливости уже кипела на маленьком огне и переплескивала через край, постукивая крышкой.

Еще через полчаса я проводил к лифту вторую девушку и вернулся в номер с юношей. Еще через полчаса на смену юноше в номер заходила дама бальзаковского возраста, причем с ней был фотограф — немолодой коренастый усач…

Все эволюции несчастной коридорной описывать не берусь, но к пятой перемене блюд брезгливость и презрение на ее лице сменились наконец вполне объяснимым восхищением.

С тех пор в «Октябрьской» коридорные меня уважают.

 

Единица мужской красоты

 

Оставалось полчаса до моего первого прямого телеэфира — в программе «Чае пик». Я волновался, а немолодая гримерша все что-то рисовала у меня на лице. Наконец я не выдержал: не пора ли, говорю, уже запудрить что есть, да и в кадр?

— Погоди, — что-то прорисовывая у глаз, ответила мне пожилая останкинская гримерша, — сейчас ты у меня будешь красивый, как Саддам Хусейн…

 

Встреча со славой

 

Сочи, кинофестиваль «Кинотавр». В баре меня узнает девушка (в данном случае это — профессия). Смотрит на меня и мучается: где-то видела, но где? Наконец:

— Мы с вами знакомы? Я говорю: еще нет.

— А вы в прошлом году тут были?

— Нет, — говорю.

— А в Дагомысе?

Труженица пола начала перебирать места работы, но я не сознавался.

— Ну где я вас видела? — спросила она наконец с некоторой уже обидой в голосе. Тут я мысленно расправил плечи и намекнул, предвкушая сладость узнавания:

— Ну-у… может быть, в телевизоре…

Я ждал не напрасно. Лицо девушки просветлело, и она в восторге выдохнула:

— Глоба!

 

 

Сходство

 

В аэропорту, у ленты выдачи багажа, меня опознал человек. Он был пьян и интеллигентен, отчего излагал свои мысли вполне складно и даже литературно, но вслух и очень громко.

— Вот стоит мужик, похожий на Шендеровича, — сообщал он всему Домодедову. И заглядывал мне в лицо. — Не, ну одно лицо… Делает же природа!

Затем он сказал нечто поразительное.

— Сколько бабок можно сделать на таком сходстве! И я понял, что у меня все впереди.

Тема сходства не покинула человека у ленты выдачи багажа — вскоре он договорился до великолепной репризы.

— Вот едет сумка, похожая на мою. А свою я уже взял. Как быть?

 

Мои перспективы

 

«Сколько бабок можно сделать на таком сходстве» (см. выше)… — я уже примерно знаю. С таксой прояснилось при следующих обстоятельствах.

В самолете Москва — Ташкент некий молодой подвыпивший среднеазиат, опознав меня, захотел пообщаться. В ответ на первый отказ он просто сел в проходе, взял меня за руку и начал общаться явочным порядком.

Бог послал мне в тот день немножко терпения — и я попытался объяснить молодому среднему азиату, что хочу побыть в одиночестве. Он понял это как начало торговли и предложил восемьсот долларов. Не иначе — наркокурьер, потому что восемьсот долларов в тех краях, куда мы летели, — это годовой заработок средней семьи.

В тот день я понял, чем буду зарабатывать на хлеб, уйдя с телевидения.

 

Жадность фраера сгубила

 

А в конце девяностых я зарабатывал деньги, в частности, концертами. Не скрою, обычно это было еще и удовольствием. И только один раз — пыткой. Но перед тем, как рассказать эту историю, я должен представить второе действующее лицо.

Моим администратором в те годы был Юлий Захарович Малакянц. Стал он им при следующих обстоятельствах. На какой-то вечеринке я встретил Константина Райкина, обожаемого учителя моей юности. Рядом стоял Юлий (он тогда работал в «Сатириконе»). Райкин представил нас друг другу.

— А кто ваш администратор? — спросил Малакянц.

— У меня нет администратора, — сказал я.

— У вас есть администратор, — сказал Малакянц.

За время совместной работы самоуважение мое поднялось несказанно.

— Нет, — говорил в трубку Юлий, — Виктор Анатольевич не может ездить на «Шкоде»! Минимум «Фольксваген»… Нет, Виктор Анатольевич не будет жить в такой гостинице. Минимум полулюкс.

Два года напролет, слушая эти речи, я озирался, ища глазами этого надменного Виктора Анатольевича, который не может ездить на «Шкоде» и жить в обычном номере. Гордый, должно быть, человек этот Виктор Анатольевич! Сам-то я, путешествующий по отчизне с начала восьмидесятых, был рад, когда обнаруживал туалет в номере, а не на этаже.

В придачу к другим административным достоинствам Юлий Захарович как две капли воды похож на Берию. Это оказывало и продолжает оказывать на его партнеров по шоу-бизнесу волшебное действие: никому не хочется получать во враги человека с такими чертами лица. Генетическая память, знаете ли…

Так вот: однажды Юлий Захарович зашел после концерта ко мне в гримерную и предложил увеличить цены на билеты: раз собираем полные залы — грех упускать момент. Находясь в эйфории (говоря по-русски, в расслабленном мозговом состоянии), я легко согласился. Больше — не меньше. Еще и заработаем!

Через месяц, идя на следующий концерт, я по привычке заглянул на автостоянку перед театром — и заранее похолодел: вместо привычных «Жигулей» и подержанных иномарок там громоздились джипы и прочая крутизна. Как выяснилось очень скоро, похолодел я не зря.

Едва выйдя к микрофону, я понял, что мне сегодня предстоит: лучшие места в партере (тот островок, с которым, собственно, и общается стоящий на сцене) были почти полностью заняты «новорусской» публикой. Они сидели там самолично, с девками и охраной. Похолодев окончательно, я узнал в лицо одного «авторитета», вошедшего в историю пореформенной России тем, что, ненадолго покидая Америку, он бросил в Тихий океан «Роллекс» за двадцать пять тысяч баксов. Как монетку — типа чтобы вернуться.

Он потом в Штаты вернулся, и его там арестовали.

На родину «авторитет» возвращался уже через VIP-зал Шереметьево; его встречали многочисленные отцы церкви, депутаты и деятели культуры — как пострадавшего от врагов России.

Теперь он меценатствовал и посещал культурные; мероприятия.

Сказать, что публика в тот день не смеялась, было бы неправдой, но лучше бы она молчала. Так смеются шестиклассники во время коллективного посещения ТЮЗа — невпопад и о чем-то своем. Время от времени братки в партере начинали что-то громко промеж собой обсуждать. Пару раз кто-то бурно зааплодировал посередине рассказа. Уж и не знаю, что ему почудилось.

Это было диалог иностранца с пьяным глухонемым. Постоянно сбиваемый с ритма, выброшенный из колеи, я еле достоял на сцене и уполз за кулисы совершенно разбитый.

Денег я в тот вечер заработал, конечно, вдвое. Как раз бы хватило на небольшое надгробие.

 

Ничего личного

 

За пару дней до моего концерта в Ростове-на-Дону туда приехал генерал Макашов и представил ростовчанам полную версию своего нехитрого шоу «Бей жидов, спасай Россию!».

Юлий Захарович Малакянц, жидом не будучи, но имея в виду меня, немедленно внес в качестве дополнительного условия охрану для артиста. Приглашающая сторона сказала: не волнуйтесь.

И вот прямо на летном поле нас встречает джип, и стоят возле джипа три тяжеловеса с характерными ушами-пельменями — признак, по которому борца-вольника легко отличить от обычного головореза. А по летному полю от джипов идет навстречу небольшого роста и южного вида человек, и как-то так он идет, что сразу становится понятно: если солнце в Ростове восходит без его отмашки, то это временное упущение.

Подойдя и представившись, Виталий (назовем его так) первым делом укрепил впечатление от собственной походки:

— Виктор, — сказал он, — здесь, в Ростове, главный человек я. Ничего не бойтесь.

Я, собственно, и не боялся. После того как в начале восьмидесятых годов мне удалось уйти живым от старшего сержанта Чуева, ни одно мурло так и не смогло произвести во мне более или менее адекватного трепета. А уж генерал Макашов с его ряжеными казаками давно шел по разряду чистой буффонады.

Но спорить с Малакянцем было бесполезно — он сделал свою работу, и теперь свою работу начали делать борцы-вольники под командой Виталия. Мы расселись по джипам, причем Виталий лично сел за руль, что было мною правильно понято как большая честь.

В гостиницу мы входили так: один борец-вольник открыл первую дверь, другой — вторую, Виталий прошел насквозь и сделал короткий приглашающий жест; в отель вошел я, за мной — Малакянц; сзади всех нас прикрывал третий тяжеловес. Я к этому времени уже чувствовал себя президентом Кеннеди в Далласе и был весь мокрый от такой опеки. У лифта я попытался оторваться от эскорта, но не тут-то было: один из тяжеловесов поднялся вместе со мной.

Человек с ушами-пельменями вынул ключ из моей руки, вошел в номер, коротко осмотрел его, заглянул в туалет и под кровать, сам себе буркнул слово «чисто» и вышел.

— Спасибо, — сказал я в широкую спину. Человек не ответил.

Я запер дверь и облегченно вздохнул.

Через полтора часа я вышел из номера и похолодел: человек с ушами-пельменями так и стоял у моей двери. Тут я не выдержал. Я пал ему в ноги, умоляя оставить меня без конвоя. Я заверил, что даром никому не нужен. Пообещал, что до самого концерта никуда не выйду из номера, что сейчас же, на его глазах, запрусь на два оборота и больше никому не открою. Что на крайний случай в соседнем со мной номере живет администратор с хорошей мускулатурой, притом очень похожий на Берию…

Человек с ушами-пельменями выслушал все это, .пожал плечами шириной с дверной проем и сказал безо всякого выражения:

— Вы не беспокойтесь. Мне Виталий сказал вас охранять — я охраняю…

В его словах послышалось некоторое многоточие, и вдруг я разом увидел ситуацию в новом свете. Человек-шкаф был на работе. Виталий сказал ему меня охранять, и он меня охранял. Если бы Виталий сказал ему меня убить, он бы меня убил.

Ничего личного.

У меня отлегло от сердца.

Но все равно: когда, как кусок колбасы в сандвиче, я путешествовал по Ростову в окружении двух человеко-шкафов, мне было очень худо. Слава богу, гостиница оказалась в двух шагах от филармонии.

 

Хлеб-соль

 

Апрель 2001-го, концерт в Казани.

У выхода на трап оказываюсь первым. Дверь открывается — и я остолбеневаю: прямо на летном поле стоит джип, вокруг люди с цветами, а у самого трапа расположились три девушки в национальных татарских платьях с чем-то типа хлеба-соли на руках.

Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня возил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..

Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту — и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап. Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно — ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться глазами со встречающими; иду, судорожно соображая, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками… Что во что макать?

Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа, в полном отчаянии, надеваю на лицо радостную улыбку — вот он я, ваш любимый! — и шагаю навстречу всенародной любви.

Девушки в национальных костюмах без единого слова устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины средних лет, сошедшей по трапу следом за мною. Хлеб-соль, цветы и джип — весь этот публичный позор предназначается ей.

По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валентину Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о жизни.

Своими ногами бреду с летного поля — и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня, на обратном пути, в кресло рядом со мной садится — она ! И я понимаю, что Господь дает мне шанс восполнить картину текущего устройства российской жизни.

— Простите мое любопытство, — говорю, — но… кто вы?

Женщина виновато улыбнулась и ответила, — и картина жизни встала на место, сияя новыми красками. Какая там Пугачева, какая Матвиенко?

Федеральная налоговая инспекция!

 

Координатор

 

Дело было в Нижнем Новгороде.

Ясным весенним днем — какой-то митинг у памятника Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки собирают подписи… Оказалось: в защиту Климентьева (этот чисто конкретный предприниматель в ту весну победил на выборах мэра — и тут его, наконец, посадили).

Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал да и пошел от митинга прочь. И как раз мобильный зазвонил. И вот я иду по главной нижегородской улице к Дому актера и разговариваю по телефону — глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и меня снимает. Узнали, думаю. Слава. Неловко, но приятно. Только откуда этот папарацци? Неужели караулил?

Вдруг — вторая телекамера, третья… И все забегают передо мной — и снимают, как я иду. Тут я заподозрил неладное. Что-то, думаю, густовато. Я все-таки не принцесса Диана. Оборачиваюсь — мама миа! Все климентьевские бабушки со своими лозунгами идут за мной по Покровке. Я — в Дом актера, а они — к местной прокуратуре,

Телевизионная картинка в тот день была классная: митинг в Нижнем Новгороде в защиту вора Климентьева, впереди с мобильником в руках — Шендерович: Координирует народный протест…

 

Разговор не удался

 

А вообще к популярности лучше сильно не привыкать. Можно нарваться и посерьезнее.

Рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, непосредственно в аэропорту Хитроу, у него и прихватило живот.

И вот он сидит в туалете — и слышит голос из-за перегородки. По-русски.

— Ну, как долетел?

— Нормально, — ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним заговаривают незнакомые люди, он давно привык. Все было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практическую плоскость.

— Сколько взял денег? — спросил человек из-за перегородки.

— Нормально взял, — ответил продюсер. И напрягся— потому что, судя по содержанию вопроса, за перегородкой находился знакомый.

— А когда назад? — поинтересовался туалетный собеседник.

— Через три дня, — ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, кто с ним говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком корректным, продюсер, хотя и уклончиво, продолжал беседовать с незнакомцем, пока из-за перегородки не раздалось:

— Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.

 

Гастроли

 

В аэропорту Бостона меня отвели в сторонку, попросили снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Леонардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч…

Ничего нового. Шмон — еще до одиннадцатого сентября — стал непременной частью моих путешествий. В Стамбуле во мне ищут курда, в Тель-Авиве — палестинца; в Москве, с тех пор как сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича, а стал просто брюнетом, иногда просят предъявить документики. В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего подряд подробного обыска начинаю заранее дергаться, отводить глаза и покрываться холодным потом, как будто вчерась от Бен Ладена.

Но гастроли длинные, я освоился и через неделю путешествия по городам и весям США при виде секьюрити в аэропорту начал сам расстегивать ремень. А потом набрался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу черному дяде, искавшему в моем багаже предметы, которых там отродясь не было.

И понял, что такое настоящий черный юмор.

Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:

— Change your face…

Меняй лицо.

 

Условия аренды

 

Многие американские синагоги — разновидность клуба, и концерты в них — обычное дело. Случаются, впрочем, и накладки…

В Питсбурге на сцену, во время моего выступления, вышел немолодой ортодоксальный еврей и предложил присутствующим помолиться вместе с ним. На резонное замечание, что здесь идет юмористический концерт, вошедший не менее резонно возразил, что здесь — дом Божий.

Мои скромные возражения относительно того, что Господь сдал свой дом в аренду и взял кэшем, ортодокса не убедили, и он стартовал.

Еврейский Господь оказался существом необычайно толерантным, и никого из нас не убил.

 

Льгота

 

Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:

— Останкино!

— Сколько?

— А сколько надо? — интересуюсь.

— Ну, вообще тут полтинник, — говорит водитель, — но вам… — Улыбка. Я понимаю, что поеду на халяву.

— Давайте восемьдесят? Вы же «звезда».

 

Привет от Монтеня

 

С февраля 1997-го я начал работать на НТВ — ведущим программы «Итого». Ездить в «Останкино» теперь приходилось часто, и я осторожно уточнил у руководства: как насчет транспорта? Разумеется, ответило руководство, если будут свободные машины, привезем-отвезем.

И вот выхожу я из дома, а у подъезда стоят «Жигуль-четверка. О! Я почувствовал себя маленьким советским министром. Меня привозили в «Останкино», а потом отвозили домой. Повторяю: о! Не всегда, конечно, приваливало такое счастье, а только если были машины, свободные от съемок, но все равно — о!

Потом в один прекрасный день меня назначили «звездой».

Решение об изменении статуса было принято на директорате телекомпании и автоматически повлекло за собой «выдачу слонов»: меня пересадили на персональную машину. Это было старое БМВ, с водителем, разумеется.

О!О!О!

Потом в один еще более прекрасный день в наше БМВ въехал пьяный чувак с бабой, день рождения которой они, собственно, и успели отметить (напоследок). Въехал он в н