Глава двадцать вторая. 1–4 августа 1962 года

 

В среду, 1 августа, Наннелли Джонсон сказал давнему другу Мэрилин, Жану Негулеско, что тому предложат стать режиссером картины «С чем‑то пришлось расстаться», поскольку «Мэрилин просила тебя»^[493]. Негулеско, работавший с ней в фильме «Как выйти замуж за миллионера», признался, что с удовольствием заменит Кьюкора, поскольку считал Мэрилин «вулканом эмоций, очаровательной женщиной, [которая] обладает замечательным интуитивным ощущением исполняемой роли, знает, как начать сцену, как сконцентрировать на себе внимание зрителей в ходе этой сцены и потом эффектно закончить ее». После того как Негулеско выразил согласие, все было готово к возобновлению производства картины в октябре. Мэрилин получила бы при этом вознаграждение в размере двести пятьдесят тысяч долларов, то есть в два с половиной раза больше, чем предусматривал ее предыдущий контракт.

Эвелин Мориарти, услышав весть про Негулеско, немедленно позвонила Мэрилин, которая, как потом утверждала эта подруга и дублер актрисы, «была в отличном настроении и ужасно обрадовалась, что снова возвращается к работе. Мы разговаривали о сценарии, о новом режиссере, в общем, обо всем. Она и вправду была в превосходной форме, и все мы не могли дождаться начала съемок». Мэрилин сказала также Эвелин, что Артур Джейкобс в конце года собирается снимать на студии «Фокс» картину «Я люблю Луизу», так что у них была еще одна причина порадоваться. Принимая во внимание перспективу ролей в двух названных картинах, да еще и приобретающую все более конкретные контуры «Повесть про Джин Харлоу», будущее звезды рисовалось все более светлыми красками.

А пока Мэрилин занималась подготовкой к небольшому приему, намеченному ею после брачной церемонии, и в последнюю минуту подготовила список друзей, которых намеревалась пригласить. Она убедилась также, что в условленный день из «Бриггса» – расположенного неподалеку от бульвара Сан‑Винсенте местного магазина деликатесов, куда она часто ходила за покупками, – будут доставлены заказанные ею вина, бутерброды и салаты. Джо должен был приехать в Лос‑Анджелес в воскресенье вечером или в понедельник утром; в среду состоится бракосочетание, а позже они отправятся в свадебное путешествие в Нью‑Йорк, где у обоих имелись сердечные друзья. Примерно с неделю планировалось почти наверняка провести на Лонг‑Айленде или на Кейп‑Коде^[494].

В списке телефонных разговоров, проведенных Мэрилин 1 августа, фигурирует также звонок в кабинет доктора Леона Крона, расположенный в здании больницы «Ливанские кедры». Крон, к которому она питала полнейшее доверие и часто обращалась за советами в вопросах, вовсе не связанных со здоровьем, лечил актрису уже десять лет. Начиная с удаления аппендикса в 1952 году, потом в пору тревог и огорчений, раздиравших ее при работе над картиной «Некоторые любят погорячее», когда у нее случился третий выкидыш, и вплоть до последней, мелкой гинекологической процедуры, «красный» Крон оказался самым мягким из людей и самым внимательным из врачей. Он оставался хорошим другом Мэрилин и Джо даже во время и после их бракоразводного процесса, и поэтому нет ничего странного в том, что она позвонила именно ему поделиться хорошей новостью. Мэрилин пригласила Крона на ужин и сказала, что должна сообщить ему кое‑что важное; он ответил, что перезвонит после врачебного обхода. Однако позже, после обеда днем, актриса снова связалась с ним и сказала, что даст знать о себе в ближайшие несколько дней.

Причина переноса этой встречи точно не известна, но во второй половине этого дня Мэрилин провела двухчасовой сеанс у Гринсона, а потом, рано вечером, на Пятую Элен‑драйв пришел Энгельберг. Так что внезапная перемена планов актрисы могла быть следствием укола или просто усталости; впрочем, она могла быть также вызвана напряженными отношениями с Юнис, которую актриса в конечном итоге уволила – начало новой жизни с Джо создавало великолепный предлог для этого.

Помимо того что Юнис рассматривала Мэрилин как свою собственность, пыталась управлять ее жизнью и заключила альянс с Гринсоном, имели место еще три события, в результате которых чаша терпения актрисы оказалось окончательно переполненной, а судьба ее экономки и компаньонки была предрешена. Во‑первых, как в конце июля Мэрилин написала из киностудии своей сотруднице Чери Редмонд, почта, поступающая актрисе из «Фокса», а также из ее личного абонементного ящика, сейчас «перехватывается миссис Мёррей», обретающей всё большую уверенность в себе. Когда Мэрилин узнала об этом, то вспылила и очень разгневалась, поскольку снова ощутила себя ребенком, которого в собственном доме контролирует нанятая ею же прислуга.

Во‑вторых, по приглашению Мэрилин к ней в среду утром приехал Ральф Робертс, чтобы сделать актрисе массаж. Как он вспоминал, Юнис «дала мне почувствовать свое неудовольствие – она посмотрела на меня с такой ненавистью и ядом, словно хотела сказать: "А я думала, мы уже навсегда избавились от тебя". Поразительно, как эта невеликая собою женщина способна обескуражить и лишить уверенности в себе, как она умеет манипулировать Мэрилин и отгораживать ее от друзей. Миссис Мёррей была доверенным лицом Гринсона, его представительницей в доме Мэрилин». Враждебность Юнис по отношению к Робертсу не осталась незамеченной Мэрилин, которая из‑за этого еще больше разозлилась на свою домоправительницу.

Третье событие окончательно предопределило решение Мэрилин. Юнис собралась сопровождать свою сестру и зятя в их отпускной поездке в Европу, которая начиналась в понедельник, 6 августа. Но она не предупредила об этом Мэрилин в положенное время и не предусмотрела никаких запасных вариантов: было ясно, что экономка колеблется, следует ли ей вообще покидать свою подопечную. Чери Редмонд вспоминает об этом отсутствии решительности в письме Хедде: «Мне кажется, миссис Мёррей настолько предана Мэрилин – возможно, это не совсем подходящее определение, но ты понимаешь мою мысль, – что она вообще не захочет никуда отправиться».

Каким бы ни было рациональное обоснование поступка Мэрилин, несколько моментов не вызывают сомнения. В среду, 1 августа, Юнис сказала наконец Мэрилин, что в следующий понедельник хотела бы поехать в отпуск. Актриса, которую эта новость должна была обрадовать, хотя она вряд ли проявила свои чувства, выписала на имя Юнис чек на сумму, равную месячному жалованью, и сказала ей, чтобы в сентябре та уже не возвращалась. Таким манером Мэрилин, которая всегда избегала конфронтации, насовсем распрощалась со своей экономкой, объясняя ей, что сама собирается в течение неопределенного времени пробыть в разъездах и ее собственные планы на будущее могут оказаться такими же неожиданными, как и заставшее ее врасплох внезапное решение Юнис об отпуске. Хотя Мёррей не упоминает об этом в своих мемуарах, скорее всего, именно в тот день пополудни она узнала о матримониальных планах Мэрилин; раньше актриса ей об этом не говорила, поскольку знала, что Юнис не выносит Ди Маджио в такой же степени, как и Робертса. Кроме того, Мэрилин несколько раз звонила своей служанке в Нью‑Йорк с вопросом, не могла ли бы та осенью немного поработать у нее в Лос‑Анджелесе.

Юнис могла почувствовать себя ошарашенной, задетой за живое и даже взбешенной. Вот она наконец достигла того, чего всегда желала, – у нее был дом, который она сама выбрала и который являлся копией дома ее мечты, она работала с мудрым Ральфом Гринсоном, олицетворявшим для нее своего рода символ отца, и оказывала все большее влияние на жизнь своей «дочери» Мэрилин, заботясь о ней так, как ее собственная сестра Кэролайн заботилась об осиротевших детях. Казалось бы, у Юнис в конце концов сбылась извечная мечта о жизни, которая соответствует стандартам, установленным ее сестрой; она могла компенсировать ущерб, причиненный своей судьбе неудачным браком, и благодаря Мэрилин вернуть себе утраченный дом и почувствовать себя главой чего‑то вроде семьи.

Мэрилин... наполненная трудом жизнь Мэрилин... дом Мэрилин... тревоги Мэрилин... зависимость Мэрилин от Гринсона – во все это Юнис Мёррей оказалась эмоционально вовлеченной, это стало частью ее самой, дало ей жизненную цель. Без дома на Пятой Элен‑драйв и его знаменитой жилицы, без служения Гринсону и без возможности «нянчить» Мэрилин жизнь Юнис теряла смысл. Как и Руперт Аллан (который приехал на шесть недель из Монако в Лос‑Анджелес), позднее Ральф Робертс и Пат Ньюкомб вспоминали, что окончательное избавление от Юнис Мёррей было, в принципе, одной из наиболее важных вещей, которые Мэрилин сделала себе на благо. «Я знаю об изменении ее отношения к Гринсону, – указывал Робертс, – а если говорить о миссис Мёррей, то тут Мэрилин просто сказала, что эта женщина ужасно ее нервирует и нагоняет на нее бесконечную тоску». Увольнение Юнис – в свете ее предшествующего отъезда в мае – не выглядело неожиданностью. «Мэрилин была уже не в состоянии выносить необходимость находиться под одной крышей с ней, – отметила Пат. – Правда такова, что Мэрилин наконец почувствовала себя хозяйкой своих желаний – вот она и вышвырнула Мёррей. И это всё». Последним рабочим днем Юнис должна была стать суббота, 4 августа; до этого момента у них обеих работы было невпроворот. Но для актрисы это являлось только началом борьбы за свои права, необходимой для восстановления здоровья; настоящая проба сил ей еще только предстояла – Мэрилин должна была выстоять перед лицом Гринсона.

Послеобеденное время Мэрилин провела в «Фоксе», ведя переговоры о возобновлении производства картины «С чем‑то пришлось расстаться»; это совещание прошло в настолько дружелюбной и творческой обстановке, что человеку постороннему и в голову не пришла бы мысль о кипевшей еще недавно настоящей войне между актрисой и киностудией – разве что о небольшом недоразумении.

Утром в четверг, 2 августа, Мэрилин отправилась к Гринсону на сеанс, и, как вытекает из представленных им позднее счетов, психотерапевт в тот же день приезжал к ней еще и во второй раз. Не подлежит сомнению, что это был переломный момент. Трудно себе вообразить, чтобы актриса не сказала ему об увольнении Юнис и о своем скором бракосочетании и чтобы Гринсон был обрадован этими новостями или похвалил решения Мэрилин. Вполне обоснованным выглядел бы в этой связи и разговор о временном прекращении психотерапии в связи с ее планами отъезда, что Гринсон вполне мог бы воспринять как желание избавиться от него.

«Договоренность Гринсона со студией Мэрилин восприняла как акт окончательной измены, – рассказал Ральф Робертс. – Она чувствовала себя глубоко задетой его поведением, которое интерпретировала как доказательство того, что врач использовал ее. Она наконец усвоила одну основополагающую истину: что Голливуд не составлял всю ее жизнь и что зависимость от Гринсона тоже не была всей ее жизнью. Ее озлобленность на этого человека достигла зенита. Он пытался устранить из ее жизни почти всех друзей, а их у нее было не так уж и много. Но, думаю, когда он попытался избавиться от Джо, тут она начала всерьез задумываться над всем происходящим. А что касается Энгельберга, таблеток и уколов – тут, пожалуй, все и так ясно. Раз Мэрилин не удавалось контролировать никаким иным способом, то в запасе всегда оставались наркотики».

Осмелев от собственного поведения по отношению к Юнис, Мэрилин была близка к осуществлению следующего шага, который, как она полагала, прибавит ей столько же сил, как и брак с Джо. «Она понимала, что должна освободиться от Гринсона, – отметил Робертс, – и производила впечатление человека, готового это сделать. В конечном итоге, все мы поддерживали ее в этом!»

Мэрилин – а Пат Ньюкомб знала об этом из первых рук – была обозлена на своего психоаналитика по трем пунктам, возникшим в течение последних трех месяцев. Во‑первых, когда над ней нависла угроза потерять работу в студии «Фокс», Гринсон преспокойно находился в Швейцарии. «Мэрилин страшно сердилась на него за то, что он не был тогда бок о бок с нею», – отметила Пат. Далее, Мэрилин позднее довелось испытать на себе физические проявления его гнева, что стало второй причиной ожесточения актрисы, причем все коварство своего врача в этом деле она поняла только через пару дней или недель. В‑третьих, Мэрилин никогда не забывала, каким путем Гринсон старался разобщить ее с Джо.

«Несколько раз она угрожала, что выбросит Гринсона, расстанется с ним, – вспоминала Пат, – но я никогда не воспринимала этих слов серьезно». Сейчас Мэрилин была наконец близка к исполнению своей угрозы. Юнис должна была на днях уйти, а Мэрилин выходила замуж, по сути дела отказываясь от Гринсона и его терапии ради мужа и свадебного путешествия. Быть может, актриса не указала точную дату их последнего свидания, как сделала это в случае с Юнис, но не подлежало сомнению, что она сделала существенный шаг вперед.

В своем эссе «Специфика психотерапии богатых и знаменитых людей» Гринсон подробно описал финальную стадию своих контактов с этой необычной клиенткой во фрагменте, который непосредственно примыкает к несколько завуалированному рассмотрению личности Мэрилин, ее жизни и проблем. Блистательные и энергично сформулированные обобщения психотерапевта доказывают, что он подходил к данному вопросу весьма эмоционально, поскольку неприятные воспоминания полностью подавили собой всякую научную оценку данного случая.

 

Богатые и знаменитые люди считают, что длительная психотерапия – всего лишь предлог к тому, чтобы вытягивать из них деньги. Они хотят, чтобы терапевт был их близким другом, и даже испытывают желание, чтобы их жены и дети стали частью семьи психотерапевта... Эти пациенты искушают врача своей личностью.

Каждый из слушателей, знавших его прославленную пациентку, наверняка думал о Мэрилин, когда Гринсон в последующем тексте продолжал приписывать ей собственные чувства и косвенно рассказывал о своем прошлом и о той подавленности, которая удручала его:

Богатые и знаменитые нуждаются в психотерапевте на протяжении двадцати четырех часов в сутки, но и этого им все равно мало. Эти люди в состоянии также полностью отречься от врача, полагая, что тем самым компенсируют обиды, причиненные им родителями или прислугой. Доктор ведь тоже принадлежит к разряду прислуги, и его можно уволить без всякого предварительного предупреждения.

Гринсон действительно рассматривал Мэрилин как свою давнюю соперницу Джульетту – как женщину, которую следует держать под контролем, выдавая это за желание давать ей самые доброжелательные советы. Талантливая, обожаемая, награждаемая рукоплесканиями и красивая актриса в определенном смысле заняла в сложной психике терапевта место его сестры Джульетты.

Со своей стороны, Мэрилин, к полному удовлетворению Гринсона, уже дошла до такого состояния, что действовала только с его согласия, строила свою светскую жизнь и общение с людьми согласно его оценкам и соглашалась на предлагаемые роли или отвергала их только с его разрешения (например, об участии в картине Хьюстона, посвященной Фрейду, вообще не могло быть и речи, хотя ей очень хотелось сыграть в ней). Косвенным образом заглушая похвалы в адрес Джульетты, которые так его злили, Гринсон оставлял Мэрилин у себя в доме, делал актрису членом собственной семьи. Пустив в обращение информацию о ее шизофрении и получив от своего коллеги Милтона Векслера одобрение применяемого им столь нетрадиционного метода лечения (но наверняка не того, чтобы давать своей пациентке такое огромное количество наркотиков), Гринсон – под предлогом необходимости упорядочить жизнь Мэрилин – великолепно все организовал. «Идем со мною, – казалось бы, вещал он. – Откажись от славы, а тем самым подтверди мое превосходство». Вот на что толкал актрису своим поведением Ральф Гринсон. Около Мэрилин Монро он стал в конечном итоге не только музыкантом‑исполнителем, но и автором инструментовки, а также дирижером.

В принципе, Гринсон был – он даже сам боялся, что кто‑либо может о нем так подумать, – олицетворением Свенгали для сей новой Трильби, эдаким артистом вселенского масштаба. Как и Юнис, он благодаря Мэрилин изменил ненавистную структуру собственного прошлого и сделал других зависимыми от себя. Юнис Мёррей стала убогой и увечной версией все более выздоравливающей Мэрилин; а Ральфа Гринсона сейчас мучил психоневротический страх перед тем, что его оттолкнут и отвергнут, – словом, как раз перед тем, от чего старалась отучиться Мэрилин.

Судя по всему, в четверг окончательное решение о прекращении психотерапии не состоялось: они собирались дискутировать по этому поводу на протяжении нескольких последующих дней, а может быть, и позднее, после приезда Джо и установления супругами их совместных планов на будущее. Во всяком случае, задача, которая стояла перед Мэрилин, когда она передавала Гринсону эту драматическую новость, не принадлежала к числу легких.

Каким бы ни было течение указанного психотерапевтического сеанса, Мэрилин попросила Юнис отвезти ее за покупками в Беверли‑Хилс и западный Голливуд. Последним местом, где они задержались, был антикварный магазин на бульваре Санта‑Моника – рай для коллекционеров всяких старинных вещиц, куда Мэрилин заглянула в поисках прикроватного столика. «У меня в Брентвуде дом, построенный в испанском стиле, – сказала она владельцу магазина по имени Билл Александер, – и я ужасно счастлива, потому что выхожу замуж за человека, который когда‑то уже был моим мужем». Они потолковали о мебели, и Мэрилин выбрала себе столик, который ей должны были доставить в субботу. Актриса испытывала желание побыть здесь еще немного, покопаться в разном старье, поболтать, но (по утверждению Александера) «ее экономка и спутница, производившая впечатление особы неспокойной и взволнованной, сказала: "Мэрилин, нам уже пора возвращаться. Я подожду тебя в машине"». Около шести часов Мэрилин пригласила Аллана Снайдера и его жену Марджори Плечер к себе домой на шампанское с икрой. Оба они вспоминали, что актриса была очень счастлива, полна очарования и оптимизма, излучала юмор и здоровье.

В пятницу, 3 августа 1962 года, – как сообщило вечером в своем информационном сервисе для газет агентство Ассошиэйтед Пресс, а на следующий день утром повторила «Лос‑Анджелес таймс – Роберт и Этель Кеннеди вместе с четырьмя своими детьми прилетели в Сан‑Франциско, где их приветствовал старый друг Джон Бейтс с семьей. Супруги Кеннеди на весь уик‑энд отправились погостить на ранчо Бейтсов, расположенное за Гилроем – в ста тридцати километрах к югу от Сан‑Франциско и в пятьсот шестидесяти километрах к северу от Лос‑Анджелеса, высоко в горах Санта‑Крус; в понедельник, 6 августа, начинался съезд Американского общества адвокатов, на пленарном заседании которого генеральный прокурор должен был произнести вступительную речь, открывающую работу съезда.

Данная заметка в колонке светской хроники не имела бы никакой связи с жизнью и смертью Мэрилин, если бы не тот факт, что с 1962 года всему этому делу придается привкус скандала утверждениями о том, что Роберт Кеннеди не только тайно встречался с Мэрилин во время указанного уик‑энда, но и непосредственно замешан в ее смерти. Источник и распространитель этих сплетен – а также запускаемых параллельно с ними абсурдных теорий об убийстве, которое пытались затушевать, поскольку преступление было запланировано такими ведомствами, как ФБР и ЦРУ, – в общих чертах рассмотрены в послесловии. Однако к этому следует присовокупить краткое описание уик‑энда генерального прокурора, а также показания нескольких свидетелей, которые присягают, что Роберт Кеннеди все это время находился в значительном отдалении от Лос‑Анджелеса.

Семьи Кеннеди и Бейтсов уже довольно давно дружили, и приглашение было со стороны супругов Бейтс своего рода реваншем за предшествующий уик‑энд, который они провели в Хикори‑Хилл, имении Роберта Кеннеди в штате Виргиния. Джон Бейтс, которому тогда было сорок лет, окончил в 1940 году Стэнфордский университет и три года прослужил в военном флоте. Через своего коллегу по учебе Пола Б. Фэя, близкого друга Джона Ф. Кеннеди, Бейтс познакомился и подружился с семьей Кеннеди. После войны, в 1947 году, Бейтс получил в Беркли степень доктора юриспруденции и начал работать в юридической фирме «Пилсбери, Мэдисон и Сатро» в Сан‑Франциско, где зарекомендовал себя настолько хорошо, что некоторое время спустя стал там одним из компаньонов и членом правления.

Когда Джона Кеннеди выбрали президентом, Джон Бейтс был уже одним из наиболее уважаемых и пользующихся наибольшим авторитетом юристов Калифорнии, занимая, в частности, почетный пост председателя судебной комиссии Общества юристов в Сан‑Франциско. Ничего странного, что новая вашингтонская администрация попросила его руководить антимонопольным отделом в министерстве юстиции. Бейтс всерьез размышлял над этим приглашением, но в конечном итоге отверг его, поскольку предпочел остаться в своей юридической фирме и жить в Калифорнии, где вместе с женой воспитывал троих детей.

«Это было трудное решение, – сказал Бейтс через много лет, – но я отказался, хотя чувствовал себя весьма благодарным и обязанным. Когда я узнал, что генеральный прокурор [он же – министр юстиции] должен выступать на съезде адвокатуры, мне захотелось выразить ему свою благодарность за предложение войти в состав администрации Кеннеди; вот почему мы вместе с женой и пригласили Боба на уик‑энд». Несомненно, что Роберт Кеннеди во время того уик‑энда постоянно пребывал на ранчо Бейтса в удаленном Гилрое; в принципе говоря, это было всесторонне подтверждено не только семьей Бейтса и работавшими у него людьми, но (в ближайший понедельник) и местной газетой «Гилрой диспетч». «Прокурор и его семья были с нами все время от пятницы пополудни вплоть до понедельника, – сказал Джон Бейтс, – и у него отсутствовала чисто физическая возможность съездить в Южную Калифорнию и вернуться оттуда». Все утверждения, противоречащие этому сообщению и приводимые средствами массовой информации и так называемыми очевидцами, Бейтс всегда считал «скандальными, абсурдными и позорными».

Бейтс был прав, поскольку ближайшая посадочная площадка находится в Сан‑Хосе, в часе езды автомобилем от его ранчо. Принимая во внимание глубокие каньоны, крутые горы и подвешенные на большой высоте провода линий высокого напряжения, полет вокруг гор Мадонна, где расположено ранчо Бейтса, на вертолете всегда считался опасным предприятием. Практически говоря, единственным средством транспорта из Гилроя до Лос‑Анджелеса в 1962 году был автомобиль, поездка которым занимала по меньшей мере пять часов в одну сторону.

Расписание занятий Роберта Кеннеди во время этого уик‑энда тщательно зафиксировано в семейной гостевой книге и документировано фотографиями, хранящимися в альбоме Бейтсов. В субботу утром обе семьи рано проснулись и обильно позавтракали, после чего Роберт и Этель Кеннеди отправились вместе с Джоном и Нэнси Бейтс на прогулку верхом на лошадях.

Это может удостоверить очередной свидетель, конюх Роланд Снайдер. «Я оседлал коней для мистера и миссис Бейтс, а также для мистера и миссис Кеннеди, потом они выстроились в шеренгу, я сделал фотографию, и вся четверка умчала галопом в горы Мадонна. Они наверняка пробыли здесь весь уик‑энд. Бог мне свидетель, их не было вблизи Лос‑Анджелеса – они находились здесь, с нами».

После верховой поездки компания пошла поплавать, а потом все вместе ели ленч – мясо, поджаренное на вертеле, – на территории поместья. «Я был тогда четырнадцатилетним пареньком, – вспоминал Джон Бейтс‑младший, – и вскоре мне предстояло отправиться в школу‑интернат. Помню, как Боб [Кеннеди] подсмеивался надо мной в связи с этим: "Ох, Джон, ну и возненавидишь же ты все это дело!"»

В субботу после полудня генеральный прокурор – в типичном для клана Кеннеди духе соперничества – предложил всем пробежаться полтора километра на ничем не огороженное поле и там разыграть матч в американский футбол. По мнению старшего Джона Бейтса, самая лучшая лужайка для игры была в верхней точке ранчо. Потому мы побежали туда и всей компанией из одиннадцати человек разыграли матч. Потом вместе вернулись на территорию нашей усадьбы, чтобы поплавать и поиграть в разные игры, пока дети наконец не вымылись и не переоделись к ужину. Помню, Бобби сидел за столом рядом со мной и рассказывал всякие интересные истории. Кого он любил по‑настоящему, так это детей.

Когда дети отправились спать, четверо взрослых уселись поужинать; Нэнси Бейтс запомнила оживленную дискуссию по поводу речи, которую Кеннеди должен был вскоре произнести, а Этель предварительно проглядела и подработала (и над которой сам прокурор трудился в свободные минуты на протяжении всего уик‑энда). «Ужин закончился в половине одиннадцатого, – рассказал Джон Бейтс, – и вскоре после этого мы разошлись по своим спальням».

В воскресенье утром, 5 августа, обе семьи поднялись рано, чтобы поехать на мессу в Гилрой, а факт их присутствия в городе подтвердила на следующий день здешняя пресса. После ленча, проходившего на ранчо Бейтса, Джон отвез всех Кеннеди в Сан‑Франциско, где они во время съезда должны были остановиться в доме Пола Фэя. Конец дня и воскресный вечер семейство Кеннеди провело вместе с Джоном и Нэнси Бейтс, а также с их общими знакомыми (в числе которых фигурируют Эдвард Коллэн и Джозеф Тайдингс с женами). Знаменательно, что на протяжении прошедших тридцати с лишним лет никто из двенадцати человек, бывших вместе с Мэрилин 3 и 4 августа – у нее в доме и у Лоуфордов, – никогда не упоминал о присутствии возле нее Роберта Кеннеди. Более того, когда неопределенные слухи об этом стали приниматься за чистую монету, каждый из этих людей старался опровергнуть указанные обвинения. Наконец, картотеки ФБР с вполне конкретными номерами и датами подтверждают в мельчайших деталях представленное здесь расписание занятий брата президента и его семьи в течение данного уик‑энда.

Пятница, 3 августа, выдалась жарким и исключительно влажным и душным летним днем, который для Мэрилин был насыщен энергичной деятельностью. Она проснулась рано и хорошо отдохнувшей – возможно, потому, что вечером не принимала никаких снотворных. Сперва она поехала на полтора часа к Гринсону на Франклин‑стрит, а потом зашла в магазин Биггса, чтобы пополнить список деликатесов, заказанных для приема на следующей неделе. После возвращения домой Мэрилин застала ожидавшего ее Хаймена Энгельберга, скорее всего, вызванного туда Гринсоном. Терапевт сделал ей укол и дал рецепт на двадцать пять таблеток нембутала. Этот препарат дополнил запас хлоралгидрата: «снотворных пилюль» – а точнее, желатиновых капсул с жидкостью – мгновенного действия, которые Гринсон, как он указал позднее, назначил Мэрилин, чтобы отучить ее от барбитуратов. Ли Сигел 25 июля также выписал ей рецепт на неизвестное количество нембутала и повторил его 3 августа. Трудно установить точное количество таблеток и капсул, которыми Мэрилин располагала на протяжении последних месяцев жизни, поскольку в замешательстве, наступившем после ее смерти, этот вопрос как‑то ускользнул от внимания, а в противоречивых показаниях, полученных из нескольких медицинских и правовых источников, нет единства. Однако, в любом случае, ясно, что у актрисы не было ни малейших проблем с приобретением любого количества медикаментов.

Легкость получения ею наркотиков и их назначение пациентке в чрезмерных количествах частично проистекали из отсутствия сотрудничества между Гринсоном и Энгельбергом, контакты которых дополнительно затруднял затягивающийся и некрасивый бракоразводный процесс Энгельберга – в конце июля и начале августа этого врача зачастую просто бывало трудно найти. Позднее Энгельберг сказал о своей озабоченности тем, чтобы Мэрилин принимала не более одной таблетки нембутала в день, да и Гринсон заявлял, что в своей терапии стремился прежде всего к тому, дабы избавить свою пациентку от лекарственной зависимости. Если, однако, их утверждения выражают в точности то же самое, что и заполнявшиеся ими истории болезни, то оба врача потерпели весьма наглядную и показательную неудачу.

Доказательством того, что уколы Энгельберга состояли далеко не из одних витаминов, является тридцатиминутный разговор, факт которого зарегистрирован управлением телекоммуникации. Норман Ростен вспоминал, что во время этого разговора Мэрилин «была весела, оживлена... невероятно возбуждена, взбудоражена и еле переводила дух. Мне показалось, что она "под мухой", – так резко актриса перескакивала с темы на тему, почти не делая никаких пауз». Однако хотя Мэрилин тараторила, как безумная, она сообщила Норману массу вполне разумных новостей и познакомила его со своими планами: сказала, что никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, что вскоре вновь приступает к работе, что ее дом в ближайшее время будет обставлен и обустроен, что она получила несколько весьма интересных предложений сниматься в кино. По мнению Мэрилин, нам всем пришла пора забыть о прошлом и начать жить, пока мы не стали слишком старыми; несомненно, она имела при этом в виду Юнис Мёррей и Ральфа Гринсона.

Как вытекает из зафиксированного списка ее телефонных разговоров, Мэрилин в пятницу провела у аппарата все послеобеденное время. Она побеседовала с проживающим в Фуллертоне Реем Толменом, мастером на все руки, с которым она договорилась, что тот в начале следующей недели поработает на нее: нужно было провести генеральную уборку и выполнить некоторые серьезные ремонтные работы. Затем она позвонила Элизабет Куртни и Жану Луи, чтобы спросить, не могут ли они завтра привезти ее платье на последнюю примерку; а потом, вдруг сообразив, что это будет суббота, поправилась, сказав, что не хотела бы портить им уик‑энд, и добавила, что вполне может подождать до понедельника.

Ранним вечером Джул Стайн, радовавшийся, что будет сочинять для Мэрилин песни к кинофильму «Я люблю Луизу», позвонил из Нью‑Йорка с новой идеей. Он предложил актрисе перенести на экран в форме мюзикла роман Бэтти Смит «Дерево растет в Бруклине», киноинсценировка которого была в 1945 году огромным успехом студии «Фокс». Мэрилин отнеслась к этой мысли с энтузиазмом и добавила, что поскольку она на следующей неделе собирается в Нью‑Йорк, то они могут встретиться в рабочей студии композитора. В результате они назначили встречу на половину третьего в четверг, 9 августа. «Ее очень распалила моя идея, – вспоминал Джул Стайн, – да она и впрямь была бы великолепна в этой роли. Мы размышляли над Фрэнком Синатрой в качестве ее партнера». Мэрилин согласилась также дать длинное интервью, которое должно было сопутствовать появлению ее фотографии на обложке журнала «Эсквайр»; кроме того, она приняла на себя ряд светских обязательств. «Мы ожидали ее приезда вместе с мужем во вторую неделю августа», – подтвердила Паула Страсберг, которая по этому случаю накупила билетов в театры.

Позвонил Артур Джейкобс с целью проинформировать, что их встреча с режиссером Дж. Ли Томпсоном насчет реализации кинофильма «Я люблю Луизу» назначена на понедельник в пять часов пополудни. Мэрилин невероятно обрадовалась тому, как быстро этот проект обретает конкретные очертания. Ее блокнот с графиком встреч быстро заполнялся, и даже Юнис вынуждена была позднее признать, что в поведении Мэрилин не было и тени печали: «Ее ждало слишком много приятных вещей». Мэрилин прекратила звонить, лишь когда приняла решение подскочить в питомник Франка, где заказала с доставкой на следующий день лимонные деревца и цветущие декоративные растения ярких расцветок. Весьма правдоподобно, что свадебное торжество актриса решила устроить на свежем воздухе, а в саду и на лужайке вокруг бассейна надо было успеть посадить новые ярко окрашенные растения.

Мэрилин Монро даже после второй встречи с Гринсоном, которая прошла в пятницу после обеда, мыслила деловито и творчески. Она позвонила Пат Ньюкомб с приглашением поехать вместе поужинать. Поскольку Пат хворала и из‑за повторного бронхита чувствовала себя неважно, Мэрилин предложила: «А может, ты приедешь ко мне и останешься на ночь? Я тебе гарантирую абсолютный покой, сможешь загорать во дворе и отдыхать, сколько тебе взбредет в голову». Пат сказала потом: «Это приглашение я приняла. Она была в очень хорошем настроении и чувствовала себя весьма счастливой».

И вот две женщины неспешно поужинали в местном ресторане, а потом возвратились на Пятую Элен‑драйв. Юнис Мёррей поехала на ночь к себе домой, а Мэрилин и Пат рано легли.

Пат улеглась в малой спальне, а Мэрилин провела почти бессонную ночь в своей комнате, находившейся в противоположном углу здания.

В субботу, 4 августа, в восемь с небольшим утра Юнис Мёррей в последний раз пришла на Пятую Элен‑драйв на работу, которая в этот день заключалась в том, что надо было проследить за посадкой растений. Около девяти Мэрилин явилась на кухню, завернутая в белый бархатный халат, и налила себе стакан грейпфрутового сока. Часом позже приехал Лоренс Шиллер – один из трех фотографов, делавших снимки сцены у бассейна на съемочной площадке картины «С чем‑то пришлось расстаться»; он приехал побеседовать об условиях, на которых эти фото могли быть опубликованы в журналах. Мэрилин, как всегда, оговорила для себя право принять или отвергнуть выбранные отпечатки. В то утро, по словам Шиллера, Мэрилин была отдохнувшей и резвой, «казалось, будто у нее нет никаких забот»; когда он пришел, она по‑хозяйски наблюдала за посадкой цветов на клумбе. Актриса показала ему переделанный домик для гостей, а потом помечала фотоснимки карандашом, указывая, какие она выбирает, а какие отбрасывает.

Трудно сказать, чтобы это утро носило драматический характер. Мэрилин получила несколько посылок (ночной столик из антикварного магазина, деревца из питомника Франка) и поболтала по телефону с друзьями. Позвонил Ральф Робертс, и они договорились жарить в ее саду мясо на вертеле – завтрашним вечером, вслед за тем как она возвратится после второго визита к «мамочке Джин» Белло, куда они выбирались вместе с Сиднеем Сколски. В то летнее солнечное утро казалось, что битва с «Фоксом», проведенная весной, послужила импульсом к обретению актрисой самостоятельности и достижению той цели, к которой она стремилась с 1955 года, когда уехала из Голливуда в Нью‑Йорк. Никогда до сих пор ей не поступало столько профессиональных предложений, причем таких разнородных и многообещающих – как в финансовом, так и в художественном отношении.

Незадолго до двенадцати часов появилась Пат Ньюкомб – но она уже констатировала, что ее клиентка и подруга находится в «кислом» настроении. «Мэрилин, похоже, была на меня рассержена за то, что я вот спала, а она была не в состоянии, – но за всем этим скрывалось еще нечто иное». Пока Мэрилин звонила друзьям, Юнис готовила ленч для Пат, которая оставалась у них весь этот день. Она молча лежала, греясь под кварцевой лампой или на солнышке рядом с бассейном, а Мэрилин занималась собственными делами.

Через несколько минут после часа приехал Ральф Гринсон. Не считая перерыва с трех до половины пятого, он пробыл с Мэрилин до семи вечера. Как сказал Милтон Радин на основании своих последующих бесед с Гринсоном, «он провел с ней почти весь день». Когда Мэрилин и Гринсон направились в ее спальню на психотерапевтический сеанс, Юнис, как обычно, отвечала по телефону; скорее всего, был только один звонок – это за счет Мэрилин ей позвонил сын Джо Ди Маджио, проходивший тогда службу в военно‑морском флоте и расквартированный в расположенном неподалеку округе Ориндж. Став уже двадцатилетним молодым мужчиной, он, как и дети Артура Миллера, поддерживал с Мэрилин тесный контакт, и редко бывало, чтобы за месяц они не позвонили друг другу несколько раз. Поскольку Мэрилин заперлась в своей комнате с врачом, Юнис сказала Джо‑младшему, что Мэрилин нет дома. Это случилось, как юноша позднее проинформирова