Глава VI ЧЕПРАКИ, ОДЕЖДА И ДРУГИЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ

Ассирийская конница использовала чепраки, которые иногда покрывали довольно значительную часть тела лошади, служа таким образом защитой в бою, а также обеспечивая всадникам более безопасную и удобную посадку. Поскольку греки, видимо, позаимствовали у ассирийцев оптимальную форму удил, применявшихся в VII в. до н. э., то можно было бы ожидать, что они также скопируют и ассирийский чепрак, даже если ничего подобного ранее не использовалось[207]. Однако, по сути, ни у кого из всадников, которых можно увидеть на вазах и иных памятниках материальной культуры из Коринфа, Афин, Спарты и других городов материковой Греции до IV в. до н. э., седел нет. Изображения чепраков известны только на побережье Малой Азии и соседних островах. Они датируются самое раннее второй половиной VI в. до н. э., т. е. многим временем спустя после падения Ассирийской империи, когда уже набирала силу новая держава — Персидское царство. Персидское влияние усматривают в зубчатых краях чепраков, которые мы видим на вазах, сделанных в Клазоменах близ Смирны и Камире на Родосе. Эти чепраки сравнимы с теми, которые носили персидские лошади, изображенные на каменных печатях ахеменидского периода, и на Александровой мозаике из Помпеи. Некоторые чепраки на ассирийских рельефах имеют края, украшенные бахромой в виде кисточек, но у них нет зубчатых краев. Чепраки с ровными краями появляются на клазоменских глиняных саркофагах ок. 500 г. до н. э.[208] и на монетах Филиппа Македонского, отца Александра Великого, в середине IV в. до н. э., а также на одном более раннем рельефе, хранящемся в Британском музее, из полугреческого города Ксанфа в Ликии.

Подчас в качестве чепраков, вероятно, использовались шкуры животных. На ассирийских рельефах VII в. до н. э. иногда изображается то, что, возможно, является овечьими шкурами со свободно свешивающимися вниз ногами. Они перебрасывались через большой кусок ткани, который покрывал тело лошади, чтобы действовать как дополнительная подкладка для места, где сидит всадник. В греческом искусстве шкуры крупных животных, таких как львы и пантеры, использовались в качестве чепраков амазонками и другими легендарными персонажами даже в V в. до н. э.[209] Львиные шкуры, переброшенные через спины лошадей, изображены на настенной живописи из македонских захоронений, относящихся к эллинистическому периоду. Мужчина, погребенный в одном из них, показан в образе всадника-победителя и, возможно, сознательно наделен героическими атрибутами. Конечно, лошадь Энея, quem fulva leonis pellis obit totum praefulgens unguibus aureis[210], более подобает эпическому герою, чем обычному знатному всаднику.

На сосуде для смешиваний первой половины IV в. до н. э., находящемся сейчас в Лувре, изображена битва между аримаслами и грифонами. Некоторые из аримаспов изображены верхом, а на одной свободной лошади, скачущей без седока, мы видим шкуру пантеры, закрепленную вокруг шеи с помощью нагрудного ремня. Эта шкура, не удерживаемая ни подпругой, ни подхвостником, развевается над спиной лошади, а длинный хвост (конечно, пантеры, а не оленя) свисает сзади. С другой стороны, ни у кого из всадников нет седел, поэтому вполне вероятно, что шкура пантеры изображалась лишь в тех случаях, когда она была хорошо видна на теле лошади[211].

Как можно заключить из сказанного, греческие художники предпочитали рисовать всадников без седел, чтобы не искажать линий тела коней. Однако вряд ли верно говорить об «условности художника», как это было, например, в эпоху Людовика XIV, когда живописцы одевали царей и героев в алонжевые парики и римские тоги и сажали их с обнаженными ногами на лошадей без седел. Замечания Ксенофонта о посадке всадника годятся независимо от того, скачет всадник без седла или на чепраке. Он поучает конюха, как надевать на лошадь уздечку, а не седло, и часто рассуждает о взнузданных конях там, где современный автор скорее говорил бы о том, как надевать седла. Ксенофонт пишет, что персидские всадники стреноживают, расседлывают и разнуздывают своих лошадей. Поэтому лошадь оказывается беспомощной в случае ночной атаки. Греческий автор также укоряет персов за то, что они укладывают слишком много покрывал на лошадей, поскольку думают больше об удобстве, чем о безопасности[212].

Хотя я говорю «оседлывать», однако для этого периода нет никаких свидетельств об использовании настоящих седел с жестким каркасом ни в Греции, ни в Персии. Чепрак Ксенофонта укладывается туда, где сидит всадник, чтобы сделать его посадку более безопасной и избежать повреждения спины лошади, но это еще не означает применения жесткого каркаса. Край куска плотной ткани способен легко врезаться в тело коня, особенно позади холки[213].

Ксенофонт лишь упоминает чепрак. И если не считать его рассуждений о кавалерийском вооружении, то можно предполагать, что чепрак, по его мнению, скорее защищал лошадь, чем помогал всаднику. Поскольку рекомендуемый писателем комплекс вооружения был весьма продуманным и включал в себя множество элементов, то вполне вероятно, что древние греки (очевидно, за исключением богатой Ионии) обычно скакали без седел, как это и изображено на памятниках.

Тем временем кочевники Центральной Азии начали использовать седла, хотя и довольно примитивной конструкции. Раскопки захоронения в Пазырыке дали наглядные образцы двух типов седел: первый тип, более простой, состоявший лишь из двух войлочных подушек, предназначенных для того, чтобы лежать на каждой стороне хребта лошади; и второй, более продуманный, с обшитым деревянным каркасом, выполнявшим функции передней и задней луки седла. Эти седла надевались поверх больших нарядно украшенных чепраков и крепились нагрудным ремнем, подпругой и подхвостником. Чепраки, вырезанные в форме квадратов и окаймленные бахромой из кисточек, напоминают нам те, что мы видим на персидских памятники, а один, украшенный изображением шествия львов, возможно, был предметом персидского импорта[214]. Коль скоро кочевники позаимствовали персидские чепраки, не исключено, что персы копировали их седла, и это может объяснить насмешливые комментарии Ксенофонта. Однако он определенно говорит о «покрывалах», а не о «подушках» и «подкладках», и поэтому вероятнее, что речь идет о дополнительных тканях, предположительно стеганых.

Выдвигалась гипотеза, что ремни, которые мы видим свободно висящими с седел или чепраков на изображениях скифов IV в. до н. э., служили стременами, но это свидетельство довольно сомнительно, и, конечно, никаких настоящих стремян не появляется в течение почти всего последующего тысячелетия. Более того, ни на одном из изображений не встречается всадник, действительно использующий эти предполагаемые стремянные ремни. К тому же трудно объяснить, почему такое ценное изобретение было забыто теми, кто его сделал, не говоря уже о соседних народах[215].

О том, как нелегко сдерживать брыкающуюся лошадь без стремян, лишь охватывая ее ногами, уже говорилось. Трудность посадки на лошадь без стремян еще более очевидна, хотя некоторые современные ученые и преувеличивают ее. Как указывалось в первых двух главах, лошади классической древности не отличались крупными размерами, и даже представители нисейской породы были скорее массивными, чем высокими. Я полагаю, что мало кому из молодых людей или людей среднего возраста будет сложно сесть на неоседланного коня высотой в пятнадцать ладоней, хотя, конечно, вскочить на нее с земли одним махом — совершенно другое дело.

Конюху, продолжает Ксенофонт, следует «знать, как подсаживать всадника на персидский манер, чтобы у его хозяина был человек, который в состоянии помочь ему, если он заболел или уже в летах, или если захочет оказать эту услугу кому-либо, предоставив в его распоряжение кого-то, кто в помощь». Молодые афинские всадники также должны помогать своим старшим товарищам садиться на лошадь на «персидский манер»[216], поэтому, возможно, конюхи не просто опускались на колени, а служили опорой, как вынуждали поступать плененных врагов персидских монархов, судя по изображениям на поздних памятниках.

У нас очень мало сведений об опорах, хотя Плутарх замечает, что одним из достоинств прекрасных новых дорог, построенных в Италии Гаем Гракхом, были камни, «расставленные на небольшом расстоянии друг от друга по обеим сторонам пути, с помощью которых путешественники могли сесть на лошадь, не нуждаясь в конюхе»[217].

Ксенофонт также растолковывает, как конюху «заставить лошадь опуститься самой» (возможно, подгибая передние ноги: ведь сидение на корточках, как это понимает Поллукс[218], является особенно неудобным), «чтобы сделать посадку легкой. Но мы считаем, что всаднику полезно потренироваться, чтобы уметь сесть на коня, даже когда тот упрямится. Всякие лошади попадаются, и не всегда одна и та же лошадь одинаково послушна»[219]. Этот выраженный в мягкой форме совет афинскому любителю верховой езды можно сравнить с инструкциями Арриана для римских профессионалов-военных, которые умели садиться на коня всеми возможными способами и даже запрыгивали на скачущую галопом лошадь в полном вооружении. То, что эти инструкции носили практический характер, явствует из речи императора Адриана, обращенной к кавалерийской части, которую он инспектировал[220].

Подробное объяснение того, как садиться на лошадь без помощи конюха, дан в начале седьмой главы трактата Ксенофонта о верховой езде. Всадник должен взять поводья в правую руку у холки, держась за гриву, чтобы не поранить рот лошади, а в левую руку — чумбур, прикрепленный к кавессону или подбородному ремню уздечки, ослабив его, опять-таки чтобы не поранить лошадь. Его левая рука держалась либо за гриву за ушами лошади, либо, если всадник был вооружен, сжимала копье, и в этом случае нижний конец копья упирался бы в землю для того, чтобы помочь левой руке в момент прыжка. Было также полезно практиковаться в запрыгивании с правой стороны, поскольку при этом всадник с самого начала держал копье в правой руке и ему не требовалось менять руку после того, как он уже сидел на коне.

То, как вскакивали на лошадь одним прыжком при помощи копья, показано на чаше, хранящейся в Мюнхене и расписанной ок. 500 г. до н. э.[221], но это, видимо, лишь упражнение для обучающихся верховой езде. Для этого требуется спокойная лошадь и, вероятно, еще тот, кто будет ее держать, поскольку садящийся приближается с некоторого расстояния, уцепившись обеими руками за шест и не трогая поводьев.

Предположение, что копье может быть поставлено напротив бока лошади под углом, дабы обеспечить опору для ноги, не подтверждается источниками, и у копья, конечно, не было ступеньки посредине древка[222]. Взрослому человеку даже обычного телосложения будет не слишком трудно сесть на маленькую неоседланную лошадку (хотя мальчик, очевидно, испытывает затруднения; прыжок ему не удался, и он висит на поводьях, доставляя явное неудобство лошади; и если учитель не подтолкнет его на спину лошади, то он упадет на землю[223]).

Спешивание с лошади, о котором Ксенофонт ничего не говорит, часто можно наблюдать на различных изображениях[224]. Почти на всех рисунках мы видим всадника, соскальзывающего вниз спиной к лошади; т. е. он, вероятно, закидывал правую ногу (если слезал на левую сторону) над шеей лошади. Правда, когда он поворачивался назад и отпускал удила, то терял контроль над нею; более того, он мог ударить шею животного пяткой (возможно, с надетой на нее шпорой), когда переносил ногу на другую сторону. Однако, с точки зрения художника, такой способ спешивания имел и свои преимущества, ибо это давало повод показать человека спереди. Более того, воин, прыгающий вниз, чтобы атаковать врага, был обращен лицом к противнику, а его спина была прикрыта лошадью, хотя бы только в тот очень ответственный момент, когда он становился на ноги. Если всадник держал щит в своей левой руке, то щит находился в стороне от лошади.

Спешивание тем способом, который в настоящее время повсеместно принят, т. е. закидывание ноги над задом лошади, редко встречается на древних рисунках[225], но это еще не означает, что он редко использовался.

Греческих лошадей иногда украшали большими хомутами, увешанными декоративными металлическими дисками, кисточками и даже зубами[226]. Возможно, это делалось для того, чтобы уберечься от дурного глаза. Их носили клазоменские кони, и они, вероятно, отличались от нагрудных ремней, крепящих чепраки, и от нагрудника, детали вооружения, предназначенной для защиты груди. Они также появляются у лошадей из Аттики, на которых скакали без седел, что очень хорошо видно у коня Кастора на Эксекийской большой амфоре, хранящейся в Ватикане. То, что эти украшения не служили для какой-то практической цели, понятно из истории Ксенофонта об обмене любезностями между царем Агесилаем и сыном персидского сатрапа Фарнабаза, который, когда персы уже удалялись после переговоров, вдруг неожиданно вернулся и, подъехав к Агесилаю, подарил ему богато украшенный дротик, пожелав связать себя с ним узами гостеприимства. Царь согласился и, очевидно, не будучи готов к такому обороту, вручил в качестве ответного дара красивые медальоны (phalara), висевшие на шее лошади его секретаря[227]. Вряд ли он смог бы это сделать, если бы они были прикреплены к какой-нибудь необходимой части сбруи.

Декоративные медальоны, висели ли они вокруг шей лошадей или же использовались для украшения оголовья их уздечек, по-видимому, были более популярны в Малой Азии, чем в материковой Греции. Их редко изображали на вазах до IV в. до н. э., и сохранившиеся образцы относятся именно к этому веку[228].

Теперь перейдем от лошади к всаднику. Обращает на себя внимание отсутствие у него какой-либо особой одежды, функционально приспособленной для верховой езды и предназначенной только для наездников[229]. В Греции большую часть года довольно жарко, а потому нет большой нужды в штанах[230]. Греки знали о них от соседей-варваров, и эллинские художники часто изображали эту часть одежды. Юные модники иногда, возможно, носили их, как они подчас носили фракийские узорчатые плащи или шляпы, или обувь, а поскольку богатые молодые люди в Афинах и других городах держали собственных лошадей и служили в коннице, то эти иноземные одежды использовались для верховой езды, когда они использовались вообще. Однако подобное заимствование встречалось не везде. Как мне кажется, отказавшись от штанов, греческие всадники вряд ли что-то потеряли, за исключением разве что некоторой защиты в бою, которую была способна обеспечить эта часть одежды. Облачившись же в длинные ниспадающие одеяния, они, естественно, испытывали бы неудобства. Так что обычно всадники носили короткие туники, доходившие только до середины бедер, подпоясанные на талии и приколотые булавками на плечах. Поэтому всадник мог сидеть с обнаженными ногами, непосредственно касаясь ими непокрытой спины лошади, и это, как я сам проверил, позволяет куда крепче обхватить лошадь, чем когда на ногах штаны. В данном случае мы можем вспомнить заметки Карлайла о Боливаровой «дикой кавалерии, одетой в плащи». «Множество всадников повстанческой армии скакали в этом жарком климате без какой-либо другой одежды, а когда начинался бой, то они сражались великолепно, обертывая плащ вокруг руки». Ксенофонт предупреждает «о неподобающем виде сзади» при посадке, но всадник, сев на коня, был достаточно укрыт туникой. Впрочем, ему следовало соблюдать осторожность, чтобы свободные складки, попав под него, не натирали язвы[231].

Поверх туники (хитон) могли носить короткий плащ (хламида), заколотый большой брошью на одном или на двух плечах. Мягкую, неглубоко сидящую, широкополую шляпу надевали на голову или откидывали назад, и она висела за плечами на подбородочном ремне. Для защиты нижней части ноги использовали различную обувь. На вазовой живописи показано два вида: это или узкие ремни, плотно обмотанные вокруг ступней и голеней, или высокие сапоги, зашнурованные спереди, с элегантным, украшенным фестонами верхом. Пастухи, охотники и другие сельские жители часто носили обувь первого типа; обувь же второго типа, имеющую фракийское происхождение, нередко использовали всадники. У обоих этих видов обуви была плоская подошва, в каблуках до изобретения шпор не было необходимости.

Не только обувь, но и весь костюм — хитон, хламиду и шляпу — обычно носили охотники, пастухи, путешественники или вообще те, чей род занятий побуждал к большой активности на свежем воздухе. Это не было униформой в строгом смысле слова, хотя ее и носила молодежь в афинской кавалерии[232]. Ее усовершенствованная форма датируется, по-видимому, не ранее конца VI в. до н. э.; на вазах VII—VI вв. всадников обычно изображали в плотно облегающем тело хитоне и без хламиды.

В скульптуре и живописи запечатлено немало обнаженных всадников. Конечно, многие молодые люди действительно ездили верхом обнаженными, особенно во время конных состязаний или при обучении лошадей на тренировочной площадке, но для обычных целей какая-то одежда была все же необходима, хотя бы как защита от солнца и непогоды.

Наездника можно было отличить если не по одежде, то по шпорам. Феофраст в конце IV в. до н. э. характеризовал Человека Мелкого Честолюбия следующим образом: «После торжественного шествия всадников он велит своему рабу отнести домой все вещи и снаряжение, а сам, накинув гиматий[233], красуется, прогуливаясь по агоре в шпорах»[234]. Древние использовали простые колющие шпоры с коротким, но острым концом, которые прикреплялись или к голой пятке или к обуви. Некоторые шпоры из числа обнаруженных в захоронениях[235], возможно, носили на левой ноге, чтобы лошадью можно было править шпорой и палкой в правой руке[236]. Однако маловероятно, что две шпоры, которые были обычным делом во времена Феофраста, заставляли лошадь двигаться в каком-то определенном направлении.

Шпоры использовались в Афинах в конце V в. до н. э., так как Поллукс цитирует комических поэтов Ферекрата и Крата, которые пишут о всадниках, привязывающих «стрекало к ногам возле пятки» и использующих «хлыст на лодыжных костях»[237]. Не исключено, что они просто посмеивались над новинкой. Во всяком случае, отсутствие более ранних литературных или археологических свидетельств позволяет предположить, что шпоры были неизвестны до V в. до н. э.

Ксенофонт говорит, что всаднику, который учит свою лошадь прыгать, следует ударять ее «оводом», чтобы заставить ту сосредоточиться, т. е. уверенно нести свои задние ноги и зад под корпусом. В данном контексте явно имеется в виду шпора, хотя Поллукс упоминает «овод» среди синонимов для стрекала, используемого колесничими[238]. Правда, стрекало не подходит для всадника, но удар им может заставить лошадь напрячь все силы и прыгнуть дальше, чем она собиралась, так что Ксенофонт рекомендует этот способ как наиболее безопасный и для лошади и для всадника (ср. историю Гамильтона о Босвелхоу, убийце регента Мюррея: когда на него наседали преследователи, он ударил своего коня кинжалом и тем заставил его сделать гигантский прыжок, в результате чего ускользнул от погони)[239].

Слово kentron, или стрекало, для тех больших прутов, которые часто использовали ездившие на скаковых лошадях мальчики и другие всадники, здесь не подходит. По моему мнению, коня им шлепали, а не кололи; если же нужно колоть, то для всадника более удобен инструмент с короткой ручкой, как кинжал Босвелхоу.

Хлысты с несколькими короткими ремнями применялись также. Я не обнаружил греческих образцов, датируемых ранее чем V в. до н. э.[240], но так как они имелись у ассирийцев, то, я думаю, они были и у греков.