Глава восьмая. Когда одна зависимость питает другую

Итак, мы, слишком сильно любящие женщины, попадаем в зависимость от любви, «зацикливаемся» на мужчине, ловим кайф от боли, страдания и тоски. Но этого нам мало: мужчины могут быть не единственным объектом нашей зависимости. Чтобы с детства поставить заслон своим самым сокровенным чувствам, некоторые из нас могут пристраститься к вызывающим зависимость веществам. Случается, что в юности или в зрелом возрасте мы начинаем злоупотреблять алкоголем, другими наркотиками или, что более типично для слишком любящих женщин, едой. Мы переедаем или недоедаем, или попеременно делаем то и другое, чтобы не замечать реальности, отвлечься и заполнить огромную эмоциональную пустоту, которая таится в глубинах нашей души.

чем сильнее наша зависимость от алкоголя, наркотиков или еды, тем сильнее чувства вины, стыда, страха и ненависти к себе. Испытывая все большее одиночество и отчужденность, мы можем отчаянно возжаждать утешения, обещающего нам связь с мужчиной. Мы ужасного мнения о себе, и мужчина нужен нам для того, чтобы думать о себе лучше. Мы не способны полюбить себя сами, а потому нам нужен он, дабы убедить нас в том, что мы достойны любви. Мы используем любовь так же, как вещество, от которого зависим: чтобы унять боль.

Когда физическое пристрастие к тому или иному веществу усугубляется стрессом – следствием нездоровых отношений, а эмоциональная зависимость от отношений усиливается неуправляемыми чувствами, возникающими как следствие физической зависимости, создается порочный круг. Мы используем отсутствие или присутствие неподходящего мужчины в качестве объяснения и оправдания своей физической зависимости. И наоборот: постоянное употребление создающего зависимость вещества позволяет терпеть нездоровые отношения, поскольку притупляет боль и лишает мотивации, необходимой для изменения своей жизни. Мы видим в одной зависимости причину другой и используем первую, чтобы справиться со второй. И все больше увязаем в обеих.

Нам не выздороветь, пока мы склонны убегать от себя и прятаться от боли. Чем усерднее мы стараемся, чем упорнее ищем выход, тем больше наша зависимость осложняется одержимостью и тем дальше заходит болезнь.

В моей практике почти все женщины с нарушениями питания были дочерьми алкоголика, пары алкоголиков (особенно те, кто страдал булимией) или алкоголика и обжоры. Обжоры и алкоголики очень часто образуют супружеские пары, и это неудивительно: ведь многие переедающие женщины – дочери алкоголиков, а они склонны выходить замуж за алкоголиков. Обжора полна решимости использовать всю силу воли, чтобы следить за своим питанием, своим весом и своим партнером.

История Бренды оказалась длинной и запутанной, и ей самой понадобилось довольно много времени, чтобы отделить правду от привычки приукрашивать, выдумывать и притворяться, которая стала ее второй натурой. Бренда так давно скрывала истинное положение вещей, что сама запуталась в паутине своей лжи. Она усердно старалась довести до совершенства маску, которую являла внешнему миру, – маску, скрывающую ее страх, одиночество и жуткую внутреннюю пустоту. Ей было очень трудно оценить свое истинное положение, чтобы принять меры, необходимые для удовлетворения собственных желаний. Именно неудовлетворенность неудержимо толкала ее на воровство, на обжорство, после которого она вызывала рвоту и снова объедалась, на ложь, которой она пыталась прикрыть каждый свой поступок. Одно дело – знать, и совсем другое – признать. Это было бы нарушением негласного семейного уговора: то, о чем мы не говорим вслух, для нас не существует – значит, не может нам повредить. Бренда неукоснительно соблюдала это правило и в своей собственной жизни. Если не признаешь чего‑то плохого, значит, его и нет. Неприятности не существуют, пока не облечешь их в слова. Нет ничего странного в том, что она так упорно цеплялась за те самые выдумки и фантазии, которые ее губили. Неудивительно, что она так плохо переносила сеансы психотерапии.

Она не понимала, что, как и мать, страдает аллергической зависимостью от некоторых продуктов, главным образом от очищенных углеводов, и эта зависимость почти полностью идентична аллергической зависимости от алкоголя, которой страдает отец. Никто из них не мог безнаказанно ввести в организм даже каплю вызывающего зависимость продукта, не рискуя вызвать неудержимую тягу, заставляющую потреблять все большие его количества. Как и отношение отца к спиртному, отношение Бренды к еде, особенно к сладкому и выпечке, представляло собой долгую изнурительную битву с целью овладеть своей страстью, которая вместо этого владела ею.

Такое поведение стало следствием как семейной традиции, так и болезни. Ведь у них в семье никто не пожелал бы услышать от нее ничего такого, на что бы нельзя было ответить: «Как это мило, дорогая». Там не было места боли, страху, одиночеству, честности, не было места правде о ней самой или ее жизни. Все настолько привыкли скрывать правду, что ей оставалось делать то же самое, дабы не прослыть «паршивой овцой». Благодаря безмолвному соучастию родителей, она все глубже погружалась в пучину лжи, которая стала ее жизнью, и была уверена: если удастся сохранить внешние приличия, то и внутри все будет хорошо или, по крайней мере, тихо.

И вот, эти двое – преступник в обличье пай‑мальчика и обжора, изображающая модницу, – естественно, влюбились, причем каждый клюнул на ту выдуманную маску, которую носил партнер. Судьбу Бренды решило то, что нашелся человек, полюбивший женщину, роль которой она играла. Теперь ей приходилось все время разыгрывать спектакль, постоянно находясь на глазах у зрителя. Результат – постоянное напряжение, постоянный стресс, постоянная потребность есть, вызывать рвоту и скрывать это.

В юности она воровала – не в компании сверстников, делающих набеги на богатства взрослого мира, а в одиночку, тайком, и редко использовала или даже хранила свою добычу. Теперь, под влиянием несчастливого брака с Руди, она снова начала воровать, символически забирая у мира то, в чем ей было отказано: любовь, поддержку, понимание, одобрение. Но воровство только еще больше увеличило ее отчужденность, стало источником еще одной позорной тайны, которую необходимо было хранить, источником стыда и вины. Тем временем внешность снова стала для Бренды главной защитой, не позволяющей никому видеть, какая она на самом деле: загнанная, пугливая, пустая и одинокая. Она снова похудела и пошла на работу, главным образом для того, чтобы иметь доступ к дорогим нарядам, на которых была помешана. Бренда и сама участвовала в показах, надеясь, что Руди будет ею гордиться. Он хвастался, что у него жена – модель, но ни разу не удосужился прийти на показ, чтобы посмотреть на нее.

Бренда ждала от Руди одобрения и похвал, но так и не получила их, а потому ее самооценка, и без того весьма невысокая, упала еще ниже. Чем меньше он ей давал, тем больше она жаждала получить от него хоть что‑нибудь. Она постоянно работала над своей внешностью, но считала, что ей недостает какого‑то непостижимого шарма, которым в избытке обладали брюнетки, неизменно пользовавшиеся успехом у Руди. Бренда еще ожесточеннее боролась с весом, потому что для нее стройность была равноценна совершенству. Она старалась достичь совершенства и в домашних делах, и скоро ее жизнь превратилась в череду маниакальных действий: уборка, воровство, еда, избавление от съеденного. Пока Руди пил и гулял напропалую, Бренда до поздней ночи убирала дом, а потом виновато ныряла в постель и притворялась спящей, заслышав шум его машины.

То, что Бренду арестовали в магазине, несомненно, стало для нее избавлением: в результате она попала к консультанту и понемногу начала понимать, во что превратилась ее жизнь. Она уже давно хотела расстаться с Руди, но не решалась: мешало маниакальное стремление достичь совершенства и таким образом исправить отношения. Как ни странно, чем больше она от него отдалялась, тем настойчивее он ее преследовал: изводил телефонными звонками, присылал цветы, неожиданно приходил к ней на работу с билетами на концерт. Ее коллеги, узнавшие Руди в этот период, считали, что она делает глупость, уходя от такого преданного, любящего мужа. Только после двух полных надежд примирений, каждое из которых закончилось мучительным разрывом, Бренда наконец поняла: Руди нужно только то, что ускользает из рук. Руди использовал конфликты с Брендой, которые сам же умышленно создавал, чтобы прикрывать и оправдывать свою тягу к спиртному, наркотикам и женщинам. В то же время Бренда использовала колоссальное напряжение, возникавшее в результате их трений, чтобы оправдывать свою булимию и другие разновидности навязчивого поведения. Каждый из них использовал партнера, чтобы не заниматься собой и своими зависимостями. Одержимость едой отнимала у нее всю энергию, необходимую, чтобы установить и поддерживать здоровые отношения с самой собой и другими людьми. Пока ей не удалось расстаться с «зацикленностью» на собственном весе, потреблении калорий, диетах и т. д., она не могла ощущать истинных чувств ни к чему, кроме еды, и не могла быть честной ни с собой, ни с другими.

Довольно скоро Бренда поняла, что должна держаться от своих родителей подальше, как территориально, так и эмоционально. Она дважды ездила домой, и каждый раз ее синдром, заключавшийся в обжорстве и последующей чистке, на время обострялся. Бренда поняла: ей еще рано общаться с семьей, если она не хочет, чтобы вернулись старые способы борьбы со стрессом. Поскольку Бренда мало знает о том, что значит быть счастливой, безмятежной и спокойной, ей приходится категорически избегать проблем, которые могли бы привести ее на грань прежнего безумия.

 «Я заболела, в первую очередь, из‑за своей скрытности. Теперь я стараюсь ни из чего не делать секретов: если мне кажется, что знакомство с мужчиной может привести к чему‑то серьезному, я обязательно рассказываю ему о своей болезни и о том, насколько важны для меня программы анонимного лечения. Если он не может вынести этой правды обо мне или не умеет ее понять, я воспринимаю это как его проблему, а не свою. Я больше не стараюсь вывернуться наизнанку, лишь бы понравиться мужчине. Сегодня у меня совсем другие задачи. И самая первая – выздороветь. Иначе мне будет нечего предложить другим людям».