Как работает буллерская среда

Прежде чем мы познакомимся с историями жертв травли, поймем, что они чувствуют, как выкарабкиваются из того, что с ними случилось, давайте послушаем людей, которые просто наблюдали травлю. Они годами учились, жили или преподавали в противоестественной, буллерской среде и по прошествии этих лет сделали определенные выводы. Хочу сразу предупредить, что выводы будут совершенно разные. Я предполагаю, что целевая аудитория моей книги – люди, столкнувшиеся с травлей или желающие ее прекратить. Скорее всего, вы уже настроены примерно так же, как я, и понимаете, что ключевым фактором в недопущении психологического или физического насилия в школе являются взрослые. Учитель, в идеале поддерживаемый школьной администрацией. И родители. Если это так и мои догадки по поводу моих читателей верны, то, скорее всего, некоторые высказывания моих героев в этой главе вам не понравятся, будут резать слух. Но вчитайтесь в них внимательно. Это и есть логика большинства: первый, с кем нужно работать, – жертва. Она себя как‑то не так ведет, что‑то не то говорит. И если жертву изменить, травля кончится. Так действительно думает подавляющая часть родителей и учителей. Многие учителя вообще не считают травлю чем‑то из ряда вон выходящим. Вы встретите подтверждения в этой и последующих главах: «Это нормально в школе. Все так делают. Все через это проходят». Многие люди на постсоветском пространстве до сих пор живут в мировоззрении Спарты. Если ребенок слабый – травля закономерна. Его надо учить стоять за себя. Как только ты покажешь миру зубы, тебя зауважают. То есть опять же, менять надо жертву, ее надо лечить, не больной коллектив, запущенный профессионально непригодным учителем, а жертву.

Самое первое интервью в этой главе я взяла у девушки, уже покинувшей нашу страну. Это именно интервью, не монолог. Я оставила свои вопросы, посчитав, что они важны для понимания логики ее размышлений. Ее история интересна по двум причинам. Во‑первых, она сравнивает российскую и американскую школу. Во‑вторых, я решила поговорить с ней не просто так. Она оставила комментарии под моим постом в социальных сетях, где я приглашала желающих дать мне интервью. И эти комментарии произвели эффект бомбы. Автор комментариев высказала мнение, что работать надо с жертвой. С ней спорили. Некоторые мои герои потом признавались, как больно им было читать эти слова, и рассказали свои истории, в которых вести себя иначе не было никакой возможности, потому что этому кто‑то должен был научить. Я ни в коем случае не осуждаю мнение о виновности жертвы, хоть оно и противоречит моему. Но я хочу, чтобы вы прочли его и поняли логику размышлений большинства. Это мнение – продукт всей нашей образовательной системы.

Есть в этой главе интервью со школьным психологом и полная цитата поста учителя из Азербайджана, из которых вы увидите, как сложно противостоять системе. Когда для тебя как сотрудника школы насилие неприемлемо, ты один зачастую мало что можешь изменить. Во многом это зависит от должности, то есть полномочий, и опыта. Но система почти всегда сильнее одного человека.

А последнее интервью в этой главе – история той самой учительницы, которая помогла нам спасти нашего сына. Пример того, как один человек пошел против системы, вразрез с ценностями всей школьной администрации. Она рассказала о травле, случившейся в ее детстве. И о том, что она делает, чтобы травли не было в ее классах. За многое из того, что она делает, ее не любят. Она совершенно не умеет хвастаться своими победами и просто рассказывает о, казалось бы, само собой разумеющихся вещах. Самым простым языком. Она и победами это не считает. Это работа. Работа, которая состоит в том, чтобы и знания дать, и человеческие отношения в коллективе поддержать.

Мы очень часто слышим от учителей, что они отвечают только за образование. А семья – за воспитание. Это не совсем так. Семья может только умозрительно объяснять, как вести себя в коллективе. Даже на личном примере не покажет, для этого маме или папе пришлось бы регулярно брать ребенка на работу. У учителя же есть нужный инструмент для обучения в действии – коллектив из тридцати человек. Да, если в семье у ребенка преобладает хамство, агрессия и нелюбовь, с таким ребенком непросто. Но правила решают многое. Ради того чтобы быть принятым в группе, особенно если в семье неблагополучно, ребенок будет готов правила выполнять. Учителю остается только эти правила и рамки обозначить и ни в коем случае не нарушать. Гораздо сложнее другое – присутствовать в жизни каждого ребенка. Быть с детьми в состоянии здесь и сейчас, полностью в них. Не жить от звонка до звонка, от отчета до отчета, которыми, что и говорить, наши учителя завалены. Отслеживать любые смены настроения, непонятно откуда взявшуюся агрессию, грусть или замкнутость. И тогда в ответ на удар или тычок учитель первым делом не заклеймит ребенка позором как хулигана, а поговорит наедине, попытается узнать причину агрессии. Ведь любая агрессия – сигнал отчаяния. Что происходит у ребенка дома или в школьном коллективе, почему он плохо владеет собой и вымещает свои чувства на других? Да, для этого надо быть не просто учителем, но и психологом, педагогом, а интерес педагога – ребенок, его цели, его личность. Редко кому из нас удавалось прикоснуться к настоящей педагогике. Я очень рада, что нам с сыном в двух последних классах младшей школы посчастливилось. Мы целых два года росли и развивались вместе с настоящим педагогом.

Интервью с Оксаной,

Г. Портленд, штат Мэн