События, произошедшие вскоре после смерти Стеллы

 

В октябре‑ноябре 1929 года на Нью‑йоркской бирже произошел крах котировок акций и наступил период Великой депрессии. Всеобщее процветание, царившее в Бурные двадцатые, навсегда кануло в лету. Многие богатые семьи разорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков. Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все области жизни, в том числе и культуру, положив конец беззаботности и веселью предшествующего десятилетия. Короткие юбки, неумеренность в употреблении алкоголя, сексуальная изощренность и эротика в кино и литературе вышли из моды.

После смерти Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углу Честнат и Первой улицы потухли, чтобы никогда больше не вспыхнуть с прежней силой. Зал, в котором стоял открытый гроб с телом Стеллы, освещали лишь свечи. А когда вскоре после сестры умер убивший ее на глазах у множества гостей Лайонел, прощание с ним проходило уже не в доме, а в нескольких кварталах от него, в зале похоронного бюро на Мэгазин‑стрит.

В течение полугода после смерти Лайонела из комнат особняка постепенно исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ее изысканная мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовых композиций и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширных мансардах и на чердаке дома, было просто выброшено на улицу.

Благообразная обстановка и предметы обихода викторианской эпохи, бережно хранимые в кладовых со времен потери Ривербенда, заполнили жилые помещения дома. Ставни со стороны Честнат‑стрит были заперты, окна больше не открывались.

Однако все эти перемены были вызваны отнюдь не прощанием с Бурными двадцатыми и не Великой депрессией.

Фамильная фирма «Мэйфейр и Мэйфейр» давным‑давно изъяла свои непомерные капиталы из железных дорог и с биржевого рынка. Еще в 1924 году Мэйфейры избавилось от обширных земельных владений во Флориде, чтобы более выгодно поместить свои средства. Земли в Калифорнии, однако, где ожидался значительный рост их стоимости, оставались в собственности семейства. Миллионы долларов были обращены в золото и швейцарские франки, вложены в добычу южноафриканских алмазов и множество других прибыльных предприятий. Таким образом, капиталы Мэйфейров не только не были утрачены, но, напротив, постоянно росли, и семья оказывала финансовую помощь многим друзьям и, конечно же, дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.

Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем, кто в них нуждался, позволил им в свою очередь заметно расширить свои связи в политических и иных кругах общества и тем самым обеспечить семье более надежную защиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.

Ни один полицейский офицер не получил возможности допросить Лайонела Мэйфейра относительно причин, побудивших его застрелить Стеллу. Через два часа после ее смерти он уже был в числе пациентов частной лечебницы, где вскоре доктора лишь устало кивали головами и клевали носом, слушая его бесконечные стенания и рассказы о том, что по дому на Первой улице разгуливает дьявол и что малышка Анта пускает его в свою постель.

— Да, он был там с Антой, я сам видел. Это повторялось снова и снова, много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было. Только Карлотта, постоянно ссорившаяся со Стеллой. Вы даже представить себе не можете, что там творилось! Крики, хлопанье дверей. Наш дом был полон осиротевших без материнского присмотра детей. Моя сестра Белл только плакала, вцепившись в свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка Милли, без конца молилась в темноте на боковой террасе и перебирала четки, качая головой. А Карлотта все старалась занять в доме мамино место, но у нее ничего не получалось. Да в сравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала в истерику и швыряла в нее чем ни попадя, крича при этом, что сестре не удастся запереть ее в четырех стенах.

Взрослые дети — вот мы кто! Я приходил к ней и заставал там Пирса — и это средь бела дня! А он… Он был с Антой! Я постоянно встречал его рядом с ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это время знала, что он с Антой. И позволяла такому происходить!

А Карлотта спрашивала, неужели я допущу, чтобы он завладел ею. Что я мог сделать? Если даже она не в силах была его остановить. Я видел, как они пели в саду, Анта бросала в воздух цветы, а он заставлял их парить над землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у меня в ушах. Она смеялась совсем как Стелла.

А что делала мама? Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама знала? А Джулиен знал?

Вам известно, почему Белл умственно неполноценна? Виной всему инбридинг! Да и Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что Дорогуша Милли дочь Джулиена? Да‑да, я это точно знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И она тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.

«Оставь ее в покое, — твердила мне Стелла. — Это не важно». Я знаю, что Милли могла его видеть. Могла! Для этого приема они ящиками таскали шампанское. Много, много ящиков. А Стелла танцевала наверху под свои пластинки и только просила, чтобы я вел себя пристойно и не портил всем вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?

А вся эта болтовня Карл о том, что Стелла должна уехать в Европу! Неужели кому‑то по силам заставить Стеллу хоть что‑то сделать? Да и что бы изменилось, даже если бы Стелла оказалась в Европе? Я пытался поговорить с Пирсом. Схватил его за горло и сказал, что заставлю выслушать меня. Если бы мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они мне помешали?!! «Да как вы не понимаете, теперь Анта в его власти! Неужели же все вы слепы?» — кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они и вправду слепы?

Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако приведенный выше фрагмент монологов Лайонела — единственный, который был документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он… Предположительно одна из подразумеваемых им персон — дьявол. Или о том, что пациент вновь бредит и намекает, что кто‑то подтолкнул, надоумил его совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.

Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.

— Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, — много позже вспоминал один из родственников. — Но выглядела она действительно потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней девочки!

Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными. Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году, одновременно с составлением завещания после смерти Мэри‑Бет. Причем оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении «предпочтение» лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения, кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь, где состоится заупокойная месса.

Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей, что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.

— Знаете, на что это было похоже? — вспоминал позднее один из родственников. — На празднование первого мая. Да‑да, именно! Этот аромат белых лилий… И Стелла, вся в белом, — словно майская королева…

Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью‑Йорк, где жила семья его матери. Согласно старинному ирландскому обычаю зеркала в доме были занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.

На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри‑Бет.

— Поймите, ситуация была действительно скандальная, — рассказывал Ирвин Дандрич. — Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей — кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая, что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже мертва.

В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.

— Он там! Он там! — кричал несчастный. — Он никогда не оставит меня в покое!

К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как доктора спорили, стоит ли применить электрошоковую терапию или достаточно пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты и, не имея возможности высвободить руки из смирительной рубашки, только хныкал и крутил головой, словно стараясь отвернуться от своего невидимого мучителя.

Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все время со слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.

— Он сводит меня с ума! — кричал Лайонел. — Господи! Ну почему он не убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!

Его вопли разносились по всей лечебнице.

— Я больше не хотела делать ему уколы, — вспоминала в беседе с Дандричем одна из медсестер. — Они все равно не помогали. Он никак не мог заснуть и только боролся со своими демонами, что‑то бормотал и сыпал проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.

«Его признали невменяемым и бесповоротно утратившим разум, — писал наш частный детектив. — Конечно, если бы лечение оказалось успешным и Лайонел выздоровел, ему пришлось бы предстать перед судом по обвинению в убийстве. Бог знает, что сказала властям Карлотта. Возможно, вообще ничего. А возможно, ее и не спрашивали».

Кончилось тем, что утром шестого ноября у ненадолго оставленного без присмотра пациента начались судороги, он подавился собственным языком и умер от удушья. Никакого бдения у гроба, стоявшего в зале прощания на Мэгазин‑стрит, не было. Родственников, с раннего утра начавших прибывать на похороны, отправляли прямиком в церковь Святого Альфонса и просили ограничиться посещением заупокойной мессы и не присутствовать на погребении. Наемные распорядители церемонии объясняли это желанием Карлотты, чтобы на кладбище все прошло как можно тише и незаметнее.

 

Тем не менее все собрались возле ворот старого Лафайеттского Кладбища, выходивших на Притания‑стрит, и оттуда наблюдали за тем, как гроб с телом Лайонела устанавливали в склепе рядом с гробом Стеллы.

А вот что гласит семейное предание:

«Все наконец закончилось. Бедняжка Пирс со временем успокоился. Некоторое время он учился в Колумбийском университете, затем поступил в Гарвард. Однако с тех пор и до самого последнего дня его жизни никто и никогда не упоминал в его присутствии имя Стеллы. Карлотту же он ненавидел всей душой. Только однажды он вспомнил вслух о давней трагедии, заявив, что во всем виновата Карлотта и что ей следовало самой нажать на курок».

Пирс, однако, не только вполне оправился от пережитого, но и стал высококвалифицированным юристом. В течение многих лет он играл ключевую роль в делах семейной фирмы, неустанно расширяя ее связи и преумножая состояние Мэйфейров. Умер Пирс в 1986 году. Его сын Райен, родившийся в 1936 гаду, сегодня главная опора «Мэйфейр и Мэйфейр». А сын Райена Пирс, пожалуй, самый многообещающий молодой служащий в фирме.

И все же те, кто утверждал, что все закончилось, были совершенно правы.

После смерти Стеллы власть Мэйфейрских ведьм значительно ослабла. Из всех потомков Деборы, наделенных колдовским даром, Стелла стала первой, кому суждено было умереть молодой. И первой, кому суждено было умереть насильственной смертью. Никогда больше ни одна Мэйфейрская ведьма не «управляла» домом на Первой улице и не получала прямого доступа к распоряжению семейным наследием. Нынешняя возможная обладательница сверхъестественной силы фактически полный инвалид, безмолвная и неподвижная калека, а ее дочь, Роуан Мэйфейр, стала нейрохирургом и живет в двух тысячах миль от Первой улицы, находясь в полнейшем неведении относительно своей семьи, наследственности и наследия. Она даже не знает, кто ее настоящая мать.

Как могло случиться подобное? И кого в этом винить? Эти вопросы, возможно, будут мучить нас вечно, однако ответы на них мы найдем едва ли. Но прежде чем перейти к детальному их рассмотрению и анализу, вернемся немного назад, к тому положению, в котором оказалась Таламаска после смерти Артура Лангтри.