Любовь к числам, спискам, статистике и системам

 

Мужчины обычно испытывают слабость к обзорным презентациям, картам городов, инструкциям по сборке мебели ИКЕА или электросхемам. Дело в том, что обзоры уменьшают беспомощность, обеспечивают ориентацию и контроль, таким образом удовлетворяя одну из основных человеческих потребностей, упомянутых выше. Кроме того, они также выросли вместе с ними, с инструкциями по сборке LEGO и прочих конструкторов или таблицами Бундеслиги. Возможно, мужчины так любят планы, потому что они могут ориентироваться в них спокойно, безопасно и без страха – как многие женщины ориентируются в разговоре.

Говоря о «безопасности и бесстрашии», сразу возникает вопрос к мужчине‑читателю: вы когда‑нибудь читали об аутизме, может быть, в газете? Или, может, вы как‑то наткнулись на репортаж о нем, щелкая пультом от телевизора? А может быть, вы заинтересовались, прочитали всю статью или посмотрели всю передачу и узнали себя? «Совершенно нормально», – сказал бы Саймон Барон‑Коэн, который описал аутизм в книге «С первого дня по‑другому»[10] как крайнюю форму мужского мозга. Тезис Барона‑Коэна сводится к тому, что нейронная схема мужского мозга в первую очередь ориентирована на обучение или понимание систем. (В отличие от женского мозга, который в основном настроен на эмпатию.)

 

К «системам» относятся все объекты или явления, которые подчиняются определенным правилам. В конечном счете все, что следует четко определенным причинным законам, можно рассматривать как систему – будь то яйцеклетка, животное, климат, политическая система или настольная игра.

 

В результате обусловленная нейронными связями тенденция к систематизации у мужчин приводит не к особому интересу к каким‑либо предметам, а к определенному подходу к ним. Короче говоря, систематизация включает в себя точный анализ соответствующих функций системы и детальное наблюдение за эффектами систематических изменений в этих функциях. Поэтому, когда систематизирующий мозг мужчины наблюдает закат на пляже, он может сконцентрироваться на изменении условий освещения в зависимости от угла солнца к поверхности воды.

В этом контексте интересно понаблюдать за иерархией у девочек и мальчиков. В новообразованных группах мальчики быстро выстраивают стабильный и устойчивый рейтинг. В частности, верхние позиции в этой иерархии власти долгое время остаются неизменными и, как правило, принимаются членами группы, поэтому многие конфликты и борьба за позиции подавляются в зародыше. У девушек обычно нет абсолютно четкого рейтинга. Существуют очень разные оценки в отношении позиций отдельных девушек в иерархии, и эти позиции постоянно меняются. Похожие гендерные различия наблюдаются и при определении рейтинга достижений. Я до сих пор помню несколько разговоров с девочками из моего детства, во время которых они не смогли (или не захотели) назвать, кто был лучшим игроком в их командах по волейболу или теннису. Однако в группе мальчиков всегда царило единодушие – признак мужской склонности к систематизации.

Важное достоинство систем состоит в том, что они конечны и подчиняются определенным закономерностям. Тот, кто (теоретически) понял все закономерности системы, может на 100 процентов предсказать свое поведение. Таким образом, систематизация служит для контроля над сложными взаимосвязями. Прежде всего для лучшего понимания происходящего, но в некоторых случаях и для целенаправленного воздействия. Это различие играет важную роль в мужских «традициях и обычаях». Там, где свойственная мужчинам склонность к систематизации служит только для лучшего понимания сложных систем, таких как собственная психика, это никоим образом не может рассматриваться как препятствие для признания и понимания собственных эмоций. Напротив, такая форма рациональности может даже помочь открыть доступ к внутренним импульсам. Вот почему эта мужская склонность к рациональности будет подробно рассмотрена в главе «Туристические достопримечательности».

Но систематизация может привести и к нежелательным последствиям, когда внимание сосредоточено не на своем внутреннем мире, а на желании контроля над восприятием своих эмоций. Если из‑за определенного убеждения или укоренившихся представлений о мужественности определенным побуждениям не разрешается быть частью собственной личности, то заинтересованность и любовь к истине исчезают. Это не имеет ничего общего с рациональностью и систематизацией, поскольку мужчина не открыт для понимания своей собственной внутренней системы. Акцент делается исключительно на необходимости контроля в смысле самозащиты от собственных отвергаемых импульсов: мужчина объясняет и теоретизирует, чтобы не чувствовать. В связи с этим здесь следует провести важную концептуальную дифференциацию.

 

Рациональность в строгом смысле можно понимать как тенденцию к систематизации. «Рационализации» – это классические стратегии экстернализации, которые в первую очередь служат для контроля над неприятными чувствами.

 

Как показывает структура книги, мне нравится рациональность. Я считаю полезными списки, цифры и статистику, они помогают ориентироваться при изучении и понимании чрезвычайно сложного мира. Однако я также слишком хорошо знаю их темную сторону – когда рациональность накрывает нас незаметно и я или клиент увлекаемся рационализацией. И это нередко встречается у мужчин: тенденция к «рационализации эмоций» является одним из наиболее обширных мужских механизмов защиты от чувств.

В книге, посвященной мужчинам и эмоциям, нельзя не упомянуть про феномен, который можно назвать «рационализированной депрессией». Я не думаю, что значение этого термина нуждается в подробном объяснении. План «рационализированной депрессии» настолько же прост, насколько опасен и смертелен: от боли нужно отделаться болтовней, отодвинуть ее в сторону, прогнать, обоснованно признать несуществующей, быть к ней глухим и слепым, невосприимчивым… да, с чего там начиналось предложение?

 

Небольшое попурри из рационализаций:

1. Отсутствие слова «я»: «уже существуют представления об отношениях, и совсем не хочется что‑то менять…»

2. Нагромождение информации и отклонение от темы: «У меня есть определенные трудности в отношениях, другими словами, с моей женой, но также и на работе, на самом деле все дело в ней, и, конечно, дети… у нас двое, одному сейчас 7 лет, и он только что пошел в школу…»

3. Игра терминами: используются эмоциональные или психологические термины, такие как «проблемы близости», «боязнь подпустить меня» или «отсутствие безопасности». В конечном счете это очень общие термины, они широко используются, но ни о чем не говорят. Однако из‑за своей «психологической внешности» они вызывают кивок понимания и отсутствие желания разобраться, что за ними скрывается.

4. Отказ от конкретики путем дифференциации и уточнения. Также популярна противоположная стратегия рационализации, а именно отказ от любой вербализации чувств с указанием на то, что слова «не совсем подходят» или что «нужно учитывать тот или иной аспект».

5. Паузы. Долгое молчание после каждого комментария или вопроса от собеседника позволяет потянуть время и благожелательно интерпретируется как интенсивное обдумывание или ощущение.

6. Монолог. Совершенно противоположная стратегия также предотвращает любые продуктивные обсуждения. Бомбардировка другого человека ничего не значащими безэмоциональными фразами и деталями усыпляет, особенно если тщательно избегать зрительного контакта.

7. Уклонение от ответа. Этот метод, изобретенный политиками и усовершенствованный сотрудниками колл‑центров, является вариантом № 1, если у вас просто нет ответа на вопрос. Почему бы мужчинам не использовать его, когда их спрашивают о чувствах?

8. Использование общих фраз. «В некоторых ситуациях было бы целесообразно действовать по‑другому, и если что‑то пошло бы иначе, то и реакция была бы другой».

9. Изменение приоритета. При приближении к критическому (эмоциональному) моменту темы обнаруживается проблемная область, еще более серьезная.

10. Ирония. Хороший способ дистанцироваться от болезненных чувств или желаний – высмеивать или иронично комментировать любой аспект ситуации. Тот, кто хоть раз общался с мужчинами, которые только что посмотрели очень трогательный фильм, точно знает, что я имею в виду!

11. Метауровень (и метаметауровень и т. д.). Переключение на метауровень, то есть уровень комментирования текущей ситуации (разговора), выглядит особенно элегантно, поскольку требует интеллектуальных усилий и вызывает интерес. Например, можно ответить на связанный с эмоциями вопрос следующим образом: «Хороший вопрос! Вы задаете действительно хорошие вопросы, которые мне самому не пришли бы в голову!» Если повезет, собеседник попадется на эту приманку. Или восхождение на метауровень повторяется: «Как вам кажется, как сын воспринял ваш развод?», «Что вы имеете в виду, спрашивая, как мне кажется, как он его воспринял?»

12. И последнее, но не менее значимое высокое искусство теоретизирования: «Теперь вы наверняка будете думать, что параллелизм сегодняшних и более ранних событий предполагает вывод о происхождении моей нынешней проблемы, но я думаю, что одна из самых фатальных тавтологий психотерапии всегда заключалась в том, что…» (в данном случае используется и пункт 11 – подъем на мета‑уровень, а также пункт 6 – «заговаривание зубов» собеседника с помощью длинного монолога).

На мероприятиях, посвященных теме «психотерапии с мужчинами», часто возникает вопрос, можно ли наблюдать все упомянутые стратегии экстернализации у образованных, эмансипированных мужчин, чья профессиональная деятельность связана с помощью людям. В большинстве случаев этот вопрос задают образованные, эмансипированные, помогающие другим людям мужчины. Я всегда отвечаю на него несколько провокационно: «Нет, с ними дело обстоит еще хуже из‑за более сложных стратегий рационализации. Как психотерапевт, я всегда рискую пойти на поводу у клиента. Нет ничего сложнее, чем рационализирующий клиент, который изучал психологию, педагогику, философию или методику преподавания более четырех семестров!»

 

ДЛЯ УКРЕПЛЕНИЯ СОБСТВЕННОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ МУЖЧИНАМ ПРИХОДИТСЯ ИГНОРИРОВАТЬ «НЕМУЖЕСТВЕННЫЕ» ЧУВСТВА, ВОЗНИКАЮЩИЕ У ДРУГИХ ЛЮДЕЙ.

 

Но даже если рационализации как таковые в основном отсутствуют, мужской подход к трудной задаче познания чувств остается обычно рациональным. Алон Грэтч описывает мужчин как наблюдателей, которые анализируют, а не участвуют в событиях, которые являются журналистами, а не писателями, и я не могу не согласиться с ним лично и в целом. Эту любовь к анализу, как уже упоминалось, не обязательно следует понимать как защиту от эмоций. Но в некоторых ситуациях ее роль ограничивается именно этим. В какой‑то момент в ходе терапии многие мужчины спрашивают с отчаянием: «Что я должен чувствовать?» Что ж, на этот вопрос может быть рациональный, логичный ответ, но для того чтобы добраться до него, действительно необходимо осветить все уголки мужской души. Само собой разумеется, что это абсолютно невыполнимая задача. Доступ через эмоциональное восприятие настраивается быстрее, чем через комплексный анализ.

Если, будучи женщиной, вы сейчас видите в моих словах оправдание ваших обвинений в рациональности и, прежде всего, конечно, в рационализации вашего мужчины, я бы попросил вас принять во внимание следующее: критика односторонней ориентации на рациональность, отсутствия эмоциональности может быть вполне оправданна. Но женщины часто не учитывают, что они иногда, с их собственной прямой эмоциональностью, фактически влияют на эмоциональность мужчины: блокируют выражение его эмоций. Это не критика, а описание трагических отношений, динамичных для обеих сторон.

Так что совершенно человечно и понятно, например, после посещения кино излить свой гнев на неспособность общаться или сексуальные предпочтения героя фильма. Однако такое спонтанное выражение эмоций может помешать партнеру выразить свои собственные сексуальные фантазии. Возможно, ему даже станет еще более неловко говорить о своих собственных слабостях и недостатках, потому что они наверняка вызовут много гнева и непонимания со стороны партнерши. Мужчины, в свою очередь, часто не понимают, что такое выражение чувств женщины не обязательно представляет собой высеченный на камне приговор. Поэтому они испуганно реагируют на такое интенсивное выражение эмоций со стороны своей партнерши. Они считают, что в этот момент она испытывает настолько же сильные и неизменные чувства, способные вызвать такую реакцию у мужчин. Например, любой, кто пролил лишь несколько слез на похоронах своих любимых родителей, вероятно, будет очень напуган, когда партнерша начнет плакать из‑за простого конфликта в отношениях.

 

 

Ориентация на действие

 

«Я не люблю говорить, я предпочитаю делать»

 

Клиент, заявивший это в начале терапии, отличается от большинства других мужчин только тем, что он открыто говорит то, что думают многие.

Нельзя не согласиться с тем, что большинство мужчин предпочитают действовать, а не говорить, при этом «говорить» в данном случае означает просто беседовать о том о сем, а не пытаться в чем‑то убедить собеседника или выразить свои мысли и чувства в монологе. Когда мужчины встречаются, они вместе работают, что‑то строят или мастерят, занимаются спортом или смотрят соревнования. Они предпочитают совместные занятия. Женщины, напротив, часто просто общаются: они часами сидят со своими подругами в кафе, а мужчины задаются вопросом, какого черта они там столько времени делают.

Конечно, можно просто принять эту разницу как данность и игнорировать влияние особенностей двух полов на склонность говорить или действовать. У мужчин этот диктат действия приводит к значительным ограничениям в отношении возможностей понимания и принятия своих чувств и потребностей. Короче говоря, мужчины не признают речь как форму действия. Поэтому они считают разговор бессмысленной, бесполезной тратой времени, бездействием, когда, с их точки зрения, необходимо действовать – даже если они не понимают, как именно.

Вернер Кельман, 49 лет, владеет и руководит столярным бизнесом, а также организует тренинги по повышению квалификации для Палаты ремесел. К сожалению, Кельман очень жесток: он избивает свою жену. Не один, не два раза, нет, он постоянно выходит из себя и бьет ее. Ко мне он пришел только потому, что его жена всерьез угрожает разводом.

Вернер рассказывает, что он на самом деле «спокойный парень» и сам не понимает этих «вспышек». Всякий раз, когда мы в беседе постепенно приближаемся к сути его проблемы или к его внутреннему миру, Кельман говорит мне поучающим тоном:

– Послушайте, господин Зюфке, это похоже на приливы и отливы! Мы можем говорить о них, исследовать их, смотреть на них со всех сторон, но это ничего не изменит, прилив так и будет следовать за отливом, а затем снова будет прилив, и затем…

Точно так же многие мужчины не желают разговаривать о себе, то есть задумываться о своих мыслях и чувствах. У них всегда не хватает для этого места, времени, возможности. Неизбежным результатом становится слепой акционизм: мужчина начинает действовать, не зная, чего он на самом деле хочет. Просто необходимо что‑то предпринять: лучше умереть в бою, чем в плену!

Другие мужчины в целом понимают значение разговоров со специалистом, то есть передачу информации и диагностики. Они очень подробно и с удовольствием, открыто и честно, выжидательно и с надеждой рассказывают психотерапевту о своих трудностях или симптомах. Затем они ждут решения. Ведь теперь, по их мнению, у психотерапевта есть вся необходимая информация. Теперь он может поставить диагноз, а затем назначить правильное лекарство или психологические приемчики для решения проблемы. Но многие мужчины все же избегают обращения к психотерапевтам, потому что не считают разговор психотерапевтическим лечением. Они не воспринимают речь как действие.

Причем это касается не только психотерапии, но и ситуаций межличностного общения в «нормальной жизни». Поэтому мужчины часто ограничиваются передачей информации при общении со своей партнершей. В случае возникновения проблемы или конфликта разговор может быть расширен для включения диагностических аспектов, то есть анализа трудностей. Но при таком общении, как правило, игнорируется, что…

1. …простое выражение эмоционально тяжелых мыслей, чувств, дилемм или жизненных событий приводит к облегчению симптомов.

2. …разговор дает информацию о внутренних потребностях, которые в результате легче удовлетворить.

3. …в разговоре могут возникнуть близость и солидарность, что, в свою очередь, обеспечивает комфорт, признание и оценку.

4. …в разговоре проявляются неправильные, но глубоко укоренившиеся системы убеждений и мышления, которые можно затем изменить.

5. …сам по себе рассказ о проблемах во взаимоотношениях с женщинами может частично вернуть привязанность и заботу, даже если решение не найдено.

6. …разговор о личных проблемах может прояснить многие аспекты, и в результате будет проще принять решение и определить линию поведения.

Так почему же мужчины, несмотря на все вышеуказанные плюсы, так часто отказываются говорить о личных проблемах? Почему вместо этого они предпочитают стратегии, ориентированные на конкретные действия? Изречение «делать, вместо того чтобы говорить» соответствует критериям мужской идентичности по двум причинам. С одной стороны, ориентированные на действия стратегии выживания защищают мужчину от отторгнутых импульсов, которые считаются женскими и угрожают всплыть на поверхность в личной беседе. Например, чувство беспомощности может быть «эффективно» подавлено сильным акцентом на действиях: те, кто делает, действует, могут быть слабыми и беспомощными, но они не чувствуют этого. В конце концов, они ведь пытаются найти возможный выход.

С другой стороны, действие является основным компонентом «истинной мужественности». Я уже говорил, ссылаясь на Дэвида Гилмора, что мужчины должны постоянно доказывать свою мужественность посредством действий или, по крайней мере, симуляции действий. Акцент делается на «постоянно», потому что мужественность является временным статусом, которого можно лишиться в любой момент, если соответствующие действия не будут выполнены. «Диктатура» действия в основном связана с тем, что мужчины все время борются за сохранение своей мужской идентичности.

Но даже если мужчина больше не сомневается в значимости разговора, например потому что у него уже был некоторый положительный опыт беседы с психотерапевтом, рано или поздно возникает следующая ситуация. Психотерапевт и клиент некоторое время хранят молчание, пока клиент наконец нетерпеливо не спросит: «Да, и что теперь?» Когда это происходит, вероятно, возникает желание прогнать такие чувства, как стыд, печаль, напряжение или беспомощность. Проблема заключается в том, что эти чувства редко прямо и однозначно ведут к определенному действию, к четкому способу борьбы с ними. Из‑за неочевидности возможности действия мужчинам чрезвычайно трудно справляться с чувствами в рамках социализации.

Вопреки чрезмерно упрощающему клише, мужчины способны переносить болезненные и неприятные ощущения – если есть возможность сразу же действовать. Это происходит, например, в случае гнева: мужчина сопротивляется, сообщает другим о своих чувствах или принимает меры предосторожности, которые затрудняют дальнейшее притеснение или ущемление интересов. Но как насчет беспомощности, из‑за которой возможность действовать сразу же по определению отсутствует? Как с ней справиться? И как насчет стыда или горя? Некоторые читательницы могут спонтанно перечислить несколько стратегий их преодоления, но мужчинам это дается с трудом. Однажды я провел целый вечер с группой мужчин, которые выясняли, как и где можно найти утешение. В конце группового собрания семь из восьми участников сказали, что никогда не задумывались над этим вопросом. Им никогда не приходило в голову, что утешение возможно и достижимо и что они имеют на него право.