Первые полтора года войны на Восточном фронте

«В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирными путями в порядке дружественного обмена мнениями или, в нужных случаях, путим создания комиссии по урегулированию конфликта» (Статья 5 «Договора о ненападении», заключенного между Германией и Советским Союзом 23 августа 1939 года).

22 июня 1941 года стало сюрпризом для большинства немцев. Приготовления к вторжению в Россию производились под завесой величайшей секретности. Правда, к середине июня по Берлину уже ходило множество слухов. Чтобы отвлечь внимание любопытных, ведомство Риббентропа запустило «новость» насчет того, что Сталин собирается приехать в Берлин в специальном бронированном поезде. В дипломатических кругах ожидали крупных политических событий, и было отмечено несколько интересных «утечек информации», подтвердивших обоснованность этих ожиданий. Самой сенсационной стала оплошность, допущенная профессором Карлом Бемером, начальником отдела иностранной прессы в Министерстве пропаганды, который имел слабость давать волю языку, когда выпивал лишнее. Весною 1941 года, на приеме дипломатов из Болгарии, он выболтал точную дату готовившегося нападения на Россию, вызвав этим самое живое удовольствие у недоброжелателей из Министерства иностранных дел. Ему грозило обвинение в измене и смертная казнь, и только энергичное обращение Геббельса к фюреру спасло беднягу от наказания. Впрочем, иностранные журналисты, посмеявшись, так и не придали значения откровениям профессора.

Простые граждане и не подозревали о назревавших событиях, но когда они разразились, пропагандистская машина сразу же набрала полные обороты. Нужно было объяснить публике столь неожиданный и крутой поворот, превративший недавнего «друга» в смертельного врага. К тому же вновь возникла ситуация войны на два фронта, всегда страшившая германских генералов, и требовались веские аргументы для подтверждения правильности решения, оправдания которого пошли по двум направлениям. Во-первых, было сказано о необходимости предотвратить неизбежное нападение русских: «Ведь эти отвратительные коммунисты снова начали концентрировать войска на восточных границах рейха, создав серьезную угрозу безопасности Германии, и лучшим способом защиты в таких условиях было нападение».

Вторым козырем пропаганды был страх перед большевиками: «Невозможно себе представить, — надрывался Геббельс, — что произойдет, если эти дикие орды наводнят Германию и запад континента!»

Ссылки на «заботу о безопасности» и запугивание «образом врага» стали ловким оправданием идеи «крестового похода против большевистских варваров».

Так германские солдаты, охотно последовавшие приказу Гитлера «пройти по России победным маршем», выступили, по выражению Геббельса, в облике «спасителей европейской культуры и цивилизации от угрозы со стороны мира политических уродов и недочеловеков»: «В ваших руках — факел цивилизации, свет которого будет всегда сиять для человечества!»

Все же объявление о войне против России не вызвало особого энтузиазма у населения, прийявшего эту новость как неизбежный поворот судьбы. Пожалуй, что особых опасений тоже не высказывалось. У многих были еще свежи в памяти успехи «блицкрига» 1940 года, и они не возражали против идеи «крестового похода». Среди немцев с давних времен бытовало чувство превосходства над славянами; эти настроения были сильны задолго до того, как Гитлер добавил к ним свои истеричные лозунги. Главное же — всех привлекала возможность новой блестящей победы, которую можно будет одержать всего за несколько месяцев: «Большинство населения ожидало, что кампания будет короткой, заняв от двух до шести месяцев, после чего русских можно будет вовсе не принимать в расчет». Такие же настроения были распространены и в британском военном министерстве, и в посольствах многих европейских стран. Один известный дипломат сказал в конце июня 1941 года в Лондоне: «Германские армии раскромсают Россию, как нож — каравай сливочного масла!», и это суждение не вызвало возражений.

Немецкая пропаганда, сообщая о развитии событий на Востоке, применила ловкую тактику. Всю первую неделю боев верховное командование вермахта хранило молчание, и только в воскресенье, 29 июня, население Германии порадовали «специальными сообщениями с фронта» сразу о двенадцати победах; каждое из них передавалось отдельно, с интервалом в 15 минут, во время которого звучала только музыка. Так было сказано о падении Брест-Литовска, Белостока, Гродно и Минска. В следующие недели сообщения о победах и завоеваниях тоже делались не сразу; напряжение росло и разряжалось в конце недели очередной «сводкой военных успехов».

Моральный дух населения был высоким; сообщения прессы и радио внушали уверенность; и все же, с самых первых дней новой войны, в газетах проскальзывала некая нотка неуверенности. Чувствовалось, что бои в России отличаются от прежних кампаний на Западе. «Новый враг, — предостерегала газета «Франкфуртер цайтунг» в номере от 6 июля, — реагирует на немецкую тактику клиньев и прорывов не так, как французские армии, не обнаруживая привычной растерянности и паники. В большинстве случаев его войска не теряют способности к сопротивлению и пытаются окружить прорвавшиеся немецкие части».

Пресса и радио дружно живописали «зверства комиссаров», но даже газета «Фолькишер беобахтер» признала через неделю после начала войны, что русский солдат превосходит других противников Германии своим презрением к смерти. Его стойкость и фатализм можно преодолеть, только взорвав его вместе с окопом, в котором он засел, или убив в рукопашной схватке.

Ноты трезвого реализма, прорывавшиеся в репортажах военных корреспондентов и кинооператоров (все они были членами специальных «отрядов пропаганды»), неприятно поражали читателей и зрителей. Эти люди подчинялись непосредственно Министерству пропаганды и были прикомандированы к действующим частям вооруженных сил; они сопровождали войска в бою и давали драматическую, хотя и тенденциозную, картину сражений. Их «фронтовые репортажи» посвящались обычно жизни небольших подразделений или отдельных людей и имели целью «дать образ германского солдата на войне». Готовый материал потом попадал в войска, поэтому в нем не содержалось слишком много лжи, и военная жизнь не приукрашивалась чрезмерно. Корреспонденты сразу же начали писать о суровых условиях, с которыми столкнулась германская армия, начав войну в России. «Репортажи с фронта, — свидетельствовали современники, — повествовали о крупных успехах германских войск, которые, несмотря на огонь снайперов, палящее солнце и удушливую пыль (не белую, как во Франции, а желтую, серую или черную), несмотря на натруженные ноги, уверенно двигались вперед, как на параде».

Но парадное настроение омрачалось факторами, действия которых Гитлер не учел, планируя кампанию в России: это были обширные пространства, суровость климата и громадный людской потенциал, находившийся в распоряжении Советского правительства. Все же к началу октября натиск германских армий, наступавших по трем главным направлениям: на Ленинград, Москву и Ростов, — казалось, сломил сопротивление русских, так что Гитлер с облегчением заявил: «Враг разгромлен; он лежит у наших ног и не сможет подняться снова!» Но об окончательной победе объявил не сам фюрер, а его пресс-секретарь Отто Дитрих, сделав сенсационное заявление немецким и иностранным журналистам на пресс-конференции в Министерстве пропаганды 9 октября 1941 года: «Кампания на Востоке практически закончена с разгромом группы армий маршала Тимошенко. Дальнейшее ее развитие будет происходить по нашему усмотрению. После этих мощных ударов Советский Союз перестал существовать как военная сила, так что мечты англичан о необходимости для нас вести войну на два фронта потеряли всякий смысл!»

Поскольку Отто Дитрих выступил как официальное лицо и взял всю ответственность на себя (Геббельс никогда не мог простить ему этого грубого промаха), германские газеты поспешили донести его слова до читателей, поместив кричащие сообщения под крупными заголовками, напечатанными красным цветом. Газета «Фолькишер беобахтер» сообщила о сенсации большими красными буквами на первой странице номера от 10 октября:

«Час великой победы пробил! Кампания на Востоке выиграна!»

Но в номере от 11 октября было напечатано черными буквами и помельче:

«Прорыв на Востоке углубляется!»

Наконец, номер от 12 октября сообщал: «Уничтожение советских армий почти закончено!» После этого в номере от 14 октября появилось сообщение, прозвучавшее неожиданно:

«Операции на Востоке идут по плану».

В номере от 15 октября сообщалось с полной ясностью:

«Операции на Востоке развиваются так, как и было предусмотрено».

Номер за 16 октября вышел с редакционной статьей, имевшей заголовок: «Три миллиона!» Имелось в виду количество русских солдат, попавших в плен, и делалось заключение: армия большевиков сокрушена, а оставшиеся у них резервы не имеют значения: «Война на Востоке достигла поставленной цели: враг уничтожен, армии Сталина просто исчезли с лица земли!» Геббельс, проявивший себя в первые месяцы войны еще большим оптимистом, чем Гитлер, теперь забеспокоился: ведь народ мог сказать, что если все трудности позади, то больше нечего и напрягаться! Все же оплошность Дитриха пошла ему на пользу: престиж «главного пропагандиста» вырос, и он стал действовать более независимо, полагаясь больше на свой профессиональный инстинкт, а не на указания фюрера.

Тем временем приблизилась зима, и несмотря на родолжавшееся продвижение германских армий, в декабре начались русские контратаки по всему северному и центральному участкам фронта. Создалась совершенно новая ситуация. Германские войска, плохо подготовленные к зиме и столкнувшиеся с решительно настроенным противником, умерили свой натиск, и Геббельс дал сигнал к более реалистической оценке ситуации, поместив в журнале «Дас райх» статью под названием «Когда и как?» (в номере от 9 ноября 1941 года). Это было, по словам одного из помощников министра, «прощание с идеей закончить войну в России в начале зимы 1941 года». Мрачный тон статьи не оставлял и места от жизнерадостных откровений Дитриха, подчеркивая три главных тезиса:

1) «Чтобы выиграть войну, потребуется гигантское напряжение сил германского народа».

2) «Война — суровое занятие, а не увеселительная прогулка для солдат».

3) «Спекуляции насчет даты окончательной победы абсурдны. Не нужно спрашивать, когда это произойдет; нужно делать свое дело, и тогда победа придет сама!»

Геббельс еще за несколько недель до этого выступления почуял, что события в России принимают дурной оборот. 28 ноября капитан Зоммерфельдт, пресс-секретарь генерального штаба, доверительно сообщил иностранным корреспондентам, что «германские части достигли района Большой Москвы и находятся в 25–30 километрах от центра города». Но уже через десять дней, 8 декабря, верховное командование вермахта в своей ежедневной сводке о положении на фронтах сухо сообщило, что «теперь операции на Востоке будут зависеть от зимы». Многие в Германии почувствовали разочарование: обещанный быстрый конец войны на Востоке отодвинулся куда-то «в туманную даль». Война начала действовать на нервы; она как будто приблизилась и обрела черты суровой реальности, хотя большинство населения все еще не верило, что русские (силы которых оценивались весьма приблизительно) смогут выстоять против германской армии. Вермахт еще слыл непобедимым.

Начавшееся отступление в России вся германская пропаганда единодушно оценила как результат нажима «генерала Мороза», т. е. непредвиденных условий суровой русской зимы, заставшей врасплох германские части (хотя официальные метеосводки сообщали, что температура воздуха в Москве не слишком отличалась от температуры в Берлине). Непредвиденными оказались скорее яростные контратаки Красной Армии, происходившие в декабре 1941 и в январе 1942 года. Но пропагандисты сочли за лучшее списать все на зиму. Сам Гитлер подчеркнул эту причину в ежегодном обращении к нации 30 января 1942 года, заявив: «Нас вынудили перейти к обороне не русские армии, а жестокие морозы, достигавшие сорока пяти градусов ниже нуля!»

Итак, врагом № 1 германских войск был объявлен русский климат, и Геббельс открыл специальную кампанию помощи солдатам «в борьбе с его ужасными происками». Это был знаменитый «сбор зимних вещей» для отправки на Восточный фронт, «чтобы помочь солдатам, страдающим от морозов». Возможно, что он и принес пользу, но главный эффект мероприятия состоял в укреплении связей между фронтом и тылом; к тому же он позволил чем-то занять мысли людей, отвлекая их от неуместных вопросов. В общем, получилось и практично, и трогательно, и хорошо повлияло на моральный дух. Доводы Геббельса в пользу благотворительной кампании были составлены с большим искусством:

1) Это пробуждает в людях благодарность к войскам — спасителям нации».

2) Помогает солдатам бороться с тяготами зимы, оказавшейся необычайно суровой.

3) Помогает оправдать в глазах немцев верховное командование вермахта, которое, в общем, сделало все возможное для правильной экипировки солдат.

4) Пробуждает в населении страны заботу об армии и солдатах, где бы они ни воевали.

В заключение следовал длинный список вещей, нужных фронту: от пуловеров и перчаток до нижнего белья и наушников. В радиообращении от 22 декабря сюда добавили даже непарные перчатки, ветошь и рваные одеяла; особенно же приветствовались любые меховые вещи.

Весть об акции Геббельса докатилась до Англии, и английский радиокомментатор недоумевал: «Ну а непарные перчатки на что? Или для тех, кто уже отморозил одну руку?» Так или иначе, но в последнюю неделю декабря делегации, составленные из партийных активистов, устроили обход домов и сбор вещей, которые без задержки отправлялись в Россию.

Между тем стало ясно (хотя об этом не говорилось открыто), что положение на Восточном фронте становится угрожающим и даже критическим. По свидетельству шведского журналиста, выступления Геббельса «повергли людей в шок». Многие почувствовали, что дело не в плохой подготовке к зиме: главное заключалось в том, что «судьба впервые в этой войне явила немцам свой суровый лик, и где-то вдали замаячил странный призрак катастрофы». Но все были настолько запуганы официальной пропагандой, расписывавшей ужасы гипотетического вторжения русских в Европу, что даже убежденные противники нацистов были готовы жертвовать то, что требовалось. Гитлер приветствовал кампанию помощи фронту, назвав ее «подлинной демократией», и пригрозил наказать тех, кто вздумает обогатиться на этом деле, «утаив собранные народом вещи».

В течение нескольких недель пропагандистская машина Геббельса была занята «раскручиванием» кампании «сбора вещей». В ход пошли выступления кинозвезд и известных спортсменов, показывавших пример населению. Газеты помещали их фотографии на фоне пожертвованной одежды. 4 января пресса и радио объявили предварительные итоги, сообщив, что люди поддержали призыв фюрера «о помощи солдатам, сражающимся среди холодных просторов Востока», проявив беспримерный энтузиазм. К последнему воскресенью декабря наплыв жертвователей оказался так велик, что Геббельс объявил о продлении срока кампании еще на неделю, «чтобы все могли внести свою лепту». Разумеется, пропаганда трубила вовсю, превознося успех кампании. 14 января Геббельс объявил по радио окончательные итоги мероприятия, сказав, что общее количество собранных предметов одежды составило 67 232 000 штук, и что он приносит всем жертвователям сердечную благодарность и высоко ценит их чувства, поблагодарив особо сборщиков вещей (их набралось два миллиона человек) и германских женщин (1 миллион), которые по призыву фюрера работали в 24 000 швейных мастерских, ремонтируя одежду для солдат. Геббельс приветствовал результаты кампании, объявив их «убедительным свидетельством того, что германский народ готов довести эту войну до победы». Иностранные наблюдатели отмечали, что радовался он не зря: хотя вещей на самом деле собрали едва ли не в двадцать раз меньше, чем было объявлено, но дело было и не в них; главное заключалось в том, что удалось заметно повысить моральный дух населения. Люди постепенно привыкали к мысли о том, что «эта война становится все более трудной».

К весне 1942 года в германской пропаганде зазвучали две новые ноты: приглушенная скорбь о жертвах прошедшей зимы и более «реалистическая» и суровая оценка будущего. В статье, написанной в начале 1942 года, Геббельс сказал, что начавшийся третий год войны «принесет много проблем на фронте и в тылу, о которых мы и не знали в мирные времена. Зима открыла нам глаза на многое! Германский народ за последние месяцы сильно изменился внутренне». Действительно, теперь не осталось и следа от легкомысленного отношения к войне, наблюдавшегося вначале; многие впервые попытались трезво и реалистически взглянуть на ситуацию.

Геббельсом овладела своего рода «запоздалая скорбь»; он заговорил об ужасных опасностях и бедах «русской кампании» после того как они миновали. 22 марта он рассказал о заявлении одной газеты из нейтральной страны о том, что немцы сумели избежать ошибок, допущенных Наполеоном во время его зимней кампании в России, сохранив свои главные силы и даже увеличив их. К этому он добавил: «Нечего и говорить о том, какие громадные трудности пришлось для этого преодолеть!»

Несколько месяцев пропаганда разрабатывала тему «героической и мужественной борьбы с опасностями в период прошедшей мрачной зимы». Не раз звучали сравнения с Наполеоном и воспоминания о его неудаче у Березины. 26 апреля Геббельс с гордостью заявил: «Мы сумели избежать злой участи, погубившей другого полководца 130 лет назад!»

В мае 1942 года началось второе германское летнее наступление на Восточном фронте, и Геббельс посвятил целую статью героизму германских солдат, проявленному прошедшей зимой: «Мы еще даже не в состоянии оценить как следует их почти мифический подвиг! Эта гигантская битва превзошла все, что происходило в первую мировую войну, не говоря уже о походе Наполеона! Германские войска сорвали планы русского командования. Русские показали себя как серьезный противник, умеющий в совершенстве применять тактику «выжженной земли».

Войска жили в условиях невообразимых трудностей, о которых на Западе не имеют и понятия. Уцелевшие деревни представляли собой не более чем скопления жалких лачуг, холодных и грязных. О трудностях с транспортом не приходится и говорить! Двигатели замерзали, машины не заводились; лошади, привезенные из Германии, падали от морозов; поезда не прибывали!»

Описывая героизм и чувство долга германских солдат, Геббельс переходил на романтический язык, полный поэтических оборотов: «Кого не поразили перемены в лицах наших солдат, воевавших на Востоке зимой? Они заметны по фотографиям и кинохронике; изменилась и их речь! Их глаза приобрели особый блеск, потому что видели больше, чем выпадает увидеть обычному человеку! Черты их лиц отвердели, став как будто вырубленными из камня, но улыбка поражает мягкостью. Они мало говорят, меньше, чем после кампаний на Западе и в Польше, но их слова звучат более весомо». Видимо, обстоятельства войны подействовали и на Геббельса, если этот злобный циник был вынужден перейти на язык романтических сентиментов, творя миф о стойкости и героизме: «Что же будет теперь с нами после всех этих событий, которые нас потрясли? Как бы то ни было, но испытания позади. Как бы ни поворачивалась к нам судьба, мы не растерялись, и теперь она — в наших руках! Теперь, говоря о германском героизме, мы всегда будем с гордостью вспоминать эту жестокую зиму и события на Волхове и у Демянска, под Юхновом и Ржевым, на Донце и у Керчи! Слова «Восточный фронт» будут сиять в веках!»

Когда германское наступление возобновилось, пропаганда заняла осторожную позицию. Захват Керченского полуострова в конце мая 1942 года и бои под Харьковом не были представлены как начало нового летнего наступления, обещанного Гитлером.

Атаки армий маршала Тимошенко южнее Харькова потерпели неудачу, хотя вначале развивались успешно, и германские войска перешли в контрнаступление и окружили эти армии, так что к концу мая можно было говорить о большом успехе. После месяца тяжелых боев был взят Севастополь, но германская пропаганда так и не решилась предсказывать его падение.

24 февраля 1942 года Геббельс записал в дневнике: «Нам пришлось изменить тон нашей пропаганды, как и всю нашу политику на Востоке, и мы сделали это по согласованию с фюрером. До сих пор мы придерживались убеждения, что Восток будет захвачен очень быстро, но эти надежды не оправдались. Теперь нужно учитывать, что операция будет длиться дольше, и в соответствии с этим фундаментально изменить и лозунги, и всю политику».

15 марта 1942 года Гитлер в речи на празднике «памяти павших героев» объявил, что «какие бы испытания ни готовила нам судьба, худшее уже позади!» Он предсказал «полный разгром большевистских орд по всем направлениям в течение лета 1942 года», но не пообещал закончить войну в том же году.

Теперь немецкие газеты и радио посвящали свои отчеты только конкретным боям, представляя русских солдат как «дикарей, объединенных в бандитские шайки», сражающихся стойко и с презрением к смерти. Геббельс старательно подчеркивал, что «их тупое упорство не стоит расценивать как воинскую доблесть», хотя и допускал, что эти «грубые человекоподобные существа с Востока» — самые опасные враги Германии. Его рассуждения будили страх и опасения того, что победа русских все же возможна, и тогда «нация станет добычей примитивных звероподобных хищников, представителей низшей расы». Но Геббельс был уверен в торжестве «высшей расы», при условии, конечно, что «население в тылу удвоит свои усилия».

К счастью для Геббельса, события, происходившие на других фронтах в начале лета 1942 года, радовали население Германии. Наступление Роммеля в Северной Африке закончилось 21 июня захватом Тобрука, ставшим приятной неожиданностью для масс простых людей, уже порядком уставших от войны. Многие из тех, кто прежде критиковал нацистов и высказывался за то, чтобы заключить почетный мир, не гоняясь за недостижимой «полной победой», теперь уже рисовали в своем воображении оккупацию Англии и соединение германских £ японских армий где-то в Индии. Они снова уверовали в нацистский режим и почувствовали себя «триумфаторами из высшей расы». Но победы Роммеля оказались преходящими, как и успехи на Востоке, и конец войны снова отодвинулся в неизвестность.

Заметим, что пропагандисты не могут сотворить ни побед, ни поражений; они могут только восхвалять успехи и оправдывать неудачи. Но они должны, при всех обстоятельствах, учитывать изменения в настроении народа и создавать своего рода «предохранительный клапан», чтобы это настроение не вышло из-под контроля. С февраля 1942 года Геббельс и его помощники стали вести пропаганду по-новому, рисуя войну в суровых тонах, с подчеркнутым психологическим реализмом. Правда, в последующие годы войны Геббельсу пришлось еще раз сменить тон, разоблачая нытиков, пораженцев и пессимистов и ругая их самыми резкими словами, но в 1942 году он предпочитал не замечать настроений досады и недовольства, вызванных усталостью от войны, и, надо сказать, что эта «новая реалистическая политика» во внутренних делах оказалась весьма удачной (это отмечали и объективные иностранные наблюдатели в Берлине). Она предусматривала оценку сложившейся ситуации, управление реакцией публики и создание впечатления, что события развиваются естественным порядком, без особых потрясений.

Геббельс даже снизошел до терпимого отношения к плохому настроению и раздражительности немцев, объяснив их естественными причинами и высказавшись в том смысле, что, мол, стойкость народа не пострадает, если кое-кто поворчит время от времени, облегчив душу. Ничего страшного не случится, если люди поругают холода, пожалуются на нехватку угля и картошки, на переполненные поезда и поговорят о положении на фронтах: ведь все перегружены работой и испытывают усталость. Главное, чтобы у людей сохранялось общее положительное настроение: «Спросите тысячи людей, что они предпочитают — войну или мир, и каждый ответит вам: «Конечно, мир!» Но спросите их, хотят ли они продолжать войну или сдаться врагу, и все скажут с полным единодушием: «Нужно продолжать войну столько, сколько потребуется!»

В летнюю кампанию 1942 года германские войска на Востоке быстро продвинулись широким фронтом, захватив за короткое время обширные территории. Бои на харьковском выступе в конце июня переросли в общее наступление на фронте шириной около 400 км. 5 июля армии вышли к Дону и вскоре захватили плацдарм на его восточном берегу. В конце июля германские войска разделились: большая часть сил двинулась прямо на восток, а остальные армии повернули к югу. 24 июля было объявлено о взятии Ростова. Весь русский фронт был дезорганизован, и германские части форсировали Дон в его нижнем течении во многих местах. После этого наступление продолжалось с молниеносной быстротой. 9 августа были захвачены Краснодар и Майкоп с его богатыми нефтеносными полями, и германские армии растеклись по равнинам Северного Кавказа. 7 августа верховное командование объявило о выходе к предгорьям фронтом шириной в 450 км. Главной целью наступления был Баку. Такое же поразительно быстрое продвижение происходило в излучине Дона, и в конце августа в Берлине объявили, что германские части прорвали русский фронт юго-западнее Сталинграда.

Несмотря на все эти успехи, летом 1942 года уже не велось разговоров об окончании войны за несколько месяцев. Главными были объявлены достижения в экономике, а не победы на фронтах. Разъяснялось, что важно не количество пленных, а размер экономических ресурсов, оказавшихся в распоряжении Германии; что «блицкриг» превратился в войну на истощение, которую Германия выиграет благодаря подавляющему экономическому превосходству.

В статье, помещенной в еженедельнике «Дас райх» в конце мая 1942 года, Геббельс вернулся к теме «имущих и неимущих стран», открытой им перед войной, когда он описывал, сколько страданий перенесла Германия по вине богатых государств Запада. Он доказывал, сгущая краски, что после 1914 года немцы никогда не могли есть досыта, перебиваясь на скудном пайке и рискуя оказаться перед лицом голода в случае двух-трех неурожаев подряд. А в это же самое время в таких странах, как Украина, богатые земли лежали без пользы и их никто не обрабатывал! Геббельс отставил в сторону идею о «великой германской культурной миссии» и перешел на более понятный язык, говоря об экономических целях войны: «Война ведется не за трон или алтарь; эта война — за зерно и хлеб, за возможность хорошо поесть три раза в день; за сырье: каучук, уголь и железную руду. Короче говоря, это война за то, чтобы нация могла жить достойно, тогда как наши враги держали нас в бедности, не подпуская Германию к мировым ресурсам».

Так под маской красивой утопии о носителях «факела цивилизации» обнаружилась обыкновенная и грубая реальность. Экономическое процветание, а не возвышенный идеализм, было объявлено целью и причиной гигантских военных усилий Германии. Лицемерную критику «западных плутократов, заявляющих о вере в Христа, но поклоняющихся только золоту», заменил «здоровый цинизм»: «Немцы не могут вечно сражаться за отвлеченные идеалы! Им надоело служить «культурной почвой», на которой расцветает вся мировая цивилизация; настало время получить свою долю богатств!» Короче: платите наличными, господа!

Тема «зерна и нефти» все лето не сходила со страниц газет, включая серьезные технические и коммерческие журналы, такие как «Нефть и уголь», который объявил о том, что «русские недостойны иметь нефтяные ресурсы, потому что не умеет ими распоряжаться». Фриче (глава департамента радио в министерстве пропаганды), посетивший Восточный фронт, в передаче от 13 августа описывал Россию как «страну, поля которой при надлежащем уходе могут прокормить весь европейский континент». В тот же день Геббельс заявил, что «перераспределение земли — это вопрос силы, а не этики. Жизненное пространство — вот главная цель! Враги Германии имеют все, а у нас нет ничего!»

Тогда же был опубликован декрет, имевший целью убедить германских солдат в том, что они первыми получат земельные наделы и возможности для создания «своего дела» на восточных территориях. В июле 1942 года берлинские газеты стали получать письма от читателей, «горячо уверовавших в нашу полную победу и спрашивавших о возможности переселиться в Крым или на Кавказ». Гитлер в речи от 30 сентября 1942 года, открывая очередную «кампанию зимней помощи», тоже подчеркнул идею экономических завоеваний. В качестве главных целей летнего наступления 1942 года он назвал следующие: «Во-первых, лишить врага оставшихся у него хлебородных областей; во-вторых, захватить его последние угольные месторождения; в-третьих, подойти как можно ближе к месторождениям нефти или хотя бы отрезать их от центра России».

Простые граждане Германии тоже с надеждой следили за завоеваниями на Востоке, считая их нужным и полезным делом. 6 октября 1942 года Геринг, обращаясь к фермерам Германии по поводу снабжения страны продуктами питания, тоже посетовал на прошлые «тяжелые времена» и противопоставил им прекрасную картину настоящего. «Мы завоевали самую плодородную житницу Европы, — сказал он, имея в виду Кубань, — и вывозим из оккупированных районов все, что только можно. Теперь пусть наши враги страдают от голода, а Германия от него застрахована!»

Несмотря на эти уверенные речи и даже на улучшение рациона питания, население Германии чувствовало себя неспокойно: усиливались разрушительные налеты авиации союзников на германские города; наступление Роммеля застопорилось, и ожидание новой суровой зимы на русском фронте омрачало настроение. Пропаганда пыталась подбодрить немцев, бесконечно транслируя «Песню Восточного фронта» (написанную наподобие вышедшей перед этим «Английской песенки»); она звучала торжественно, но невесело:

Мы стоим на посту, охраняя Германию,

И несем свою трудную вахту.

Перед нами солнце встает на востоке

И зовет миллионы на великую битву!

«Великая битва» казалась бесконечной, и полной победы не предвиделось…