Экскурсия и деревню Бомассия

 

Так как Каин не знал дороги в эту деревню, мы заехали на о. Сегу и забрали там двух людей как путеводителей. Из бухты мы вышли в речку Аюн‑Монгун. Проехав незначительный приток ее, мы очутились в небольшом, почти что круглом, окруженном лесом озерке, называемом Моут‑Монгун. Здесь пришлось оставить пирогу и идти по узкой тропинке, очень неудобной по причине множества пересекающего ее ротанга, цепляющегося за платье. Замечательно высокий дикий бананник обратил на себя мое внимание; плоды были маленькие, зеленые, полные зерен. Их нельзя было есть. Листья были также сравнительно с другими видами очень узки.

Мы продолжали наш путь на W и после более чем часовой ходьбы пришли в деревню Бомассия. Жители ее были очень испуганы моим неожиданным появлением и, вероятно, моим видом, так как они до сих пор, как мне сказал Каин, не видали белых. Несколько протяжных ударов в барум созвали жителей деревни, которые работали на плантациях, и окружных селений (люди эремпи живут в небольших, разбросанных в лесу хижинах, приходя от времени до времени в главную деревню). Хижины в Бомассии были почти все на сваях, а люди внешностью ничем не отличались от других папуасов Берега Маклая. Я смерил несколько голов и записал несколько слов их диалекта. Хотя люди здесь положительно людоеды, но в своих украшениях не имеют ни одного человеческого зуба или кости и последние никогда не употребляются ими как орудия. Каин мне сказал, что остатки костей выбрасываются в море. Я здесь видел щиты другой формы, чем на островах Довольных людей; они не круглы, а продолговаты.

Возвращаясь на другой день рано утром, я с удивлением услыхал очень громкий голос, который я не мог отнести никакому мне известному животному; во всяком случае, можно было думать, что животное это должно быть значительных размеров. Я был очень удивлен, узнав, что это был голос взрослого казуара. Каин уверял, что их здесь, в этом лесу, особенно много и что он часто слышал их.

 

Булу‑рибут

 

Мне как‑то не спалось, и подумалось мне, что хорошо было бы послушать музыку, которая всегда освобождает от различных назойливых размышлений. Ряд дальнейших соображений навел меня на мысль о том, что, путешествуя на Малайском полуострове, я не раз в селениях и даже в лесу засыпал под звуки своеобразной заунывной музыки т. н. малайских булу‑рибут.

Надеясь, что Сале сумеет их сделать, я заснул, очень довольный своей идеей. Узнав на другой день, что Сале действительно умеет делать булу‑рибут, я приказал ему заняться ими и сделать мне 4–5 штук различной величины.

Объясню в двух словах, что такое булу‑рибут, по крайней мере та форма, которая в употреблении у малайцев Иохора (южной оконечности Малайского полуострова) и Явы. Они состоят из стволов бамбука различной длины (до 60 ф. и более), внутренние перегородки которых удалены, а затем в разных местах и в различных расстояниях друг от друга сделаны продольные щели, широкие и узкие. Такие бамбуки укрепляются у хижин, на деревьях, в деревне, а иногда и в лесу; ветер, проникая в щели – в одну или несколько зараз, – производит весьма курьезные звуки. Так как отверстия расположены с разных сторон бамбука, то различный ветер приводит в действие эти оригинальные эоловы арфы. От длины и толщины стенок бамбука, степени сухости его и положения булу‑рибут (т. е. находится ли он посреди дерева или на вершине его) зависит характер звуков.

Дня через три Сале показал мне 5 штук сделанных им булу‑рибут; два из них имели более 40 ф. в вышину. С помощью моих людей я распределил их по вершинам стоящих около хижины деревьев, укрепив один из них на самой вершине моего дома. Так как полагается – как объяснил мне Сале – чтобы булу‑рибут стоял перпендикулярно, то нам стоило немалого труда прикрепить их к деревьям надлежащим образом, тем более что их нужно было привязывать во многих местах, для того чтобы их не сдуло ветром.

Я с нетерпением ждал вечера, чтобы убедиться, удались ли Сале его булу‑рибут, так как днем ветер слишком силен и шелест листьев окружающего леса и шум прибоя на рифе вокруг мыска заглушают звуки малайской эоловой арфы.

Заботы и разнообразная деятельность в течение дня совершенно отвлекли меня от мысли о бамбуках, и только когда я уже лег и стал засыпать, я услышал какие‑то протяжные меланхолические звуки, а затем был озабочен резким свистом, раздавшимся у самого дома; свист этот повторялся неоднократно. Несколько других трудноопределяемых звуков – не то завывание, не то плач – слышались близ дома. Я услыхал голоса Сале и Мёбли, толкующих о булу‑рибут, и вспомнил о нашем утреннем занятии. В течение ночи меня раза два будил резкий свист на веранде; также явственно слышал я звуки и других бамбуков. Вся окрестность казалась оживленною этими звуками, которые перекликались, как разноголосые часовые на своих постах.

На другой день никто из туземцев не явился ко мне. Когда же и следующий день прошел без посещений, я стал недоумевать и думать, что в Бонгу, вероятно, что‑нибудь случилось, почему туземцы целых два дня не показываются около моего дома. Это было совершенно против их обыкновения, так как редко проходил день, чтобы кто‑нибудь из жителей окрестных деревень не зашел посидеть и поболтать со мною или с моими слугами. Вследствие этого я отправился в деревню узнать, в чем дело.

Я пошел перед заходом солнца, когда туземцы обыкновенно уже возвращаются с работ. Я застал всех по обыкновению занятыми приготовлением ужина. Я подошел к группе туземцев, поспешивших очистить для меня место на барле.

«Отчего вчера и сегодня не приходили в таль‑Маклай?»

Туземцы потупились, говоря: «Мы боялись». – «Чего?» – с удивлением спросил я. – «Да тамо‑рус». – «Каких тамо‑рус? Где? – допрашивал я, озадаченный. – Где вы их видали?» – «Да мы их не видели, но слышали». – «Да где же?» – недоумевал я. «Да около таль‑Маклай. Мы слышали их вчера и сегодня ночью. Их так много, они так громко говорят».

Тут мне стало ясно, что булу‑рибут около моей хижины были причиною этого недоразумения, и <я> невольно улыбнулся. Туземцы, внимательно следившие за выражением моего лица, подумали, вероятно, что я соглашаюсь с ними, и осыпали меня вопросами: «Когда прибыли тамо‑рус? Каким образом? Корвета ведь нет! Прилетели они? Что будут делать? Долго ли останутся? Можно ли прийти посмотреть их?» Все это показалось мне до такой степени смешным, что я захохотал. «Никаких тамо‑рус в таль‑Маклай нет. Приходите посмотреть сами», – сказал я и вернулся домой в сопровождении полдеревни, отправившейся искать таморус и оставшейся в большом недоумении, не найдя никого. Туземцы, однако ж, не были совершенно убеждены, что тамо‑рус не являются, по крайней мере по ночам, каким‑либо образом для совещаний с Маклаем, и положительно боялись приходить ко мне после захода солнца.

Звуки булу‑рибут первое время своею пронзительностью будили меня, но потом, привыкнув к ним, я хотя и просыпался, но тотчас же опять засыпал.

Когда я засыпал, эта мягкая заунывная музыка, с аккомпанементом шелеста листьев и плеска прибоя, убаюкивала меня.

 

Свадьба Мукау

 

Несколько мальчиков из Горенду прибежали сказать мне, что невесту уже ведут из Гумбу. Я последовал за ними к песчаному берегу ручья и застал там несколько туземцев из Гумбу, пришедших с невестой. Они сидели и курили, пока двое из молодых людей (лет 17–18) занимались туалетом невесты. Я подошел к ней. Ее звали Ло, и она была довольно стройная и здоровая, но не особенно красивая девочка лет 16. Около нее вертелись три девочки от 8 до 12 лет, которые должны были проводить невесту до хижины ее будущего мужа. Но собственно туалетом ее занимались, как я уже сказал, молодые люди. Они вымазали невесту, начиная с волос до пальцев ног, положительно всю, за исключением мест, покрытых несложным костюмом папуасок, красною краскою, или «суру».

Пока ее натирали охрою, туземцы, сидевшие поодаль, подходили к ней, чтобы оплевать ее со всех сторон нажеванною заговоренною массою. Это называлось «оним‑атар». Последний из них, нажевав какую‑то специальную массу, обрызгал ею нижнюю часть живота, отогнув для этого верхний край ее костюма. Он проговорил еще что‑то, и тем операция «оним‑атар» кончилась. Невесте провели три поперечные линии белою краскою (известью) поперек лица, а также линию вдоль хребта носа. Ей навесили очень много ожерелий из собачьих зубов, а за браслеты на руках воткнули тонкие и гибкие <отрезки>[129] пальмового листа, к концу которых прикрепили по разрисованному листику.

Невеста подчинялась всем этим манипуляциям с величайшим терпением, выставляя поочередно ту часть тела, которую натирали. Поверх весьма незначительного девичьего пояса, очень короткого спереди, надели на нее новый маль, желтый с красными полосами, доходящий до колен, но по сторонам оставляющий ноги, начиная от талии, совершенно непокрытыми. Остатками суру вымазали девочек, сопровождавших невесту.

Ло положила обе руки на плечи девочек, которые, обнявшись таким образом, т. е. положив руки на плечи своих спутниц, двинулись по тропинке в деревню. У всех четырех головы были опущены; они не смотрели по сторонам, а в землю, и двигались очень медленно. На головы им был положен большой женский гун. Их сопровождали гуськом пришедшие с ними туземцы Гумбу. В процессии, кроме трех девочек, не было других женщин. Чтобы видеть все, я следовал одним из первых за невестой, вмешавшись в толпу туземцев Гумбу.

Войдя в деревню, мы застали всех жителей, мужчин и женщин, у дверей хижин. Дойдя, наконец, до площадки Канилю, квартала Бонгу, где находилась хижина жениха, девушки остановились в том же положении, как и шли; здесь же сидели женщины Бонгу и приготовляли инги, а мужчины сидели в разных группах.

Прошло несколько минут общего молчания, которое было прервано короткою речью Моте, подошедшего к девочкам и положившего на мешок, закрывавший голову последних, совершенно новый маль. Отошедшего в сторону Моте заменил Намуй, вышедший из одной хижины, находящейся напротив. Произнося свою короткую речь, он беглым шагом приблизился к девочкам и положил на голову Ло новый табир. Из группы женщин Гумбу выделилась одна и сняла с головы невесты табир, маль и гун и положила их около нее. За этим последовал целый ряд жителей Бонгу, принося один за другим разные вещи: табиры, большое число мужских и женских маль, разные мужские и женские гун и т. д. Двое принесли по новому копью, так называемому […].[130]

При этом некоторые из туземцев говорили короткие речи или же молча клали свое приношение около невесты и молча отходили в сторону. Женщины Гумбу поочередно подходили, чтобы снять подарки с головы Ло и класть их вместе с другими около нее. Подруги Ло занимались в это время разборкою даров, кладя табиры к табирам, мали к малям и т. д. Когда последний подарок был положен, подруги невесты отошли и присоединились к группе женщин Гумбу. Воцарилось опять общее молчание. Один из старых туземцев, опираясь на копье, подошел к невесте и, обвив вокруг пальца пук ее волос, начал речь, обращаясь к девушке, сидевшей у его ног; по временам, как бы для того, чтобы подчеркнуть сказанное и обратить на это ее специальное внимание, он сильно дергал ее за волосы. Было ясно, что он говорил о новых ее обязанностях как жены. Его место занял другой старик, который также, перед тем как начал говорить, навернул себе на палец прядь волос Ло и при некоторых наставлениях дергал ее так усердно, что девушка прискакивала на месте, ежилась и тихо всхлипывала.

Все шло как по заученной программе; видно было, что каждый твердо знал свою роль. При всей церемонии присутствующими сохранялось глубокое молчание, так что речи, произносимые не очень громко, можно было хорошо слышать.

Собственно невеста и жених были совершенно на втором плане до того, что одно из главных действующих лиц, старик Гуна, совершенно забыл имя жениха, почему обратился к присутствующим, чтобы узнать его, что было принято, однако ж, не без смеха. Также отец и мать невесты не принимали никакого особенного участия в происходившем.

После того как двое или трое из стариков прочли свои инструкции, подкрепляя свои назидания дерганьем волос бедной Ло, отчего она все более и более всхлипывала, церемония кончилась.

Пришедшие с невестою туземцы стали собираться домой. Женщины забрали все дары, сложенные около Ло, распределив их по своим мешкам, и стали прощаться с новобрачной, пожимая ей руку над локтем и гладя ее по спине и вдоль рук. Невеста, все еще всхлипывая, осталась ожидать, в том же положении, прихода своего будущего мужа.

Я узнал, что все вещи, послужившие для покупки Ло, были даны туземцами Бонгу вообще, а не только родственниками Мукау, и в свою очередь они не пойдут исключительно в семью невесты, а будут распределены между всеми жителями Гумбу. Разумеется, при этом распределении родственные отношения к семье невесты будут играть известную роль.

Вернувшись к хижине Мукау, я застал уже будущего супруга Ло, занимающегося приготовлением угощений для гостей. Мукау – лет 14 или 15; Ло – годом или двумя старше его. Над первым не была еще совершена операция «мулум», почему многие жители Бонгу изъявили свое неодобрение; другие указывали на обстоятельства, что Асел, который давно женат и имеет уже детей, не был еще подвержен этой операции. Из этого обстоятельства я увидел, что обычай «мулум» не соблюдается слишком строго на Берегу Маклая.

На другой день я видел целую толпу молодых людей Бонгу, которые шли к морю купаться. Они громко говорили и смеялись. Это купанье имело непосредственную связь со свадьбой; провожали ли и мыли ли молодые девушки Ло, я не знаю; во всяком случае это купанье Мукау было последним актом его свадьбы.

20 июня 1877 г. я видел другой род свадьбы – именно похищение девушек силою, но собственно силою только для вида, по заранее условленному соглашению. Случай этот произошел таким образом: часа в 2 или в 3 днем послышался барум в Бонгу, призывающий к оружию. Прибежал мальчик в деревню с известием, что несколько вооруженных людей из Колику‑Мана неожиданно явились на плантацию, где работали две или три женщины Бонгу, и увели с собою одну из девушек. Несколько молодых людей Бонгу отправились в погоню за похитителями. Произошла стычка, но только для виду (так как все было условлено наперед), после которой все отправились в Колику‑Мана, где было приготовлено общее угощение. Между людьми, принимавшими участие в погоне, находились отец и дядя уведенной девушки. Все вернулись с подарками из Колику‑Мана и все довольные. Похищенная девушка осталась женою одного из похитителей.