ИЗ КНИГИ РАССКАЗОВ «МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН»

Перевод В. Топер.

Мануэль Гарсиа поднялся по лестнице в контору дона Мигеля Ретаны. Он поставил свой чемодан на пол и постучал в дверь. Ответа не было. Но Мануэль, стоя в коридоре, чувствовал, что в комнате кто‑то есть. Он чувствовал это через дверь.

– Ретана, – сказал он, прислушиваясь.

Ответа не было.

«А все‑таки он здесь», – подумал Мануэль.

– Ретана, – повторил он и громче постучал в дверь.

– Кто там? – раздался голос из конторы.

– Это я, Маноло, – сказал Мануэль.

– А что нужно? – спросил голос.

– Мне нужна работа, – сказал Мануэль.

В двери что‑то несколько раз щелкнуло, и она распахнулась. Мануэль вошел, захватив свой чемодан.

За столом в глубине комнаты сидел маленький человечек. Над его головой висело чучело бычьей головы, сделанное в мадридской мастерской; стены были увешаны фотографиями в рамках и афишами боя быков.

Маленький человечек сидел и смотрел на Мануэля.

– Я думал, ты убит, – сказал он.

Мануэль быстро постучал костяшками пальцев по столу. Маленький человечек сидел и смотрел на него через стол.

– Сколько у тебя выходов за этот год? – спросил Ретана.

– Один, – ответил Мануэль.

– Только тот один? – спросил маленький человечек.

– Только.

– Я читал об этом в газетах, – сказал Ретана. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Мануэля.

Мануэль поглядел на чучело быка. Он не раз видел его и раньше. Он питал к нему что‑то похожее на родственные чувства. Лет девять назад бык убил его брата, того, что подавал надежды. Мануэль хорошо помнил этот день. На дубовом щите, к которому была прикреплена бычья голова, поблескивала медная дощечка с надписью. Мануэль не мог прочесть ее, но он предполагал, что это в память его брата. Что ж, он был славный мальчик.

На дощечке было написано: «Бык Марипоса, с ганадерии[42] герцога Верагуа, вспоровший семь лошадей и убивший Антонио Гарсиа, новильеро, 27 апреля 1909 года».

Ретана заметил, что Мануэль смотрит на бычью голову.

– На воскресенье герцог прислал мне такую партию, что без скандала не обойдется, – сказал он. – Они все разбиты на ноги. Что говорят о них в кафе?

– Не знаю, – ответил Мануэль. – Я только что приехал.

– Да, – сказал Ретана. – У тебя и чемодан с собой.

Откинувшись на спинку стула, он смотрел на Мануэля через большой стол.

– Садись, – сказал он. – Сними шляпу.

Мануэль сел; без шляпы лицо его стало совсем другим. Косичка матадора, пришпиленная на макушке, чтобы она держалась под шляпой, нелепо торчала над бледным лицом.

– Ты плохо выглядишь, – сказал Ретана.

– Я только что из больницы, – сказал Мануэль.

– Я слышал, будто тебе отняли ногу.

– Нет, – сказал Мануэль. – Обошлось.

Ретана наклонился вперед и пододвинул Мануэлю стоявший на столе деревянный ящичек с сигаретами.

– Бери, – сказал он.

– Спасибо.

Мануэль закурил.

– А ты? – сказал он, протягивая Ретане зажженную спичку.

– Нет. – Ретана помахал рукой. – Не курю.

Ретана молча смотрел, как Мануэль курит.

– Почему ты не подыщешь себе какую‑нибудь работу? – спросил Ретана.

– Я не хочу какую‑нибудь, – сказал Мануэль. – Я матадор.

– Нет больше матадоров, – сказал Ретана.

– Я матадор, – сказал Мануэль.

– Да, сидя у меня в конторе.

Мануэль засмеялся.

Ретана молча смотрел на Мануэля.

– Я могу выпустить тебя вечером, если хочешь, – предложил Ретана.

– Когда? – спросил Мануэль.

– Завтра.

– Не люблю быть заменой, – сказал Мануэль. Именно так все они погибают. Именно так погиб Сальвадор. Он постучал костяшками пальцев по столу.

– Больше у меня ничего нет, – сказал Ретана.

– Почему бы тебе не выпустить меня днем на будущей неделе? – спросил Мануэль.

– Сбора не сделаешь, – ответил Ретана. – Публика требует только Литри, Рубито и Ля Торре. Эти хорошо работают.

– Публика придет смотреть меня, – с надеждой сказал Мануэль.

– Нет, не придет. Тебя уже давно забыли.

– Я могу хорошо работать, – сказал Мануэль.

– Предлагаю тебе выступить завтра вечером после клоунады, – повторил Ретана. – Будешь работать с Эрнандесом и можешь убить двух новильо.[43]

– Чьи новильо? – спросил Мануэль.

– Не знаю. Что найдется в коррале. Из тех, которых ветеринары не допустили к дневным боям.

– Не люблю быть заменой, – сказал Мануэль.

– Как хочешь, – сказал Ретана.

Он наклонился над бумагами. Разговор больше не интересовал его. Сочувствие, которое на минуту вызвал в нем Мануэль, напомнив о старых временах, уже исчезло. Он охотно заменит им Чавеса, потому что это обойдется дешево. Но и других можно иметь по дешевке. Все же он хотел бы помочь Мануэлю. Ну что ж, завтра он может выступить. Теперь его дело решать.

– А сколько ты мне заплатишь? – спросил Мануэль. Он все еще тешил себя мыслью, что откажется. Но он знал, что не может отказаться.

– Двести пятьдесят песет, – ответил Ретана. Он хотел дать пятьсот, но когда он разжал губы, они сказали двести пятьдесят.

– Виляльте ты платишь семь тысяч, – сказал Мануэль.

– Но ты не Виляльта, – ответил Ретана.

– Я знаю, – сказал Мануэль.

– Он делает сборы, Маноло, – объяснил Ретана.

– Конечно, – сказал Мануэль. Он встал. – Дай триста, Ретана.

– Хорошо, – согласился Ретана. Он достал из ящика стола листок бумаги.

– А можно мне пятьдесят получить сейчас? – спросил Мануэль.

– Пожалуйста, – сказал Ретана. Он вынул из бумажника кредитку в пятьдесят песет и, развернув ее, положил на стол.

Мануэль взял деньги и спрятал в карман.

– А куадрилья? – спросил он.

– Будут ребята, которые всегда работают у меня по вечерам. Они – ничего.

– А пикадоры?

– Пикадоры неважные, – признался Ретана.

– Мне нужен хоть один хороший пикадор, – сказал Мануэль.

– Найми его, – сказал Ретана. – Ступай и найми.

– Только не за те же деньги, – возразил Мануэль. – Не могу же я оплачивать пикадора из этих шестидесяти дуро.

Ретана ничего не ответил, только посмотрел через стол на Мануэля.

– Ты сам знаешь, что мне нужен хоть один хороший пикадор, – сказал Мануэль.

Ретана, не отвечая, смотрел на Мануэля словно откуда‑то очень издалека.

– Так не годится, – сказал Мануэль.

Ретана все еще разглядывал его, откинувшись на спинку стула, разглядывал откуда‑то издалека.

– У нас есть свои пикадоры, – сказал он.

– Знаю, – сказал Мануэль, – знаю я твоих пикадоров.

Ретана не улыбнулся. Мануэль понял, что дело кончено.

– Я хочу только равных шансов, – негромко сказал Мануэль. – Когда я выйду на арену, нужно, чтобы я мог подступиться к быку. Для этого довольно одного хорошего пикадора.

Он обращался к человеку, который уже не слушал его.

– Если тебе нужно что‑нибудь сверх положенного, – сказал Ретана, – доставай сам. Будет работать наша куадрилья. Приводи своих пикадоров, сколько хочешь. Клоунада кончается в десять тридцать.

– Хорошо, – сказал Мануэль. – Если это твое последнее слово.

– Да, – сказал Ретана.

– До завтра, – сказал Мануэль.

– Я буду там, – сказал Ретана.

Мануэль поднял свой чемодан и вышел.

– Захлопни дверь! – крикнул Ретана.

Мануэль оглянулся. Ретана сидел, наклонившись над столом, и просматривал бумаги. Мануэль плотно притворил дверь, и замок щелкнул.

Он спустился по лестнице и вышел из подъезда на залитую солнцем улицу. Было очень жарко, и отблеск солнца на белых зданиях больно резанул глаза. Он пошел к Пуэрта‑дель‑Соль по теневой стороне крутой улицы. Тень была плотная и свежая, как проточная вода. Но когда он пересекал поперечные улицы, зной сразу охватывал его. Среди встречавшихся ему людей Мануэль не заметил ни одного знакомого лица.

Перед самой Пуэрта‑дель‑Соль он зашел в кафе.

В кафе было пустовато. Только немногие посетители сидели за столиками у стены. За одним из столиков четверо играли в карты. Остальные сидели, прислонившись к стене, и курили; перед ними стояли пустые рюмки и чашки из‑под кофе. Мануэль прошел через длинный зал в маленькую заднюю комнату. В углу за столиком сидел человек и спал. Мануэль сел за один из столиков.

Вошел официант и остановился возле Мануэля.

– Вы не видели Сурито? – спросил его Мануэль.

– Он приходил утром, – ответил официант. – Теперь он раньше пяти не придет.

– Дайте мне кофе с молоком и рюмку коньяку, – сказал Мануэль.

Официант вернулся, неся поднос с большим стаканом для кофе и рюмкой. В левой руке он держал бутылку коньяку. Описав подносом дугу, он все сразу поставил на стол, а мальчик, который шел за ним, налил в стакан кофе и молока из двух блестящих кофейников с длинными ручками.

Мануэль снял шляпу, и официант увидел косичку, приколотую надо лбом. Наливая коньяк в рюмку, стоявшую возле стакана кофе, он подмигнул мальчику. Мальчик с любопытством посмотрел на бледное лицо Мануэля.

– Вы будете здесь выступать? – спросил официант, закупоривая бутылку.

– Да, – сказал Мануэль. – Завтра.

Официант медлил у столика, прижав дно бутылки к бедру.

– В клоунаде? – спросил он.

Мальчик смутился и отвел глаза.

– Нет, после.

– А я думал, что будут Чавес и Эрнандес, – сказал официант.

– Нет. Я и еще один.

– Кто? Чавес или Эрнандес?

– Кажется, Эрнандес.

– А что случилось с Чавесом?

– Он ранен.

– Кто сказал?

– Ретана.

– Эй, Луис! – крикнул официант в соседнюю комнату. – Чавес ранен.

Мануэль снял обертку с порции сахара и бросил оба куска в стакан. Он помешал кофе и выпил его; кофе был сладкий, горячий и приятно согревал пустой желудок. Потом он выпил коньяк.

– Налейте еще рюмку, – сказал он официанту.

Официант вытащил пробку и налил полную рюмку, пролив коньяк на блюдце. К столику подошел еще один официант. Мальчик ушел.

– Что, Чавес тяжело ранен? – спросил Мануэля второй официант.

– Не знаю, – ответил Мануэль. – Ретана не сказал.

– Ему‑то, конечно, наплевать, – вмешался высокий официант. Мануэль раньше не видел его. Он, вероятно, только что подошел.

– У нас так: если Ретана поддержит, твое счастье, – сказал высокий официант. – А если не поддержит, можешь пойти и пустить себе пулю в лоб.

– Верно, – поддакнул второй официант. – Совершенно верно.

– Еще бы не верно, – сказал высокий официант. – Я хорошо знаю, что это за птица.

– Смотрите, как он выдвинул Виляльту, – сказал первый официант.

– Да разве его одного, – сказал высокий официант. – А Марсьяла Лаланду! А Насионаля!

– Верно, верно, – подтвердил маленький официант.

Они оживленно разговаривали возле столика Мануэля, а он молча смотрел на них. Он уже выпил вторую рюмку коньяку. О нем они забыли – словно его здесь и не было.

– Это просто стадо верблюдов, – продолжал высокий официант. – Вы когда‑нибудь видели Насионаля‑второго?

– Я видел его в прошлое воскресенье, – ответил первый официант.

– Настоящий жираф, – сказал маленький официант.

– Я же вам говорил, – сказал высокий официант. – Все это любимчики Ретаны.

– Послушайте, дайте мне еще рюмку, – сказал Мануэль. Пока они разговаривали, он перелил коньяк с блюдца в рюмку и выпил его.

Первый официант, не глядя на Мануэля, наполнил рюмку, и все трое, разговаривая, вышли из комнаты.

Человек в дальнем углу все еще спал, прислонившись головой к стене, слегка похрапывая при каждом вдохе.

Мануэль выпил коньяк. Его самого клонило ко сну. Выходить на улицу не стоит – слишком жарко. Да и делать там нечего. Нужно повидать Сурито. Он вздремнет немного, пока тот не пришел. Мануэль толкнул ногой свой чемодан под столом, чтобы удостовериться, что он тут. Может быть, лучше поставить его под стул, к стене. Он нагнулся и подвинул чемодан. Потом положил голову на стол и заснул.

Когда он проснулся, кто‑то сидел за столиком напротив него. Это был высокий, плотный мужчина с крупными чертами лица и смуглой, как у индейца, кожей. Он уже давно сидел здесь. Он махнул рукой официанту, чтобы тот не подходил, и теперь сидел и читал газету, время от времени взглядывая на Мануэля, который спал, положив голову на стол. Он читал с трудом, по складам, усиленно шевеля губами. Чтобы передохнуть, он отрывался от газеты и смотрел на спящего. Он неподвижно и грузно сидел против Мануэля, надвинув на лоб черную широкополую шляпу.

Мануэль выпрямился и посмотрел на него.

– Здравствуй, Сурито, – сказал он.

– Здравствуй, малыш, – сказал плотный мужчина.

– Я спал. – Мануэль потер лоб кулаком.

– Я видел, что ты спишь.

– Как дела?

– Хороши. А твои?

– Так себе.

Оба молчали. Пикадор Сурито смотрел на бледное лицо Мануэля. Мануэль смотрел на огромные руки пикадора, складывающие газету, прежде чем спрятать ее в карман.

– У меня к тебе просьба, Манос, – сказал Мануэль.

«Маносдурос» было прозвище Сурито. Каждый раз, как он слышал его, он вспоминал о своих огромных руках. Он смущенно положил их перед собой на стол.

– Давай выпьем, – сказал он.

– Давай, – сказал Мануэль.

Официант подошел, вышел и снова вошел. Уходя, он оглянулся на сидящих за столиком Мануэля и Сурито.

– В чем дело, Маноло? – Сурито поставил рюмку на стол.

– Ты не согласишься поработать со мной завтра вечером? – спросил Мануэль, смотря через стол на Сурито.

– Нет, – сказал Сурито. – Я больше не работаю.

Мануэль посмотрел на свою рюмку. Он ждал этого ответа: вот и дождался. Ну да, дождался.

– Не сердись, Маноло, но я больше не работаю. – Сурито смотрел на свои руки.

– Ну что ж, – сказал Мануэль.

– Я слишком стар, – сказал Сурито.

– Я только спросил, – сказал Мануэль.

– Это завтра вечером?

– Да. Я подумал, что если у меня будет один хороший пикадор, я справлюсь.

– Сколько тебе платят?

– Триста песет.

– Так ведь я один получаю больше.

– Я знаю, – сказал Мануэль. – Я не имел никакого права просить тебя.

– Почему ты не бросишь этого дела? – сказал Сурито. – Почему ты не отрежешь свою колету, Маноло?

– Не знаю, – ответил Мануэль.

– Ты немногим моложе меня, – сказал Сурито.

– Не знаю, – сказал Мануэль. – Не могу бросить. Только бы шансы были равные – больше мне ничего не нужно. Не могу не выступать, Манос.

– Нет, можешь.

– Нет, не могу. Я пробовал бросать.

– Я понимаю, что это трудно. Но так нельзя. Ты должен бросить раз и навсегда.

– Не могу я этого сделать. Да и последнее время я был в форме.

Сурито посмотрел на лицо Мануэля.

– Тебя свезли в больницу.

– Но до этого я был в блестящей форме.

Сурито ничего не ответил. Он перелил коньяк со своего блюдца в рюмку.

– В газетах писали, что такой работы еще не видывали, – сказал Мануэль.

Сурито молча посмотрел на него.

– Ты же знаешь, когда я в форме, я хорошо работаю, – сказал Мануэль.

– Ты слишком стар, – сказал пикадор.

– Нет, – сказал Мануэль. – Ты на десять лет старше меня.

– Я – другое дело.

– Вовсе я не слишком стар, – сказал Мануэль.

Они помолчали. Мануэль не спускал глаз с лица пикадора.

– Я был в форме, когда это случилось. Ты напрасно не пришел посмотреть на меня, Манос, – с упреком сказал Мануэль.

– Не хочу я на тебя смотреть, – сказал Сурито. – Я слишком волнуюсь.

– Ты не видел меня в последнее время.

– Зато раньше видел.

Сурито посмотрел на Мануэля, избегая его взгляда.

– Бросай это дело, Маноло.

– Не могу, – сказал Мануэль. – Я сейчас в форме, верно тебе говорю.

Сурито наклонился вперед, положив руки на стол.

– Слушай. Я поработаю завтра с тобой, но если ты провалишься, ты бросишь. Понял? Согласен?

– Согласен.

Сурито откинулся назад со вздохом облегчения.

– Пора бросить, – сказал он. – Нечего дурака валять. Пора отрезать колету.

– Не придется бросать, – сказал Мануэль. – Вот увидишь. Я могу хорошо работать.

Сурито встал. Спор утомил его.

– Пора бросить, – сказал он. – Я сам отрежу тебе колету.

– Нет, не отрежешь, – сказал Мануэль. – Не придется.

Сурито подозвал официанта.

– Пойдем, – сказал Сурито. – Пойдем ко мне.

Мануэль достал чемодан из‑под стула. Он был счастлив. Сурито будет его пикадором. Нет на свете пикадора лучше Сурито. Теперь все просто.

– Пойдем ко мне, пообедаем, – сказал Сурито.

Мануэль стоял в патио де кавальос и ждал окончания клоунады. Сурито стоял рядом с ним. В конюшне было темно. Высокие ворота, ведущие на арену, были закрыты. Сверху донесся дружный смех, потом еще взрыв смеха. Потом наступила тишина. Мануэль любил запах конюшни. Хорошо пахло в темном патио. Опять с арены донесся хохот, потом аплодисменты, долго не смолкающие аплодисменты.

– Ты видел их когда‑нибудь? – спросил Сурито, высокий, громоздкий в темноте рядом с Мануэлем.

– Нет, – ответил Мануэль.

– Очень смешно, – сказал Сурито. Он улыбнулся про себя в темноте.

Высокие, двустворчатые, плотно пригнанные ворота распахнулись, и Мануэль увидел арену в ярком свете дуговых фонарей и темный, уходящий вверх амфитеатр; по краю арены, раскланиваясь, бежало двое людей, одетых бродягами, а за ними следом, в ливрее с блестящими пуговицами, шел третий, подбирая шляпы и трости, брошенные на песок, и кидал их обратно в темноту.

В патио вспыхнул электрический свет.

– Я пойду подыщу себе конягу, пока ты соберешь ребят, – сказал Сурито.

За ними послышалось звяканье упряжки мулов, которую выводили на арену, чтобы вывезти убитого быка.

Члены куадрильи, смотревшие клоунаду из прохода между барьером и первым рядом, вошли в патио и, болтая, остановились под фонарем. Красивый юноша в оранжевом с серебром костюме подошел к Мануэлю.

– Я Эрнандес, – сказал он, улыбаясь, и протянул руку.

Мануэль пожал ее.

– Сегодня нас ждут настоящие слоны, – весело сказал юноша.

– Да, крупные, и рога нешуточные, – подтвердил Мануэль.

– Вам достались худшие, – сказал юноша.

– Не беда, – сказал Мануэль. – Чем крупнее бык, тем больше мяса для бедных.

– Кто это придумал? – ухмыльнулся Эрнандес.

– Это старинная поговорка, – сказал Мануэль. – Построй свою куадрилью, чтобы мне видеть, кто работает со мной.

– У вас будут хорошие ребята, – сказал Эрнандес. Он был очень весел. Он выступал в третий раз, и у него уже были поклонники в Мадриде. Он радовался, что через несколько минут начнется бой.

– А где пикадоры? – спросил Мануэль.

– Выбирают лошадей. Дерутся, кому достанется самый резвый скакун, – ухмыльнулся Эрнандес.

Мулы под щелканье бичей и звон колокольчиков галопом проскочили в ворота; мертвый бычок взрыл борозду в песке.

Как только провезли быка, все выстроились для выхода.

Впереди стояли Мануэль и Эрнандес. За ними – члены их куадрилий, перекинув через руку тяжелые плащи. Позади всех – четыре пикадора верхами, стальные наконечники отвесно поднятых копий поблескивали в полумраке конюшни.

– Почему это Ретана скупится на освещение, лошадей не разглядишь, – сказал один из пикадоров.

– Он знает, что мало радости разглядывать его кляч, – ответил другой пикадор.

– Эта дохлятина подо мной едва на ногах держится, – сказал первый пикадор.

– Какие ни на есть, а лошади.

– Лошади‑то они лошади.

Они болтали в темноте, сидя на своих тощих лошадях.

Сурито молчал. У него была единственная надежная лошадь. Он успел испытать ее в загоне, она слушалась повода и шпор. Он снял повязку с ее правого глаза и перерезал веревки, которыми ее уши были плотно притянуты к голове. Это была хорошая, крепкая лошадь, крепко стоявшая на ногах. Больше ему ничего не нужно. Он непременно удержится на ней до конца боя. Сидя в высоком стеганом седле под тусклым фонарем, дожидаясь выхода на арену, он мысленно проделал весь бой. Другие пикадоры, справа и слева от него, продолжали болтать. Он не слышал их.

Оба матадора стояли рядом впереди своих куадрилий, одинаково подхватив плащи левой рукой. Мануэль думал о трех юношах позади него. Все трое были мадридцы, как Эрнандес, лет по девятнадцати. Один из них, цыган, спокойный, сдержанный, смуглолицый, понравился Мануэлю. Он обернулся.

– Как тебя зовут? – спросил он цыгана.

– Фуентес, – ответил цыган.

– Хорошее имя, – сказал Мануэль.

Цыган улыбнулся, показывая белые зубы.

– Когда бык выйдет, перехвати его и погоняй немножко, – сказал Мануэль.

– Хорошо, – сказал цыган. Лицо его стало серьезно. Он начал думать о том, что будет делать на арене.

– Начинают, – сказал Мануэль Эрнандесу.

– Ну что ж, идем.

Подняв голову, покачиваясь в такт музыке, размахивая правой свободной рукой, они вышли на арену, ступая по желтому песку под дуговыми фонарями; за ними двинулись куадрильи, позади – пикадоры верхами, а после всех – служители и позвякивающая упряжка мулов. Толпа аплодировала Эрнандесу, когда они шли через арену. Они выступали горделиво, покачиваясь в такт музыке, глядя прямо перед собой.

Они поклонились президенту,[44] и шествие распалось на составные части. Матадоры подошли к барьеру и сменили тяжелые мантии на легкие боевые плащи. Мулов увели с арены. Пикадоры на коротком галопе объехали кругом арены, и двое из них ускакали обратно в ворота. Служители разровняли песок.

Мануэль выпил стакан воды, поданный ему одним из подручных Ретаны, который должен был прислуживать Мануэлю и подавать ему шпаги.

Эрнандес, поговорив со своим служителем, подошел к Мануэлю.

– Тебя хорошо встретили, мальчик, – сказал ему Мануэль.

– Меня любят, – радостно улыбнулся Эрнандес.

– Как прошел выход? – спросил Мануэль подручного Ретаны.

– Как свадебный поезд, – ответил тот. – Блестяще. Вы оба вышли, что твои Хоселито и Бельмонте.

Сурито проскакал мимо них, точно грузная конная статуя. Он повернул лошадь мордой к корралю, откуда должен был появиться бык. Странно выглядит арена в свете дуговых фонарей. Он привык работать на жарком дневном солнце, за большие деньги. Эта канитель при фонарях ему не нравилась. Уж начинали бы поскорей.

Мануэль подошел к нему.

– Валяй, Манос, – сказал он. – Урезонь его, чтобы был как раз по мне.

– Я его урезоню, малыш. – Сурито сплюнул в песок. – Он у меня попрыгает.

– Нажимай на него, Манос, – сказал Мануэль.

– Уж я нажму, – сказал Сурито. – Чего мы ждем?

– Вот он идет, – сказал Мануэль.

Сурито сидел в седле, крепко упираясь ногами в стремена, сжимая могучими ляжками в кожаных набедренниках бока лошади, держа в левой руке поводья, в правой – длинное копье, низко надвинув на глаза широкополую шляпу для защиты от света, и не отрываясь смотрел на далекую дверь корраля. Уши коня дрогнули. Сурито огладил его левой рукой.

Красная дверь корраля распахнулась, и несколько секунд Сурито видел далекий пустой проход по ту сторону арены. Потом бык выбежал из прохода на свет дуговых фонарей, заскользил, тормозя всеми четырьмя ногами, и, радуясь свободе после темного загона, пошел галопом – мягким, частым галопом, беззвучным, если бы не всхрапывание широко раздутых ноздрей.

В первом ряду, положив блокнот на бетонные перила и наклонившись вперед, заштатный репортер «Эль Эральдо» со скучающим видом небрежно записывал: «Бык Негро, черной масти, номер 42, очень воинственно настроенный, выбежал со скоростью 90 миль в час…»

Мануэль, который следил за быком, облокотившись на барьер, махнул рукой, и цыган выбежал вперед, волоча за собой плащ. Бык на всем скаку повернул и кинулся на плащ, опустив голову и задрав хвост. Цыган двигался зигзагами, и когда бык увидел его, то забыл про плащ и кинулся на человека. Цыган подбежал к красному барьеру и перепрыгнул через него, и бык ударил рогами в деревянные доски. Он дважды стукнул рогами о барьер, вслепую бодая дерево.

Репортер «Эль Эральдо» закурил сигарету, бросил спичкой в быка и записал в свой блокнот: «…крупный, рога основательные, способные удовлетворить даже платных посетителей. Негр обнаружил явное желание вторгнуться на территорию матадоров».

Когда бык ударил рогами в барьер, Мануэль вышел вперед на утоптанный песок. Уголком глаза он видел Сурито верхом на белой лошади у самого барьера, слева от себя, на расстоянии четверти круга. Мануэль держал плащ близко перед собой, сжимая складки обеими руками, и кричал быку: «Ю‑у! Ю‑у!» Бык повернул и, словно оттолкнувшись от барьера, кинулся на плащ; Мануэль шагнул в сторону и обвел быка вокруг себя, размахивая плащом перед самыми рогами. Когда плащ описал круг, Мануэль снова стоял против быка, держа плащ почти вплотную у груди, а когда бык вторично кинулся, снова сделал полный поворот. При каждом повороте толпа одобрительно кричала.

Четыре раза он повертывался вместе с быком, поднимая плащ, вздувавшийся парусом, и каждый раз заставлял быка снова кинуться. После пятого поворота он прижал плащ к бедру и стремительно перевернулся, так что плащ закружился вихрем, как пачки балерины, и бык, словно на привязи, обежал вокруг него; потом Мануэль отступил, оставив быка лицом к лицу с Сурито на белой лошади, крепко упершейся ногами в песок; лошадь смотрела на быка, уши ее выставились вперед, губы дергались; Сурито, надвинув шляпу на глаза, подался вперед, из‑под согнутого локтя полуопущенной правой руки под острым углом торчало длинное копье, обращенное стальным наконечником к быку.

Репортер «Эль Эральдо», затягиваясь сигаретой, следя глазами за быком, писал: «Маститый Маноло, исполнив серию вполне приемлемых вероник и продемонстрировав рекорте в стиле Бельмонте, заслужил аплодисменты знатоков, после чего мы перенеслись в поле деятельности кавалерии».

Сурито сидел в седле, измеряя взглядом расстояние между быком и наконечником копья. Бык подобрался и кинулся, устремив глаза на грудь лошади. Когда он опустил голову, готовясь к удару, Сурито вонзил острие копья в вздувшийся бугор мышц между лопатками быка, налег всей тяжестью на древко, поднял левой рукой белую лошадь на дыбы и перебросил ее направо, протолкнув быка под брюхом лошади, так что рога не задели ее, и лошадь стала на передние ноги, дрожа всем телом, а бык, хлестнув лошадь хвостом по груди, кинулся на плащ, протянутый ему Эрнандесом.

Эрнандес побежал боком, уводя быка своим плащом в сторону второго пикадора. Он взмахом плаща остановил быка прямо против всадника и отступил. Увидав лошадь, бык бросился на нее. Копье пикадора скользнуло по спине быка, и когда бык вскинул лошадь на рога, пикадор, уже наполовину вылетевший из седла, выпростал правую ногу и стал валиться влево, чтобы заслониться лошадью от быка. Лошадь, поднятая на рога и вспоротая, грохнулась оземь, и бык продолжал бодать ее, а пикадор, оттолкнувшись ногами в сапогах от лошади, лежал неподвижно, дожидаясь, когда его поднимут, унесут подальше и помогут ему встать.

Мануэль не мешал быку бодать упавшую лошадь; спешить было некуда, пикадору ничего не грозило; а кроме того, пусть поволнуется, такому пикадору это полезно. В следующий раз будет дольше держаться. Уж и пикадоры! Он посмотрел на Сурито, который, собрав лошадь, ждал в двух шагах от барьера.

– Ю‑у! Томар! – крикнул Мануэль, чтобы привлечь внимание быка, и протянул ему плащ, который держал обеими руками. Бык оставил лошадь и кинулся за плащом, и Мануэль побежал в сторону, широко развернув плащ, потом остановился и крутым поворотом поставил быка мордой к Сурито.

«Негру пришлось заплатить за смерть Росинанта несколькими вара, причем Эрнандес и Маноло показали искусные китэ, – писал репортер «Эль Эральдо». – Он увернулся от стального острия и со всей очевидностью дал понять, что он не большой любитель лошадей. Маститый пикадор Сурито еще раз показал свое уменье владеть копьем, проделав, в частности, искусное суэрте…»

– Олэ! Олэ! – закричал мужчина, сидевший рядом с ним. Крик потонул в реве толпы, и мужчина хлопнул репортера по спине. Тот поднял глаза от блокнота и увидел, что Сурито, как раз под ним, стоя в стременах, перегнулся через голову лошади и вонзил копье в загривок быка; копье торчало во всю длину под острым углом у него из‑под мышки, – он держал его почти за наконечник, – и навалившись всей своей тяжестью, Сурито удерживал быка, и бык рвался кинуться на лошадь, а Сурито перегнувшись далеко вперед, удерживал его, удерживал и медленно отводил лошадь в сторону, пока она не оказалась в безопасности. Как только лошадь миновала рога, Сурито ослабил нажим, и когда бык рванулся, треугольное острие копья вспороло бугор мышц между его лопаток; бык, очутившись перед плащом Эрнандеса, кинулся на плащ, и юноша увел его на середину арены.

Сурито, оглаживая свою лошадь, смотрел, как бык кидается за плащом, которым Эрнандес размахивал перед его мордой в ярком свете фонарей под крики толпы.

– Ты видел? – спросил Сурито, обращаясь к Мануэлю.

– Замечательно, – ответил Мануэль.

– Досталось ему от меня, – сказал Сурито. – Посмотри на него.

Кидаясь на плащ, взметнувшийся у самой его морды, бык вдруг упал на колени. Он сразу вскочил на ноги, но Мануэль и Сурито через всю арену увидели струю крови, гладкую и блестящую, на черной лопатке быка.

– Досталось ему от меня, – повторил Сурито.

– Хороший бык, – сказал Мануэль.

– Еще один раз, и я убил бы его.

– Сейчас начнется третий тур, – сказал Мануэль.

– Посмотри на него, – повторил Сурито.

– Мне пора, – сказал Мануэль и побежал в другой конец арены, где появился еще один пикадор; служители, держа лошадь под уздцы и колотя ее палками по ногам, старались подтащить ее к быку, а бык стоял, опустив голову, нерешительно перебирая копытами.

Сурито пустил свою лошадь шагом и, подъехав поближе, хмурясь, следил за ходом боя.

Наконец бык кинулся, служители бросились бежать к барьеру, пикадор промахнулся, и бык, поддев рогами брюхо лошади, забросил ее себе на спину.

Сурито наблюдал, не упуская ни одной подробности: вот подбежали служители в красных куртках и оттащили пикадора. Пикадор, уже на ногах, чертыхается, размахивает руками. Мануэль и Эрнандес держат наготове плащи. А бык, огромный черный бык стоит с лошадью на спине – копыта болтаются, уздечка зацепилась за рога. Черный бык с лошадью на спине шатается на коротких ногах, то вскидывает голову, то опускает ее, стараясь сбросить с себя лошадь; наконец лошадь сброшена, и бык кинулся на плащ, который Мануэль развернул перед его мордой.

Мануэль чувствовал, что бык стал медлительнее. Он терял много крови. По всему боку поблескивала кровь.

Мануэль снова подставил быку плащ. Сейчас кинется – свирепый, глаза вытаращены, следит за плащом. Мануэль отступил в сторону и, подняв руки, растянул плащ перед мордой быка, готовясь сделать веронику.

Теперь он опять стоял против быка. Да, голова слегка опустилась. Он держит ее ниже. Это все Сурито.

Мануэль взмахнул плащом; сейчас кинется; он ступил в сторону и сделал еще одну веронику. Как страшно наставил рог, думал Мануэль. С него хватит, теперь он начеку. Теперь он подстерегает. Не спускает с меня глаз. Но я каждый раз подставляю ему плащ.

Он тряхнул плащом перед мордой быка; сейчас кинется; Мануэль ступил в сторону и повернулся на месте. Слишком близко получилось. Нельзя работать так близко к нему.

Край плаща был мокрый от крови там, где он скользнул по спине быка.

Ну ничего, еще один раз, последний.

Мануэль, лицом к быку, в пятый раз протянул ему плащ. Бык смотрел на него. Неподвижным взглядом, выставив рога, бык смотрел на него, подстерегая.

– Ю‑у! – крикнул Мануэль. – Торо! – и, отклонившись назад, взмахнул плащом. Сейчас кинется. Он ступил в сторону, снова махнул плащом и перевернулся, и бык обежал вокруг него, следуя за плащом, а потом остался ни с чем, застыв на месте, словно завороженный. Мануэль, собрав плащ в правую руку, помахал им перед мордой быка, чтобы показать, что бык оцепенел, и пошел прочь.

Аплодисментов не было.

Мануэль пошел по песку к барьеру, а тем временем Сурито уехал с арены. Пока Мануэль работал с быком, рожок протрубил сигнал к выходу бандерильеро. Сигнал лишь смутно дошел до его сознания. Служители накрывали брезентом двух убитых лошадей и посыпали песок вокруг них опилками.

Мануэль подошел к барьеру выпить воды. Служитель протянул ему тяжелый пористый кувшин.

Фуентес, высокий цыган, стоял наготове, держа в руках пару бандерилий, сложив вместе тонкие красные палочки крючками вперед. Он посмотрел на Мануэля.

– Ступай, – сказал Мануэль.

Цыган выбежал на арену. Мануэль, отставив кувшин, вытирал лицо носовым платком и смотрел на цыгана.

Репортер «Эль Эральдо» нагнулся за бутылкой теплого шампанского, которая стояла у него между ног, отхлебнул и закончил абзац:

«…престарелому Маноло не удалось вызвать аплодисментов серией трафаретных трюков с плащом, после чего начался следующий номер программы».

Бык все еще стоял не двигаясь посреди пустой арены. Фуентес, высокий, прямой, уверенно подходил к быку, раскинув руки, в каждой руке по тонкой красной палочке, держа ее кончиками пальцев, выставив острия вперед. Фуентес подходил все ближе, а позади него, немного в стороне, шел другой член куадрильи с плащом. Бык посмотрел на Фуентеса и вышел из оцепенения.

Его глаза впились в остановившегося перед ним цыгана. Тот откинулся назад и что‑то крикнул быку. Потом покрутил бандерильями, и блеск стальных наконечников привлек взгляд быка.

Задрав хвост, бык рванулся вперед.

Он бросился прямо на Фуентеса, не спуская с него глаз. Фуентес стоял неподвижно, откинувшись назад, выставив бандерильи. Когда бык опустил голову для удара, Фуентес еще больше откинулся назад, руки его сошлись над головой, бандерильи опустились под прямым углом, и, подавшись вперед, Фуентес вонзил их в лопатку быка; далеко подавшись вперед над рогами и опираясь на отвесно торчавшие палочки, плотно сдвинув ноги, он пропустил быка мимо себя, слегка отклонившись в сторону.

– Олэ! – закричала толпа.

Бык неистово бодался, высоко подпрыгивая, точно выскакивающая из воды форель. Красные рукоятки бандерилий качались при каждом прыжке.

Мануэль со своего места у барьера заметил, что бык, бодаясь, выставляет вперед правый рог.

– Скажи ему, чтобы следующий раз колол справа, – сказал он одному из юношей, когда тот побежал к Фуентесу с новой парой бандерилий.

Тяжелая рука опустилась на плечо Мануэля.

– Ну как, малыш? – спросил Сурито.

Мануэль молча следил за быком.

Сурито облокотился на барьер и налег на него всей своей тяжестью. Мануэль повернулся к нему.

– Ты сегодня в форме, – сказал Сурито.

Мануэль покачал головой. Ему нечего было делать до следующего тура. Цыган хорошо работал бандерильями. Бык будет хорошо подготовлен к следующему туру. Хороший бык. Все, что было до сих пор, – это пустяки. Самый конец, удар шпагой, вот что решит дело. Не то чтобы он очень волновался. Он даже не думал об этом. Но у него было дурное предчувствие. Он стоял у барьера и смотрел на быка, готовясь к следующему туру, обдумывая, как он будет работать с мулетой, утомит быка, сделает его податливым.

Цыган снова шел навстречу быку, шел, вытягивая носки, горделиво, как танцор по бальному залу; красные палочки бандерилий покачивались в такт его шагам. Бык – теперь он не был в оцепенении – следил за ним, подстерегая его, но ждал, пока он подойдет поближе, чтобы наверняка достать его, всадить в него рога.

Когда Фуентес подошел почти вплотную, бык кинулся на него. Как только бык опустил голову, Фуентес, пятясь, отбежал назад, потом остановился, подался вперед, вытянув руки, поднявшись на носки, и в ту самую секунду, когда рога миновали его, всадил бандерильи в тугой бугор мышц между лопаток быка.

Толпа бешено аплодировала.

– Недолго этот мальчик будет выступать по вечерам, – сказал подручный Ретаны, обращаясь к Сурито.

– Хорошо работает, – сказал Сурито.

– Смотрите, смотрите!

Все трое следили за цыганом.

Фуентес стоял на арене спиной к барьеру. Позади него, по эту сторону барьера, стояли двое из куадрильи, держа наготове плащи, чтобы отвлечь внимание быка.

Бык, высунув язык, тяжело поводя боками, следил за цыган